Леонтьева О. (отв. ред.). Российская империя в зарубежной историографии

Подождите немного. Документ загружается.

фактора и проведения различных реформ — в особенности аграрных ре=

форм, реформ в сфере комплектования вооруженных сил и индустриали=

зации на формирование различных субимперских сообществ, включая

переоценку Великой реформы 1861 года; истории различных оппози=

ционных движений в империи и их роль в восстаниях и революциях

XIX–XX вв.; культурная и религиозная политика, а также политика в сфе=

ре образования и просвещения, взаимодействие различных культур в кон=

тексте общеимперской истории культуры, процесс формирования иден=

тичности, ее утверждения и последующей трансформации; наступление

эры массовой политики в начале ХХ века и отражение этого процесса

внутри и вовне многонациональной империи. По иронии судьбы, вполне

вероятно, что большинство таких исследований будут задуманы не исто=

риками из стран СНГ; несмотря на открытие доступа к архивам и отказ от

марксистско=ленинских идеологических конструкций, коллапс советского

научного истеблишмента, так же как и процесс вытеснения их трудов на=

ционалистическими историческими нарративами, создаст значительные

трудности для развития в постсоветских государствах исследований, напи=

санных с «транснациональной» точки зрения.

28 Mohrenschildt D. von. Towards a United States of Russia: Plans and

Projects of Federal Reconstruction of Russia in the Nineteenth Century.

Assotiated Univ. Press, 1981; Utechin S. Russian Political Thought. N.Y.: Praeger,

1963. P. 148–152; Rauch G. von. Russland: Staatliche Einheit und Nationale

Vielfalt: Föderalistishe Kräfte und Ideen in der russishen Geshichte. München:

Isar=Verlag, 1953.

29 Среди наиболее значительных подобных движений, развивав=

шихся в последние десятилетия существования царского режима, — пан=

тюркизм, панисламизм, панславизм, пангерманизм, сионизм, и даже —

с некоторыми существенными оговорками — политика армянского и укра=

инского национального движения. См., например, исследование С. Зень=

ковского: Zenkovsky S. Pan=Turkism and Islam in Russia. Cambridge: Harvard

University Press, 1960.

30 В Сибири средоточием федералистского мышления стало дви=

жение за региональную независимость (или областничество). См. класси=

ческое исследование Н.М. Ядринцева (Ядринцев Н.М. Сибирь как колония.

СПб., 1882), а также монографию о сибирских областниках: Faust W.

Russlands goldener Boden: Der sibirische Regionalismus in der zweiten Hälfte

des 19. Jahrhunderts. Cologne: Böhlau, 1980. На Украине сходную роль сыг=

рали труды Михайло Драгоманова, оказавшие сильное влияние на идеоло=

гию Украинской Социал=демократической партии, одной из самых стой=

ких защитниц принципа федерализма среди социалистических партий;

см. специальный выпуск «Анналов Украинской Академии искусств и наук

в Соединенных Штатах», подготовленный И.Л. Рудницким: Rudnytsky I.L.

История России как история империи

: 41 :

гнать из сферы политики; это слово обладает такой же ценностью и такой

же неточностью, как и большинство терминов, созданных в полемических

целях» (Аmerican Historical Review. 1994. Vol. 99. Р. 1527).

25 Еще одна родственная проблема связана с тем, что многие исто=

рики признают существование русской идентичности или идентичностей

самоочевидным; эта тенденция дополнительно усиливается тем, что на

английский язык как термин «русский» (прилагательное с преимущест=

венно этническими коннотациями), так и «российский» (прилагательное

с преимущественно политико=территориальными коннотациями) перево=

дятся одинаково — «Russian». Единодушие историков по этому вопросу

в значительной степени сложилось под воздействием славянофильской

традиции, представители которой проецировали свои представления о на=

циональном характере на православное крестьянство. Фактически, мы

располагаем лишь незначительным числом исследований по «политике

идентичности» в отношении большинства населения любой части Рос=

сийской империи, в том числе (и, возможно, в наименьшей степени) — по

идентичности самого «русского» крестьянства. Примером недавнего ис=

следования, посвященного русским церковным общинам, где делается по=

пытка преодолеть институциональный подход Грегори Фриза и этногра=

фическую трактовку Линды Иваниц, может служить диссертация Веры

Шевцовой, защищенная в 1994 году в Йельском университете (Shevtsov V.

Popular Orthodoxy in Late Imperial Russia [cм. недавнюю публикацию:

Shevtsov V. Russian Orthodoxy on the Eve of Revolution. Oxford University

Press, 2004]).

26 Название статьи Александра Мотыля, помещенной в сборнике

«Nationalism and Empire», характерно для этого детерминистского направ=

ления: «От разложения к гибели империи: крах советской империи в срав=

нительно=исторической перспективе» (Motyl A. From Imperial Decay to

Imperial Collapse: The Fall of Soviet Empire in Comparative Perspective //

Nationalism and Empire. N.Y., 1992). Мотыль утверждает, что «разложение

империи представляется неизбежным» и что «империи, одним словом,

представляют собой изначально противоречивую систему политических

отношений; они разрушают сами себя» (Ibid. Р.40).

27 Я планирую в своих следующих работах более четко опреде=

лить возможные направления будущих исследований, но вот предвари=

тельный список тем, которые могут быть переосмыслены при использова=

нии предложенного мною федералистского подхода: создание и эволюция

политической идеологии и политической практики империи (примени=

тельно как к центральному, так и к периферийному административному

аппарату), в том числе вклад представителей нерусских народов в форми=

рование этой идеологии и практики, а также образование и виды различ=

ных имперских элит; социальная структура империи, влияние временного

Марк фон Хаген

: 40 :

логии. См., напр., критику австро=марксистских проектов экстратеррито=

риальной культурной автономии как «неокантианских»: Семковский С.

Марксизм и национальная проблема. Мелитополь, 1924. Т. 1; а также рез=

кие нападки на историков=федералистов XIX века в следующей работе:

Рубах М.А. Федералистические теории в истории России // Русская исто=

рическая литература в классовом освещении / Под ред. М.Н. Покровского.

М., 1930. Т. 2. С. 3–120.

36 Наиболее тонкими критиками федерализма были кадеты, для

чьих работ были особенно характерны политологический и правоведчес=

кий ракурс рассмотрения проблемы. См., напр.: Кокошкин Ф.Ф. Автономия

и федерация. Пг., 1917; Нольде Б.Е. Единство и нераздельность России //

Очерки русского государственного права. СПб., 1911. С. 223–554. В своих

возражениях они сосредоточивались на проблеме непрактичности любых

попыток введения истинного равноправия народов в Российской империи,

учитывая, что существующая система неравенства поддерживалась тем,

что русские составляют этническое большинство; некоторые кадеты тем

не менее оправдывали необходимость перераспределения власти в пользу

региональных центров, но организующим принципом будущего государ=

ственного устройства считали не этническое, а скорее территориальное де=

ление. Большинство прочих мыслителей=федералистов были явно антипо=

литично настроены в своей одержимости идеей свержения самодержавия.

Федералисты и «регионалисты», приводя многочисленные доказательства

асимметричности властных отношений и пагубных последствий этого для

национального благосостояния, по большей части полагали, что решением

этих проблем станет введение регионального самоуправления и перерасп=

ределение власти из рук центра в пользу регионов или местных общин. Тем

не менее, они не уделяли существенного внимания институциональным или

правовым деталям новой модели отношений. Аполитичный или даже анти=

политичный характер большей части наследия федералистов Российской

империи становится еще более явным при сопоставлении этого наследия

с трудами классиков американского или немецкого федерализма, включая

The Federalist Papers и труды Карла Шмитта; см. специальный выпуск жур=

нала Telos от весны 1992 года, где помещен перевод работы Шмитта «Конс=

титуционная теория федерации» и комментарии к этой работе.

37 Разграничивая практику самодержавной империи и ее наслед=

ника — советского государства, мы можем констатировать интересный па=

радокс: в то время как имперская идеология горячо отрицала сам принцип

федерализма, но де=факто сохраняла множество значительных локальных

сообществ и автономных образований буквально вплоть до своей гибели,

то советский режим официально провозглашал своим ведущим принци=

пом федерализм (или, после второй мировой войны, принцип «социали=

стического содружества»), но в то же время на практике стремился достичь

История России как история империи

: 43 :

Mykhailo Dragomanov: A Symposium and Selected Writings // Annals of the

Ukrainian Akademy of Arts and Science in the U.S. 1952. Vol. 2. № 1 (3). Бунд

среди еврейских партий и Социал=демократическая партия Армении среди

армянских национальных движений также выступали за «русскую вер=

сию» предложенного австро=марксистами решения «национального во=

проса», вобравшую в себя некоторые черты федералистского подхода.

В Польше к федерализму тяготела партия, группировавшаяся вокруг Пил=

судского; см.: Dziewanowski M.K. Joseph Pilsudski: A European Federalist.

Stanford: Hoover Institution Press, 1969.

31 См. воспоминания Карла Тьяндера о некоторых малоизвестных

эпизодах истории федералистской идеи: Tiander K. Das Erwachen Osteuropas.

Vienna; Leipzig, 1934, а также: Rauch G. von. Op. cit. (гл. VII–VIII).

32 Вплоть до недавнего времени были доступны лишь разрознен=

ные упоминания об этом примечательном съезде, собравшем ведущих ин=

теллектуальных и политических деятелей демократического лагеря нерус=

ских народов. См.: Диманштейн С.М. Революция и национальный вопрос.

М., 1930. Т. 3.С. 443–450. В последнее время двое украинских ученых,

Олександр Реент и Богдан Андрусышин, собрали материалы периодиче=

ских изданий того времени, освещавших работу конгресса: Реент О.,

Андрусышин Б. Зъизд поволеннiх народов. Київ, 1993. Известный украин=

ский историк Михаил Грушевский, занимавший в то время пост председа=

теля Центральной Украинской Рады, претендовавшей на управление

независимой Украиной, был избран почетным председателем съезда

национальностей.

33 О пантюркистских теориях см.: Pipes R. The Formation of the

Soviet Union. Cambridge: Harvard University Press, 1964. Ch. IV; о Закавказ=

ской Федерации: Kazemzadeh F. The Struggle for Transcaucasia. N.Y., 1951.

Ch. IV–VII; о попытках Украины создать федерацию в ходе Гражданской

войны: Procyk A. Russian Nationalism and Ukraine. Edmonton; Toronto:

Canadian Institute of Ukrainian Studies Press, 1995.

34 См.: Riker W. Federalism: Origin, Operation, Significance. Boston:

Little, Brown and Co, 1964. P. 11; Elazar, Daniel. Exploring Federalism.

Tuscaloosa, AL: University of Alabama, 1987. Райкер проводит более глубо=

кое разграничение между централизованной и децентрализованной феде=

ративными системами. Я приношу благодарность Стивену Солнику за со=

веты и полезные идеи, почерпнутые из его работы по современным

федеративным отношениям внутри Российской Федерации.

35 Даже в 1920=х годах, когда Советский Союз проводил политику

«национального строительства» и претендовал на создание самой «высо=

коразвитой» и самой справедливой формы советского федерализма, его

идеологи отвергали все прочие версии федерализма как продукты неокан=

тианского идеализма, буржуазной и, наконец, контрреволюционной идео=

Марк фон Хаген

: 42 :

евреям, тюркским народам в целом, а также украинцам. Представители

любого народа становились подозрительными, если «их» родная страна

объявляла России войну или если некоторые из их «соплеменников» сра=

жались на стороне Центральных держав. О судьбе русских немцев в годы

Первой мировой войны см.: Fleischhauer I. Die Deutschen im Zarenreich.

Stuttgart, 1986; о русских евреях см.: Löewe H.D. Antisemitismus und

reaktionäre Utopie. Hamburg, 1978.

46 Еще один довод, который может быть выдвинут против отстаи=

ваемого мною здесь федералистского подхода, состоит в том, что меня мо=

гут упрекнуть в проецировании американских ценностей и утопического

мышления на непригодную для этого почву. Но этот довод (к моему уте=

шению) слишком близко подводит нас к статическому или эссенциалист=

скому восприятию «русской» политической культуры, которое, как я наде=

юсь, я сумел хотя бы несколько пошатнуть в настоящей работе. Более

существенное возражение может исходить от тех, кто — подобно кадетам =

будет доказывать, что принцип федерализма никогда не был осуществлен

в России, поскольку это было невозможно сделать, учитывая демографи=

ческое и культурное преобладание русских; или что федерации успешно

создавались «снизу» и лишь в достаточно равноправных и гомогенных со=

обществах — таких, как Соединенные Штаты Америки или Швейцарская

Конфедерация. Совсем другое дело — путь создания федерации «сверху»,

путем реформирования уже существующей империи. Хотя в ходе гражда=

нской войны предпринятые Украиной усилия по построению федератив=

ной, демократической России «снизу» несколько раз рушились, нельзя

полностью исключать возможность подобного хода событий в различных

политических образованиях, возникших взамен прежнего СССР.

47 Подобным образом и Александр Мотыль призывает к исполь=

зованию компаративистского подхода при переосмыслении истории со=

ветской национальной политики; см. его работу: Motyl' A.J. «Sovietology

in One Country» or Comparative Nationality Studies? // Slavic Review. 1989.

Vol. 48. № 1. P. 85–88.

48 См. критику поочередного подхода к национальной политике

в следующей работе: Simon G. Nationalism and Policy Toward the Nationa=

lities in the Soviet Union: From Totalitarian Dictatorship to Post=Stalinist

Society / Transl. Karen and Oswald Forster. Boulder, Colorado: Westview Press,

1991. P. 11. Фредерик Купер предостерегает от другой схожей опасности,

а именно от убеждения, что «истории всех частей света, переживших коло=

ниальное владычество, можно свести к какой=либо единой сущности»

(American Historical Review. 1994. Vol. 99. Р. 1527.

49 В частности, я имею здесь в виду работы Майкла Манна

(Mann M. Op. cit.) и Энтони Гидденса (Giddens A. The Nation=State and

Violence. Berkeley: University of California Press, 1987).

История России как история империи

: 45 :

такой степени унификации социальной структуры и культурных моделей,

которая была беспрецедентной в российской истории.

38 Mann M. Op. cit. P.10, 14.

39 См.: Nettl J.P. The State as a Conceptual Variable // World Politics.

1968. P. 559–592; эта работа содержит ценные размышления о соответ=

ствии континентальных европейских теорий реалиям послевоенного

и постколониального мира и о влиянии этих реалий на эволюцию понятия

государства. См. также: Poggi G. The State: Its Nature, Development and

Prospects. Stanford Univ. Press, 1990, особенно гл. IХ. Более современные

точки зрения на эти вопросы отражены в следующих выпусках журнала

Daedalus: «Reconstructing Nations and States» (1993. Summer); «What Future

for the State?» (1995. Spring).

40 Советская историческая практика в общем и целом усилила это

ложное ощущение единства, удалив, например, из официальной версии ис=

тории СССР историю Польши и Финляндии, которые, безусловно, были

самыми яркими аномалиями в имперской системе. Что менее понятно —

это причины, по которым несоветские специалисты по русской истории

в большинстве своем с готовностью принимали такое интеллектуальное

разделение труда. Большинство специалистов по истории России не счита=

ли историю Польши или Финляндии неотъемлемой составной частью ис=

тории Российской империи XIX века; разумеется, это, с одной стороны, де=

лало их исследования и курсы лекций более стройными и четкими, но,

с другой стороны, оправдывало практику слишком явных упрощений при

формулировке общих выводов о единстве политической культуры и поли=

тических институтов императорской России.

41 О запутанных взаимоотношениях частей и целого в Российской

империи см.: Нольде Б.Э. Указ. соч.; об упорном нежелании признать это

разнообразие в официальной идеологии см.: Raeff M. Uniformity, Diversity,

and the Imperial Administration in the Reign of Catherine II // Osteuropa in

Geschichte und Gegenwart / Ed. by Hans Lemberg, Peter Nitsche, Ervin

Oberländer. Cologne: Böhlau, 1977. P. 97–113.

42 О государственном строительстве в Османской империи см.:

Barkey K. From Bandits to Bureaucrats. Ithaca: Cornell University Press, 1994;

Spruyt H. The Sovereign State and Its Competitors. Princeton: Princeton

University Press, 1994.

43 Smith A. The Ethnic Origins of Nations. Blackwell, 1986. P. 150–152.

44 Armstrong J. Mobilized and Proletarian Diasporas // American

Political Science Review. 1976. Vol. 70. P. 393–408; Idem. Mobilized Diaspora

in Tsarist Russia: The Case of Baltic Germans // Soviet Nationality Policies and

Practices / Ed. Jeremy Azrael. N.Y.: Praeger, 1978. P. 63–104.

45 То, что я писал здесь о прибалтийских немцах, можно было бы

повторить — с известными уточнениями — применительно к полякам,

Марк фон Хаген

: 44 :

55 Бахтин указывал, что авторитарный голос (в нашем случае —

имперская точка зрения; в случае, о котором он писал — «авторитарное

слово» официальной культуры) обычно стремится исключить диалог.

56 Уильям Райкер обосновывал свое решение включить Советс=

кий Союз в перечень федеративных государств так: «Сам тот факт, что это

федеративное государство не смогло предотвратить тиранию, не дает еще

оснований вычеркнуть его из разряда федеративных государств» (Riker W.

Op. cit. P. 40).

57 Интересно, что Энтони Смит утверждает, что национальное го=

сударство также, по самой своей сущности, является нестабильным обра=

зованием, содержащим в себе альтернативные импульсы дальнейшего раз=

вития — этнический и территориальный.

58 См. провоцирующее размышления исследование о логике био=

логической метафоры и о взаимосвязях национальной истории и биогра=

фии, а также Bildungsroman: White H. Metahistory. Baltimore: The John

Hopkins Press, 1973 [Уайт Х. Метаистория: Историческое воображение

в Европе XIX века. Екатеринбург: Изд=во Урал. ун=та, 2002].

59 Альфред Рибер заимствовал геологические метафоры при опи=

сании императорской России как «общества осадочных пород» (Rieber A.

The Sedimentary Society // Russian History. 1989. Vol. 16. № 2–4. Р. 353–376).

Подобным же образом Мишель Фуко предпочитал метафоры из сферы

археологии — науки, комбинирующей приемы геологии и истории, —

в своем труде «Археология знания» [Фуко М. Археология знания. СПб.:

Гуманитарная академия, 2004].

60 Barth F. Ethnic Groups and Boundaries: The Social Organization of

Culture Difference. Boston: Little, Brown, 1969.

61 Несколько интригующих предложений по поводу того, как

можно было бы развивать проницательные наблюдения Барта при разра=

ботке новых исследовательских проблем, см. в следующей работе: Verd er y K.

Ethnicity, Nationalism, and Statemaking: «Ethnic Groups and Boundaries»: Past

and Future // The Anthropology of Ethnicity: Beyond «Ethnic Groups and

boundaries» / Ed. by Hans Vermeulen, Cora Govers. Amsterdam: New Spinhuis,

1994. P. 33–58.

62 И опять=таки Фредерик Купер, говоря о научной деятельности

Леопольда Сеньора, предложил такой подход к проблеме, который имел

значительный резонанс для истории России: «между чемто и чемто —

это такое же место, где можно быть дома, как и любое другое» (American

Historical Review. 1994. Vol. 99. Р. 1539).

История России как история империи

: 47 :

50 Подавляющее большинство нарративов таким парадоксаль=

ным образом усваивает почти ленинскую модель «формирования нацио=

нального самосознания» (авангард формирует его у «несознательных»

масс), в то время как большинство современных социальных историков,

обращающихся к истории классов, отвергли ленинскую модель и пришли

к мнению, что по крайней мере в среде рабочего класса самосознание фор=

мировалось достаточно «стихийно».

51 См, напр.: Suny R.G. The Baku Commune, 1918–1918: Class and

Nationality in the Russian Revolution. Princeton, 1972; а также первую главу

(«Rethinking Social Identities: Class and Nationality») его работы: Suny R. The

Revenge of the Past: Nationalism, Revolution, and the Collapse of the Soviet

Union. Stanford, 1993; см. также: Himka J.P. Galician Villagers and the

Ukrainian National Movement in the Nineteenth Century. N.Y.: St. Martin's

Press, 1988; Idem. The National and the Social in the Ukrainian Revolution of

1917–1920: The Historiographical Agenda // Archiv fur Socialgeschichte. 1994.

Vol. 34. P. 95–110.

52 О более глубоких последствиях обращения к источникам, вы=

шедшим исключительно или преимущественно из среды политических

партий, см.: Zipperstein S.J. The Politics of Relief: The Transformation of

Russian Jewish Communal Life During the First World War // Studies in

Contemporary Jewry: An Annual / Ed. by Jonathan Frankel. Vol. IV: The Jews

and the European Crisis, 1914–1921. Oxford, 1988. P. 22–24; а также критиче=

ский отзыв Романа Шпорлюка (Roman Szporluk) на материалы конферен=

ции «The Ukraine, 1917–1921: A Study in Revolution», изданные под редак=

цией Тараса Хунчака: Annals of the Academy of Ukrainian Arts and Sciences

in the United States. 1978/1980. Vol. 14. P. 267–270.

53 Новаторская попытка связать воедино литературу по оппози=

ционным движениям и по истории государственного строительства пред=

ставлена в следующей работе: Birnbaum P. States and Collective Action: The

European Experience. Cambridge, 1988.

54 См.: Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная куль=

тура средневековья и Ренессанса. М., 1965; а также: Bakhtin M.M. The

Dialogic Imagination: Four Essays / Ed. by Michael Holquist, transl. by Caryl

Emerson, Michael Holquist. Austin, Texas: The University of Texas Press, 1981.

В то же самое время интеллектуальным направлением, которое также пы=

талось разрешить задачу сохранения Российской империи, было евразий=

ство. Многие из его ведущих идеологов, тем не менее, как нам представля=

ется, разделяли аполитичный (или даже антиполитичный) стиль

мышления большинства федералистов, предпочитая чуть менее явно вы=

раженный авторитарный режим. Об их восприятии многонационального

сообщества см.: Трубецкой Н.С. Европа и человечество. София, 1920; Он же.

К проблеме русского самопознания. Евразийское книгоиздательство, 1927.

Марк фон Хаген

: 46 :

Пол В. Верт

От «сопротивления»

к «подрывной деятельности»:

власть империи, противостояние

местного населения и их взаимозависимость

Поскольку колониальное правление с его высокомерными пре=

тензиями на культурное и политическое превосходство интер=

претировалось в научных кругах как противоречащее мораль=

ным принципам, — возможно, именно поэтому для изучающих

историю колониализма в России всегда было естественным

отыскивать примеры сопротивления местного населения коло=

ниальному правлению, чтобы подтвердить его незаконность

и продемонстрировать неотъемлемо присущее угнетенным

стремление к освобождению. Для западных наблюдателей статус

Советского Союза как деспотического режима с сомнительной

легитимностью мог лишь способствовать появлению такого им=

ператива. Способствовал этому и поиск изначального архетипа

поведения советских властей. В частности, эмигрантские круги,

склонные рассматривать свои этнические сообщества как исто=

рически «покоренные нации», всегда страстно стремились под=

черкнуть оппозиционность местного населения как часть нарра=

тива «национальных мартирологов»

Если говорить об изучении царского периода, то данная

точка зрения временами странным образом совпадала с импера=

тивом самой советской историографии, пытавшейся докумен=

тально подтвердить двойственный (национальный и социаль=

ный) характер угнетения нерусских народностей в царской

«тюрьме народов». Выделенные таким образом примеры сопро=

тивления, конечно же, должны были служить контрастом широко

пропагандируемому представлению о «дружбе народов» в сове=

тский период

. И сейчас, в постсоветские времена, ученые,

по=прежнему подчеркивая «героический» характер сопротивле=

ния нерусских народов, во многих случаях просто сместили акцен=

ты в трактовке причин недовольства коренного населения — с не=

довольства «феодальным» и «капиталистическим» угнетением,

которое выходило на первый план в исследованиях советских

историков, на национально=религиозный протест (и, таким обра=

зом, рассматривают первое как производное от последнего). Если

мы признаем тот простой факт, что противостояние народов

обычно оставляет более заметные следы в анналах истории, чем

гармоничное их взаимодействие, то едва ли нас удивит то значи=

тельное место, которое отводится вопросу о сопротивлении в ис=

ториографии.

Но наряду с тем, что примеры сопротивления дают цен=

ный материал для изучения ментальности нерусских сообществ

и показывают непрочность имперской гегемонии в отдельных ре=

гионах и в определенные исторические периоды, сама парадигма

описания сопротивления страдает явными недостатками, кото=

рые препятствуют нашему пониманию природы и значения им=

перской власти. Во=первых, поскольку нерусское население во

многих частях империи расселялось среди русских и юридичес=

ки не отличалось от них ни с точки зрения социального статуса,

ни в отношении привилегий или обязанностей, то специфичес=

кий «имперский» или «колониальный» характер государствен=

ного владычества является здесь не вполне очевидным и пото=

му требует скорее детальной концептуализации и опытного

подтверждения, чем просто голословных утверждений. Во=вто=

рых, отношения между колонизаторами и колонизируемыми

часто оказываются намного более запутанными, чем можно бы=

ло бы предположить первоначально, и концентрация внимания

только на этой оси конфликта зачастую уводит нас от изучения

других сторон проблемы сопротивления. В=третьих, в работах

о проблеме сопротивления обычно предполагается, что индиви=

дуальность и сознательность угнетенных были неотделимы друг

от друга и полностью сформировались еще до того, как их носите=

ли были вовлечены в акции сопротивления, хотя на самом деле су=

ществуют серьезные основания сомневаться в том, что самосто=

ятельность коренного населения уже носила столь завершенный

характер.

От «сопротивления» к «подрывной деятельности»

: 48 : : 49 :

Исследование проблемы сопротивления

Исследователи проблемы сопротивления российскому имперско=

му правлению чаще всего концентрировали внимание на откры=

тых проявлениях неповиновения: восстаниях, бунтах и «крестья=

нских войнах». В большинстве своем советские историки были

вынуждены анализировать случаи колониального сопротивления

с большей осторожностью, чем их западные коллеги. Причины то=

му очевидны. Приблизительно для двух первых десятилетий сове=

тской власти было характерно безоговорочное и недвусмысленное

осуждение царского колониального режима; в соответствии с этим

сопротивление местного населения считалось полностью оправ=

данным и поэтому оценивалось историками положительно. Но

во время второй мировой войны и сразу после нее наблюдалась все

более глубокая приверженность идее «дружбы народов»; эта идея

стала проецироваться также и на дореволюционный период. Рус=

ская имперская экспансия, теперь понимавшаяся в основном как

совокупность оборонительных операций или же попыток защи=

тить нерусских соседей от внешних врагов или от междоусобных

конфликтов, стала расцениваться как позитивное и прогрессивное

явление; соответственно сопротивление нерусских народов рус=

скому режиму вначале подверглось безоговорочному осуждению,

а затем его одобряли лишь при условии, что в акциях сопротив=

ления неоспоримо присутствовал «социальный» аспект или же

в них принимали участие российские социальные низы

. В после=

дующие десятилетия советского правления (приблизительно

с середины 1960=х годов) наблюдалась постепенная историогра=

фическая «ревизия», особенно в отношении определенных этни=

ческих групп

, для которой был характерен больший плюрализм

интерпретаций, стремление признать «прогрессивными» большее

количество восстаний местного населения против имперского

правления и некоторый отход от необходимости оценивать присо=

единение нерусских территорий к российскому государству как

«добровольное»

. Преобладающая тенденция теперь выражалась

в том, чтобы подчеркивать двойственный характер угнетения неру=

сских народов, отдавая при этом дань известной ленинской харак=

теристике царской России как «тюрьмы народов» и в то же время

продолжая настаивать на исторически «прогрессивном» значе=

От «сопротивления» к «подрывной деятельности»

: 51 :

Констатируя достижения современной науки в области

изучения проблемы сопротивления, мы в данной работе рассмот=

рим далее три вышеупомянутых недостатка более подробно и сде=

лаем попытку обосновать вывод о том, что самые последние

и перспективные исследования по имперскому правлению факти=

чески отказались от восприятия сопротивления как важнейшей

исследовательской проблемы. Я полагаю, что «сопротивление»

как аналитическое понятие может оказаться наиболее полезным

применительно к ранним стадиям имперского правления, а также

к случаям, когда государство развязывает новые наступатель=

ные кампании с целью изменить жизненные устои локальных ми=

ров, которые до этого сохраняли значительную долю автономии.

Применительно к другим случаям я предлагаю использовать тер=

мин «подрывная деятельность» (subversion), имея в виду не столь

масштабные проявления оппозиционности, которые могут, одна=

ко, значительно осложнить осуществление власти, даже если са=

ми они порождаются и структурируются этой властью. Пожалуй,

именно таким образом, — а не с помощью понятия «сопротивле=

ние», вызывающего представление об относительно четких и не=

сомненных противопоставлениях, — мы должны исследовать, как

«имперское» и «коренное», русское и нерусское, православное

и неправославное все более и более тесно переплетались и запу=

тывались, даже если для субъективного восприятия современ=

ников различия оставались по=прежнему разительными. По=

скольку имперские социальные категории и экономическая

практика изменяли тот контекст, в котором подданные империи

рисовали себе свой собственный образ, и поскольку имперские

власти изменяли свои собственные проекты, принимая во внима=

ние особенности поведения, материальной культуры и осознан=

ных стремлений своих подданных, которых они удостоили своим

покровительством, понятие «сопротивление» в гораздо мень=

шей степени способно объяснить сопутствующие такому периоду

двусмысленные ситуации, чем понятие «подрывная деятель=

ность». Кроме того, понятие «сопротивление» также не в состоя=

нии адекватно передать производный характер недовольства

местного населения и постоянное сохранение изощренных форм

проявления оппозиции даже в периоды кажущегося благополу=

чия империи.

Пол В. Верт

: 50 :

местного населения

, другие же — истории оппозиции со стороны

тех, кто уже некоторое время находился под властью российского

государства. В лучших образцах литературы по этому вопросу бы=

ла предпринята попытка рассмотреть формы оппозиции местного

населения в контексте местных и региональных социальных отно=

шений, изменявшихся экономических устоев, местных культур=

ных норм, а также более широких исторических перспектив, сфор=

мировавшихся еще до имперского завоевания

. В некоторых таких

исследованиях, например, делались робкие попытки объяснить

важность культурных представлений местного населения, порож=

давших такую ответную реакцию на имперское вторжение, как

джихад и газават

; в других же прилагались немалые усилия, что=

бы проследить развитие движений протеста «изнутри»

. Внима=

ние ученых привлекали случаи массового исхода на некоторых

окраинах империи, отличавшихся наиболее подвижными грани=

цами, — трагическая массовая миграция калмыков из пригранич=

ных областей России в Джунгарию в конце XVIII века или эмиг=

рация сотен тысяч мусульман из Крыма и с Северного Кавказа

после Крымской войны, — что могло расцениваться как проявле=

ние протеста в самой драматичной форме

. И, конечно, западные

ученые уделили огромное внимание развитию национализма в им=

перии, что должно было помочь разобраться в причинах краха им=

перии, последовавшего в ходе мировой войны и революции

В целом литература по сопротивлению — как советская, так

и западная — содержит много ценных точек зрения. В некоторых

случаях она затрагивает такие грани жизни местного населения,

которые иначе могли бы ускользнуть из поля нашего зрения. Во

многих случаях только вспышка бунта могла привлечь внимание

имперских властей к жизни нерусского населения (в особенности

это относится к тем регионам, которые достаточно долго находи=

лись под властью России) и привести к созданию исторических

документов, тем или иным образом отражающих эту жизнь. Вос=

стания по существу своему являются нетипичными и экстраорди=

нарными событиями, однако даже такие неожиданные вспышки

до определенной степени вызревают из более длительных куль=

турных установок и стремлений. Более того, едва ли можно сомне=

ваться в том, что такие проявления недовольства иногда играли

решающую роль в пересмотре отношений между имперскими

От «сопротивления» к «подрывной деятельности»

: 53 :

нии вхождения нерусских народов в состав России, поскольку

социальный уровень развития местного населения обычно считал=

ся более отсталым, чем российский и, следовательно, более дале=

ким от социализма. Естественно, некоторые «священные коровы»

историографии — в частности, тезис о союзе русских и нерусских

низших классов в совместной борьбе против царского притесне=

ния — остались более или менее нетронутыми и перекочевали в не=

которые работы, опубликованные после 1991 года6, даже когда

условия постсоветского времени позволяли печатать более отк=

рытую критику в отношении российского имперского правления

Разумеется, советские работы обычно склонялись к роман=

тизации сопротивления и пытались свести все причины недоволь=

ства к основным социально=экономическим факторам, даже когда

материал источников явно указывал, что на карту ставились иные

вопросы. Наиболее вопиющим в этом отношении было толкова=

ние религиозного сознания, которое либо полностью игнорирова=

лось, либо интерпретировалось исключительно как суррогатный

способ выражения социального протеста

. Исследования по ис=

тории самых известных восстаний, как и специально подобран=

ные документальные свидетельства о них, строились так, чтобы

определить важнейшие проявления социального угнетения, а так=

же и сопутствовавшие ему злоупотребления и оскорбительные

действия со стороны властей, которые послужили горючим мате=

риалом для надвигающегося пожара, а затем перейти к рассказу

о той искре, от которой пожар наконец запылал. Попытки сове=

тских историков проанализировать стратификацию внутри самих

местных сообществ были обычно чрезвычайно приблизительны=

ми и сводились к простому делению этих сообществ на «реакцион=

ных» феодалов и «прогрессивные» массы. Но, помимо введения

в научный оборот огромного количества эмпирического материа=

ла, почерпнутого зачастую из не исследованных ранее архивных

фондов, советские исследования содержат вынужденную крити=

ку имперского правления и зачастую уделяют больше внимания

социальной стратификации внутри нерусских сообществ, чем тру=

ды их западных коллег (более подробно об этом ниже).

Располагая большей интеллектуальной свободой, одни за=

падные ученые уделили внимание борьбе против самого процесса

колониального завоевания и против так называемого усмирения

Пол В. Верт

: 52 :

соответственно они предпринимают попытки сократить эту ди=

станцию, обнаружив проявления сопротивления там, где на пер=

вый взгляд его трудно заметить. Напротив, ученые, изучающие

российское имперское господство, до сих пор уделяют сравнитель=

но небольшое внимание менее конфронтационным, «повседнев=

ным» формам сопротивления

. Мне хотелось бы привлечь внима=

ние к полезности использования для анализа подобных процессов

категории, введенной Майклом Эйдасом, которую он обозначил

как «протест путем уклонения» — способ, «при помощи которого

недовольные группы людей пытаются облегчить тяготы своей

жизни и выразить недовольство посредством кратковременного

отказа исполнять предписанное, а также других действий, сводя=

щих к минимуму возможность столкновений с теми, кого они счи=

тают своими притеснителями»

20.

Аналитический потенциал этой

категории можно продемонстрировать на примере изучения по=

пыток нерусского населения Волго=Камского региона ограничить

вмешательство в их жизнь православных миссионеров. Разумеет=

ся, миссионерское наступление на нерусское население Поволжья

в середине XVIII века, сопровождавшееся жестким принуждением

к смене веры, вызывало в ответ локальные вооруженные столк=

новения — например, так называемое Терюшевское восстание сре=

ди мордовского населения Нижегородской губернии

. Но как

только миссия была завершена — а к тому времени сотни тысяч

представителей нерусского населения были «обращены» в христи=

анскую веру, — в XIX веке сопротивление приняло значительно ме=

нее конфронтационный характер.

Некоторые представители нерусских народов пользова=

лись возможностями подавать прошения, чтобы выразить свое не=

довольство проводящимися в отношении их мерами, выказывая

при этом внешнее почтение к существующей власти. Такой вид

протеста часто использовался при возникновении в имперском

аппарате раскола либо по идеологическим вопросам (например,

когда нерусское население попыталось усилить противостояние

между идеями о религиозной терпимости и привилегированным

положением православия в Российской империи), либо в отно=

шении административного персонала (например, когда нерусское

население поддерживало тех чиновников, которые, как им пред=

ставлялось, сочувствовали их бедственному положению)

. Такие

От «сопротивления» к «подрывной деятельности»

: 55 :

властями и подвластным им населением. Так, восстание башкир

под предводительством Батырши в 1755 году заставило правитель=

ство российской империи пересмотреть свое отношение к мусуль=

манам, привело к появлению в 1773 году закона о религиозной тер=

пимости и, в конце концов, к созданию в 1788 году официально

учрежденного органа управления мусульманскими духовными де=

лами

. Также и Андижанское восстание в 1898 году в Средней Азии,

хотя и представляло гораздо меньшую угрозу для российских влас=

тей, не только заставило усомниться в оправданности распростра=

ненной политики игнорирования ислама в Туркестане с целью

его политического выхолащивания, но и побудило российские

власти переосмыслить происходившие ранее беспорядки и увидеть

в них телеологическую цепь, приведшую к событиям 1898 года

На более глубоком уровне эти исследования важны тем, что

побуждают нас задуматься о том, в какой степени местное населе=

ние в определенные моменты превращалось в соучастника поли=

тики имперской гегемонии. Это предполагает, в частности, вопрос

о том, поднялись ли башкиры на борьбу под воздействием лозун=

гов исламского и азиатского характера, призывавших выйти из

состава империи (восстание Батырши 1755 года) или же под вли=

янием призывов, сделанных от имени Петра III и позволявших

в значительной степени сотрудничать с русскими (восстание Пу=

гачева в 1773–1775 годах)

. Такие минуты протеста, пунктиром

проходящие через исторические хроники, позволяют нам опре=

делить решающие процессы и поворотные пункты в ходе интег=

рации нерусских народов в более широкое государственное устрой=

ство. Некоторые из таких работ также помогают нам преодолеть

то явление, которое этнограф Шерри Ортнер называет «истоще=

нием» культуры (предпочтение материалистического способа

объяснения действительности в ущерб культурологическому из=

мерению); особенно это касается религиозных чувств, которые

либо игнорировались из=за поспешно сделанных выводов, либо

(в случае советских ученых) истолковывались просто как эрзац

осознания чьего=либо социального господства

Ученые, изучающие империализм (в любом регионе Зем=

ли) или же русское крестьянство, подчеркивают огромную дистан=

цию между двумя типами поведения: полным подчинением госпо=

дству — и полномасштабным протестом против этого господства;

Пол В. Верт

: 54 :

веру»

. Не будучи ни драматичными, ни нарочито «героическими»,

данные стратегии позволяют, тем не менее, судить, как борьба под=

данных мало=помалу подтачивала имперскую власть и как эта

власть зачастую была вынуждена тратить значительные усилия

(пусть даже временно), чтобы снова скрепить распадающееся

единство и закамуфлировать наметившиеся линии раскола

Все в большей степени подданные империи пользовались

теми культурными ресурсами, которые они получали от имперских

властей, при этом, безусловно, трансформируя их в свете своих

собственных ожиданий и стремлений. Так, например, в начале

XIX века один мордовский «пророк» использовал учение Ветхого

Завета, чтобы создать собственную версию откровения, где тради=

ционные мордовские верования представали как иудейство, пред=

шествовавшее христианству. Он приобрел значительное число по=

следователей, прежде чем был арестован и сослан в Сибирь

. Также

в конце XIX века крещеные марийцы начали реформирование сво=

их «языческих» верований, приняв более современные стандарты

веры и убеждений, которые преобладали в русской культуре того

периода, и даже представили предметы, связанные с их верования=

ми, на научной и промышленной выставке в Казани в 1890 году

с тем, чтобы узаконить свои нововведения с точки зрения этног=

рафии

. Даже когда нерусское население принимало православие,

оно могло использовать его культурные возможности для сохране=

ния своих этнических особенностей и для выражения альтернатив=

ных способов демонстрации своей приверженности православию, —

к большой досаде чиновников, надеявшихся поскорее осуществить

«обрусение» местного населения

. По крайней мере, они могли до

известной степени «разобрать по кирпичику» навязываемую им

систему взглядов и использовать ее части для «формирования со=

вершенно других культурных представлений»

Ряд вопросов, связанных с сопротивлением, предоставляет

нам плодотворную почву для дальнейших исследований. Можно

было бы, в частности, предпринять сравнительное исследование

проблемы сопротивления, где объектом изучения стали бы не

только нерусские этнические группы, но и казаки, члены религи=

озных сект и даже русские крестьяне, с целью более точно уста=

новить различия и сходства между ними в восприятии окру=

жающего мира, стремлениях и коллективных действиях (см. об

От «сопротивления» к «подрывной деятельности»

: 57 :

прошения в действительности часто основывались на информа=

ции, «утечку» которой из правительственных канцелярий созна=

тельно допускали местные чиновники и писари (извлекавшие

собственную выгоду из составления таких прошений для местно=

го населения) и которая часто искажалась слухами, чтобы в боль=

шей степени совпадать с ожиданиями. Разумеется, такие шаги мог=

ли послужить основой для перехода к более затяжным и открытым

формам неповиновения. Крещеные татары, пытавшиеся добиться

официального признания их мусульманами и обратившиеся

с такими прошениями в 1866 году, выказывали все большее непо=

виновение властям в конце 1860=х — начале 1870=х, особенно ког=

да стало ясно, что у государственных чиновников недостает или

желания, или возможности призвать их к покорности. Но очевид=

ной целью таких прошений была скорее борьба с конкретными

злоупотреблениями и отдельными мероприятиями властей, чем

попытка изменить устоявшийся порядок в целом.

Другие хитроумные стратегии поведения также серьезно

препятствовали осуществлению различных имперских инициатив.

Когда в 1820=х годах по деревням народов Поволжья были разос=

ланы православные миссионеры, то наиболее эффективными стра=

тегиями, используемыми местным населением против них, были:

укрывательство, уклонение от встреч, после чего миссионерам ни=

чего другого не оставалось, как ехать в следующее поселение; отказ

подписывать заявления об отказе от ислама и «идолопоклонниче=

ских заблуждений», что могло бы заставить нарушить юридиче=

ский запрет на применение силы в вопросах веры; нежелание

признавать законность действий миссионеров, что вынуждало по=

следних заниматься не столько религиозными вопросами, сколь=

ко доказательством наличия у них государственных полномочий.

Так же, как и русские крестьяне, нерусское население было склон=

но «недопонимать» или «не вполне правильно понимать» зако=

ны и предписания властей

, так что даже крещеные из их числа

могли описывать в местных «Губернских ведомостях» свои «язы=

ческие» обряды как совершающиеся с официального дозволения

властей; знания о Ветхом Завете позволяли им проводить библей=

ские параллели, в соответствии с которыми они могли представ=

лять свои «языческие» традиции, состоящие из ритуальных жерт=

воприношений как «Адам=иланскую веру» или «Авраамскую

Пол В. Верт

: 56 :

расцениваться как «имперские» или «колониальные» в противопо=

ложность тем регионам, где господствовала иная социальная логи=

ка. Разумеется, такой регион, как Средняя Азия, вполне можно срав=

нить с британской Индией или французской Северной Африкой,

поскольку сама российская администрация проводила подобные

параллели, а еще и потому, что «восприятие колониализма в XIX ве=

ке было отражено в риторике завоевания». И все же Средняя Азия

«занимала положение, которое во многих отношениях было иск=

лючительным для империи» именно по этой причине

, и о «ко=

лониальном» статусе других регионов империи можно говорить

только с существенными уточнениями. Действительно, такие реги=

оны, как степь, заселенная кочевниками, и Закавказье (отличитель=

ными чертами которых был сравнительно недавний захват их им=

перией, относительно небольшая доля русского населения по

отношению к местному и, наконец, особый статус и формы управ=

ления), по всей видимости, обладали довольно значительным

сходством со Средней Азией и другими, определенно колониаль=

ными регионами

. Однако такие регионы, как Украина и Среднее

Поволжье, присоединенные, частично или полностью, еще в до=

петровский период и населенные либо значительным количеством

русских, либо такими этническими группами, которые государство

не вполне было готово признать нерусскими (украинцы), — та=

кие регионы гораздо труднее отделить от собственно «России».

Действительно, именно в таком регионе, как Поволжье,

с наибольшей очевидностью проявляется неоднозначность импе=

рских отношений, поскольку здесь мы можем наблюдать сочета=

ние элементов, которые большинство ученых считают «колони=

альными» (личное и институциональное господство одного народа

над другим, отличающимся от него в культурном отношении), с та=

кими административными формами и установленными порядка=

ми, которые в более или менее равной степени применялись

и к русскому, и к нерусскому населению. В этом регионе не было ни

одного заведения или ведомства, предназначенного специально для

управления местным населением как нерусскими

, и в большинстве

случаев нерусское население имело те же самые права и обязанно=

сти, что и русское

. Русское господство, таким образом, не столь

сильно было выражено в особенностях институционального

устройства или в дискриминационном характере эксплуатации

От «сопротивления» к «подрывной деятельности»

: 59 :

этом ниже). Другое исследование могло бы быть посвящено теме

слухов, к которой весьма успешно обратилась Линн Виола в сво=

ем исследовании, посвященном коллективизации

. Приведем хо=

тя бы один пример: после массового обращения в православие

в XVIII веке некрещеное нерусское население видело, кажется,

практически в каждой новой правительственной акции — напри=

мер, в проведенной П.Д. Киселевым реформе государственных

крестьян в начале 1840=х годов, введении новых противопожар=

ных правил, определяющих местоположение входов в мечети, про=

ведении переписи населения в 1897 году и т.д. — возобновление

миссионерского натиска. Такое истолкование реформ, обычно

распространявшееся посредством слухов, существенно затрудня=

ло действия властей, заставляя их в некоторых случаях отказаться

от той или иной акции почти сразу же после ее начала. Не пре=

уменьшая потенциала власти российского государства, необхо=

димо, тем не менее, отметить, что временами имперские власти

в буквальном смысле становились заложниками настроений, расп=

ространявшихся в деревне. Анализ слухов — культурных предпо=

сылок и исторического опыта, который в них отражался; каналов

их распространения в сельской местности; участия самих чинов=

ников в процессе их распространения; компромиссов, на которые

в результате были вынуждены пойти власти — мог бы позволить

нам глубже понять механизм имперского правления и взаимо=

действия различных уровней общества и администрации.

Неоднозначность имперских отношений

Многие ученые отмечают, что отсутствие географических преград

между имперским центром и его колониальными владениями сос=

тавляет явное отличие российского государственного устройства

от империй, метрополии которых находились в Западной Европе

и которые считаются в литературе по империализму и колониализ=

му «нормальными» империями

. Соответственно трудно (если

не сказать — невозможно) определить, где именно «начинались»

в географическом смысле слова специфически колониальные от=

ношения, и, что более важно, определить ту степень, в которой

отношения в любом отдельно взятом регионе могут однозначно

Пол В. Верт

: 58 :