Кони А.Ф. Избранные труды и речи

Подождите немного. Документ загружается.

непрерывность восходящего развития потерпела крушение, проантропоса не

существует и недостающее звено остается фантомом". Всякий, кому

приходилось присутствовать при судебно-медицинской экспертизе, где дело

шло не о фактах, но о теориях, знает, какие ожесточенные споры о ненаучности

приемов или направлений возникают у новейших последователей древних

противников - Гиппократа и Галлиена. Не поставит ли такая экспертиза суд в

запутанное положение, не затруднит ли еще более его задачу? Не вводить

новые, не вызываемые техническими условиями дела экспертизы надо, а надо

стремиться к поднятию образовательного уровня судей, к доставлению им

возможности следить за общим развитием и отзываться сознательно и

самостоятельно на все явления жизни, подлежащие их рассмотрению и не

имеющие специального характера...

В заключение, относясь с большим сочувствием к идее дисциплинарно-

товарищеского суда чести, я полагаю, что этот суд едва ли компетентен

разбирать дела о клевете и диффамации и что решения его не будут иметь

удовлетворяющего и успокаивающего результата. В газете, среди массы

разнообразного материала, напечатано известие, представляющее клевету на

частное лицо и являвшееся последствием легкомысленной торопливости или

личного мщения автора. В кругу личной жизни оклеветанного это известие

может произвести самое тяжкое впечатление. Клевета вонзится ему в сердце,

как отравленная стрела, каждое прикосновение к которой усугубляет страдание;

клевета наложит печать на его расположение духа, энергию, деятельность,

отношение к окружающим. Она заставит его семью и стыдиться, и негодовать.

Она разрушит спокойствие целого кружка и будет храниться про запас

недругами и лживыми друзьями. Но редактор, напечатавший это известие, с

своей стороны, мог преследовать общественные цели, мог думать, что борется

со злом и исполняет высокую миссию печати. Известие могло появиться как

иллюстрация для оправдания целого похода, предпринятого в пользу хорошего

дела, с доброй целью. При этом задело частного человека,- жаль! Но что

делать: "лес рубят - щепки летят!" Кто же разберет спор между дровосеком и

щепкой? Каждый из них по-своему прав, а стоят они в оценке того, что

случилось, на разных полюсах. Суд товарищей, как бы беспристрастен он ни

был, всегда оставит в обиженном сомнение, вызванное предположением

корпоративности взглядов и известной партийности. Да и нельзя составлять суд

из профессиональных представителей одной стороны. Поэтому и здесь,

несмотря на возможные несовершенства, бесстрастный коронный суд,

независимый в своей деятельности от взглядов сторон, более будет

соответствовать цели.

Антропологическая школа в уголовном праве

(в С.-Петербургском юридическом обществе)

14 апреля 1890 г. в С.-Петербургском юридическом обществе был сделан

членом общества Г. Б. Слиозбергом доклад "О классическом и позитивном

направлениях в науке уголовного права". По поводу этого доклада возникла

юридическая беседа, в которой приняли участие Н. С. Таганцев, И. Я.

Фойницкий и А. Ф. Кони, причем первый, отстаивая серьезность и прочность

трудов классической школы, сказал, между прочим: "Мы выслушали, так сказать,

отходную классической доктрине, вместе с тем нам возвещается наступление

новой весны в науке уголовного права, а с ней и появление новых птиц, новых

песен... Приходится поневоле задуматься над вопросом, не пора ли и в самом

деле отказаться от построений, выработанных старой доктриной, отказаться от

многого из того, что досталось п"F51537M"у"F255D"том и кровью и до

последнего времени считалось прочным и незыблемым, вспоминая слова

нашего маститого поэта, вложенные в уста последнего представителя

классического мира:

Быть может, истина не с нами,

Наш ум ее уже неймет,

И охладевшими очами

Глядит назад, а не вперед,

И света истины не видит...

Нам был здесь картинно описан бой между двумя далеко не равными по

своей численности армиями из представителей науки уголовного права. С одной

стороны, несметные полчища классической школы, начиная с ее творца

Фейербаха и кончая новейшими криминалистами - Биндингом и даже Листом, а

с другой - небольшая кучка позитивистов, считающих своим родоначальником

Ломброзо; бой был дан по всей линии, и несмотря на малочисленность кучки

реформаторов, победа, как говорят, осталась за ней, ибо за ней будущее.

Правда, что, как это бывает и в жизни, победитель после победы стал

снисходительнее к побежденному, он уже не желает истребить противника,

стереть его с лица юридической науки, он допускает, что и из работ

классической школы по уголовному праву может быть взято кое-что для новой

науки, подобно тому, как новый владелец старинной усадьбы, полный кредита и

предприимчивости, снеся старые хоромы, вырубив ненужные кленовые аллеи и

тополя, заложив прочный фундамент винокуренного завода и салотопни,

милостиво разрешает воспользоваться кирпичом, скобами и железом старой

усадьбы и для нового здания..."

Практическая важность вопроса о преступном состоянии, в основание к

разрешению которого итальянскими антрополого-криминалистами кладется так

называемый преступный тип, не подлежит никакому сомнению, но надо

заметить, что все серьезное и научно-проверенное в учении антропологической

школы составляет ничто иное, как многостороннее и весьма желательное

развитие тех начал вменяемости и тех оснований, для суждения о мотивах и

условиях к содеянию преступления и об обстоятельствах, смягчающих вину,

которые никогда не были чужды и классической школе уголовного права. Дело,

следовательно, идет о дальнейшем, согласном с выводами современной науки

развитии права, а не о коренной реформе, при которой на развалинах

метафизической работы классиков было бы построено нечто совершенно новое,

даже не носящее и прежнего имени.

Большое участие личности подсудимого, в качестве материала для

суждения о его вине, явилось при улучшении форм процесса. Эта личность все

более и более завоевывает себе почву и привлекает к себе взор судьи и

исследователя. Но в благородном стремлении оградить ее права и избежать

осуждения больного и недоразвитого под видом преступного представители

положительной науки иногда доходят до крайних пределов, против которых

протестует не только логика жизни, но подчас и требования нравственности.

Пинель и Эскироль впервые установили понятие о mania sine delirio. Их

последователи в пределах этого состояния наметили кроме mania intellectualis,

собственно душевной болезни, - еще mania affectiva, т. е. болезнь характера -

mania instinctiva, т. е. болезнь воли. Из понятия о болезни воли создалось

новейшее учение о неврастении, которое захватывало множество случаев

проявления слабости воли, доведенное Бирдом и его последователями до

установления совершенно немыслимых проявлений невменяемости, вроде,

например, folie du doute, belanofobia (боязнь булавок), антививисекционизма и

болезненной наклонности к опрятности. Болезни характера вызвали сначала

учение английских врачей о moral insanity, а потом явилась психопатия, которая

разлилась такой безбрежной рекой, что сами психиатры силятся теперь

направить ее в русло определенных душевных болезней и, так сказать,

регулировать ее разлив. Наследственность, несомненно существующая, но в

большинстве случаев лишь как почва для дурных влияний среды и

неблагоприятных обстоятельств, лишь как эвентуальный фактор преступления,

рассматриваемая с предвзятой односторонностью и с чрезвычайными

обобщениями, привела к мысли об атавизме, в силу которого современное

общество, по мнению итальянских антрополого-криминалистов, заключает в

себе огромное количество людей (до 40 процентов всех обвиняемых),

представляющих запоздалое одичание, свойственное их прародителям

первобытной эпохи. Эти человеко-звери, эти калибаны современного общества

и суть главные представители преступного типа - с морелевскими ушами,

гутчинсоновскими зубами, седлообразным небом, длинными руками, малой

головой, особой нервной возбудимостью, не чувствительностью к внешним

страданиям, татуировкой, оригинальным почерком, странным способом

выражений и т. д.

По мнению Ломброзо, Гарофало и др., незачем вторгаться в

исследование внутреннего мира этих существ, с ними следует бороться, как с

вредными зверями, как с бактериями в общественном организме. Прежде

эшафот служил хорошим средством, чтобы пресекать их опасную для общества

прогенитуру. Тард приводит слова Ломброзо: "Смертная казнь очистила породу

и тем облагородила сердца". Ныне рекомендуется суд врачей-специалистов, без

гласности, без защиты, обжалования и права помилования. Суд, рассматривая

преступное деяние, в сущности, как повод для определения опасности

преступника вообще, будет назначать ему срочное или пожизненное заключение

или же навсегда "устранять" его из жизни. Установив таким образом

произвольный по совокупности далеко не точно исследованных признаков тип

человеко-зверя (в действительности и физически, и нравственно

отличающегося от дикаря, возвращение к которому в нем хотят видеть),

итальянские антропологи-криминалисты подвели под него в отношении

карательной деятельности государева и всех прочих преступников и, отправясь

от заботы о слабом и больном человеке, пришли к результатам, практическое

осуществление которых ужаснуло бы их самих!

В этом учении надо брать ценные практические открытия. Но юристы,

которым дороги нравственные идеалы государства и человеческое достоинство,

должны вооружиться против выводов и даже против основных положений этого

учения, низводящих отправление правосудия к какой-то охоте на человека с

применением антропометрии. Нельзя, опираясь на возможность

наследственного вырождения некоторых, ставить всех виновных в положение

стихийной силы, которой совершенно чужды и нравственные начала, и голос

совести. Учение итальянских криминалистов очень заманчиво своими

интересными подробностями. Но оно полно поспешных выводов и наука права

обязана строго профильтровать его, тем более, что популяризация этого учения

путем образов и картин, как, например, у Золя, оставляет тягостное и, быть

может, по отношению к некоторым даже вредное впечатление. "La bete humaine"

- блестящая иллюстрация к трудам Ломброзо - содержит в пределах малого

времени и пространства ряд убийств, причем наследственности и атавизму

отведено почетное место. Из толпы этих разнородных убийц, совершающих со

спокойствием стихийной силы и с равнодушием управомоченного самой

природой существа, ряд зверских дел, не слышится ни вздоха сожаления, ни

стона раскаяния. Но те из нас, кто имел действительное дело с преступниками,

знают, что в преступном деянии духовная сторона играет не меньшую роль, чем

физическая, и что она освещает его внутренним светом, который доступен

исследованию внимательного наблюдателя.

Власть суда в применении наказания

(в Кавказском юридическом обществе)

30 апреля 1895 года в заседании Кавказского юридического общества в г.

Тифлисе член общества А. А. Красовский сделал подробный доклад "О

дискреционной власти суда по проекту Уложения о наказаниях", в котором,

между прочим, доказывал, что проект нового Уложения дает слишком большую

власть суду при избрании им наказания за совершенное преступление. Между

определенным в проекте наименьшим и наибольшим наказанием за известное

преступление существует громадная разница, вследствие чего судейскому

произволу открывается широкий простор. Исключая таких недробных наказаний,

как смертная казнь и поселение, по всем остальным наказаниям, как, например,

каторга, тюрьма и заточение, судья за одно и то же преступление будет во

власти назначить наказание от 2 месяцев тюрьмы до 15 лет каторжных работ.

Мотивами такой реформы для проекта Уложения служили составителям его: а)

пропорциональность между преступлением и наказанием; б) доверие

законодателя к судье и в) пример западных государств. Но ни одно из этих

положений не выдерживает критики и приводит к убеждению, что проект

представляет слишком большой и опасный простор для произвола судьи.

Весьма трудно определить соразмерность субъективную между наказанием и

преступлением. Если предоставить такой произвол судье, то он внесет в дело

свои впечатления, свой взгляд, свою культуру, а не взгляд и намерения

законодателя; судья будет высказывать свою волю, он станет назначать,

например, за сопротивление властям или за кражу такие ничтожные наказания,

что тем самым как бы упразднит действие закона и в руках судьи законодатель

явится побежденным. Получивши такую громадную власть, судья уже не будет

обращаться к Высочайшему помилованию, так как в его распоряжении будет

применение самых минимальных наказаний. При этих же условиях и присяжные

заседатели перестанут осуждать виновных ввиду того, что судья может

назначать уменьшенные, фиктивные наказания. Не надо упускать из виду, что

судья способен слишком субъективно относиться к делу. Ему трудно

соразмерить данное деяние с личностью преступника и установить

справедливое наказание за преступление. Судья, погружаясь в мелкие

подробности процесса, часто упускает из виду интересы общества, охраняемые

законодателем, а потому при широкой свободе способен идти вразрез с

намерениями законодателя и взглядами общества и вызвать негодование

последнего. Между тем он не должен забывать, что он только поверенный

общества. Предоставление полной свободы судьям не может вообще привести

к желательным результатам. Как бы ни был стеснителен закон, его надо

исполнять по неизменному правилу: dura lex - sed lex *(171), ибо взгляд

законодателя объемлет более широкие горизонты, чем взгляд судьи. Поэтому

законодатель часто не доверяет судье. Если же он вынужден вообще допустить

власть судьи при определении наказания, то это с его стороны риск ввиду того,

что трудно все регламентировать, и в предположении, что судья не будет

злоупотреблять. Это доказывается тем, что закон из недоверия к судьям

гарантирует лиц, обращающихся к ним, от них, как от врагов; устанавливает для

этого коллегию из 3 судей, допускает в суде стороны, апелляцию и т. д.

Ссылаются, что гарантией правильного применения судьей закона служит его

"судейская совесть". Она не служит гарантией для законодателя, ибо не создает

гарантий тому, что деятельность судьи не будет расходиться с намерениями

законодателя, который с высоты своего положения более компетентен в

определении соответствия между преступлением и наказанием вообще. Что же

касается главного аргумента, приводимого комиссией по составлению

Уголовного уложения, именно примера западных судов, то надо заметить, что на

Западе нет общих жалоб на суды, все ими довольны; там судебное сословие

имеет свое прошлое; там деятельность судов регулируется общественным

мнением; там судьи воспитаны в уважении к закону. В России же судебное

сословие не имеет традиций, оно не получило воспитания, присущего

западному судье; в России нет общественного мнения, которое, как сила, могла

бы сдержать судейское усмотрение. У нас имеются лишь газетные статьи,

критикующие действия судов, но это не общественное мнение. Таким образом, у

нас нет общественного давления, ведущего судью как бы на помочах и

принуждающего его смотреть на преступление глазами общества; у самого

судьи нет и не может быть твердого критерия, которым он мог бы руководиться.

Поэтому нельзя ожидать пользы для уголовной репрессии от

осуществления проекта Уголовного уложения.

Ввиду обращенной ко мне просьбы высказать свое мнение о

выслушанном докладе я должен сознаться, что затрудняюсь прибавить что-либо

новое к выраженному уже оппонентами и также, как и они, не могу согласиться с

докладом. Величайшая награда для всякой умственной работы есть серьезная

критика. Такую награду труду Комиссии по начертанию нового Уложения,

вероятно, хотел доставить и докладчик своим обстоятельным и интересным

докладом. Но трудно согласиться и с его оптимизмом, и с его пессимизмом.

Комиссия, конечно, никогда не задавалась непосильной задачей "искоренить

гидру преступности" или "создать крепость, за которой должна укрыться от

преступления вся Россия", как выразился докладчик. Она знает, что

преступление есть явление столь же старое и столь же вечное, как и само

общежитие, и что задача законодателя сводится лишь к наиболее успешной и

справедливой борьбе с этим печальным, но едва ли совершенно устранимым

явлением. С другой стороны, Комиссия была, без сомнения, далека от мысли,

что расширение ею прав судьи по определению размера наказания есть

поощрение судейского произвола, представляющее, как полагает докладчик,

двойную угрозу: вытеснения из сферы правосудия начала верховной милости и

влияния общественного мнения. Прежде всего, дело идет вовсе не о

предоставлении судье права карать или освобождать по усмотрению или

личному взгляду на преступление, не стесняясь указаниями законодателя. Эти

указания для него обязательны, но внутри их общих очертаний ему должна быть

предоставлена свобода выбора.

Законодатель, руководясь общественными и нравственными идеалами,

потребностями государства и целями общежития, из ряда похожих житейских

явлений выводит одно типическое понятие, которое и называет преступлением,

обладая определенным в своих крайних границах наказанием. Судья это

типическое понятие прилагает к отдельным случаям жизни, облеченным в плоть

и кровь. Законодатель действует, как художник, который из ряда

сопоставленных один с другим портретов выводит одно типическое лицо, общее

со всеми и не похожее в частности ни на одно; судья действует, как фотограф,

делающий снимок с одной, конкретной, оживленной присущими ей движениями

физиономии. Первый выводит, второй принимает вывод. Первому нужны долгие

указания опыта, медлительная и тяжелая поступь осторожного ума; второму

нужна наблюдательность, уменье оценивать подробности и способность

прислушиваться не только к голосу разума, но и к предстательству сердца.

Наказание есть не только правовое, но и бытовое явление, и его нельзя

прилагать механически ко всякому однородному преступлению одинаково.

Карая нарушителя закона, суд имеет дело не с однообразной формулой

отношения деятеля к деянию, а обсуждает так называемое "преступное

состояние", представляющее собой в каждом отдельном случае своего рода

круг, в центре которого стоит обвиняемый, от которого к окружности идут

радиусы, выражающие более или менее все стороны его личности и житейского

положения - психологическую, экономическую, антропологическую,

общественную, бытовую, этнографическую и патологическую. Для правильной

их оценки не может быть общего мерила, и смотреть на отдельное преступное

состояние только с законодательной высоты невозможно. Будут роковые и

неизбежные ошибки. Надо подойти поближе к картине преступления и если и не

вооружаться, по мнению докладчика, микроскопом, то все-таки вглядеться в нее

так, чтобы постигнуть те краски, коими она нарисована. Тогда станут ясны

движущие силы, приведшие в своей совокупности, к преступлению, и

справедливая мера наказания за него. Широта этой меры, устанавливаемая в

проекте нового закона, вовсе не вытесняет верховной милости, а лишь не

призывает ее слишком часто, в каждом случае, где тиски узких рамок нынешнего

закона давят на совесть судьи и заставляют его просить об облегчении как

участи подсудимого, так и своих сомнений.

Верховная милость, по смыслу 775 ст. Устава уголовного

судопроизводства, будет существовать при новом Уложении так же, как и

теперь, т. е. вне пределов установленного законом наказания.

Нельзя не признать ошибочным и взгляда на присяжных, как бы на

представителей общественного мнения по делу. Было бы печально, если бы они

приносили с собой в суд это уже заранее сложившееся мнение, мнение, которое

чрезвычайно подвижно, склонно увлекаться, бывает игрушкой в руках ловких

агитаторов, сегодня топчет в грязь то, что вчера превозносило, и, будучи

справедливым в своих вкусах, часто бывает жестоко несправедливо в оценке

фактов и побуждений. Недаром закон предписывает предостерегать присяжных

от мнений, сложившихся вне стен суда и вносит это предостережение даже в

текст присяги. Те, кто трудные судейские обязанности имел счастье разделять с

присяжными, знают, что присяжные служат представителями не мимолетного

мнения впечатлительной толпы, а являются выразителями общественной

совести, веления которой коренятся в глубине нравственного миросозерцания

народа. Эта совесть не мирится иногда с неизбежностью кары за деяния, до

отмены которых еще не добрался в своем неторопливом шествии законодатель.

Таковы были преступления против паспортной системы, таковы преступления

малолетних и т. п. Здесь знание об отсутствии у судей простора в выборе

наказания зачастую является причиной полного оправдания со стороны

присяжных. Поэтому уж присяжных-то расширение права применения меры

наказания никогда не огорчит и не поставит, как предполагает докладчик, в

коллизию с судом.

Отрицая в наших судьях элементы, оправдывающие намерение Комиссии

вверить им широкую власть применения уголовной кары, докладчик считает это

риском и иронически относится к пустым, истертым от частого обращения

словам "судейская совесть". Но судья не стоит к законодателю в положении

приказчика, со стороны которого можно опасаться растраты хозяйского добра;

он живой и самостоятельный выразитель целей законодателя в приложении их к

явлениям повседневной жизни, а судейская совесть - не лишенный значения

звук, но сила, поддерживающая судью и вносящая особый, возвышенный смысл

в творимое им дело. Условия проявления этой совести прекрасно изображены в

присяге судей и присяжных заседателей и, быть может, сам докладчик, пройдя

многотрудный путь судьи и оглянувшись на него через много лет, убедится, что

служба этой совести - вещь не легкая и что совесть эта есть действительная

величина, с которой надо считаться под угрозой глубокого душевного разлада с

самим собой. С непосредственным приложением ее голоса связаны и трудные,

и сладкие минуты. Последние бывают тогда, когда, вспоминая отдельные

эпизоды своей деятельности, судья имеет возможность сказать себе, что ни

голос страсти, ни посторонние влияния, ни личные соображения, ни шум и гул

общественного возбуждения не заглушили сокровенного в нем голоса, не

изменили его искреннего убеждения и не свели его с намеченного судейским

долгом пути.

Риск судейского усмотрения в избрании меры наказания представляется

докладчику тем более опасным, что у нас судья не стоит, как на Западе, под

строгим контролем общественного мнения и не испытывает на себе его

влияния. Но приводимые им примеры самовольной расправы толпы,

недовольной приговором, как это было по делу мафии в Новом Орлеане, ничего

общего с влиянием общественного мнения не имеют. Взрывы народной ярости,

слепой и грозной, суть явления ненормальные и никогда ничему коррективом

служить не могут. То же, что называется общественным мнением, вовсе не

имеет особого, подавляющего влияния на западную, веками сложившуюся

магистратуру. Не входя в оценку правильности судебных решений, например, по

делам Панамы во Франции, Джиолитти и Римского банка в Италии и т. п., нельзя

не отметить, что судьи по ним не очень-то прислушивались к настойчивому

голосу общественного мнения, жадно требовавшему строжайшей кары. В той же

Франции, несмотря на давно и прочно сложившееся общественное мнение о

том, что в лице известного Лезюрка осужден невинный, было настойчиво и

неоднократно отвергнуто требование об отмене приговора о нем. В этой

неподчиняемости судей страстным требованиям общественного мнения, часто

плохо и односторонне осведомленного, лежит большая гарантия

действительного правосудия. Недаром глубокий мыслитель и юрист Бентам

рекомендует судье латинское изречение - "populus me sibilat, at ego mihi plaudo"

*(172). Если допустить давление общественного мнения на избрание рода и

меры наказания, то, идя последовательно, придется допустить это давление и

на существо дела. К чему это приводит, известно из процесса несчастного

Каласа. Боясь общего неудовольствия, опасаясь утратить популярность или в

указаниях большинства видя легкую замену работы собственного ума и совести,

судья будет охотно уступать общественному мнению и умывать руки пред ревом

толпы. Такие судьи бывали, и имена некоторых приобрели бессмертие. В одной

старой книге, пережившей века, рассказан процесс, произведенный таким

судьей и под таким контролем. Это было 1862 года назад. Судью звали Понтий

Пилат.

Проект Уложения неразрывно связан с Судебными уставами. Последние

были проникнуты доверием к русскому народу, установляя суд по убеждению

совести, свободный от предустановленных формальных доказательств. Но

старое Уложение не доверяло судье и его усмотрение в мере наказания

стесняло узкими пределами. Пора сделать дальнейший шаг вперед и приложить

к наказанию ту же свободу суждения, которая уже приложена к преступлению.

Сливая в этом отношении Уложение с Судебными уставами, законодатель

снимет с судьи коронного тесный юридический корсет и, оказав ему

заслуженной доверие, даст ему вздохнуть полной грудью...

Возобновление уголовных дел

(практическая заметка)

Судебная деятельность государства должна отличаться возможным

отсутствием колебания вошедших в силу судебных решений. Уголовное

законодательство всех стран стремится упрочить незыблемость окончательных

уголовных приговоров. По тому же пути идет и наш Устав уголовного

судопроизводства. Поэтому оправданный вошедшим в законную силу

приговором надлежащего суда, а также и присужденный таким приговором к

наказанию не могут вторично предстать пред судом по тому же самому делу,

если бы даже впоследствии открылись новые обстоятельства, изобличающие

первого или увеличивающие вину второго. Это общее правило не

распространяется, однако, на случаи, когда судом будет признано, что

вошедший в законную силу приговор был последствием подлога, подкупа или

какого-либо другого преступления, или же когда откроются доказательства

невиновности осужденного или понесения им наказания по судебной ошибке,

свыше меры содеянного. Наличность последнего случая составляет всегда

законный повод к возобновлению дела на предмет восстановления чести и прав

невинно осужденного. На такое восстановление не имеют влияния ни давность,

ни даже самая смерть осужденного.

В развитие этих основных положений, изложенных в 21-23, 25 и 26 ст.

Устава уголовного судопроизводства, в последнем помещены статьи 180 и 934-

940, коими установляется особый, точно определенный порядок возобновления

уголовных дел, разработанный в своих подробностях рядом решений

Уголовного кассационного департамента Правительствующего Сената. В силу

этого порядка, просьбы и представления о возобновлении уголовных дел могут

быть обращаемы в Уголовный кассационный департамент (ст. 934 Устава

уголовного судопроизводства) только по вступлении приговоров в законную

силу, т. е. только тогда, когда установленные в законе способы апелляционного

или кассационного обжалования приговоров исчерпаны, или ими не

представляется возможности воспользоваться по отсутствию оснований или

поводов для них (решения Уголовного кассационного департамента 1867 г. N

339; 1868 г. N 871, 920; 1869 г. N 363, 721; 1870 г. N 405 и др.). Ходатайство о

возобновлении, для того чтобы быть признанным заслуживающим уважения,

должно иметь своим основанием обстоятельства действительные (ст. 936

Устава уголовного судопроизводства), т. е. не предположения, а несомненные

факты, удостоверенные определенными способами и служащие

доказательством ошибочности состоявшегося приговора (решения Уголовного

кассационного департамента 1867 г. N 364; 1868 г. N 333; 1869 г. N 640; 1871 г. N

876 и др.) настолько сильным, чтобы оно если не совершенно исключало всякое

предположение о виновности осужденного, то во всяком случае заключало бы в

себе полную вероятность, что при новом разрешении дела обвиненный будет

оправдан (1871 г. N 161 и 1872 г. N 869).

Способы удостоверения действительности обстоятельств, могущих

послужить основанием для возобновления дела, различаются, смотря по роду

установленных в законе причин возобновления уголовных дел (ст. 935 Устава

уголовного судопроизводства). В тех случаях, когда такой причиной является

осуждение кого-либо за преступление, которое не совершилось, или вообще

открытие доказательств невинности осужденного или понесения им наказания,

по судебной ошибке, вследствие неполноты или искажения обстоятельств дела

(решения Уголовного Кассационного департамента, 1867 г. N 303 и 1868 г. N

634), свыше меры содеянного (ст. 935 п. 2), способом вышеупомянутого

удостоверения, кроме относящихся к данному случаю судебных приговоров или

протоколов (решения Уголовного кассационного депратамента, 1866 г. N 66 и

408 и др.), служат дознания, производимые по распоряжению прокурорского

надзора, для чего последний даже уполномочен не ожидать разрешения

Правительствующего Сената (решение Уголовного кассационного

департамента, 1872 г. N 1393); в случаях же, предусмотренных 1, 3 и 4 пунктами

935 ст. Устава уголовного судопроизводства, таким удостоверением считается

исключительно вошедший в законную силу приговор суда, который прямо и в

существенной своей части противоречит другому, прежде состоявшемуся по

обвинению в том же самом преступлении другого лица, так что виновность

одного исключает виновность другого (решения Уголовного кассационного

департамента, 1870 г. N 1208 и 1872 г. N 895), или которым установляются

подложность документов или лживость свидетельских показаний, легших в

основание опорочиваемого приговора, или же, наконец, корыстные или иные

личные виды судей (решения Уголовного кассационного департамента, 1869 г. N

475 и 810, 1870 г. N 141 и 951 и др.). Сообразно этому, в огромном большинстве

случаев просьбы и представления о возобновлении поступают в

Правительствующий Сенат уже после того, как вошедший в законную силу

приговор обращен к исполнению и действие его по отношению к осужденному

уже началось. Согласно ст. 938 Устава уголовного судопроизводства при

возобновлении дела по доказательствам, представленным в пользу

осужденного, дальнейшее действие приговора немедленно приостанавливается

и участь осужденного облегчается во всем, что не препятствует принятию мер к

явке его в суд. В противоположность этому, в редких случаях, когда

доказательства ошибочности состоявшегося приговора, при полной своей

очевидности и неопровержимости, могли бы быть тотчас же, по вступлении

такового в законную силу, рассмотрены Сенатом и вызвать отмену приговора,

который еще не успел быть обращен к исполнению, исполнение, на основании

937 ст. Устава уголовного судопроизводства, останавливается впредь до

окончательного решения дела с принятием лишь мер к воспрепятствованию

осужденным скрыться от следствия и суда.

Такой порядок, в точности соответствуя основному началу, состоящему в

том, что возобновлению подлежат лишь дела, по коим приговоры вошли в

законную силу, построен на вполне оправдываемом судебной практикой

предположения, что обстоятельства, служащие основанием для ходатайств о

возобновлении, почти всегда обнаруживаются и выясняются уже после

вступления приговора в силу, так как если бы они обнаруживались до

постановления приговора, то, согласно ст. 549, 634 и 734 Устава уголовного