Кин Морис. Рыцарство

Подождите немного. Документ загружается.

190

Глава III

доисторические латинские хроники, опиравшиеся главным образом на

эти поэтические предания. И это весьма показательно в плане того

интереса к подобным произведениям фольклора, который скорее мож-

но назвать историческим, а не литературным. Обеспечить читателя

примерами, иллюстрирующими некие непреходящие ценности, а также

воздействие божественного Провидения, было, с точки зрения людей

средневековья, одной из первоочередных функций истории. Мы видим,

как в контексте столь сильного исторического интереса к героям древ-

ности жизненные перипетии, личные качества и поступки эпических

героев нового культа начинают отчетливо преподноситься как некий

предметный урок рыцарству.

Точно так же и в иконографии герои

эти представлены с видимым акцентом на истинно рыцарские досто-

инства. Они являют собой как бы некое новое мерило, с помощью

которого рыцарское общество может отныне определять уровень сво-

их достижений. Отсюда проистекает и тот факт, что для стихотворных

хроник на местных языках, которые стали весьма популярной формой

литературно-исторических произведений к концу XII века, история

Карла Великого представляла собой практически основной трафарет и

набор готовых формул для описания практически любого события

недавнего прошлого. Восхваление Амбруазом д'Эвре

* доблести

Жоффруа де Аузиньяна, проявленной им в сражении за Акр - типич-

ный тому пример:«Рыцарство не заслуживало таких похвал, - говорит

он, - со времен Роланда и Оливье».

® Итак, основы того, что с полным

основанием может быть названо исторической мифологией рыцарства,

становятся вполне зримыми.

Наиболее часто встречающееся раннее иконографическое сви-

детельство развития культа каролингских героев - это церковные

скульптуры и витражи, а крупные французские церкви, вроде аббат-

ства Сен-Дени, играли важную роль в распространении этих легенд

как реальной истории.

Что сразу напоминает нам о подчеркнуто

христианской тональности основополагающих историй, формирую-

щих «французскую» тему, и о глубочайшем влиянии христианства

на светское военное сословие раннего средневековья. Это одна из

Историческая мифология рыцарства

191

отличительных черт подобных историй, весьма характерная и

явно отличающая их по духу от более ранних героических сказаний.

И хотя рыцарское благочестие, которое наполняет эти истории со-

держанием, коренится не столько в крестовых походах, сколько в

опыте ранних европейских войн с язычниками, для XII века со-

вершенно естественно соотносить современные события, например

крестовые походы, с историческим прошлым и рассматривать каждое

из этих событий в терминах и понятиях конкретного исторического

периода. Именно поэтому в «Псевдо-Турпине» и производных

от него произведениях довольно занятные (а порой и откровенно

смешные) события, описанные в поэме «Паломничество Карла Вели-

кого» (где рассказывается о посещении Карлом Святой Земли)

были вновь представлены в более ортодоксальной форме, свойствен-

ной эпохе крестовых походов. И это еще одна из причин того, почему

в начале XIII века мы обнаруживаем великого доминиканца Гумберта

Романского, который рекомендует проповедникам крестовых походов

брать примеры для своих проповедей из этой самой псевдотурпиновой

«Хроники», дабы наилучшим образом донести свои мысли до рыца-

рей.

И воинствующая, конкистадорская тональность отчетливо слышна

в старо-французской версии «Хроники» - в тех словах, которыми

Карл Великий объясняет Мавру Аголанту причины того, почему он с

ним воюет: «Господь наш, Иисус Христос, создавший и небеса, и землю,

выбрал наш христианский народ, чтобы именно он правил над всеми

прочими народами на свете.»

Здесь пример из старой библейской

истории используется для передачи в высшей степени современной

идеи: франкам самим Господом дана судьба завоевателей. И дейст-

вительно, подобная рыцарская мифология начинает действовать в

контексте куда более широком, чем крестовые походы и предшество-

вавшая им эпоха Каролингов: теперь это составляющая всей хри-

стианской истории, истории намерений Господа, предопределенных

для созданного Им мира людей - истории, которой вполне соответ-

ствовали крестовые походы. Но не менее соответствовало ей также и

многое другое.

192

Глава III

•к •к -к

Одной из причин того, почему истории о Карле Великом и других

известных героях прошлого оказывали столь мощное воздействие на

рыцарство в XII и последующих веках, являлась большая легкость, с

которой люди соотносили проблемы и заботы мира Каролингов или

Карла Великого (по мере того как они об этом мире узнавали) с

проблемами и заботами своей собственной эпохи, особенно, видимо, с

проблемами крестовых походов. Истории, которые можно сгруппиро-

вать по принципу «римской тематики» - великий Рим, осада Трои и

Фив и войны Александра и Цезаря, - повествовали о мире куда более

далеком, чем теперешний XII век и язычники, которых нужно изгнать

из Святых мест. И тем не менее, интерес к прошлому и соотнесение

его с событиями современности, а также - интерес к античной военной

традиции, нашедший свое наивысшее выражение в движении кресто-

носцев, в значительной степени связаны с той огромной популярнос-

тью романов, написанных на классические (античные) сюжеты, кото-

рой эти произведения достигли уже к середине XII века.

Возросший интерес к историям, основанным на событиях антично-

го прошлого, свидетельством чему явилась, например, мгновенно вспых-

нувшая популярность романов о Грое и Александре, очевидно, во мно-

гом обязан ожившему интересу к античности в университетах XII века.

Придворное окружение правителей из династии Плантагенетов - а

Генрих II, король Англии и Анжу, оказывал покровительство таким

ученым, как англичанин Иоанн Солсберийский и француз Петр Блу-

аский, а также таким литераторам-латинистам, как валлийцы Уолтер

Man и Гираут де Барри®*, играли, похоже, весьма важную роль в уста-

новлении новой литературной моды в середине этого века.

При

дворе, где жили и творили такие люди, виртуозное вступление Бенуа

де Сент-Мора к «Роману о Трое», в котором он разъясняет читателям,

что основывался на самых надежных документальных свидетельствах,

повествуя о столь знаменитой осаде, просто не могло не оказать дол-

жного воздействия. (Источники Бенуа были, правда, совсем не так

Историческая мифология рыцарства

193

надежны, хотя нет причин сомневаться, что он совершенно искренне

полагал, что Дарес Фригиец^", который на самом деле писал в V веке

н.э., был очевидцем осады Трои и именно поэтому его «свидетельские

показания» предпочтительнее истории Гомера.)

Однако же, с точки

зрения рыцарской части этой аудитории, университетская мода была,

вероятно, менее важна при получении классическими историями столь

высокой оценки, чем то, что сами по себе крестовые походы - а также

расширение знаний о восточном мире в целом - буквально открыли

людям глаза, и перед ними раскинулись новые, более широкие горизон-

ты, причем не только в географическом смысле. Лучшее знание Вос-

тока, служившего сценой столь многих античных историй, провоциро-

вало самые разнообразные и неожиданные душевные и интеллекту-

альные реакции. У некоторых оно будило жадность и корысть: первой

реакцией увидевших Константинополь крестоносцев были почти мгно-

венно пробудившиеся стяжательские инстинкты. Впрочем, у других

вид этого города будил и совсем иные чувства; глубочайшее изумле-

ние и искренний восторг вызвал Константинополь у Жоффруа де

Виллардуэна, когда он со своими товарищами прибыл туда в 1203 г.:

«Могу вас заверить, что все те, кто никогда не видел Константинополя

прежде, смотрели на этот город во все глаза и явно никогда не предпо-

лагали прежде, что на свете может существовать столь прекрасное

место. Они восхищались его высокими стенами и стройными сторо-

жевыми башнями, его богатыми дворцами и куполами дивных храмов,

и невозможно было бы поверить, что на свете существует такая красо-

та, пока не увидишь все своими глазами. Они дивились и немыслимой

величине этого города, который поистине правит миром, как верховный

правитель своими подданными.»"

На Востоке западно-европейские рыцари обнаружили мир, где

отпечаток славного античного прошлого, видимое наследие былых времен,

был куда более заметен, чем в их родных краях.

Они обнаружили

там и сказочное великолепие и богатство, причем не только в виде

звонкой монеты, но и дивной архитектуры, мозаики, скульптуры, изде-

лий из шелка и дамаста, и богатство это было столь велико, что у их

194 Глава III

феодальных предков вряд ли хватило бы воображения все это воспри-

нять. И подобная немыслимая роскошь как бы служила задником для

жестоких, а порой трагических, смертельных сцен, столь свойственных

ранним кампаниям крестоносцев. В таких обстоятельствах легко по-

нять тягу этого поколения рыцарей к классическим сюжетам, повеству-

ющим о титанических войнах, сравнимых разве что с той войной, кото-

рую они сами вели против неверных на фоне восточной роскоши и

великолепия. Восточные земли, из-за которых не раз вели войны и

Александр Македонский, и древние троянцы, и древние римляне, оста-

лись теми же самыми, и теперь за них сражались уже крестоносцы.

Легенда о троянском происхождении франков, которая была весьма

популярна со времен Меровингов, тоже, без сомнения, помогала кресто-

носцам соотнести реальную действительность со столь древней исто-

рией: ведь это была история борьбы их далеких предков в более

богатом, более развитом и изощренном в культурном отношении, хотя

и дохристианском, прошлом.

Инстинктивное желание связать древнее прошлое с современной

действительностью, безусловно у большей части средневековых людей

подсознательное, проистекало из самых разнообразных сюжетных ли-

ний романов, имевших в своей основе «римскую тему». Бенуа де

Сент-Мору явно нелегко было, рассказывая о сверкающих щитах гре-

ческих и троянских героев в своем «Романе о Трое», соотнести все

это с современными ему геральдическими понятиями и условностями.

Анонимному автору «Романа о Фивах»

* казалось естественным срав-

нивать жреца Амфиараса с реймским архиепископом Турпином из

«Роланда», а воина Тидеуса с самим Роландом. Сходным образом

автор XIII века, создавший «Историю Юлия Цезаря»

*, превратил

Клеопатру в западную красавицу, потрясающую блондинку в одеждах,

подбитых мехом горностая.

Примерно так же герои эпических поэм

эпохи Каролингов изображались в окружении лиц, живших явно в XI,

а вовсе не в VIII веке. Но что более важно, на протяжении, скажем,

всего «Романа об Александре» нам встречается нечто вроде аналогий

с идеями крестовых походов. И дело не только в том, что вокруг все

Историческая мифология рыцарства

195

той же Сирии вновь ведется жестокая борьба; нет, врагами Алексан-

дра на этот раз являются «турки» и «жестокие бедуины», а правитель

Вавилона - это эмир, который, как мы видим, клянется своим богом

«Mahounrl»

" Что же касается героев романа, то их вполне можно

принять за самых настоящих уроженцев Франции - об этом поэт

говорит неоднократно.

1 о есть на самом деле история Александра

Македонского рассказана здесь как бы «в предвкушении» крестовых

походов.

Точно так же принадлежность Александра и его двенадцати со-

ратников (число то же, что и число пэров Карла Великого) к рыцар-

ству как бы предвосхищает появление рыцарства средневекового, и

опять же смысл этой принадлежности гораздо глубже, чем просто

рассказ о том, что и Александр, и его соратники были вооружены в

точности, как средневековые рыцари - в доспехах, с расписными гер-

бовыми щитами, - да и отношения Александра с его боевым конем

Буцефалом напоминают о той роли, которую играет в жизни рыцаря

конь. Настоящий же смысл этой аналогии скорее заключается в та-

ких описаниях, как купание Александра и его молодых товарищей

(перед вступлением в ряды рыцарей), которое они совершают, дабы

очистить себя, или же пассаж, где перечисляются рыцарские качества

Александра - его щедрость, храбрость в бою, то, как он защищает сирот

и вдов, и т.д.

Нам сообщается, что самая большая радость Эвменида,

царя Аркадии - это оружие и турниры, а также он славится любовью

к светловолосым девушкам

, так что древний царь вполне может слу-

жить образцом такого вот tiro («новичка», неофита) в рядах рыцарей

конца XII века, вроде Арнольда Ардрского, о котором писал хронист

Аамберт. Здесь можно обнаружить даже ту взаимозависимость уче-

ных клириков (clergie) и рыцарства (chevalerie), которую в свое время

восхвалял Кретьен де Труа и которую так часто превозносили в

более позднюю эпоху - в «Романе об Александре» она выступает в

несколько завуалированном виде: в рассказе о том, с каким вниманием

Александр относился к советам своего наставника, философа Аристо-

теля.

Немаловажно и то, что нам, таким образом, следует восприни-

196

Глава III

мать этику рыцарства как зародившуюся значительно раньше, еще в

дохристианском античном мире. И в этом проявляется один весьма

важный контакт рыцарства: с интеллектуальной традицией, не завися-

щей от церковного проповедничества.

Батальные сцены в «Романе об Александре» обладают всей ярко-

стью и неистовостью батальных сцен, свойственных традиции эпичес-

ких песен и, собственно, созданы по их литературному образу и подо-

бию, вот только в романе они сопровождаются чудесами, которые лишь

немного «страньше» (как говорила Алиса, попав в Страну Чудес -

И.Т.) тех, что свойственны обычной истории о путешествиях; эти

эпизоды романа повествуют о краях более далеких, чем Сирия и Ме-

сопотамия, и мы попадаем на берега рек, текущих с холмов настоящего

рая земного, а потом в пустыню, где Александр разговаривает с дере-

вьями Солнца и Луны, не способными лгать. Уже упомянутые «Ро-

ман о Трое» и «Роман о Фивах», а также «Эней»

" не содержат

материала, вполне сопоставимого с этим, однако и в них рассказывает-

ся о некоем мире, куда более обширном и богатом, чем мир средневе-

кового Запада, главным образом по той простой причине, что миры эти,

которые так хорошо знали Дарес, Стаций и Вергилий, были отмечены

блеском византийского богатства и великолепия. И авторы названных

романов просто переносили этот блеск, о котором узнавали из литера-

турных источников, в свои собственные произведения. И, таким обра-

зом, помогали своей аудитории развивать естественный вкус к богат-

ству и показной роскоши (и, конечно же, к книгам и образованию), и

все это происходило в эпоху, когда все убыстрялся пульс торговли

Европы с Востоком, что значительно стимулировали крестовые похо-

ды, когда предметы роскоши стали куда более доступны уже и в

странах Запада и когда открывались совершенно новые горизонты в

науке, образовании и архитектуре. Пробудившаяся любовь и восхище-

ние яркими цветами и пышными одеждами, строительство грандиоз-

ных замков и декоративность в целом всего придворного мира при-

внесли в литературу нечто такое, чего, безусловно, не хватало эпическим

поэмам, и оказали воздействие на вкусы, которые оказались весьма

Историческая мифология рыцарства

197

постоянными как в аристократической литературе, так и в аристокра-

тической, куртуазной жизни.

Мир произведений, связанных с «римской» темой, был также куда

менее «мужским», чем мир тех, что были связаны с «темой Франции»,

и опять же потому, что мир античных авторов, из чьих произведений и

черпались сюжеты для «римских» романов, не был населен одними

мужчинами. Именно поэтому и любовная этика трубадуров сумела

пробиться в повествовательные жанры литературы (ибо для XII века

было столь же естественно описывать - с современных позиций и с

использованием современной лексики - любовь Ахилла к Поликсене

или Атиса к Йемене, как и облачать античных героев в стальные

кольчуги и отправлять их на войну верхом на конях). Гак мы узнаем,

что Эней черпает силы перед своим поединком с 1 урном именно в

мыслях о своей возлюбленной Аавинии, а Клеопатра признается, что

Цезарь завоевал ее сердце именно благодаря своей всемирно извест-

ной доблести.

Подобные отношения совершенно не были свойственны

античности, зато для средневековья они были в высшей степени ха-

рактерны и стали типичными для романов XII-XIII веков, причем не

только для тех, где речь шла об античном прошлом.

Но если светские авторы XII века изображали античное прошлое,

так сказать, с современных позиций, то это отнюдь не значило, что они

не представляли себе, как далеки они по времени от этого прошлого,

уже в значительной степени ставшего историей. Читатели и слушате-

ли «римских» романов считали их абсолютно историческими, да и

основной задачей таких авторов, как Бенуа де Сент-Мор, было убе-

дить читательскую аудиторию в достоверности своих источников - де

Сент-Мор, например, специально подчеркивал тот «факт», что Дарес

(Фригиец) был образованным рыцарем, действительно принимавшим

участие в Троянской войне. Благодаря популярности таких романов

вскоре стал развиваться и интерес общества к такому античному про-

шлому, которое было бы, так сказать, безусловно узнаваемым и в то же

время соответствовало бы реальной истории. Свидетельство тому -

возрастающая популярность в XIII веке произведений, несколько от-

198

Глава III

личавшихся от описанных выше романов; чаще всего это были пере-

сказы на местных языках в стихах или прозе разных античных исто-

рий и их копирование. «Fait des Romains» («Деяния римлян») пред-

ставляли собой перевод произведений Аукана и комментариев Цеза-

ря

*, в которых речь шла в основном о карьере самого Юлия Цезаря,

'и были, возможно, соединены в одно произведение где-то между 1211

и 1215 годами, ставшее затем весьма популярным.

Цитировали этих

двух популярных античных авторов, например, и Филип Муске в сво-

ей хронике, и Брюнетто Аатини в своей «Книге сокровищ» («Livre du

tresor»), а также многие другие. «История римских императоров»

Календра, в значительной степени почерпнутая из основного труда

Орозия («История против язычников» - И.Т.), была написана не-

сколькими годами позже, и примерно в то же время появляется «Histoire

ancienne jusques a Cesar»(«Древняя история до эпохи Цезаря»), в

значительной степени заимствованная из Дареса. Стал весьма популя-

рен «Роман о Трое» Бенуа де Сент-Мора - в несколько подправлен-

ном, прозаическом, виде, а Жан де Фликскур создал в 1262 г. нерома-

низированный перевод Дареса. Таким образом, установившаяся мода

на переводы продолжала существовать, и список работ, связанных с

античным прошлым и доступных пониманию (и финансовым возмож-

ностям) большей части светского общества, все расширялся.

Фран-

цузские короли из династии Валуа слыли в XIV веке щедрыми по-

кровителями таких переводчиков, и при дворе Валуа были сделаны

переводы работ Ливия, Валерия Максима и Цицерона («Amicitia» и

«de Senectute»), а также «Этики» и «Политики» Аристотеля. В XV

веке, когда влияние гуманизма стало распространяться за пределы

Италии, волна переводов, естественно, поднялась еще выше. Ученые,

переводившие подобные произведения на местные языки в эпоху Карла

Смелого Бургундского, были, разумеется, куда лучше воспитанными,

образованными и критично настроенными, чем переводчики XIII века,

однако же ничего нового в горячем желании узнать как можно боль-

ше об античном прошлом не было и в этот более поздний период

средневековья. На самом деле такое желание возникло в средневеко-

Историческая мифология рыцарства

199

вой Франции скорее под влиянием примеров из собственного про-

шлого, чем под влиянием современного этому обществу итальянского

гуманизма.

В «Песни о саксах» прямо говорится, что «римские» примеры

служат хорошим уроком, а для средневековых переводчиков основной

целью было учить общество на примерах. О практической пользе

знания античного прошлого говорилось немало и достаточно часто:

«Узнавая о том, как римляне - куда более других народов - такими

своими добродетелями, как верность и благоразумие, а также благода-

ря своим рыцарскиим подвигам... сумели достигнуть столь многого и

благодаря своей мудрости и неустанному труду завоевали весь мир, мы

понимаем, что каждый правитель может найти для себя пример в их

замечательных свершениях» - так, например, говорится во вступлении

к переводам из Ливия, выполненным в XIV веке.

Так что, и далее

имея в виду подобные комментарии, мы должны именно с таких пози-

ций оценивать популярность переведенного на местные языки тракта-

та Вегеция о тактике, люди читали его, зная, что именно римляне заво-

евали мир, и хотели понять, как им удалось это сделать. Что примеча-

тельно, трактат Вегеция в переводе назывался «Книга о рыцарстве»

(Livre de chevalerie).

Также книгами о рыцарстве считались произ-

ведения Оноре Боне и Кристины Пизанской

*, где в переводе были

представлены комментарии таких знаменитых средневековых юрис-

тов, как Бартоло и Иоанн (Джованни) из Леньяно

*, по разделам

римского права, имевшим отношение к войне и обязанностям воина.

Эти работы оказали весьма существенное влияние, напомнив рыцар-

ству, что по примеру античности воин должен рассматривать свое ре-

месло в свете четко определенных обязательств, а ведение войны осу-

ществлять согласно тем общим принципам, на которых покоится вся

система взаимоотношений между государствами. Античная мифология,

благодаря в значительной степени сходному процессу, в итоге также

стала рассматриваться как источник бесчисленных примеров для ры-

царства. «Письмо Отеи Гектору» Кристины Пизанской - это нечто

вроде энциклопедии античной мифологии - в дидактической ее ин-