Категории жизни и смерти в славянской культуре. Сборник статей

Подождите немного. Документ загружается.

Базовые категории русской традиционной культуры 21

Петров день. Краснояр., СРНГ 9: 155). Таким образом, ЖИЗНЬ во всех

этих именах осмысляется как окружающая человека реальная действи)

тельность, как бытие. Такая яркая метафоризация жизненного процесса

является следствием сохранения в языке традиционной духовной культуры

глубинной связи

живого с духом, а точнее с душой (напомню, что одним

из значений этого слова является ‘жизнь’), т. е. налицо о

душевление при)

роды в самых разных ее проявлениях.

Смысловая соотнесенность понятий ЖИЗНИ и СМЕРТИ, повторяю)

щаяся многократно в разных вариациях, говорит о том, что в языке тра)

диционной русской культуры они связаны глубинными антонимическими

отношениями (ср.

жизнь как душа, смерть как передача души Богу (ср.

отдать Богу душу);

жизнь как движение, путь, смерть как окончание

земного пути и переход к новой, вечной жизни

(ср. отправиться к Богу на

небеса);

жизнь как труд и страдание, смерть как покой и успокоение в Боге

(почить в Бозе), т. е. в языковом сознании носителя традиционной куль)

туры эти концепты вступают между собой в отношения включения, а их

семантические поля взаимопроникают друг в друга.

Эта коррелятивность нарушается только в одном случае — в способ)

ности к образованию имен с экспрессивно)оценочным, ласкательным

значением: слова, входящие в семантическое поле ‘жизнь’ таких назва)

ний практически не дают (ср. единичные:

жизничка экспр. ‘жизнь’ Пе)

чор., СРГП 1: 208), тогда как в семантическом поле ‘смерти’ их огромное

множество (ср.

смерёдушка Твер., Петерб., Пск., Новг., Олон., Арх., Горьк.;

смеретка Север., Новг., Пушк., Смол.; смереточка Пск., Север.; смере*

тушка

; смертенька, смертечка Том.; смертка Олон., Арх.; смертонька

Перм., Костром., Волог.; смерточка Волог., Курск., Костром., Арх., Сиб.,

Ворон., Итркут., Орл., Тюмен.;

смёртушка Волог., Срднеобск., Приир)

тыш. ласк. ‘смерть’ СРНГ 38: 357—365). Объяснить эту ситуацию можно,

по)видимому, явлением эвфемизации, стремлением «задобрить» смерть,

отложить ее приход (характерно, что все эти слова встречаются в кон)

текстах ожидания смерти, ср.:

Ты закрыла бы окошечко, заложила бы

воротичка, не пускала бы смереточки

; Устрашились, видно, скорой вы

смеретушки

; Ай же ты, смертка, дай мне строку хоть на три года.

СРНГ 38: 360—362), тогда как жизнь в этом не нуждается, хорошая ли,

плохая, но она есть, и уже в этом проявляется ее ценность (об этом гово)

рят и русские пословицы:

Жить горько, да и умереть не сладко; Как жить

ни тошно, а умирать тошней

; Жить мучиться, а умереть — не хочется

Даль, Пословицы: 182). И только лишь когда речь идет о любви, в семан)

тическом поле ‘жизни’ появляются экспрессивно)оценочные образова)

22 Т. И. Вендина

ния как выражение высшей ценности человека (ср. жизненок ‘дорогой,

любимый’ Яросл., Волог., Южн. Сиб., СРНГ 9: 169;

жисточка ‘ласковое

обращение к любимой’ Галич., Костром., Волог., СРНГ 9: 188).

Эта, на первый взгляд, смысловая несоотносительность понятий

ЖИЗНИ и СМЕРТИ является, по сути дела, выражением их глубинной

связи. Язык русской традиционной культуры говорит о том, что смерть

является логическим продолжением жизни (ср.

до жизни, до жизности,

до жизни веку

‘до смерти’ Вят., Самар., СРНГ 9: 172). Ср. в связи с этим

следующий текст, записанный в конце ХХ в. в вологодских говорах:

Вот

нас тятя учил: когда человек помрёт, он с телом расстанется, как одеж*

ду скинет, а душа

— вот она — к дитям переходит... Как одно зерно в со*

ломку уходит, а потом опять целый колос

(Тутунджан 2005, 54). Поэтому

загробный мир — это

иное живленьице (Олон., СРНГ 9: 151), а смерть —

только лишь

перемененье света (Арх., СРНГ 26: 156), переметнуться ‘уме)

реть’ (Перм., СРНГ 26: 162) (русские духоборцы кончину христианина не

называют смертью, но изменением, а потому и не говорят, что брат наш

умер, но брат наш

изменился (Толстая 1999, 234), т. е. в диалектах сохра)

няется религиозное осмысление смерти как необходимого условия жиз)

ни и вера в вечную жизнь (ср.

жизнь вечная ‘смерть’ Перм., СРНГ 9: 172),

в которой смерть — лишь начало этой жизни.

Поэтому умереть в этом (земном) мире означало родиться в другом (ср.,

например, название загробной жизни в похоронных причитаниях:

вто*

рое вековое живленьицо

). Не случайно в словах кон ‘смерть’ (Калуж., Пск.,

СРНГ 14: 242) и

покон ‘смерть’ (Арх., Нижегор., СРНГ 28: 394) совме)

щаются значения ‘начала’ и ‘конца’ (ср. кон 1) ‘конец, предел’ Краснояр.;

2) ‘начало’ Куйбыш., Киров., СРНГ 14: 242; сложить концы ‘умереть’

Дон., БТСК 488;

покон 1) ‘начало’ Тамб., Нижегор., Том.; 2) ‘конец’ Арх.,

Нижегор., СРНГ 28: 394).

Смерть, таким образом, воспринимается не просто как неизбежность,

но как своеобразный порядок жизни (ср.

ряд ‘смерть’ Смол.; Ряд умирать

‘время, срок смерти, пора умирать’ Вроде мне уж ряд умирать. Ворон.,

СРНГ 35: 339).

Эта сокрытая в слове идея другого мира и вечной жизни открывает

нам истину бытия и смысл человеческой жизни в языке русской традици)

онной духовной культуры, в которой, как говорит русская пословица,

человек родится на смерть, а умирает на живот» (Даль IV: 233), т. е.

в традиционном сознании сохраняется мотивация бессмертия души

человека, а значит и самой жизни, смыл которой язык видит в обретении

духовных ценностей (ср.

праведный путь), в возможности воскрешения

Базовые категории русской традиционной культуры 23

в новой жизни, т. е. смысл ее не только в ней самой, но и вне ее, в жизни

в Боге (ср. русскую пословицу:

Жить — Богу служить).

Таким образом, в языке русской традиционной духовной культуры

ценностно)смысловое содержание ЖИЗНИ и СМЕРТИ значительно

шире их биологического содержания, ибо обе категории нагружены куль)

турными смыслами, являясь едиными в своей основе формами проявления

одной сущности — бытия.

С о к р а щ е н и я

БТСК — Большой толковый словарь донского казачества. М., 2003.

Даль — Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М.,

1978—1980.

Даль Пословицы — Даль В. И. Пословицы русского народа. М., 2004.

Казаки)некрасовцы — Сердюкова О. К. Словарь говора казаков)некрасовцев.

Ростов)на)Дону, 2005.

НОС — Новгородский областной словарь. Новгород, 1992—2000. Вып. 1—13.

Опыт 1852 — Опыт областного великорусского словаря. СПб., 1852.

СВГ — Словарь вологодских говоров. Вологда, 1983—2000. Вып. 1—9.

Прокошева 2002 — Прокошева К. Н. Фразеологический словарь пермских го)

воров. Пермь, 2002.

СРГК — Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей. СПб.,

1994—2005. Т. 1—6.

СРГП — Словарь русских говоров низовой Печоры. Т. 1. СПб., 2003.

СРНГ — Словарь русских народных говоров. М.; Л. (СПб.), 1965—2007.

Вып. 1—40.

ССГ — Словарь смоленских говоров. Смоленск, 1974.

Элиасов — Элиасов Л. Е. Словарь русских говоров Забайкалья. М., 1980.

Южн. р)ны Красноярс.— Словарь русских говоров южных районов Красно)

ярского края. Красноярск, 1988.

Юрлин. — Бахматов А. А., Подюков И. А. и др. Юрлинский край. Пермь, 2003.

Л и т е р а т у р а

Ипанова 2007 — Ипанова О. А. Жизнь // Антология концептов. М., 2007.

Костромичева 2005 — Костромичева М. В. Тематическая группа «Ребенок»

в орловских говорах // Лексический атлас русских народных говоров. Материалы

и исследования. СПб., 2005.

Нефедова 2003 — Нефедова Е. А. Житье, жисть жизнь в архангельских говорах //

Архангельские говоры. Словообразование, лексика, семантика. М., 2003.

24 Т. И. Вендина

Поздеева 2004)1 — Поздеева С. М. Метафоризация смерти как способ выраже)

ния народных представлений (на материале глагольной лексики пермских гово)

ров) // Этническая культура и современная школа. Пермь, 2004.

Поздеева 2004)2 — Поздеева С. М. Представление экзистенции в глагольной

лексике пермских народных говоров // Лексический атлас русских народных го)

воров. Материалы и исследования. СПб., 2004.

Поздеева 2005 — Поздеева С. М. Лингвосемиотические связи в диалектной

лексической системе (на материале экзистенциальной лексики пермских гово)

ров). АКД. Пермь, 2005.

Руднев 2003 — Руднев В. П. Энциклопедический словарь культуры ХХ века.

М., 2003.

Сметанина 2006 — Сметанина З. В. Диалектный текст как объект лингвокуль)

турологического анализа // Лексический атлас русских народных говоров. Мате)

риалы и исследования. СПб., 2006.

Толстая 1999 — Толстая С. М. Славянские народные представления о смерти

в зеркале фразеологии // Фразеология в контексте культуры. М., 1999.

Тутунджан 2005 — Тутунджан Д. Разговоры по правде, по совести. Вологда,

2005.

Усачева 1998 — Усачева В. В. Движение как компонент народного врачева)

ния // Слово и культура. М., 1998. Т. 2.

Черепанова 2005 — Черепанова О. А. Культурная память в древнем и новом

слове. СПб., 2005.

Щербак 2006 — Щербак А. С. Особенности картографирования ономастиче)

ской лексики (на материале Тамбовской обл.) // XXII Всероссийское диалекто)

логическое совещание. СПб., 2006.

П р и м е ч а н и я

Также в элитарной культуре, репрезентируемой литературным языком, «вы)

свечивается такой фрагмент языковой картины мира, связанный с концептом

ЖИЗНЬ, как биологическое существование. Жизнь стала такой сложной, что

русский человек прикладывает множество усилий для того, чтобы просто жить,

не умереть, а остаться живым, прожить эту нелегкую жизнь, выжить в этом

сложном мире. Поэтому в современном языке появились такие новые слова, как

жизнеобеспечение, выживание, которых нет в словаре А. Н. Тихонова 1990 г.»

(Ипанова 2007, 363).

Сходное значение префикса о) просматривается в глаголах опалиться ‘раз)

гневаться, разгорячиться’ Курск., Перм., Арх., СРНГ 23: 232; опузыреть ‘растолс)

теть’ Перм., СРНГ 23: 310; опытывать ‘разузнавать, расспрашивать’ Смол.,

Волог., СРНГ 23: 324 и др.

М. А. Осипова

Успех, удача и ошибки атрибуции*

В статье

Анна А. Зализняк, Левонтина 1996/2005, 328 приводится диалог:

«—

Я получил стипендию Эйнштейна». «— Повезло!» — говорит слушаю)

щий (1).

Вот другой пример. Исследовательница из России, живущая в США,

рассказывает о реакции соседей по русскоязычной общине на ее сообще)

ние о том, что она получила должность в Университете N: «—

Кто по*

мог?

» (2).

В этих диалогах слушающие, подающие ответную реплику, понимают

сообщение о получении стипендии как

удачу («Повезло!», (1)) и универ)

ситетской позиции — как событие, не зависящее от целерациональных

действий (по М. Веберу) самого субъекта («

Кто помог?», (2)). Между тем

говорящие скорее всего рассматривают получение стипендии и должности

в университете как свой

успех, поскольку этим событиям предшествовала

их целенаправленная деятельность.

Дело в том, что взгляд участника ситуации (в нашем случае — говоря)

щего) может принципиально отличаться от взгляда наблюдателя (слу)

шающего). Социальным психологам известно, что наблюдателю свойст)

венно отрицательно оценивать поведение наблюдаемого, в то время как

участник ситуации дает своему поведению положительную оценку (Май)

ерс 2004, 96—97). С этим эффектом связана ошибка (точнее, искажение

или смещение) каузальной атрибуции — под последней понимают уста)

новление причинных связей в поведении людей. «Фундаментальная

ошибка атрибуции» при негативном исходе ситуации имеет следующие

проявления. «Свое собственное поведение мы часто объясняем, ссылаясь

на внешние обстоятельства, вместе с тем других людей считаем полно)

Автор благодарит О. Йокояма (Университет Калифорнии, Лос)Анджелес)

и В. Беликова (МГУ; Институт русского языка имени В. В. Виноградова РАН,

Москва) за критическое прочтение черновых материалов к настоящей статье.

Работа выполнена в рамках программы фундаментальных исследований Отделе)

ния историко)филологических наук РАН «Русская культура в мировой истории»

(проект «Эволюция русской языковой картины мира в аспекте культуры речи»).

26 М. А. Осипова

стью ответственными за их поступки. Так, Джон может объяснить свое

поведение сложившейся ситуацией («Я был зол, потому что все шло не так,

как хотелось»), в то время как Элис может думать иначе («Джон был таким

недружелюбным, потому что он вообще злюка)» (Майерс 2004, 90—92).

В ситуациях же с позитивным исходом, подобных описанным выше

в диалогах (1), (2), наблюдатель, как видим, может проявить склонность

к недооценке личностных свойств человека и переоценке внешних об)

стоятельств.

В речевом общении ошибки (искажения, смещение) атрибуции про)

являются, в частности, в связи с выбором говорящим слова из ряда сино)

нимов, которые различаются по признаку наличия/отсутствия целепола)

гания. Этот признак лежит в основе противопоставления таких русских

синонимов, как, например,

приключение и авантюра. Приключение несет

в себе элемент случайности, ср. его словарное значение 1) ‘неожиданный

случай, происшествие’, при 2) обычно мн.:

приключения ‘похождение,

рискованное предприятие’ (БТСРЯ, 979).

Авантюра — результат целе)

направленных усилий: 1) ‘рискованное и сомнительное дело, предприня)

тое в расчете на случайный успех’, 2) ‘легкомысленная затея; опасное или

необычное приключение, похождение’ (БТСРЯ, 25). А вот в сочетании

искатели приключений ‘люди, склонные к авантюризму, авантюрам’

(БТСРЯ, 979) компонент искатели предполагает активное начало, благо)

даря чему это сочетание становится синонимом

авантюристов.

Как отмечает В. Карасик, изменение отношения к слову

приключение

зависит от того, с чьей точки зрения оценивается событие — участника

или наблюдателя: для последнего естественнее, возможно, употребить

слово

авантюра (Карасик 2004, 33). Участник ситуации с непредсказуе)

мым исходом предпочитает рассматривать ее как такую, в которую он

попал помимо своей воли и по воле обстоятельств, и называет ее

приклю*

чением

. Наблюдатель же усмотрит в этом случае склонность участника

искать ситуации с непредсказуемым исходом («сам виноват») и назовет

его

авантюристом.

По признаку наличия/отсутствия целерациональности действия раз)

личаются слова

терпение и смирение. Словарь синонимов, 1152 опреде)

ляет

терпение как «способность человека, подвергающегося воздействию

неприятных факторов, которые выводят его из внутреннего равновесия

или причиняют ему физическую боль, постоянным усилием воли сохра)

нять контроль над своим поведением». Предполагается, что «у субъекта

есть определенная цель, причем усилия субъекта направлены на то, чтобы

не отказаться от ее достижения» (Словарь синонимов, 1153)

. Смирение

«Успех», «удача» и ошибки атрибуции 27

же, аналог терпения (Словарь синонимов, 1154), толкуется в БТСРЯ 1218

как ‘кротость, покорность’, что исключает момент целерациональности

активного действия. «Установка на (...)

смирение, предполагающее, в чис)

ле прочего,

примирение со своим положением, может вести к бездеятель)

ности и нежеланию что)либо предпринимать. Поэтому она вызывает

отталкивание у людей активных и деятельных» (Шмелев 2003/ 2005б, 412).

В негативном контексте целерациональная категория терпения ви)

дится там, где на самом деле речь может идти об иных явлениях. Так, со)

циолог пишет о терпении применительно к современному российскому

обществу: «Снижение авторитета власти сопровождается не просто апа)

тией и пассивностью, но нарастанием общего пофигизма и готовности

приспособиться ко всякой власти (это и есть «русское терпение»). Тем са)

мым разговор должен перейти из области политики в область общих цен)

ностей, точнее, их распада» (

Гудков Л. Механика общественного распада.

Гордость и самоуничижение // «Газета.ru», рубрика «Комментарии», «Экс)

перт», 26.11.2005). По нашему мнению, в описанном случае речь должна

идти не о «русском терпении» и даже не о смирении, все)таки предпола)

гающем осмысленную позицию субъекта, а о широко распространенной

в российском обществе апатии — проявлении хорошо усвоенного синд)

рома выученной беспомощности (

апатия толкуется в БТСРЯ, 43 как ‘со)

стояние полного равнодушия, глубокого безразличия’, это понятие безу)

словно негативное, а в ТСРЯ начала XXI века 79 s.v.

апатия приводится

устойчивое сочетание

социальная, общественная апатия ‘пассивность,

бездеятельность в общественной жизни, отсутствие общественного дви)

жения’).

В случае успеха люди приписывают своим действиям внутренние при)

чины, а причину своего неуспеха видят во внешних обстоятельствах. При

объяснении причин поведения другого возможны разные варианты: на)

пример, если человек воспринимается как более способный, то его успех

приписывается внутренней причине — его способностям, а неуспех —

внешней; приписывание внутренних или внешних причин зависит и от

статуса воспринимаемого в соотношении со статусом воспринимающего

(Андреева 2000, 92—95). Поиск причин связан с групповой принадлеж)

ностью и субъекта, и объекта восприятия, и здесь взаимодействуют пред)

ставления о двух группах — «своей» и «чужой»

. Для социальной атри)

буции характерно «поддержание положительного образа своей группы

воспринимающим субъектом. Это достигается применением такой стра)

тегии, когда успех своей группы и неуспех чужой группы объясняется

внутренними причинами, а неуспех своей группы и успех чужой группы —

28 М. А. Осипова

причинами внешними» (Андреева 2000, 96—97). Из ответных реплик слу)

шающих/наблюдателей в диалогах (1), (2), приведенных в начале этой

статьи, следует, что говорящие и слушающие в обоих диалогах принадле)

жат разным социальным группам.

Действия субъекта, которого наблюдатель рассматривает как «своего»,

он оценивает с позиций самого участника и приписывает им успех. На)

блюдатель, проявляющий эмпатию к участнику ситуации, увидит воз)

можность совершения им целерациональных действий. Так, например,

жизненные трудности, которые сам субъект/участник ситуации предпоч)

тет расценивать как

испытание — человеку с положительной самооцен)

кой свойственно воспринимать собственный опыт как нечто, способное

привести к позитивному результату, — наблюдатель назовет

несчастьем,

а то и

наказанием, если только он не проявит эмпатию по отношению

к участнику ситуации, также прибегнув в этом случае к слову

испытание.

Если

испытание предполагает последующие действия человека, способ)

ного с ним справиться, то

несчастье и наказание — нет, хотя и испы*

тание

, и несчастье и наказание предполагают внеположного испыты)

вающему их лицу субъекта действия, ср.:

Ей выпали долгие испытания

(БТСРЯ, 402). Правда, психоэмоциональная составляющая также оказы)

вается важной в атрибутивных процессах. То, что один индивид будет

рассматривать в терминах «зачем?» — целеполагания, другой склонен

трактовать в терминах «почему?» — причинности.

При атрибуции успеха кроме психосоциальных факторов важен

и смысл, который приписывается самой категории успеха участниками

коммуникации. Понимание успеха исторически изменчиво и различает)

ся по разным культурам. Реализация этой категории в речи зависит и от

индивидуальных ценностных ориентаций говорящего. Иными словами,

в коммуникации взаимодействуют понимание успеха обществом, самим

индивидом — носителем успеха (который может при этом действовать,

руководствуясь совсем иными категориями, вовсе не стремясь к тому, что

оценивается обществом как успех) и индивидом, дающим оценку той или

иной деятельности другого индивида как успеху, удаче и т. п.

Суждения

об успехе находятся на пересечении этих понятий. Рассмотрим их под)

робнее.

Никакое достижение цели не является успехом само по себе; успех —

это то, что общество или действующий индивид определяет как успех.

В связи с успехом речь идет о достижении таких целей, которые являются

признанными ценностями или индивидуальными ценностями субъекта.

Понятие успеха формируют следующие признаки: 1) наличие целерацио)

«Успех», «удача» и ошибки атрибуции 29

нальной деятельности, результатом которой и является успех; 2) ценно)

стный характер цели, на достижение которой направлена конкретная

деятельность; 3) наличие социальной группы, оценивающей данный

результат как успех; 4) наличие социального одобрения при достиже)

нии цели.

Ответные реплики слушателей в диалогах (1), (2) демонстрируют уста)

новки, характерные для носителей русской и советской культуры. В совет)

ской культуре понятие успеха, как отмечает социолог Борис Дубин, име)

ло следующий вид: «Понятие “успех” существует только в том обществе,

в котором человек может чего)то добиться путем состязания. А советское

общество было обществом не достижений, а наград. Поэтому понятия

“успех”, “успешный человек” просто не работали. Идеологически ра)

ботало слово “герой”, звучащее с трибун. А между собой люди говорили

о тех, кто смог “продвинуться”, “устроиться”, “пролезть”. И все. Успех

мог принадлежать только стране, коллективному целому: “СССР добил)

ся успеха в...” Ведь в то время состязались системы, а не люди. (...)

В СССР успешным считался человек, который воровал на мясокомбина)

те или занимал место в номенклатуре. Так и говорили: “Хорошо устроил)

ся”, то есть труд сам по себе практически ничего не значил» («В каких

единицах измеряется успех в России», www.psinfo.ru

, 10.IX.2005, источник —

www.ogoniok.com

Правда, по нашим наблюдениям, в советскую эпоху понятие успеха в

жизни индивида было связано с профессиональной сферой деятельности

людей традиционных творческих профессий, и в первую очередь — со

сценической деятельностью артистов, а также с положительными резуль)

татами интеллектуального труда (ср. типичные пожелания

творческих

успехов

и успехов в учебе). Успех был синонимом признания и мыслился

и как признание противоположным полом (ср.

N пользовался большим

успехом у женщин

). Именно в этих сферах была возможной соревнова)

тельность. Героям же полагалась слава — слово, редко встречающееся

в современном речеупотреблении

. «Успех всегда вредит славе, он пре)

вращает ее, в лучшем случае, в известность. (...) Слава готова покрыть

иногда поэта, но никогда банкира, прийти к футболисту, но не к прези)

денту футбольного клуба» (

Найман А. Славный конец бесславных поко)

лений. М., 2003. С. 11).

В представлениях большинства членов современного общества поня)

тию социального успеха как результату позитивной целерациональной

деятельности индивида так же не находится места, как это было в совет)

30 М. А. Осипова

ском обществе. При том, что основным критерием успешности считается

богатство, теперь большинство россиян видят успешного человека как

того, «который занялся бизнесом в девяностые годы, заработал деньги не

совсем правильными средствами. То есть его успех, по мнению среднего

россиянина, не совсем доброкачественный» (

Дубин П. «В каких единицах

измеряется успех в России // www.psinfo.ru

, 10.IX.2005, источник —

www.ogoniok.com

). «Успех по)русски — это случайность, удача: “Ему

просто повезло, подфартило”, “Вовремя подсуетился”, “Успел заграбас)

тать”» (Там же).

Традиционное отталкивание от категории успеха связано и с таким

свойством русской культуры, как повышенный (в сравнении с другими

культурами) страх перед расплатой за успех, своеобразной данью судьбе,

который для православного мироощущения в целом характерен в боль)

шей степени, чем для протестантского — последнее предполагает воз)

награждение за труд и добродетельную жизнь в земной жизни. Жизнен)

ный мир традиционной русской культуры ориентирован на послушание

и смирение, что выражается в культурной установке на невыделенность

субъекта социального действия (Согомонов 2002, 20—21). Боязнь успеха

связана и с генетической памятью россиян о репрессиях, следовавших за

достижением минимального успеха. Польский социолог П. Штомпка про)

тивопоставляет Францию и Россию в следующем рассуждении: «Сущест)

вуют такие общества, которым счастливая историческая судьба, можно

сказать, привила убеждение в оправданности, целесообразности (“не)

напрасности”) предпринимаемых усилий, веру в успех. Но есть и такие

общества, которые унаследовали от своей запутанной истории “культуру

поражения”, ощущение бессилия, безнадежности любых порывов»

(Штомпка 2005, 172).

В отличие от русской, западная культура, ориентированная на дости)

жительскую выделенность, мотивирует человека на стремление к само)

идентификации через личные достижения, которые оцениваются его

окружением как успех (Согомонов 2002, 2). Здесь речь должна идти

прежде всего о странах протестантской культуры, причем наиболее по)

следовательное воплощение установка на индивидуальное достижение,

успех — демонстрацию высокой степени социальной компетентности,

получила в культуре США (ср., например, Nelson, Shavitt 2002). Соответ)

ственно и каузальная атрибуция в такой культуре выглядит следующим

образом. «Если факторы среды препятствуют тому, чтобы определенное

событие стало реальностью, а люди своими действиями способствуют его