Карлейль Т. История Французской революции

Подождите немного. Документ загружается.

КОНСОЛИДАЦИЯ 151

цию»! Так что же, революция завершена?

Мэр Байи и все почтенные друзья свободы

хотели бы думать именно так. Вашу револю-

цию, как хорошо проваренное желе, остается

только разлить в формы конституции и дать

ей застыть. Но может ли она в самом деле

застыть, в высшей степени сомнительно,

более того — несомненно обратное!

Злополучные друзья свободы, упрочива-

ющие революцию! Они должны трудиться,

когда их шатер раскинут над пропастью, раз-

деляющей два враждебных мира: верхний мир

двора и нижний — санкюлотов, и, побивае-

мые обоими, мучительно, с опасностью для

себя трудиться, делая в буквальном и самом

серьезном смысле «невозможное».

Глава пятая

ЧЕТВЕРТОЕ СОСЛОВИЕ

Памфлетисты разевают свою необъятную

пасть все шире и шире и уже никогда не

захлопнут ее. Наши философы на деле пред-

почитают отступить по примеру Мармонтеля,

«в первый же день удалившегося с отвраще-

нием в отставку». Аббат Рейналь, поседев-

ший и затихший в своем марсельском жили-

ще, мало удовлетворен этой работой: послед-

нее литературное действие этого человека —

снова бунтарская акция — негодующее «По-

слание Учредительному собранию», ответом

на которое будет: «Переходим к повестке

дня». Философ Морелле также недовольно

морщит лоб, это 4 августа угрожает его бене-

фициям всерьез, дело зашло слишком далеко.

Поразительно, эти «изможденные фигуры в

шерстяных куртках» не удовлетворяются

логическими рассуждениями и непобедимым

аналитическим методом, подобно нам!

Увы, да, рассуждения и философствова-

ния, некогда украшавшие и ценившиеся в

салонах, будут теперь переплавлены исклю-

чительно в практические предложения, кото-

рые поступят в обращение повсюду, на ули-

цах и дорогах, и принесут плоды! Возникает

четвертое сословие, оно растет и размно-

жается, неудержимое, непредсказуемое. По-

являются все новые и новые типографии, все

новые журналы (таким зудом объят мир) —

пусть наши три сотни обуздывают и объеди-

няют их, если сумеют! Лустало под кры-

лышком скучно-хвастливого писаки Прю-

дома издает свой едкий, напыщенный ежене-

дельник «Révolutions de Paris». Язвителен,

едок, как терновый спирт или купорос,

Марат, Друг Народа *, потрясенный тем, что

Национальное собрание, столь насыщенное

аристократами, «не может ничего сделать»,

кроме как самораспуститься и уступить место

другому, лучшему собранию, что представи-

тели в Ратуше по преимуществу болтуны и

дураки, если не мошенники. Человек этот

беден, неопрятен, живет на чердаке; человек,

неприятный и наружностью, и внутренними

качествами; человек отталкивающий — и

вдруг он становится фанатиком, одержимым

навязчивой идеей. Жестокая игра случая!

Неужели природа, о бедный Марат, жестоко

забавляясь, замесила тебя из отбросов и раз-

ной негодной глины и, словно мачеха, выш-

вырнула тебя — олицетворение смятения — в

этот смятенный восемнадцатый век? Тебе

предназначено дело, которое ты выполнишь.

Три сотни призвали и вновь призовут Марата,

но вечно он каркает необходимые ответы,

вечно он противится им или ускользает от

них, и нечем заткнуть ему рот.

Kappa, «экс-секретарь одного обезглав-

ленного господаря», а затем кардинала оже-

релья **, также памфлетист, подвизающийся

во многих сферах и странах, прилипает к

Мерсье *** из «Таблё де Пари» и с пеной у рта

добивается издания неких «Анналь патрио-

тик». Процветает «Монитёр» ****, Барер оро-

* Друг Народа — прозвище Марата, издававшего

газету под этим названием («Ами дю пёпль»),

** Т. е. де Рогана.

*** Издание серии «Tableau de Paris» Мерсье начал

в 1781 г. До 1788 г. вышло 12 томов.

**** «Монитёр» — в период буржуазной револю-

ции XV1I1 в. официальная газета, дававшая отчет о

политических событиях.

152

БАСТИЛИЯ

шает слезами страницы пока еще верных

газет, не дремлют и Ривароль и Руаю. Одно

тянет за собой другое: «Господи, даруй королю

благополучие (domine salvum fac regem)»,

вызывает к жизни вселенский язык; «Друг

народа» порождает поддерживающую короля

газету «Друг короля». Камиль Демулен

назначил себя Генеральным прокурором

фонаря (Procureur Général de la Lanterne) и

отстаивает свои взгляды, не жестокие, но под

этим жестоким титулом, издавая свой блес-

тящий еженедельник «Революции Парижа и

Брабанта». Блестящий, говорим мы, потому

что если в этом густом мраке журналистики с

ее тупым хвастовством, сдержанной или раз-

нузданной злобой и проблескивает луч гения,

то можно быть уверенным, что это Камиль.

Чего бы ни коснулся Камиль своими легкими

перстами, все начинает сверкать, играть

красками, приобретает неожиданный отте-

нок благородства на фоне ужасной смуты; то,

что вышло из-под его пера, стоит прочесть, о

других этого не скажешь. Противоречивый

Камиль, как блистаешь ты падшим, мятеж-

ным, но все, еще божественным светом, как

звезда во лбу Люцифера! * Сын утра, в ка-

кие времена и в какую землю низвергнут

ты!

Во всем есть нечто хорошее, хотя для

«упрочения революции» ничего хорошего и

нет. Тысячи пудов этих памфлетов и газет

медленно гниют в публичных библиотеках по

всей Европе. Выхваченные библиофилами из

великой пучины, подобно тому как искатели

жемчуга выхватывают раковины, они

должны сначала сгнить, и тогда жемчужины

Камиля или других будут опознаны и сохране-

ны.

Не убавилось и количество публичных

речей, хотя Лафайет и его патрули косо смо-

трят на это. Как всегда, шумит Пале-Руаяль,

еще больше шума в Кафе-де-Фуайе, такая

* Люцифер — в христианской мифологии падший

ангел, дьявол.

там толпа граждан и гражданок. «Время от

времени, — по словам Камиля, — некоторые

граждане используют свободу печати в лич-

ных целях, так что тот или иной патриот

вдруг обнаруживает, что у него пропали часы

или носовой платок!» Но в остальном, по мне-

нию Камиля, не может быть более живого

образа римского форума. «Патриот выдви-

гает предложение; если оно находит сторон-

ников, то они заставляют его влезть на стул и

говорить. Если ему аплодируют, он блажен-

ствует и печатается, если его освищут, он

идет своей дорогой». Так они расхаживают и

разглагольствуют. Длинного, косматого мар-

киза Сент-Юрюга *, понесшего — и заслу-

женно — большие потери, считают почтен-

ным человеком и выслушивают. Он не гово-

рит, а ревет, как бык, его голос заглушает все

другие голоса и все-таки трогает сердца

людей. Этот долговязый маркиз скорее всего

не в своем уме, но легкие у него в полном

порядке.

Допустим далее, что каждый из 48 округов

имеет свой комитет; он, непрерывно заседая,

обсуждает вопросы о том, где достать зерно и

какой будет конституция, он занят также про-

веркой и слежкой за теми тремястами чело-

век, которые собрались в Ратуше. Дантон,

чей «голос гремит под сводами», заняв пост

председателя округа кордельеров, стал

своего рода божком патриотизма. Но не надо

забывать также «о семнадцати тысячах бед-

няков, ютящихся на Монмартре», многим из

которых суждена голодная смерть, потому

что невозможно же прожить на 4 шиллинга;

не надо забывать и о собраниях, например,

прислуги, которой хозяева отказали от места,

о забастовках портных, кожевенников, апте-

карей — забастовках, вызванных растущей

* Сент-Юрюг Виктор Амадей, маркиз (около

1750—1810), в 1781—1784 гг. находился в заключе-

нии в Шарантоне по королевскому указу о заточе-

нии, затем был выслан в свое поместье, откуда

бежал в Англию. Вернулся в 1789 г. Один из попу-

лярных ораторов Пале-Руаяля.

КОНСОЛИДАЦИЯ 153

ценой на хлеб

. Собрания забастовщиков

происходят большей частью под открытым

небом, на них принимаются резолюции.

Лафайет и его патрули издали наблюдают за

собраниями, не скрывая своей подозритель-

ности.

Несчастные смертные, сколько трудов

прилагаете вы, в беспощадной борьбе изни-

чтожая друг друга, чтобы добиться счастья на

этой земле, не сознавая того, что нельзя

добиться счастья на этом «торжестве денег».

Конечно, каждый из трехсот бдительно и

зорко наблюдает за действиями черни, и все-

таки никто из них не может сравниться со

Сципионом-Американцем в подавлении ее

волнений. Разумеется, все это ни в коей мере

не способствует консолидации революцион-

ных сил.

Книга VII

ВОССТАНИЕ ЖЕНЩИН

Глава первая

ПАТРУЛИЗМ

Нет, друзья, эта революция не из тех, кото-

рые что-либо могут упрочить. Разве пожары,

лихорадки, посевы, химические смеси, люди,

события — все воплощения силы, которая

составляет этот чудесный комплекс сил,

называемый Вселенной, не продолжают уси-

ливаться, проходя свои естественные фазы и

ступени развития, каждая в соответствии с

собственными законами; не достигают ли они

своей вершины, а затем видимого упадка,

наконец, пропадают, исчезают и, как мы

называем, умирают? Они развиваются; нет

ничего, что бы не развивалось, не росло в

присущих ему формах, раз оно получило воз-

можность расти. Отметьте также, что все

растет со скоростью, пропорциональной в

целом заложенным в нем безумию и нездо-

ровью; медленный, последовательный рост,

который, конечно, тоже кончается смертью,

— это то, что мы называем здоровьем и здра-

вомыслием.

Санкюлотизм, который поверг Бастилию,

который обзавелся пиками и ружьями, а

теперь сжигает замки, принимает резолюции,

произносит речи под крышами или под отк-

рытым небом, пустил, можно сказать, ростки

и по законам природы должен расти. Если

судить по безумию и нездоровью, присущим

как ему самому, так и почве, на которой он

взрастает, можно ожидать, что скорость и

чудовищность его роста будут чрезвычайны.

Многое, особенно все больное, растет

толчками и скачками. Первый большой тол-

чок и скачок санкюлотизма был совершен в

день покорения Парижем своего короля —

риторическая фигура Байи была слишком

печальной реальностью. Король был поко-

рен и отпущен под честное слово на условиях,

так сказать, исключительно хорошего пове-

дения, что в данных обстоятельствах, к несча-

стью, означало отсутствие всякого поведе-

ния. Совершенно нетерпимое положение:

король поставлен в зависимость от своего

хорошего поведения! Увы, разве это не

естественно, чтобы все живое стремилось

сохранить жизнь? Поэтому поведение Его

Величества вскоре станет предосудительным,

а следовательно, недалек и второй большой

скачок санкюлотизма, а именно взятие

короля под стражу.

Неккер по обыкновению сетует в Нацио-

нальном собрании на дефицит: заставы и

таможни сожжены, сборщики налогов из

охотников превратились в затравленных зве-

рей, казначейство Его Величества почти

пусто. Единственным спасением является

заем в 30 миллионов, позднее — заем в 80

миллионов на еще более заманчивых услови-

ях, но ни один из этих займов, к сожалению,

биржевые тузы не отваживаются предоста-

вить. У биржевика нет родины, кроме его

собственной черной ставки — ажиотажа.

И все же в эти дни есть люди, имеющие

родину; какое пламя патриотизма горит в их

сердцах, проникая глубоко внутрь, вплоть до

самого кошелька! Вот утром 7 августа

несколько парижских женщин торжественно

ВОССТАНИЕ ЖЕНЩИН

155

совершают «патриотический дар» — «по-

жертвование патриотками драгоценностей в

значительных размерах»; он торжественно

принят с почетным отзывом. Отныне весь

свет принимается подражать ему и восхвалять

его. Патриотические дары стекаются отовсю-

ду, они сопровождаются героическими реча-

ми, на которые председатель должен отве-

чать, а Собрание должно выслушивать; сте-

каются в таком количестве, что почетные

отзывы могут выдаваться только в виде

«списков, публикуемых через определенные

промежутки времени». Каждый отдает то,

что может; расщедрились даже сапожники,

один помещик отдает лес, высшее общество

отдает башмачные пряжки и весело доволь-

ствуется башмачными завязками. Женщины,

которым не повезло в жизни, отдают то, что

они «собрали любовью»

. Любые деньги, как

полагал Веспасиан *, пахнут хорошо.

Прекрасно, но все же недостаточно! Духо-

венство следует «призвать» переплавить

излишнюю церковную утварь для чеканки

королевских монет. И наконец приходится,

хоть и неохотно, прибегнуть к патриотичес-

кому взносу насильственного образца —

пусть будет выплачена — только один раз —

четвертая часть объявленного годового дохо-

да, тогда Национальное собрание сможет

продолжить работу над конституцией, не отв-

лекаясь по крайней мере на вопросы банкрот-

ства. Собственное жалованье членов Собра-

ния, как установлено 17 августа, составляет

всего 18 франков в день на человека; обще-

ственной службе необходимы нервы, необхо-

димы деньги. Важно уменьшить дефицит; о

том, чтобы победить, устранить дефицит, не

может быть и речи! Тем более что все слыша-

ли, как сказал Мирабо: «Именно дефицит

спасает нас».

К концу августа наше Национальное

собрание в своих конституционных трудах

продвинулось уже вплоть до вопроса о праве

* Римский император (69—79).

вето: следует предоставлять право вето Его

Величеству при утверждении национальных

постановлений или не следует? Какие речи

были произнесены в зале Собрания и вне его,

с какой четкой и страстной логикой, какие

звучали угрозы и проклятия, к счастью в

большинстве случаев забытые! Благодаря

поврежденному уму и неповрежденным лег-

ким Сент-Юрюга Пале-Руаяль ревет о вето,

журналисты строчат о вето, Франция звенит

о вето. «Я никогда не забуду, — пишет

Дюмон, — мой приезд в Париж вместе с

Мирабо в один из этих дней и толпу людей,

которую мы застали в ожидании его кареты

около книжной лавки Леже. Толпа бросилась

к нему, заклинала его со слезами на глазах не

принимать решения о праве абсолютного

вето короля. Она была охвачена лихорад-

кой: «Господин граф, вы — отец народа, вы

должны спасти нас, вы должны защитить нас

от этих негодяев, которые хотят вернуть

деспотизм. Если король получит право вето,

какой смысл в Национальном собрании?

Тогда мы останемся рабами, все кончено»

Друзья, если небо упадет, мы будем ловить

жаворонков! Мирабо, добавляет Дюмон, в

таких случаях проявлял величие: он давал

неопределенные ответы с невозмутимостью

патриция и не связывал себя никакими обеща-

ниями.

Депутации отправляются в Отель-де-

Виль, в Национальное собрание приходят

анонимные письма аристократам, угрожа-

ющие, что 15, а иногда и 60 тысяч человек

«придет, чтобы осветить ваши дома» и разъ-

яснить, что к чему. Поднимаются парижские

округа, подписываются петиции, Сент-Юрюг

выступает из Пале-Руаяля в сопровождении

полутора тысяч человек, чтобы лично обра-

титься с петицией. Длинный, косматый мар-

киз и Кафе-де-Фуайе настроены — или похо-

же, что настроены, — решительно, но коман-

дующий генерал Лафайет тоже настроен

решительно. Все улицы заняты патрулями.

Сент-Юрюг остановлен у заставы Добрых

Людей, он может реветь, как бык, но выну-

156

БАСТИЛИЯ

жден вернуться назад. Братья из Паля-Руаяля

«бродят всю ночь» и выдвигают предложения

под открытым небом, поскольку все кофейни

закрыты. Однако Лафайет и Ратуша держат

верх, Сент-Юрюг брошен в тюрьму. Абсо-

лютное вето преобразовывается в приоста-

навливающее вето, т. е. запрещение не нав-

сегда, а на некоторое время, и барабаны

судьбы стихают, как это бывало и раньше.

До сих пор хотя и с трудностями, но консо-

лидация делала успехи, противодействуя сан-

кюлотам. Можно надеяться, что конституция

будет создана. С трудностями, среди праз-

днеств и нужды, патриотических даров и

хлебных очередей, речей аббата Фоше и

ружейного «аминь» Сципион-Американец

заслужил благодарность Национального

собрания и Франции. Ему предлагают вознаг-

раждение и приличное жалованье, но, домо-

гаясь благ совсем другого свойства, нежели

деньги, от всех этих вознаграждений и жало-

ваний он рыцарски отказывается, не задумы-

ваясь.

Для парижского обывателя тем не менее

остается совершенно непостижимым одно:

почему теперь, когда Бастилия пала, а сво-

бода Франции восстановлена, хлеб должен

оставаться таким же дорогим? Наши Права

Человека * утверждены голосованием, феода-

лизм и тирания уничтожены, а, посмотрите,

мы по-прежнему стоим в очередях! Что же

это, аристократы скупают хлеб? Или двор все

еще не оставил своих интриг? Что-то где-то

подгнило.

Увы, но что же делать? Лафайет со

своими патрулями запрещает все, даже жало-

ваться. Сент-Юрюг и другие герои борьбы

против права вето находятся в заключении.

Друг Народа Марат схвачен, издатели

* Имеется в виду Декларация прав человека и гра-

жданина. Текст состоит из краткого введения и

17 статей, в которых изложены политические

основы нового строя. За образец была принята

Декларация независимости Соединенных Штатов

Америки (4 июля 1776 г.).

патриотических журналов и газет лишены

свободы, а сами издания запрещены, даже

уличные разносчики не смеют кричать, не

получив разрешения и железной бляхи.

Синие национальные гвардейцы безжалостно

разгоняют все толпы без разбора и очищают

штыками сам Пале-Руаяль. Вы идете по

своим делам по улице Таранн, и вдруг

патруль, наставляя штык, кричит: «Нале-во!»

Вы поворачиваете на улицу Сен-Бенуа, и он

кричит: «Напра-во!» Настоящий патриот

(как, например, Камиль Демулен) вынужден

ради собственного спокойствия держаться

водосточных канав.

О многострадальный народ, наша славная

революция испаряется в трехцветных торже-

ствах и цветистых речах! Последних, как

язвительно подсчитал Лустало, «в одной

только Ратуше было произнесено за послед-

ний месяц до двух тысяч»

. А наши рты,

лишенные хлеба, должны быть заткнуты под

страхом наказания? Карикатурист распро-

страняет символический рисунок: «Патрио-

тизм, изгоняемый патрулизмом». Безжалост-

ные патрули; длинные, сверхкрасивые речи;

скудные, плохо выпеченные буханки, более

похожие на обожженные батские * кирпичи,

от которых страдают кишки! Чем же это кон-

чится? Упрочением основ?

Глава вторая

О РИЧАРД, О МОЙ КОРОЛЬ! **

Увы, но и в самой Ратуше совсем не спокой-

но. Низший мир санкюлотов до сих пор

успешно подавлялся, но высший мир двора!..

Появляются признаки, что Oeil de Boeuf

собирается с силами.

Уже не раз в синедрионе Ратуши и

довольно часто в откровенных хлебных оче-

редях высказывалось пожелание: о, если бы

* Бат — курорт в Англии.

** Ария из музыкальной драмы А.-Э. Гретри

«Ричард Львиное Сердце».

ВОССТАНИЕ ЖЕНЩИН

157

наш спаситель французской свободы был

здесь и все видел своими глазами, а не гла-

зами королевы и интриганов и его бы вои-

стину доброе сердце смягчилось! Ведь до сих

пор его окружает ложь: интриги графа де

Гиша и его телохранителей, шпионы Буйе *,

новые стаи интриганов взамен старых, бежав-

ших. Что иное может означать прибытие

фландрского полка в Версаль, как мы слыша-

ли, 23 сентября с двумя пушками? ** Разве

версальская Национальная гвардия не стоит

на страже в замке? Разве у них нет швейцар-

цев, сотен швейцарцев и лейб-гвардии, так

называемых телохранителей? Более того,

похоже, что число дежурящих в дворцовой

страже удвоено каким-то маневром: новый

батальон пришел на смену своевременно, но

старый, смененный не покинул дворец!

И действительно, в самых осведомленных

высших кругах шепотом или кивком головы,

что еще более знаменательно, чем шепот,

передают о предполагаемом побеге Его Вели-

чества в Мец, об обязательстве (в поддержку

этого намерения), подписанном невероятным

количеством — 30 или даже 60 тысячами —

дворян и духовенства. Лафайет холодно шеп-

чет и холодно, но торжественно уверяет в

этом графа д'Эстена; д'Эстен, один из хра-

брейших людей, содрогается при мысли, что

какой-нибудь лакей может их подслушать, и

проводит целую ночь без сна, погруженный в

думы

. Фландрский полк, как мы уже сказа-

ли, прибыл. Его Величество, говорят, колеб-

лется, утверждать ли решения 4 августа, и

высказывает обдающие холодом замечания

даже по поводу Декларации прав человека!

Все, в том числе и стоящие в хлебных очере-

дях, замечают, что подобным же образом на

* Французский генерал маркиз Буйе, сторонник

монархии, подготавливал в 1791 г. побег Людови-

ка XVI.

** В сентябре 1789 г. силы контрреволюции стали

готовить государственный переворот. Король отка-

зался утвердить постановления 4—11 августа и

Декларацию прав человека и гражданина. В Вер-

саль и Париж стягивались надежные части.

улицах Парижа появилось необычайно много

офицеров-отпускников, крестов Святого

Людовика * и тому подобных. Некоторые нас-

читывают «от тысячи до тысячи двухсот»

офицеров в самых разных мундирах, а один

мундир вообще еще никогда не видели в гла-

за — зеленый с красными кантами! А вот

трехцветные кокарды не всегда видны, и,

Боже! что предвещают эти черные кокарды,

которые носят некоторые?

Голод обостряет все, особенно подозрения

и недовольство. Сама реальность в этом

Париже становится нереальной, сверхъесте-

ственной. Снова призраки преследуют

воображение голодной Франции. «О вы, лен-

тяи и трусы, — раздаются пронзительные

крики из очередей, — если в вас сердца насто-

ящих мужчин, возьмите свои пики и старые

ружья и присмотритесь; не обрекайте ваших

жен и дочерей на голодную смерть, убийства

или еще что похуже!» «Спокойно, женщи-

ны!» На сердце мужчин горько и тяжело;

патриотизм, изгнанный патрулизмом, не

знает, на что решиться.

Дело в том, что Oeil de Boeuf уже

собрался с силами, неизвестно только, до

какой степени. Изменившийся Oeil de Boeuf,

принявший и стражу из версальской Нацио-

нальной гвардии с ее трехцветными кокарда-

ми, и пылающий тремя цветами двор! Но

люди собираются и при трехцветном дворе.

Вы, верные сердца, дворяне, потерявшие в

пожарах имущество, собирайтесь вокруг

вашей королевы! С желаниями, которые

породят надежды, которые породят действия!

Поскольку самосохранение является зако-

ном природы, что еще может делать собрав-

шийся двор, как не предпринимать попытки и

не прикладывать усилия, назовем это состав-

лением заговоров, со всей возможной для

него мудростью или глупостью? Они сбегут

* Крест Святого Людовика — королевский орден,

уничтоженный революцией и восстановленный в

период Реставрации.

158

БАСТИЛИЯ

под охраной в Мец, где командует храбрый

Буйе, они поднимут королевский штандарт,

подписи под обязательством превратятся в

вооруженных людей. Если бы только король

не был так вял! Их обязательство, если оно

вообще будет подписано, должно подписы-

ваться без его ведома. Несчастный король, он

принял только одно решение — не допустить

гражданской войны. Что же касается осталь-

ного, то он по-прежнему выезжает на охоту,

но слесарную работу оставил, спокойно спит

и вкусно ест — он не что иное, как глина в

руках горшечника. Плохо ему придется в

мире, где каждый заботится только о себе,

где, как написано, «кто не может быть моло-

том, должен быть наковальней» и где «даже

росток зверобоя растет в трещине стены,

потому что вся Вселенная не может помешать

ему расти!».

Что же касается прихода фландрского

полка, то разве нельзя сослаться на петиции

Сент-Юрюга и постоянные бунты черни из-за

продуктов? Неразвращенные солдаты всегда

полезны, есть ли заговор, или есть смутные

намеки на него. И разве версальский муници-

палитет (старый, монархический, еще не

преобразованный в демократический) не

поддержал немедленно это предложение? Не

возражала даже версальская Национальная

гвардия, утомленная постоянными дежур-

ствами во дворце, только суконщик Леку-

энтр, который стал теперь майором Лекуэнт-

ром, покачал головой. Да, друзья, вполне

естественно, что этот фландрский полк

должны были вызвать, раз его можно выз-

вать. Столь же естественно, что при виде

военных перевязей сердца вновь собравше-

гося Oeil de Boeuf должны были возродиться

и что фрейлины и придворные приветливыми

словами обращаются к украшенным эполе-

тами защитникам и друг к другу. Наконец,

естественно, да и просто вежливо, что лейб-

гвардейцы, дворянский полк, приглашают

своих фландрских собратьев на обед! В

последние дни сентября это приглашение

послано и принято.

Обеды считаются «простейшим актом

общения»; люди, у которых нет ничего обще-

го, могут с удовольствием сообща поглощать

пищу и над едой и питьем возвыситься до

некоторого подобия братства. Обед назначен

на четверг первое октября и должен произве-

сти прекрасное впечатление. Далее,

поскольку такой обед может быть довольно

многолюден и поскольку будут допущены

даже унтер-офицеры и простой народ, чтобы

все видеть и все слышать, нельзя ли использо-

вать для этой цели помещения королевской

Оперы, которые находятся в запустении с

того самого времени, когда здесь был импера-

тор Иосиф? Разрешение использовать опер-

ный зал получено, салон Геркулеса будет

приемной. Пировать будут не только фландр-

ские офицеры, но и швейцарские — из той

самой сотни швейцарцев, и даже версальские

национальные гвардейцы — те из них, кто

сохранил хоть немного верности королю; это

будет редкое торжество!

А теперь представьте, что солидная часть

этого торжества уже прошла и первая

бутылка откупорена. Представьте, что обыч-

ные здравицы верности уже произнесены: за

здоровье короля, за королеву — под оглуши-

тельные крики «Виват!»; тост за нацию

«обойден» или даже «отвергнут». Представь-

те, что шампанское льется рекой, произно-

сятся хвастливые, хмельные речи, звучит

оркестр; пустые, увенчанные перьями головы

шумят, заглушая друг друга. Ее Величеству,

которая выглядит сегодня необычно печаль-

ной (Его Величество сидит утомленный дне-

вной охотой), сказали, что зрелище может

развеселить ее. Смотрите! Вот выходит она

из своих апартаментов, как луна из-за туч, эта

прекраснейшая несчастная бубновая коро-

лева в карточной колоде; царственный супруг

рядом с ней, юный дофин у нее на руках! Она

спускается из ложи, окруженная блеском и

восторженными овациями, по-королевски

обходит столы, милостиво позволяя сопрово-

ждать себя, милостиво раздавая приветствия;

ее взгляд то полон печали, то благосклонно-

ВОССТАНИЕ ЖЕНЩИН

159

сти и решимости, тем более, что вся надежда

Франции находится у ее материнской груди! И

теперь, когда оркестр грянул «О Ричард, о

мой король, весь мир тебя покидает», что еще

может сделать мужчина, как не подняться до

высот сострадания, преданности и отваги?

Могли ли увенчанные перьями молодые офи-

церы не принять поданные им прекрасными

пальчиками белые кокарды Бурбонов, не

обнажить шпаги и не присягнуть на них коро-

леве, не растоптать национальные кокарды,

не взобраться в ложи, откуда им послыша-

лось недовольное бормотание, могли ли не

засвидетельствовать поднявшуюся в них бурю

чувств криками, радостными прыжками,

шумом, всплесками ярости и отчаяния как в

зале, так и на улице, пока шампанское и бур-

ный восторг не сделали свое дело? И тогда

они свалились и замолкли, безропотно уно-

сясь в сладкие боевые сны!

Обычное пиршество; в спокойные вре-

мена совершенно безвредное, а теперь —

роковое, как пир Фиеста *, как пир сыновей

Иова **, когда порывом ветра были обру-

шены все четыре угла их дома! Бедная, нера-

зумная Мария Антуанетта, обладающая жен-

ской пылкостью, но не предусмотрительно-

стью правителя! Все было так естественно и

так неразумно! На другой день в публичной

речи о празднестве Ее Величество заявляет,

что она «в восторге от четверга».

Сердце Oeil de Boeuf загорается наде-

ждой, загорается отвагой, но преждевремен-

но. Собравшиеся фрейлины двора с помощью

аббатов шьют «белые кокарды», раздают их

юным офицерам с милыми словами и много-

обещающими взглядами; в ответ юноши не

без трепета целуют прелестные пальчики

швей. Конные и пешие капитаны похваля-

ются «огромными белыми кокардами», а

один версальский капитан из Национальной

* В греческой мифологии Фиесту на пиру было

подано мясо его собственных детей.

** Библ. аллюзия. Иов, I, 18—19.

гвардии снял трехцветную кокарду и водрузил

белую — так очаровали его слова и взгляды!

Майор Лекуэнтр может сколько угодно

качать головой с недовольным видом и

неодобрительно высказываться. Но какой-то

бахвал с огромной белой кокардой, услышав

майора, дерзко требует раз, а затем и второй,

в ином месте, чтобы тот взял свои слова

обратно, и, получив отказ, вызывает его на

дуэль. На это майор Лекуэнтр заявляет, что

драться он не будет, по крайней мере по

общепринятым правилам фехтования, тем не

менее он, следуя просто законам природы,

«уничтожит» при помощи кинжала и клинка

любого «подлого гладиатора», который

оскорбляет его или нацию, после чего (майор

на самом деле обнажил оружие) «их разняли»

без кровопролития

Глава третья

ЧЕРНЫЕ КОКАРДЫ

Представьте же себе, какое впечатление дол-

жен был произвести этот пир Фиеста и попра-

ние национальных кокард на зал Дворца

малых забав и особенно на голодные хлебные

очереди в Париже! Да и похоже, что эти пиры

Фиеста будут продолжаться. Фландрцы дали

ответный обед швейцарцам, затем в субботу

состоялся еще один обед.

Здесь у нас голод, а там, в Версале, доста-

точно пищи — пусть они поделятся!

Патриоты стоят в очередях, продрогшие,

измученные голодом, оскорбляемые патруля-

ми, а в это же время кровожадные аристокра-

ты, разгоряченные излишествами роскоши и

кутежами, топчут национальные кокарды.

Неужели верно это чудовищное известие? Да

поглядите: зеленые мундиры с красными кан-

тами и черные кокарды — цвета ночи!

Неужели нам предстоит военное нападение и

голодная смерть? Обратите внимание, зерно-

вая баржа из Корбёля, которая приходила

раньше дважды в день с грузом то ли муки, то

ли гипса, теперь приходит лишь раз в день. И

160 БАСТИЛИЯ

Ратуша глуха, и собравшиеся там — трусы и

лентяи! В Кафе-де-Фуайе субботним вечером

происходит нечто новое, что повторится еще

не раз: женщина публично держит речь. Ее

бедному мужу, говорит она, местные власти

заткнули рот, их председатель и чиновники не

дают ему выступать. Поэтому она будет гово-

рить здесь и разоблачать своим острым язы-

ком, пока у нее хватит дыхания, корбёльскую

баржу, гипсовый хлеб, кощунственные обеды

в Опере, зеленые мундиры, бандитов-аристо-

кратов и эти их черные кокарды!

И впрямь, пора бы черным кокардам по

крайней мере исчезнуть. Их не станут защи-

щать даже патрули. Более того, вспыльчи-

вый «господин Тассен» в воскресенье поутру

на параде в Тюильри забывает все военные

уставы, выскакивает из рядов, срывает одну

из черных кокард, горделиво красующуюся

там, и яростно втаптывает ее в землю Фран-

ции. Патрули ощущают трудно подавляемую

злобу.

Начинают шевелиться и округа, голос

председателя Дантона сотрясает округ Кор-

дельеров, Друг Народа Марат уже слетал в

Версаль и вернулся обратно — зловещая пти-

ца, не какой-нибудь воробышек

В это воскресенье патриот встречает на

прогулке другого патриота и видит отраже-

ние своих собственных мрачных забот на

лице другого. Собираются и перемещаются

кучки народа, несмотря на патрули, которые

сегодня не столь бдительны, как обычно;

народ скапливается на мостах, на набереж-

ных, в патриотических кафе. И где бы ни воз-

никла черная кокарда, поднимается многого-

лосый ропот и крик: «Долой!» Все черные

кокарды безжалостно срываются; какой-то

человек поднимает свою, целует и пытается

прикрепить на место, но «сотня палок взле-

тает в воздух», и он отступает. Еще хуже

пришлось другому человеку, приговоренному

случайным плебисцитом к фонарю и с трудом

спасенному энергичными лейб-гвардейцами.

Лафайет отмечает признаки возбуждения,

для пресечения которого он удваивает свои

патрули и свои усилия. Так проходит 4 октя-

бря 1789 года.

Тяжело на сердце у мужчин, сдерживае-

мых патрулями; пылки и неудержимы сердца

женщин. Женщина, публично выступавшая в

Пале-Руаяле, не одинока: мужчины не знают,

что такое пустеющая кладовая, это знают

только матери семейств. О женщины, жены

мужчин, которые все высчитывают, но не

действуют! Патрули сильны, но смерть от

голода и военного нападения сильнее.

Патрули могут сдержать патриотов-мужчин,

а патриоток-женщин? Решится ли гвардия,

называющаяся Национальной, воткнуть

штыки в грудь женщины? Такие мысли, а

скорее смутные, бесформенные зачатки

мыслей зарождаются повсеместно под ноч-

ными женскими чепцами, и на рассвете при

малейшем толчке они могут взорваться.

Глава четвертая

МЕНАДЫ

Если бы Вольтер, будучи не в духе, вопросил

своих соотечественников: «А вы, галлы, что

вы изобрели?», теперь они могли бы отве-

тить: искусство восстания. Это искусство ока-

залось особенно необходимо в последнее,

странное время, искусство, для которого

французский национальный характер, такой

пылкий и такой неглубокий, подходит лучше

всего.

Соответственно до каких высот, можно

сказать, совершенства поднялся этот вид

человеческой деятельности во Франции в

последние полстолетия! Восстание, которое

Лафайет считал «самой священной обязан-

ностью», теперь причислено французским

народом к числу обязанностей, которые он

умеет выполнять. Чернь у других народов —

это тупая масса, которая катится вперед с

тупым злобным упорством, тупым злобным

пылом, но не порождает ярких вспышек

гения на своем пути. Французская же чернь —

это одно из самых живых явлений в нашем