Карлейль Т. История Французской революции

Подождите немного. Документ загружается.

ТРЕТЬЕ СОСЛОВИЕ 121

ле. Да, это самая возвышенная минута (если

ты знал ее), как первый взгляд на гору Синай,

объятую дымом *, в нашем исходе через

пустыню **, — и отныне не нужны облачный

столп днем и огненный ночью! *** Как важно,

как необходимо, когда оковы проржавели и

разъедают тело, освободиться «от угнетения

нашими ближними»! Вперед, исступленные

сыны Франции, навстречу судьбе, какой бы

она ни была! Вокруг нас лишь голод, ложь,

разложение и погребальный звон. Нет для вас

иного исхода.

Воображение может лишь весьма несовер-

шенно нарисовать, как провел эти горестные

часы на Марсовом поле комендант Безан-

валь. Вокруг буйствует мятеж! Его люди

тают! Из Версаля на самые настоятельные

послания ответ не приходит, или один раз

несколько невнятных слов, которых лучше

бы и не было. Совет офицеров может выне-

сти решение только о том, что решения нет;

полковники «в слезах» докладывают ему: они

не думают, что их люди будут сражаться.

Царит жестокая неуверенность: бог войны

Брольи недосягаем на своем Олимпе, он не

спускается, наводя ужас, не дает картечных

залпов и даже не посылает распоряжений.

Воистину в Версальском дворце все выгля-

дит загадочно: город Версаль — будь мы там,

то увидели бы воочию — полнится слухами,

тревогой и возмущением. Верховное Нацио-

нальное собрание заседает, видимо, с опасно-

стью для жизни, силясь не поддаваться стра-

ху. Оно постановило, что «Неккер уносит с

собой сочувствие нации». Оно направило во

дворец торжественную депутацию с мольбой

о выводе войска. Тщетно. Его Величество с

редким спокойствием советует нам заняться

* Библ. аллюзия на сошествие Саваофа к Моисею

на горе Синай. — Исход 19, 16—19.

** Библ. аллюзия; исход иудеев из Египта и сорока-

летнее скитание в пустыне. — Исход, Числа.

*** Библ. аллюзия; выводя иудеев из Египта,

Саваоф указывал им путь в виде движущихся стол-

пов. — Исход 13, 21—22.

нашим собственным делом — составлением

конституции! Иностранные пандуры и прочие

подобные им прихорашиваются и гарцуют с

заносчивым видом, поглядывая на Зал малых

забав, но все подходы к нему забиты толпами

людей «мрачной наружности»

. Будьте твер-

ды, сенаторы нации, путеводная звезда твер-

до, мрачно настроенного народа!

Верховные сенаторы нации решают, что

по меньшей мере заседание будет постоян-

ным, пока все это не кончится. В связи с этим

представьте себе, что достопочтенный Лаф-

ранк де Помпиньян, наш новый председатель,

которого мы назвали преемником Байи, —

старик, утомленный жизнью. Он брат того

Помпиньяна, который грустно размышлял по

поводу книги «Сетований» *:

Знаете ли вы, почему Иеремия

Жаловался всю свою жизнь?

Потому что он предвидел,

Что Помпиньян переведет его!

Бедный епископ Помпиньян удаляется, полу-

чив Лафайета в помощники или заместители;

последний в качестве ночного вице-председа-

теля бодрствует вместе с поредевшей палатой

в унылом расположении духа при свечах, с

которых никто не снимает нагара, и ожидает,

что принесут бегущие часы.

Так обстоят дела в Версале. Но в Париже

взволнованный Безанваль, прежде чем уда-

литься спать, отправился в Дом инвалидов

нажать на старого месье де Сомбрейя. Это

большой секрет: у месье де Сомбрейя в подва-

лах хранится около 28 тысяч ружей, но

настроению своих инвалидов он не доверяет.

Сегодня, например, он послал двадцать чело-

век развинтить эти ружья, чтобы ими не овла-

дели бунтовщики. Но за шесть часов они

вывинтили курки едва ли у двадцати ружей —

по ружью на человека. Если им приказать

* Savez vous, pourquoi Jérémie

Se lamentait toute sa vie?

C'est qu' il prévoyait

Que Pompignan le traduirait!

122

БАСТИЛИЯ

стрелять, то, он полагает, они направят свои

ружья на него.

Несчастные старые ветераны, это не ваш

звездный час! В Бастилии старый маркиз

Делонэ * тоже уже давно поднял подвесные

мосты и «удалился в свои покои», выставив на

бастионах под ночным небом часовых —

высоко над огнями освещенного Парижа.

Национальный патруль, проходя мимо них,

имеет дерзость стрелять по ним: «семь

выстрелов около полуночи», но безрезуль-

татно

. Это был 13-й день июля 1789 года,

худший, как говорили многие, нежели пред-

шествующее тринадцатое число: тогда с

небес падал только град, теперь же безумие

подымалось из преисподней, сокрушая

далеко не только урожай.

В эти самые дни, как свидетельствует хро-

нология, старый маркиз Мирабо лежал в

жару в Аржантейе, и звуки сигнальных пушек

не достигали его ушей, поскольку уже не он

сам был тут, а лишь его тело, глухое и холод-

ное. В субботу вечером он принял последний

вздох и испустил дух, покинув этот мир, кото-

рый и никогда-то не следовал его представле-

ниям, а теперь и вообще впал в горячку и

полетел кувырком (culbute générale). Но что

это все значит для него, отправляющегося в

иные края, в дальнее странствие? Старый

замок Мирабо тихо возвышается вдалеке на

крутой скале, «разделяющей две извилистые

долины», бледный, исчезающий призрак

замка; и эта гигантская мировая круговерть,

и Франция, и сам мир — все исчезает, как

тень на гладком зеркале моря; и все будет,

как судил Бог.

Молодой Мирабо с тяжелым сердцем,

потому что он любил своего честного, хра-

брого старика отца, с тяжелым сердцем и

погруженный в тягостные заботы, отстранен

от исторической сцены. Великий кризис

произойдет без него

Глава шестая

БУРЯ И ПОБЕДА

Для живых же и сражающихся рассветает

новое утро 14 июля. Под всеми крышами бур-

лящего города назревает развязка драмы, не

лишенной трагизма. Сколько суеты и приго-

товлений, страхов и угроз, сколько слез про-

лито из стареющих глаз! В этот день, сыны

мои, будьте мужчинами. В память о страда-

ниях ваших отцов, ради надежды на права

ваших детей! Тирания угрожает неистовой

злобой, и ничто не поможет вам, кроме

ваших собственных рук. Сегодня вы должны

погибнуть или победить.

На рассвете не сомкнувший глаз Постоян-

ный комитет услышал знакомый крик,

выросший до яростного, возмущенного:

«Оружия! Оружия! Пусть старшина Флессель

и другие предатели, какие у вас там есть,

подумают о шарлевильских ящиках. Нас сто

пятьдесят тысяч, но лишь один из трех воору-

жен хотя бы пикой! Оружие — это единствен-

ное, что нам нужно: с оружием мы — непобе-

димая, грозная Национальная гвардия, без

оружия мы — чернь, которую сметет залп

картечи».

По счастью, разносится слух — ибо нет

ничего тайного, что не стало бы явным, —

что в Доме инвалидов лежат мушкеты. Ско-

рее туда! Королевский прокурор месье Эти де

Корни и каждый обладающий властью, кого

может отпустить Постоянный комитет,

пойдет с нами. Там расположился Безанваль,

возможно, он не станет стрелять в нас, ну а

если он убьет нас — умрем.

Увы, у бедного Безанваля войска редеют и

нет ни малейшего желания стрелять! В пять

часов утра, когда он в забытьи еще видит

сны, в Военной школе у его изголовья вырас-

тает фигура «с лицом довольно красивым,

горящими глазами, речью быстрой и крат-

кой, видом дерзким»; такая фигура отдернула

завесы у ложа Приама! * Фигура предупреди-

* Делонэ — последний комендант Бастилии.

* Илиада, XXIV, 682.

ТРЕТЬЕ СОСЛОВИЕ

123

ла, что сопротивление бесполезно, и если

прольется кровь — горе тому, кто будет в

этом повинен. Так сказала фигура и исчезла.

«Во всем сказанном было некое красноречие,

которое поражало»

, Безанваль признает,

что следовало бы арестовать его, но сделано

это не было. Кто мог быть этой фигурой с

горящими глазами, быстрой и краткой

речью? Безанваль знает это, но не раскры-

вает тайну. Камиль Демулен? Пифагореец

маркиз Валади, одушевленный «бурным дви-

жением в Пале-Руаяле, продолжавшимся всю

ночь»? Молва называет его «молодым месье

Майяром»

*, но больше никогда не упоми-

нает его.

Как бы то ни было, около девяти часов

утра наше национальное ополчение катится

на юго-запад широким потоком к Дому инва-

лидов в поисках единственно необходимого.

Королевский прокурор месье Эти де Корни и

другие представители власти уже там; кюре

прихода Сент-Этьен Дюмон отнюдь не миро-

любиво возглавляет свой воинственный

Париж. Мы видим марширующих судейских в

красных камзолах, ставших теперь судейским

ополчением; волонтеров из Пале-Руаяля, еди-

ных духом и мыслью, ставших националь-

ными волонтерами, число которых исчисля-

ется десятками тысяч. Королевские ружья

должны стать ружьями нации; подумайте,

месье де Сомбрей, как в этих обстоятельствах

вы откажете им! Старый месье де Сомбрей

готов начать переговоры, выслать представи-

телей, но это ни к чему: несколько человек

перелезают через стены, чтобы открыть

ворота, и ни один инвалид не выпускает ни

пули. Патриоты шумно устремляются внутрь,

растекаются по всем комнатам и коридорам

от подвала до кровли в поисках оружия. Ни

один погреб, ни один чердак не избежит

обыска. Оружие найдено — все в целости,

упакованное в солому, — не для того ли,

чтобы сжечь его! Толпа бросается на него

яростнее, чем голодные львы на мертвую

добычу, с лязгом и руганью; толкотня, свал-

ка, драка вплоть до того, что давят, топчут —

возможно, даже насмерть — наиболее слабо-

сильных патриотов

. И вот под этот оглуши-

тельный рев и грохот не сыгранного еще

оркестра сцена меняется, и 28 тысяч хороших

ружей подняты на плечи такого же количе-

ства национальных гвардейцев, вынесены из

мрака на ослепительный свет.

Пусть же Безанваль посмотрит на сверка-

ние этих ружей, когда они проплывают мимо

него! Говорят, что французская гвардия

навела на него пушки с другого берега реки,

чтобы в случае необходимости открыть

огонь

. Он пребывает в нерешимости, «пора-

женный», как они льстят себе, «неустраши-

мым видом (fière contenance) парижан». А

теперь к Бастилии, неустрашимые парижане!

Там все еще есть угроза картечных залпов,

туда устремляются мысли и шаги всех людей.

Старый Делонэ, как мы уже говорили,

удалился «в свои покои» за полночь в воскре-

сенье и с тех пор остается там в замешатель-

стве, как и все старые военные, из-за неопре-

деленности положения. Отель-де-Виль «пред-

лагает» ему впустить солдат нации, что в мяг-

кой форме означает сдачу крепости. Но с дру-

гой стороны, у него есть твердые приказы

Его Величества. Конечно, его гарнизон

составляют всего 92 ветерана-инвалида и 32

молодых швейцарца, но зато стены толщиной

9 футов; конечно, у него есть пушки и порох,

но, увы, всего однодневный запас продоволь-

ствия. Кроме того, город населен француза-

ми, и гарнизон состоит по преимуществу из

французов. Суровый, старый Делонэ, поду-

май, что тебе делать!

Начиная с девяти часов все утро повсюду

раздаются крики: «К Бастилии!» * Здесь

* Бастилия — крепость и государственная тюрьма в

Париже, сделавшаяся символом французского

абсолютизма. Взятие Бастилии восставшим наро-

* Майяр Станислас Мари (1763—1794) — деятель

революции по прозвищу Крепкий Кулак, участник

штурма Бастилии, арестовавший коменданта кре-

пости. Гильотинирован, привлеченный по делу Эбе-

ра.

124

БАСТИЛИЯ

побывало несколько «депутаций горожан»,

ищущих оружия, от которых Делонэ отделы-

вался мягкими речами, произносимыми через

бойницы. Ближе к полудню выборщик Тю-

рио де ла Росье получает разрешение войти и

обнаруживает, что Делонэ не намерен сдать-

ся и готов скорее взорвать крепость. Тюрио

поднимается с ним на бастионы: груды бу-

лыжников, старых железок и снарядов собра-

ны в кучи, пушки направлены на толпу, в

каждой амбразуре по пушке, лишь немного

отодвинутой назад! Но снаружи, смотри, о

Тюрио, толпы стекаются по каждой улице,

набаты яростно бьют, все барабаны выби-

вают общий сбор; Сент-Антуанское предме-

стье все, как один человек, катится сюда! Это

видение (призрачное и тем не менее реаль-

ное) созерцаешь ты, о Тюрио, в этот момент

со своей горы Видений: оно пророчит другие

фантасмагории и яркие, но невнятные, приз-

рачные реальности, которые ты пока не осо-

знаешь, но скоро увидишь! «Que voulez

vous?» (Что вам угодно?) — вопрошает Дело-

нэ, бледнея при виде этого зрелища, но с уко-

ризной, почти с угрозой. «Милостивый госу-

дарь, — ответствует Тюрио, возносясь в выси

мужества, — что вы собираетесь делать?

Подумайте, ведь я могу броситься вместе с

Вами вниз с этой высоты» — всего-то сотня

футов, не считая рва под стеной! В ответ

Делонэ умолкает. Тюрио показывается с

какой-то башни, чтобы успокоить толпу,

которая волнуется и подозревает неладное,

затем он спускается и удаляется, выражая

протест и предупреждения, адресованные

также и инвалидам, на которых, однако, это

производит смутное, неопределенное впечат-

ление: ведь старые головы нелегко восприни-

мают новое, да и, говорят, Делонэ был щедр

на напитки (prodigua des boissons). Они дума-

ют, что не будут стрелять, если в них не будут

стрелять и вообще если удастся обойтись без

дом 14 июля 1789 г. явилось началом революции. С

1880 г. День взятия Бастилии — национальный

праздник Франции.

этого, но в целом они будут руководство-

ваться обстоятельствами.

Горе тебе, Делонэ, если в этот час ты не

можешь, приняв некое твердое решение,

управлять обстоятельствами! Мягкие речи

бесполезны, жесткие картечные залпы —

сомнительно, но метание между тем и другим

невозможно. Все сильнее накатывают люд-

ские волны, их бесконечный рокот все

громче и громче, в нем различимы проклятия

и треск одиночных выстрелов, которые без-

вредны для стен толщиной девять футов. Вне-

шний подъемный мост был опущен для

Тюрио, и этим путем воспользовалась третья,

самая горластая депутация, проникшая во

внешний двор; поскольку мягкие речи не

производят впечатлений, Делонэ дает залп и

поднимает мост. Слабая искра, но она поджи-

гает горючий хаос и превращает его в реву-

щий хаос пожара! При виде собственной

крови мятежники бросаются вперед (потому

что эта искра вызвала несколько смертей),

бесконечно перекатываются ружейные зал-

пы, всплески ненависти и проклятий. В это

время из крепости над головами выпаливает с

грохотом залп картечи из орудий и показы-

вает, что мы должны делать. Осада Бастилии

начата!

Встань, каждый француз, в ком есть душа!

Сыны свободы, пусть вопят ваши луженые

глотки, напрягите изо всех сил все способно-

сти ваших душ, тел и умов, потому что час

настал! Бей, Луи Турне, каретник из Маре,

ветеран полка Дофине, бей по цепи наруж-

ного подъемного моста среди огненного гра-

да, свистящего вокруг тебя! Никогда твой

топор не наносил такого удара ни по ободам,

ни по ступицам колес. Снести Бастилию, сне-

сти ее в царство Орка *, пусть провалится туда

все это проклятое сооружение и поглотит

навеки тиранию! Стоя, как говорят одни, на

крыше кордегардии или, как говорят другие,

на воткнутых в щели стены штыках, Луи

* В римской мифологии Орк — царь мертвых,

соответствует греческому Аиду.

ТРЕТЬЕ СОСЛОВИЕ

125

Турне бьет по цепи, а храбрый Обэн Бонне-

мер, тоже ветеран, помогает ему, и цепь

поддается, разбивается, огромный наружный

мост с грохотом (avec fracas) падает. Велико-

лепно! И все же, увы, это только наружные

укрепления. Восемь мрачных башен с воору-

женными инвалидами, булыжниками и жер-

лами пушек все еще вздымаются неповре-

жденные; мощенный камнем, зияющий ров

непреодолим, внутренний подъемный мост

обратил к нам заднюю сторону; Бастилию

еще предстоит взять!

Думаю, что описать осаду Бастилии —

одно из важнейших событий в истории, веро-

ятно, не под силу кому-либо из смертных.

Может ли кто-нибудь, даже бесконечно начи-

танный, хотя бы представить себе внутренний

план здания! В конце улицы Сент-Антуан

находится открытая эспланада, есть ряд

наружных дворов, сводчатые ворота (где сей-

час сражается Луи Турне), затем новые

подъемные мосты, постоянные мосты, укре-

пленные бастионы и зловещие восемь башен:

лабиринт мрачных помещений, первое из

которых было построено 420 лет назад, а

последнее — всего 20. И как мы уже сказали,

оно осаждено в свой последний час возродив-

шимся хаосом! Артиллерийские орудия всех

калибров, истошные крики людей с самыми

различными планами на будущее, и каждый

из них — сам себе голова; никогда еще со вре-

мен войны пигмеев с журавлями * не видели

такого противоестественного положения.

Состоящий на половинном жалованье Эли

отправляется домой надеть мундир: никто не

хочет подчиняться ему, одетому в штатское.

Юлен, также на половинном жалованье,

произносит речь перед французскими гвар-

дейцами на Гревской площади. Фанатичные

патриоты подбирают пули и несут их, еще

горячие (или кажущиеся таковыми), в Отель-

де-Виль: вы видите, они хотят сжечь Париж!

У Флесселя «бледнеют губы», потому что рев

толпы становится угрожающим. Весь Париж

достиг верха ярости, паническое безумие бро-

сает его из стороны в сторону. На каждой

уличной баррикаде вихрится кипящий мест-

ный водоворот, укрепляющий баррикаду,

ведь Бог знает, что грядет, и все эти местные

водовороты сливаются в огромный огненный

Мальстрём *, бушующий вокруг Бастилии.

Так он бушует, и так он ревет. Виноторго-

вец Шола превратился в импровизированного

артиллериста. Взгляните, как Жорже, только

что вернувшийся из Бреста, где он служил во

флоте, управляется с пушкой сиамского коро-

ля. Странно (если бы мы не привыкли к

подобным вещам): прошлой ночью Жорже

спокойно отдыхал в своей гостинице, а сиам-

ская пушка стояла уже сто лет, ничего не зная

о его существовании. А теперь в нужный

момент они соединились и оглашают окрест-

ности красноречивой музыкой, потому что

Жорже, услышав, что здесь происходит, сос-

кочил с брестского дилижанса и примчался

сюда. Французская гвардия тоже прибудет

сюда с настоящими орудиями — если бы

стены не были столь толсты! Вверх с Эспла-

нады, горизонтально со всех близлежащих

крыш и окон льется беспорядочный ливень

ружейного огня — но безрезультатно. Инва-

лиды распростерлись за каменными прикры-

тиями и отстреливаются из сравнительно

удобного положения, но из бойниц не высо-

вывается и кончик носа. Мы падаем застре-

ленные, но никто не обращает внимания!

Пусть бушует пламя и пожирает все, что

горит! Кордегардии сожжены, столовые

инвалидов тоже. Рассеянный «парикмахер с

двумя зажженными факелами» поджег бы

«селитру в Арсенале», если бы не женщина, с

визгом выскочившая оттуда, и не один

патриот, несколько знакомый с натурфилосо-

* Крупный водоворот у Лофотенских о-вов у побе-

режья Норвегии.

* Т. е. с незапамятных времен. Литературная аллю-

зия на распространенный в греческой мифологии

сюжет гераномахии — ежевесенней борьбы пиг-

меев с журавлями, — разработанный многими анти-

чными писателями.

126

БАСТИЛИЯ

фией *, который быстро вышиб из него дух

(прикладом ружья под ложечку), перевернул

бочонки и остановил разрушительную сти-

хию. Юную красавицу, приняв ее за дочь

Делонэ, схватили во внешних дворах и едва не

сожгли на глазах у Делонэ; она упала

замертво на солому, но снова один патриот —

это храбрый ветеран Обэн Боннемер — бро-

сается и спасает ее. Горит солома, три телеги,

притащенные сюда, превращаются в белый

дым, угрожающий задушить самих патрио-

тов, так что Эли приходится, опаляя брови,

вытаскивать одну телегу, а Реолу, «мелоч-

ному торговцу-великану», — другую. Дым,

как в аду, суета, как у Вавилонской башни,

шум, как при светопреставлении!

Льется кровь и питает новое безумие.

Раненых уносят в дома на улице Серизе, уми-

рающие произносят свою последнюю волю:

не уступать, пока не падет проклятая кре-

пость. А как она, увы, падет? Стены так тол-

сты! Делегации, общим числом три, прибы-

вают из Отель-де-Виль, аббат Фоше, кото-

рый является членом одной из них, может

засвидетельствовать, с каким сверхъесте-

ственным мужеством человеколюбия они

действовали

. Они поднимают над сводча-

тыми воротами свой городской флаг и при-

ветствуют его барабанным боем, но беспо-

лезно. Разве может услышать их в этом све-

топреставлении Делонэ и тем более поверить

им? Они возвращаются в праведном гневе, а

свист пуль все еще звучит в их ушах. Что же

делать? Пожарные поливают из своих шлан-

гов пушки инвалидов, чтобы охладить запаль-

ники, но, к сожалению, они не могут подни-

мать струю настолько высоко и распростра-

няют только облака брызг. Лица, знакомые с

античной историей, предлагают сделать ката-

пульты. Сантер, громогласный пивовар из

Сент-Антуанского предместья, советует

поджечь крепость с помощью «смеси фос-

фора и скипидара, разбрызгиваемой нагнета-

* В это понятие в средневековье включались и

естественнонаучные знания.

тельными насосами». О Спинола*-Сантер,

разве у тебя есть наготове эта смесь?

Каждый — сам себе голова! И все же поток

стрельбы не стихает: стреляют даже жен-

щины и турки, по крайней мере одна жен-

щина (со своим возлюбленным) и один

турок

. Пришла французская гвардия —

настоящие орудия, настоящие артиллеристы.

Очень деятелен Майяр; Эли и Юлен, получав-

шие половинное жалованье, горят гневом

среди тысячных толп.

Большие часы Бастилии во внутреннем

дворе неслышно тикают, отмеряя час за

часом, как будто ничего существенного ни

для них, ни для мира не происходит! Они про-

били час, когда началась стрельба; сейчас

стрелки подвигаются к пяти, а огонь не сти-

хает. Глубоко внизу, в подвалах, семеро узни-

ков слышат глухой грохот, как при землетря-

сении; тюремщики уклоняются от ответов.

Горе тебе, Делонэ, и твоей сотне несчаст-

ных инвалидов! Брольи далеко, и его уши

заложены; Безанваль слышит, но не может

послать помощь. Один жалкий отряд гусар,

высланный для разведки, осторожно про-

брался по набережным вплоть до Нового

моста. «Мы хотим присоединиться к вам», —

сказал капитан, увидев, что толпа безбрежна.

Большеголовый, похожий на карлика субъ-

ект, бледный и прокопченный, выходит, шар-

кая, вперед и сквозь голубые губы каркает не

без смысла: «Если так, спешивайтесь и

отдайте нам ваше оружие!» Капитан гусар

счастлив, когда его отводят на заставу и

отпускают под честное слово. Кто был этот

человечек? Говорят, это был месье Марат,

автор великолепного и миролюбивого «Воз-

звания к народу». Воистину велик для тебя, о

замечательный ветеринар, этот день твоего

появления и нового рождения, и, однако, в

этот же самый день через четыре года... Но

пусть пока задернуты завесы будущего.

Что же делает Делонэ? Единственное, что

* Спинола Амбросио (1569—1630) — испанский

полководец.

ТРЕТЬЕ СОСЛОВИЕ

127

Делонэ может сделать и, по его словам, хотел

сделать. Представьте его сидящим при

зажженной свече на расстоянии вытянутой

руки от порохового склада, неподвижным,

как римский сенатор или бронзовый канде-

лябр, холодно, одним движением глаз преду-

преждающим Тюрио и всех остальных,

каково его решение. Пока же он сидит там,

не причиняя никому вреда, и ему не причи-

няют вреда. Но королевская крепость не

может, не имеет права, не должна и не будет

сдана никому, кроме посланца короля. Жизнь

старого солдата ничего не стоит, но потерять

ее следует с честью. Но подумай только,

ревущая чернь, что будет, когда вся Бастилия

взлетит к небу! В таком застывшем состо-

янии, похожий на статую в церкви, держа-

щую свечу, Делонэ было бы лучше предоста-

вить Тюрио, красным судейским, кюре

церкви Сен-Стефана и всей этой черни мира

делать, что они хотят.

Но при всем том он не мог этого себе

позволить. Задумывался ли ты когда-нибудь,

насколько сердце любого человека трепетно

созвучно сердцам всех людей? Замечал ли ты

когда-нибудь, насколько всемогущ самый

голос массы людей? Как их негодующие

крики парализуют сильную душу, как их гне-

вный рев пробуждает неслыханный ужас?

Кавалер Глюк * сознается, что лейтмотивом

одного из лучших его пассажей в одной из

лучших его опер был голос черни, услышан-

ный им в Вене, когда она кричала своему кай-

зеру: «Хлеба! Хлеба!» Великое — это объ-

единенный глас людей, выражение их инстин-

ктов, которые вернее, чем их мысли; это

самое грандиозное, с чем может столкнуться

человек среди звуков и теней, которые обра-

зуют этот мир времен. Тот, кто может проти-

востоять ему, стоит где-то над временем.

Делонэ не мог сделать этого. Растерянный,

он мечется между двумя решениями, надежда

не оставляет его в бездне отчаяния. Его кре-

* Кристоф Виллибальд Глюк (1714—1787) — ком-

позитор.

пость не сдастся — он объявляет, что взорвет

ее, хватает факелы, чтобы взорвать ее, и...

не взрывает ее. Несчастный Делонэ, это

смертная агония и твоей Бастилии, и твоя

собственная! Тюрьма, тюремное заключение

и тюремщик — все три, каковы бы они ни

были, должны погибнуть.

Уже четыре часа ревет мировой хаос,

который можно назвать мировой химерой,

изрыгающей огонь. Бедные инвалиды укры-

лись под своими стенами или поднимаются с

перевернутыми ружьями: они сделали белые

флаги из носовых платков и бьют отбой, или

кажется, что они бьют отбой, потому что

услышать ничего нельзя. Даже швейцарцы у

проходов выглядят уставшими от стрельбы,

обескураженными шквалом огня. У подъем-

ного моста открыта одна бойница, как будто

оттуда хотят говорить. Посмотрите на при-

става Майяра: ловкий человек! Он идет по

доске, раскачивающейся над пропастью

каменного рва: доска покоится на парапете,

удерживаемая тяжестью тел патриотов; он

опасно парит, как голубь, стремящийся к

такому ковчегу! Осторожно, ловкий пристав!

Один человек уже упал и разбился далеко

внизу, там, на камнях! Но пристав Майяр не

падает: он идет осторожно, точными шагами,

с вытянутыми руками. Швейцарец протяги-

вает бумажку через бойницу, ловкий пристав

хватает ее и возвращается. Условия сдачи —

прощение и безопасность для всех! Приняты

ли они? «Foi d'officier» (Под честное слово

офицера), — отвечает Юлен или Эли (люди

говорят разное). Условия приняты! Подъем-

ный мост медленно опускается, пристав

Майяр закрепляет его, внутрь врывается

живой поток. Бастилия пала!

Победа!

Бастилия взята!

Глава седьмая

ЕЩЕ НЕ МЯТЕЖ

Зачем останавливаться на том, что последо-

вало? «Честное слово офицера», данное Юле-

ном, следовало сдержать, но это было невоз-

128

БАСТИЛИЯ

можно. Швейцарцы построились, переодев-

шись в белые холщовые блузы, инвалиды не

переоделись, их оружие свалено в кучи у сте-

ны. Первый наплыв победителей, они в вос-

торге от того, что опасность смерти минова-

ла, и «радостно кидаются им на шею». Врыва-

ются все новые и новые победители, тоже в

экстазе, но не все от радости. Как мы уже

сказали, это был человеческий поток, несу-

щийся очертя голову. Если бы французские

гвардейцы со своим военным хладнокровием

не «повернулись бы кругом с поднятыми

ружьями», он самоубийственно обрушился бы

сотнями или тысячами человек в ров Басти-

лии.

И вот он несется по дворам и переходам,

неуправляемый, палящий из окон в своих, в

жарком безумии триумфа, горя и мести за

погибших. Бедным инвалидам придется пло-

хо; одного швейцарца, убегающего в своей

белой блузе, загоняют обратно смертонос-

ным ударом. Надо всех пленных отвести в

Ратушу, пусть их судят! Увы, одному бедному

инвалиду уже отрубили правую руку; его изу-

родованное тело потащили на Гревскую пло-

щадь и повесили там. Это та самая правая

рука, как говорят, которая отстранила Де-

лонэ от порохового погреба и спасла Париж.

Делонэ, «опознанный по серому камзолу с

огненно-красной лентой», пытается зако-

лоться шпагой, скрытой в трости. Но его

ведут в Отель-де-Виль в сопровождении Юле-

на, Майяра и других, впереди вышагивает

Эли «с запиской о капитуляции, наколотой на

конец шпаги». Его ведут сквозь крики и про-

клятия, сквозь толчки и давку и, наконец,

сквозь удары! Ваш эскорт разбросан, опроки-

нут; измученный Юлен опускается на кучу

камней. Несчастный Делонэ! Он никогда не

войдет в Отель-де-Виль, будет внесена

только его «окровавленная коса, поднятая в

окровавленной руке», ее внесут как символ

победы. Истекающее кровью тело лежит на

ступенях, а голову носят по улицам, насажен-

ную на пику. Омерзительное зрелище!

Строгий Делонэ, умирая, воскликнул: «О

друзья, застрелите меня!» Сострадательный

Делом должен умереть, хотя в этот ужасный

час благодарность обнимает его и готова уме-

реть за него, но не может спасти. Братья,

гнев ваш жесток! Ваша Гревская площадь

становится утробой тигра, исполненной сви-

репого рева и жажды крови. Еще один офи-

цер убит, еще один инвалид повешен на

фонарном столбе; с большим трудом и вели-

кодушным упорством французские гвар-

дейцы спасают остальных. Купеческий стар-

шина Флессель, уже задолго до этого покрыв-

шийся смертельной бледностью, должен спу-

ститься со своего места, для того чтобы от-

правиться «на суд в Пале-Руаяль»; увы, для

того, чтобы быть застреленным неизвестным

на первом же углу!

О вечернее солнце июля, как косо падают

твои лучи в этот час на жнецов в мирных,

окруженных лесом полях, на старух, пряду-

щих пряжу в своих хижинах, на далекие

корабли в затихшем океане, на балы в Оран-

жерее Версаля, где нарумяненные придвор-

ные дамы еще и теперь танцуют с гусарскими

офицерами, облаченными в куртки и менти-

ки, и также на эти ревущие врата ада в Отель-

де-Виль! Падение Вавилонской башни и сме-

шение языков несопоставимы с тем, что

происходит здесь, если не добавить к ним зре-

лище Бедлама * в горячечном бреду. Перед

Избирательным комитетом целый лес сталь-

ной щетины, беспорядочный, бесконечный,

он склоняется ужасным лучом к груди то

одного, то другого обвиняемого. Это была

битва титанов с Олимпом **, и они, едва веря в

это, победили: чудо из чудес, бред, потому

что этого не может быть, но оно есть. Обли-

чение, месть; блеск триумфа на черном фоне

ужаса; все внутри и все снаружи обруши-

вается в одни общие развалины, порожден-

ные безумием!

* Психиатрическая больница в Лондоне.

** В греческой мифологии борьба титанов с бога-

ми-олимпийцами, завершившаяся победой послед-

них.

ТРЕТЬЕ СОСЛОВИЕ

129

Избирательный комитет? Да если в нем

будет тысяча луженых глоток, их все равно

не хватит. Аббат Лефевр, черный, как Вул-

кан, внизу, в подвалах, распределяет уже 48

часов — среди каких опасностей! — эти «пять

тысяч фунтов пороха»! Прошлой ночью один

патриот, напившись, во что бы то ни стало

хотел курить, сидя на краю одного из порохо-

вых бочонков; так он и курил, не обращая

внимания на весь мир вокруг него, пока аббат

не «выкупил у него трубку за три франка» и

не выбросил ее подальше.

В большом зале на глазах Избирательного

комитета сидит Эли «со шпагой наголо,

погнутой в трех местах» и помятой каской —

ведь он был в кавалерии, в полку короле-

вы, — в порванном мундире с опаленным и

испачканным лицом, похожий, по мнению

некоторых, на «античного воина», и вершит

суд, составляя список героев Бастилии. О

друзья, не запятнайте кровью самые зеленые

лавры, когда-либо заслуженные в этом ми-

ре, — таков припев песни Эли. Если бы к нему

прислушались! Мужайся, Эли! Мужайтесь,

городские выборщики! Заходящее солнце,

потребность в пище и в пересказе новостей

принесут умиротворение, рассеют толпу: все

земное имеет конец.

По улицам Парижа толпа носит поднятых

на плечи семерых узников Бастилии, семь

голов на пиках, ключи Бастилии и многое

другое. Посмотрите также на французских

гвардейцев, по-военному твердо марширу-

ющих назад в свои казармы и милосердно

заключивших в свою середину инвалидов и

швейцарцев. Прошел всего год и два месяца с

тех пор, как те же самые люди безучастно

стояли под командой Бреннуса д'Агу у

Дворца правосудия, когда судьба одержала

верх над д'Эпременилем, а теперь они уча-

ствовали и будут участвовать во всех событи-

ях. Отныне они не французские гвардейцы, а

гренадеры Центра Национальной гвардии,

солдаты с железной дисциплиной и духом —

но не без брожения мысли!

Падающие камни Бастилии гремят в тем-

ноте, белеют бумаги из архива. Старые

секреты выходят на свет, и долго подавля-

емое отчаяние обретает голос. Прочтите

кусок одного старого письма

*: «Если бы для

моего утешения и ради Бога и Святейшей

Троицы монсеньор благоволил разрешить

мне получить весточку от моей дорогой

жены, хотя бы только ее подпись на карточ-

ке, чтобы показать, что она жива! Это было

бы величайшим утешением, которое я могу

получить, и я всегда бы благословлял велико-

душие монсеньора». Бедный узник по фами-

лии Кере-Демери, о котором, кроме фами-

лии, ничего больше не известно, твоя дорогая

жена мертва, смерть пришла и к тебе!

Прошло 50 лег с тех пор, как твое разбитое

сердце задало этот вопрос, который впервые

услышан только теперь и долго будет отзы-

ваться в сердцах людей. Но сумерки сгуща-

ются, и Париж, как больные дети или отчаяв-

шиеся существа, должен, наплакавшись,

погрузиться в нечто похожее на сон. Город-

ские выборщики, ошеломленные тем, что их

головы все еще на плечах, разошлись по

домам; только Моро де Сен-Мери **, рожден-

ный под тропиками, горячий сердцем, но

холодный разумом, будет сидеть с двумя дру-

гими в Ратуше. Париж спит, над освещенным

городом стоит зарево, патрули бряцают ору-

жием за неимением пароля, распространя-

ются слухи, поднимается тревога из-за «пят-

надцати тысяч солдат, идущих через Сент-

Антуанское предместье», которых нет и в

помине. По беспорядочному дню можно

судить о ночи: «не вставая с места», Моро де

Сен-Мери «отдал чуть не три тысячи прика-

зов»

. Что за голова! Как похожа она на

бронзовую статую Роджера Бэкона! *** Она

* Датировано в Бастилии 7 октября 1752 г. — При-

меч. авт.

** Моро де Сен-Мери (1750—1819) — адвокат при

Парижском парламенте, член Верховного суда Сан-

Доминго, депутат Учредительного собрания от

Мартиники.

*** Роджер Бэкон (ок. 1214—1294) — монах-фран-

130 БАСТИЛИЯ

охватывает весь Париж. Ответ должен

даваться немедленно, верный или неверный:

в Париже нет другой власти. Действительно,

чрезвычайно холодная и ясная голова, и

потому ты, о Сен-Мери, побываешь во мно-

гих качествах — от верховного сенатора до

приказчика, книготорговца, вице-короля — и

во многих местах — от Вирджинии до Сарди-

нии — и везде, как отважный человек, най-

дешь себе дело

Безанваль оставил лагерь под покровом

сумерек «при большом скоплении народа»,

который не причинил ему вреда; он идет все

более утомленным шагом вниз по левому

берегу Сены всю ночь — в неведомое про-

странство. Безанваль появится еще раз: его

будут судить, и он с трудом оправдается. Но

его королевские войска, его королевская

немецкая гвардия исчезают навеки.

Балы и лимонады в Версале окончены, в

Оранжерее тишина, если не считать ночных

птиц. Дальше, в Зале малых забав, сидит,

выпрямившись, вице-председатель Лафайет

при обгоревших свечах, вокруг него развали-

лись на столах около сотни депутатов, а он

смотрит на Большую Медведицу. В этот день

вторая торжественная депутация отправилась

к Его Величеству, вторая, а затем и третья —

и все безуспешно. Каков же будет конец?

При дворе всё — тайна, но не без паничес-

кого ужаса; а вы, глупые дамы, все еще

мечтаете о лимонадах и эполетах! Его Вели-

честву, которого держат в счастливом неведе-

нии, возможно, грезятся двуствольные ружья

и Meдонские леса. Поздно ночью герцог де

Лианкур, имеющий официальное право бес-

препятственного входа, получает доступ в

королевские покои и излагает с серьезной

добросовестностью эту весть Иову. «Но, —

говорит бедный Людовик, — это же мятеж

(Mais c'est une révolte)». «Сир, — отвечает

Лианкур, — это не мятеж, это революция».

цисканец, один из крупнейших ученых и философов

своего времени.

Глава восьмая

ПОБЕДА НАД КОРОЛЕМ

Поутру четвертая депутация во дворец уже на

ногах, еще более торжественная, чтобы не

сказать ужасающая, потому что к прежним

обвинениям в «оргиях в Оранжерее» добавля-

ется то, что «все обозы с зерном задержива-

ются»; не смолкают и громы Мирабо. Эта

депутация уже готова тронуться в путь, как —

о! — появляется сам король в сопровождении

только двух братьев, совсем в отеческой

манере, и объявляет, что все войска и все

средства нападения выведены и потому

отныне не должно быть ничего, кроме дове-

рия, примирения и доброй воли, в чем он

«разрешает и даже просит» Национальное

собрание заверить Париж от его имени! Отве-

том служат радостные восклицания, как

будто люди внезапно спаслись от смерти. Все

собрание по собственному почину встает и

сопровождает Его Величество во дворец,

«переплетя руки, чтобы оградить его от чрез-

мерной давки», потому что весь Версаль тол-

пится и ликует. Придворные музыканты с

восторженной поспешностью начинают

играть «Sein de sa famille» («Лоно семьи»),

королева выходит на балкон со своими сыном

и дочерью и «целует их несколько раз»;

нескончаемые «Виват!» разносятся окрест, и

неожиданно наступает новое царствие небес-

ное на земле.

88 высших сенаторов, среди которых

Байи, Лафайет и наш кающийся архиепископ,

едут в каретах в Париж с великой вестью,

осыпаемые благословениями. От площади

Людовика XV, где они высаживаются, вплоть

до Отеля-де-Виль море трехцветных кокард и

сверкающих национальных ружей, буря при-

ветствий, рукоплесканий, сопровождаемая

«по временам раскатами» барабанного боя. С

подобающим жаром произносятся речи, осо-

бенно усердствует Лалли-Толандаль, набож-

ный сын злосчастного убитого Лалли. Его

голова насильственно увенчивается граждан-

ским венком (из дубовых листьев или петруш-