Иноземцев В.Л. Социально-экономические проблемы XXI века: попытка нетрадиционной оценки
Подождите немного. Документ загружается.
называл норму инвестиций, превосходящую 12-15 процентов валового национального
продукта, необходимым условием самоподдерживающегося индустриального развития
305
.
На протяжении 60-х и 70-х годов индустриализация в Азии, Латинской Америке и Африке
поддерживалась как западным, так и восточным блоками, поскольку каждый из них видел
в успехах своих сателлитов символ собственного экономического доминирования в той
или иной части мира. Индустриальная цивилизация, к этому времени принявшая зрелые
формы в развитых странах, стремилась воспроизводить свою модель во все более
широком масштабе. Массовое производство, первичными элементами и результатами
которого являлись воспроизводимые блага, унифицированные общественные отношения,
вполне очевидная мотивационная система участников хозяйственной деятельности - все
это делало такую модель не только самовоспроизводящейся, но также легко копируемой и
управляемой. Поэтому программа ускоренного построения индустриального типа
общества выглядела вполне реальной; она приводила к впечатляющим результатам, порой
заставлявшим развитые общества Запада усомниться в собственном превосходстве над
остальным миром. Здесь важно отметить, что индустриализация "третьего мира" началась
в исключительно удачный с точки зрения мировой конъюнктуры момент: Запад,
расширявший свою технологическую экспансию, был заинтересован в максимально
широком сбыте технологий;чтобы нс вызвать отказа от их использования в других
странах, цены на эти технологии не устанавливались монопольно высокими; при этом
сырьевые ресурсы также оставались доступными, а цены на готовые промышленные
товары традиционно поддерживались на высоком уровне. Для эффективной конкуренции
необходимы были только дешевые трудовые ресурсы, которые в избытке имелись в
развивающихся странах, что и способствовало их успеху. Между 1970 и 1990 годами
относительная несбалансированность цен на промышленные и информационные товары
привела к тому, что "соотношение экспортных и импортных цен в США снизилось более
чем на 20 процентов, иными словами, чтобы оплатить тот же объем импорта, в 1990 году
США приходилось экспортировать на 20 процентов больше товаров, чем в 1970 году"
306
.
Тем самым для перенесения индустриальной модели в "третий мир" были созданы самые
благоприятные условия.
Копирование этой модели принесло впечатляющие результаты. Вплоть до конца 80-х
годов тезис о тесной связи между нормой накопления и темпами роста валового
национального продукта не подвергался сомнению. Достаточно сравнить две группы
азиатских стран: с одной стороны, Сингапур, Китай, Таиланд, Южную Корею, Индонезию
и Малайзию, с другой - Индию, Филиппины и Пакистан, чтобы убедиться в
справедливости этого положения. В первой группе доля инвестиций в валовом
национальном продукте в начале 90-х годов составляла соответственно 49,7; 43,0; 35,6;
35,2; 34,6 и 32,3 процента (а темпы их роста достигали 10,1; 11,8; 8,5; 8,4; 7,3 и 8,7
процента в годовом исчислении); во второй группе данные показатели составляли 20,4;
19,7; 14,6 и 4,3; 5,2 и 2,8 процента
307
. Комментарии, как говорится, излишни. Именно на
основе такой мобилизации страны Юго-Восточной Азии превратились в 80-е годы в один
из мощных центров мировой экономики.
Лидером стала Япония. В 50-е и 60-е годы, согласно общепризнанной статистике,
производительность в расчете на одного работника росла здесь не меньше, чем на 8
процентов в год, тогда как в Германии рост производительности не превосходил шести, а
в США и большинстве европейских государств - 4 процентов
308
. Отчасти эти успехи
можно объяснять относительно низкими стартовыми показателями: Япония в начале 60-х
находилась приблизительно на том же уровне развития, что и Индия в начале 90-х, а
среднедушевой ВНП не превышал здесь 3,5 тыс. долл. Однако ко времени первого
"нефтяного шока" валовый национальный продукт на душу населения вырос в четыре
раза, достигнув 13,5 тыс. долл. Если в 1955 году ВНП на душу населения в Японии
составлял 20 процентов соответствующего американского показателя, то к 1990 году он
достиг почти 80 процентов
309
. Последовавшие за Страной восходящего Солнца страны
Юго-Восточной Азии увеличили свою долю в мировом валовом продукте с 4 процентов в
начале 60-х годов до более чем 25 процентов в середине 90-х
310
. С начала 80-х годов
валовый национальный продукт Южной Кореи вырос на 177, а Таиланда - на 235
процентов
311
. Статистике известно множество других примеров такого рода, и практика
второй половины XX века заставила исследователей считать, что в этот период "процесс
наверстывания стал всеобщим"
312
.
Между тем в конце 80-х годов сложились все условия для того, чтобы усомниться в
оптимальном характере подобного типа развития. Во-первых, с замедлением в это время
темпов роста японской экономики появились веские основания предполагать, что
догоняющая модель действует достаточно эффективно только при наличии относительно
дешевой рабочей силы и что она изначально не способна обеспечить уровень
благосостояния, приближающийся к уровню "догоняемых" стран. Становилось ясно,
кроме того, что обеспечение высоких темпов роста в рамках этой модели требует такой
бюрократизации, которая становится на определенном рубеже серьезным препятствием
для самостоятельного и естественного развития. Во-вторых, возможность обеспечивать
гигантские инвестиции вызывает, с одной стороны, перенапряжение сил нации, а с другой
- оборачивается низкой эффективностью капиталовложений, поскольку она
компенсируется постоянным наращиванием инвестиций. Эти обстоятельства стали весьма
заметными в начале 90-х: по мере сближения темпов роста экономик США и Японии
оказалось, что на один процент прироста ВНП японцы инвестируют в пересчете на душу
населения в 2,5 раза больше средств, нежели американцы
313
. Все чаще стало
подчеркиваться сходство хозяйственных систем азиатских стран, где "экономический рост
достигался исключительно путем мобилизации ресурсов", со сталинской моделью
индустриализации
314
. В-третьих, именно в 80-е годы слабое развитие внутренних рынков
в развивающихся странах сделало их особенно зависимыми от Запада. До тех пор, пока
акцент в производстве не был перенесен на относительно высокотехнологичные, но в то
же время массовые продукты (от мотоциклов и автомобилей до телевизоров и
видеомагнитофонов), эта проблема не стояла столь остро; начиная же с середины 80-х,
зависимость развивающихся стран от американского и европейского рынков стала
огромной. С начала 70-х годов новые индустриальные страны пошли по пути
сосредоточения наиболее передовых и конкурентоспособных производств в так
называемых зонах обработки продукции на экспорт, число которых возросло с двух,
существовавших еще до начала кризиса 1973 года, до 116, функционировавших в конце
80-х годов. Наиболее серьезные из них расположены в Сингапуре, Гонконге, Южной
Корее, Малайзии и на Тайване
315
; китайская экономическая реформа также начиналась с
развития аналогичных зон. Вполне успешный в начале большого пути, этот метод был
возведен (и не мог не быть возведен) в абсолют, в результате чего между 1981 и 1986
годами экономический рост Южной Кореи и Тайваня на 42 и 74 процента соответственно
был обусловлен закупками промышленной продукции этих стран со стороны одних
только США
316
. С 1983 года такие закупки обеспечивали до половины роста объемов всех
международных торговых трансакций; для Бразилии американский импорт составлял
более половины, а для Мексики почти 85 процентов всего положительного сальдо
торгового баланса
317
. В-четвертых, экономический рост новых индустриальных стран,
как в Юго-Восточной Азии, так и в Латинской Америке, обусловливался иностранными
инвестициями, масштаб которых не только не снижался, но, напротив, устойчиво
возрастал. Если в 80-е годы основной поток инвестиций направлялся в Латинскую
Америку, то с конца 80-х он был переориентирован на страны ЮВА. Китай, Малайзия,
Индонезия и Таиланд заняли первую, третью, пятую и шестую строки в списке основных
получателей прямых иностранных инвестиций среди развивающихся стран; Мексика и
Бразилия сохранили вторую и четвертую. В 1993 году иностранные инвестиции достигли
половины всех финансовых потоков в ЮВА
318
и имели тенденцию к увеличению
примерно на 10 процентов в год, что превышало темп роста ВНП этих стран
319
. Масштабы
зависимости экономик развивающихся стран от подобных инвестиций огромны; так, в 80-
е годы только 10 процентов всех инвестиций в Южной Корее обеспечивалось посредством
капитализации самих промышленных компаний, а от 85 до 90 процентов компонентов
производившейся там сложной электронной техники ввозилось из Японии
непосредственно для последующей сборки
320
. Таким образом, несамодостаточный и в
значительной мере искусственный характер индустриального прогресса становился
очевидным.
Адекватному осмыслению этого препятствовал характер осмысления западными авторами
кризиса коммунизма и распада Советского Союза. Крах СССР и полное банкротство
коммунистической модели хозяйственного развития, последовавшие в начале 90-х годов,
были восприняты на Западе как историческая победа в политическом противостоянии,
хотя, на наш взгляд, было бы более целесообразно акцентровать внимание не столько на
идеологических, сколько на сугубо экономических аспектах этого события.
В контексте анализируемых нами проблем действительно важной представляется
констатация того факта, что хозяйственная система СССР очевидным образом воплотила
в себе все отрицательные стороны модели догоняющего развития, направленного по пути
индустриализации. В 30-е и 50-е годы, не говоря уже о военном периоде, эта модель
"работала" в Советском Союзе в своем наиболее "чистом" виде. Она основывалась на
принудительном (или фактически принудительном) труде миллионов людей,
искусственном сдерживании потребления ради накопления (в том числе воплотившемся в
катастрофическом голоде, сопровождавшем первую фазу индустриализации), активном
заимствовании технологий (от покупки целых производственных предприятий до
активного промышленного и технологического шпионажа) и крайне слабом
использовании собственных технических нововведений. Принципиальным отличием от
иных типов индустриализации выступала в данном случае закрытость экономики, однако
она была в то же время весьма условной, так как фактически в 70-е и 80-е годы ни одна
страна в мире не зависела в такой степени, как СССР, от экспорта сырьевых ресурсов и
импорта товаров народного потребления, технологий и даже продовольствия. Таким
образом, можно уверенно утверждать, что крах Советского Союза стал первым, но при
этом весьма очевидным предупреждением о невозможности эффективного
функционирования в конце XX века индустриальной экономики, основанной на
безудержном заимствовании зарубежных технологий и ограничении внутреннего
потребления ради роста накопления. По сути дела, если подходить с чисто хозяйственной
точки зрения, азиатский кризис конца 90-х годов в главных своих чертах очень похож на
советский кризис 80-х.
Однако подобные сопоставления оказались за пределами внимания экономистов. Под
влиянием чисто политических и идеологических факторов подавляющее большинство
западных исследователей интерпретировало распад советского блока и крах СССР прежде
всего как поражение антирыночной экономики. "Иронией судьбы" стало то, что
фактический крах индустриальной модели не только не остановил поток инвестиций в
кризисные государства, но и резко активизировал его. Между 1990 и 1996 годами объем
прямых частных капиталовложений в развивающиеся страны вырос более чем в четыре
раза, с 61 до более чем 240 млрд. долл.; две европейских страны - Российская Федерация и
Венгрия - впервые вошли в список 12 государств, куда направляются наиболее
значительные иностранные инвестиции
321
.
Между тем хозяйственные успехи как латиноамериканских и южноазиатских, так и
восточноевропейских стран были в значительной мере искусственными. Основанные на
значительном государственном вмешательстве в экономическую жизнь, они
поддерживались посредством осуществления целого комплекса мероприятий,
направленных на сохранение прежнего хозяйственного курса, уязвимого, как мы показали
выше, почти со всех сторон. Ощущение "смычки" государства с деятельностью частных
компаний создавало, однако, не столько ощущение нестабильности первого, сколько
устойчивости последних, что сыграло с инвесторами злую шутку в последние годы. Из
поля их зрения фактически выпало как то, что в Юго- Восточной Азии положительное
сальдо торговых балансов большинства "тигров" сменилось в начале 90-х годов на
отрицательное, так и то, что в России складывалась крайне неблагополучная бюджетная
ситуация, сопряженная с формированием полукриминального олигархического
капитализма. В 1995 году все активно развивавшиеся страны ЮВА демонстрировали
явное неблагополучие в экспортно-импортной сфере; в Сингапуре, Гонконге, Малайзии,
Таиланде, Вьетнаме и на Филиппинах разрыв между импортом и экспортом составлял от 5
до 15 процентов ВНП
322
. В 1996 году дефицит платежного баланса Малайзии превысил 10
процентов ВНП
323
; в 1997 году текущий торговый дефицит Южной Кореи составил около
20, а Таиланда - более 10 млрд. долл.
324
В Латинской Америке продолжительная борьба с
инфляцией привела к временным успехам, однако на протяжении первой половины 90-х
годов здесь постоянно существовала опасность финансового кризиса, основанного на
трудностях расчета по внешним обязательствам. Восточная Европа, и в первую очередь
Россия, привлекла в 90-е годы значительные инвестиции, однако большинство стран этого
региона, за исключением Чехии, Венгрии и Польши, не сумели обеспечить внутренней
политической стабильности, установить должный контроль за движением капитала и
налоговыми поступлениями, результатом чего стал постоянный дефицит бюджета,
финансируемый внутренними и внешними заимствованиями. Между тем большинство
инвесторов, окрыленных высокой доходностью вложения средств в кредитный и
фондовый рынок развивающихся стран, продолжали наращивать поток
капиталовложений, до поры до времени поддерживавший эти рынки. Как отмечает Дж.
Сорос, в отдельные периоды середины 90-х годов более половины всех средств,
инвестируемых в американские взаимные фонды, направялись в организации,
ориентированные на работу на развивающихся рынках
325
.
1997 и 1998 годы стали временем отрезвления. Азиатский финансовый кризис показал
всю иллюзорность успехов, достигнутых на пути догоняющего развития.
Дестабилизирующий удар был настолько сильным, что все меры Международного
валютного фонда, сумевшего направить в этот регион на протяжении последних двух лет
более 120 млрд. долл., не смогли скомпенсировать суммарное сокращение притока
инвестиций, составившее только в 1997 году 105 млрд. долл.
326
, и прямые потери
инвесторов, оцениваемые в регионе почти в 700 млрд. долл. Сегодня, как и в конце 1997
года, большинство азиатских стран, не считая Китая, находятся на грани дефолта по
своим внешним обязательствам, а рост экспорта в условиях падающего курса
национальных валют по-прежнему не может обеспечить им положительного
внешнеторгового сальдо. Крах азиатских экономик поставил в крайне сложное положение
финансовую систему Японии, страны, долгие годы служившей наиболее впечатляющим
примером догоняющего развития; сегодня она также находится на грани технического
банкротства, а ее валовый национальный продукт снижается в абсолютном выражении
два года подряд. Весной и летом 1998 года финансовый кризис распространился и на
Восточную Европу, кульминацией чего стал российский дефолт 17 августа, доведший
потери инвесторов на восточноевропейских рынках до более чем 200 млрд. долл. Падение
российского фондового индекса с его максимального значения в 571 пункт в октябре 1997
года до менее чем 40 пунктов в сентябре 1998, а также обесценение рубля более чем в
четыре раза за полгода сделали призрачными перспективы новых инвестиций в Россию. В
январе 1999 года настала очередь потрясений в Латинской Америке, в результате
бразильский реал обесценился в течение месяца более чем вдвое, а руководители
финансовых ведомств стран континента солидаризировались во мнении, что наиболее
последовательной мерой выхода из кризиса было бы замещение американским долларом
национальных валют во внутреннем обращении.
Таким образом, накануне XXI века мы наблюдаем крах той модели догоняющего
развития, которая на протяжении многих десятилетий была воплощением надежд целых
наций. Можно ли ожидать быстрого преодоления кризиса на развивающихся рынках? Мы
считаем, что отрицательный ответ на этот вопрос очевиден, так как причины кризиса
отнюдь не имеют того финансового характера, которым наделяют их многие современные
политики и экономисты, а скрыты гораздо глубже. Какие же уроки следует извлечь из
истории догоняющего развития? Во-первых, никогда и нигде апологетам этой модели не
удалось сделать ее самовоспроизводящейся. Фактически порожденная переходом
развитых стран к постиндустриальному обществу и их первоначальным
стремлением экспортировать производства, относящиеся к первичному и вторичному
секторам экономики, в другие регионы планеты, она изначально была ориентирована на
использование единственного конкурентоспособного ресурса - дешевой рабочей силы -
как важнейшего фактора индустриального производства. Тем самым модель заведомо
содержала в себе два ограничивающих условия: с одной стороны, она не могла оставатья
адекватной в условиях, когда развитый мир осуществлял переход от труда к знаниям как
основному ресурсу производства; с другой стороны, она не могла ориентироваться на
внутренний рынок, поскольку в таком случае повышался бы уровень потребления,
автоматически дорожала бы рабочая сила и снижалась внешняя конкурентоспособность
страны. Таким образом, модель современной индустриализации имела четко заданный
предел своего развития.
Во-вторых, развивающиеся по пути индустриализации страны вступали в активную
конкуренцию друг с другом, также оказывавшуюся в определенном аспекте тупиковой. В
самом деле, они были ограничены в наращивании внутреннего потребления и тем самым
заинтересованы в экспорте капитала. Это прекрасно видно на примере Японии, а позже -
Гонконга, Сингапура, Тайваня и отчасти Южной Кореи. В то же время, основными
реципиентами капитала могли становиться менее развитые страны, исповедующие ту же
индустриальную парадигму. Отсюда - инвестиции более развитых азиатских стран в
менее развитые, но также идущие по пути индустриализации. Однако, предлагая более
дешевую продукцию, они становятся конкурентами. Результатом становится то, что мы
называем "принципом бикфордова шнура": значительные преимущества получают
страны, лишь начинающие индустриализацию, при этом расширяется пространство
неуверенности и нестабильности, в которое попадают более развитые страны, достаточно
укрепившие свою промышленную базу, но не ставшие постиндустриальными.
В-третьих, активное вмешательство государства в хозяйственную жизнь и то внимание,
которое уделяется инвестициям, создает в обществе мобилизационную модель поведения,
когда, с одной стороны, объективно ограничивается развитие научного потенциала (как по
чисто экономическим, так и по социокультурным причинам), с другой же - не
формируется новый тип сознания, основанный на постэкономической системе мотивации.
Эти обстоятельства могли бы оставаться относительно второстепенными несколько
десятилетий назад, однако сегодня, когда высокотехнологичные производства
распространены во всех регионах мира, постиндустриальные страны сохраняют
монополию на технологические нововведения и фактически имеют возможность дик-
товать, какие из них, где и когда должны быть использованы. Таким образом, все
потенциальные конкурентные преимущества индустриальных экономик перед
постиндустриальными остались в прошлом, и сегодня торговый баланс в мировом
масштабе может изменяться только в пользу США и Западной Европы. Таким образом,
потенциал догоняющего развития, всегда основывавшегося на заимствовании и
копировании, а не на инновациях и научнотехническом прогрессе, является сегодня
исчерпанным.
Глубинная причина этого исчерпания заключается в том, что механизм становления
постиндустриального общества радикально отличается от формирования индустриального
строя. В начале 90-х годов, рассуждая о закономерности краха коммунистических
режимов, Ф.Фукуяма писал: "Опыт Советского Союза, Китая и других социалистических
стран свидетельствует о том, что централизованные хозяйственные системы, достаточно
эффективные для достижения уровня индустриализации, соответствовавшего
европейскому образцу 50-х годов, проявили свою полную несостоятельность при
создании такого сложного организма, как 'постиндустриальная' экономика, в которой
информация и техническое новаторство играют гораздо более значительную роль"
327
.
Такая точка зрения представляется правильной, но ограниченной. Мы полагаем, что
мысль Ф. Фукуямы следует развить по двум направлениям. Во-первых, следует отказаться
от рассмотрения лишь социалистических экономик в качестве основанных на
мобилизационных методах; совершенно очевидно, что социально-экономические системы
Японии, Южной Кореи или Сингапура, прогресс которых также базировался на
гигантской норме накопления и активном недопотреблении граждан, вовсе не были
социалистическими. При этом нельзя ограничиваться указанием на "уровень
индустриализации, соответствовавший европейскому образцу 50-х годов", так как вполне
очевидно, что хозяйственные системы тех же восточноазиатских стран, не говоря уже о
Японии, достигли значительно больших успехов. Во-вторых, вряд ли правильно
акцентировать внимание исключительно на производстве знаний как основном отличии
постиндустриальных и индустриальных экономик. Одним словом, мы бы хотели
отметить, что принципиальным моментом, не позволяющим индустриальным странам
достичь уровня постиндустриальных, является качественное отличие природы источника
прогресса тех и других: в первом случае это экономическое давление на человека как
экономический субъект, выражающееся в максимизации производимых им
инвестиционных благ; во втором - это свободное развитие неэкономически
мотивированных личностей, выражающееся в создании новых информационных благ и
новых стандартов производства и потребления, нового типа социальных связей и нового
качества жизни.
Принципиальное отличие экономического и постэкономического общества заключается в
том, что первое может быть построено посредством ряда организованных усилий, что
подтверждается успехами СССР, Японии и азиатских стран, в то время как второе может
сформироваться лишь естественным образом по мере развития составляющих его
личностей; ускоренными темпами постэкономическое общество создано быть не может.
Совершенно очевидно в этой связи, что, постэкономическое общество может
сформироваться только в условиях немобилизационной хозяйственной системы,
обладающей определенной внутренней самодостаточностью. В самом деле, становление
новой личностной мотивации, в структуре которой доминируют постэкономические
ценности, трудно представить себе иначе, чем на фундаменте удовлетворенности
большинства материальных потребностей людей на протяжении нескольких поколений.
Если при этом учесть, что в современных условиях ни одна хозяйственная система не
способна к быстрому развитию без широкомасштабного заимствования технологий и
знаний у развитых наций и активного экспорта собственных продуктов, оказывается, что
вхождение каких-либо стран в круг постэкономически организованных держав в
современных условиях невозможно по какому-либо заявлению или даже взаимному
согласию.
296 - См.: Sassen S. Losing Control? P. 81.
297 - Подробнее см.: Galbraith J.K. The Culture of Contentment. L. - N.Y., 1992. P. 34-37.
298 - См.: Pierson Ch. Beyond the Welfare State? P. 87-88.
299 - См.: The Economist. 1997. April 5. P. 30.
300 - См.: Newsweek. Special Issue. November 1998 - February 1999. P. 76.
301 - Koch R. The Third Revolution. P. XX.
302 - Aron R. 28 Lectures on Industrial Society. L, 1968. P. 42.
303 - См.: Leibenstein H. Economic Backwardness and Economic Growth. N.Y., 1957. P. 132.
304 - См.: Hirshman A.O. The Strategy of Economic Development. New Haven
305 - См.: Rostow W.W. The Stages of Economic Growth. A Non-Communist Manifesto.
Cambridge, 1960. P. 318-320.
306 - Krugman Р. Pop Internationalism. P. 42.
307 - См.: Mobius М. Mobius on Emerging Markets. L., 1996. P. 69.
308 - См.: Madrick J. The End of Affluence. P. 69.
309 - См.: Katz R. Japan: The System That Soured. The Rise and Fall of Japanese Economic
Miracle. Armonk (N.Y.) - L, 1998. P. 55, 127.
310 - См.: Schwab К., Smadja С. Power and Policy. The New Economic World Order // Ohmae
K. (Ed.) The Evolving Global Economy. Making Sense of the New World Order. Boston, 1995.
P. 100.
311 - См.: Neef D. Rethinking Economics in the Knowledge-Based Economy // Neef D., Siesfeld
G.A., Cefola J. (Eds.) The Economic Impact of Knowledge. Boston (Ma.) -Oxford, 1998. P. 9.
312 - Katz R. Japan: The System That Soured. P. 127.
313 - См.: Heilbroner R.L, Thurow L.C. Falling Behind: The Productivity Problem. // Neef D.,
Siesfeld G.A., Cefola J. (Eds.) The Economic Impact of Knowledge. P. 39.
314 - См.: Krugman P. Pop Internationalism. P. 175-176.
315 - См.: Dicken P. Global Shift. P. 181, 183.
316 - См.: Thurow L. Head to Head. P. 62.
317 - См.: Reich R.B. Tales of a New America. P. 56.
318 - CМ.: Henderson С. Asia Falling. P. 17-18.
319 - CМ.: Rohwer J. Asia Rising. P. 211.
320 - См.: Bella W., Rosenfeld S. Dragons in Distress. P. 51-52, 114.
321 - См.: The Economist. 1997. March 29. Р. 128.
322 - Pассчитано по: Yip G.S. Asian Advantage. Key Strategies for Winning in the Asia-Pacific
Re-gion. Reading (Ma.), 1998. P. 21
323 - См.: McLeod R.H., Garnaud R. (Eds.) East Asia in Crisis. From Being a Miracle to
Needing One? L. - N.Y., 1998. P. 10.
324 - См.: Strange S. Mad Money. Manchester, 1998. P. 122, note 8.
325 - См.: Soros G. The Crisis of Global Capitalism [Open Society Endangered]. L, 1998. P.
XII.
326 - См.: Lee E. The Asian Financial Crisis. The Challenge for Social Policy. Geneva, 1998. P.
9.
327 - Fukuyama F. The End of History and the Last Man. L. - N.Y., 1992. P. XV.
Заключение
Современная постиндустриальная трансформация, и это станет очевидным уже в
ближайшие годы, радикально изменяет как соотношение социальных групп и
общественных классов внутри развитых обществ, так и фундаментальные основы
мирового порядка. Постиндустриальное общество формируется всецело объективно, и это
порождает ранее неизвестные конфликты внутри самих постиндустриальных держав,
быстро низводя до минимально возможных значений роль работников массового
производства и усиливая как подвижность, так и, с другой стороны, нестабильность
экономик этих стран. Постиндустриальное общество базируется на самодостаточном
хозяйственном механизме, который, мобилизуя творческий потенциал его членов,
обеспечивет беспрецедентное развитие высокотехнологичных производств, делающее
развитые страны недосягаемыми для большинства других государств мира.
Исходя из этих обстоятельств сегодня необходимо отказаться от попыток самообмана и
реалистично оценить хозяйственный потенциал нашей страны и те возможности, которые
открываются перед ней в наступающем столетии.
Итоги предпринятых в 80-е и 90-е годы реформ сегодня выглядят далеко не блестящими.
Вклад России в мировой ВНП находится сегодня на уровне, не превышающем 2
процентов; по размерам ВНП на душу населения она находится в шестом десятке стран, а
по многим показателям гуманитарного развития - и того ниже. Однако наибольшую
тревогу вызывают не сами эти факты, а два других обстоятельства. Во-первых, в эпоху
развития и нарастания постиндустриальных тенденций Россия не обладает развитым
производством большинства товаров, способных удовлетворить потребности населения в
высококачественных потребительских благах. Во-вторых, основными продуктами,
производство которых (с учетом мировых цен) остается рентабельным, являются
сырьевые товары и энергоносители; складывается парадоксальная ситуация, когда многие
виды продукции тяжелой промышленности при оценке их на мировом рынке не только
оказываются неконкурентоспособными, но и стоят меньше, чем использованные для их
изготовления сырье и энергия. В этих условиях самостоятельный прорыв в какой бы то ни
было отрасли промышленности или сферы услуг не представляется возможным или же
может носить лишь эпизодический характер, не меняющий общей картины.
Основные тенденции мировой экономики определяются сегодня крупнейшими
субъектами, в первой сотне которых лишь 49 составляют
национальные государства, а 51 - ведущие транснациональные компании. Роль последних
гораздо более существенна, чем это обычно предполагается. Правильнее было бы
говорить не о том, что страны Юго-Восточной Азии добились радикального повышения
доли продукции машиностроения в своем экспорте (а подобная задача нередко ставилась
и перед российскими производителями), а о том, что западные компании, основавшие там
свои заводы и поставившие высокие технологии, несколько изменили региональную
структуру собственного производства. Ни для кого не секрет, что третья по объему
продаж японская автомобильная компания "Мазда" принадлежит корпорации "Форд", а
второй по объему экспорта компьютеров из Японии на протяжении последнего
десятилетия остается американская IBM. В Юго-Восточной Азии эти тенденции
прослеживаются еще более зримо.
Современный индустриальный мир (а Россию в среднесрочной перспективе можно видеть
не более чем индустриальной страной) развивается на основе импорта западных
инвестиций и технологий и экспорта продукции в постиндустриальные страны. Подобный
путь позволяет добиться высоких результатов как в обеспечении благосостояния
населения, так и в росте производственного и технологического потенциала страны, в
первую очередь проявляющемся в расширении класса квалифицированных специалистов,
деятельность которых на рабочем месте доставляет им внутреннее удовлетворение и
обеспечивает стремление к совершенствованию. Поэтому в экономической области
Россия должна пойти по пути максимально активного привлечения в страну внешних
инвестиций, направляемых в сферу непосредственного производства. К тому существуют
зримые предпосылки: в условиях нарастающей неопределенности на финансовых и
фондовых рынках развивающихся стран вполне реальной может оказаться ситуация, когда
местом основных финансовых спекуляций станут именно постиндустриальные державы,
тогда как в остальной части мира наиболее прибыльными будут инвестиции в
материальное производство и сферу услуг. Мы убеждены, что в следующем столетии
Россия не выйдет на мировые рынки как поставищик новых интеллектуальных
технологий. С гораздо большей вероятностью в ближайшие десятилетия она станет
поставщиком самых обычных потребительских товаров, производимых на дочерних
предприятиях западных корпораций. И в этом не следует видеть ничего плохого: рост
капиталовложений отразится в повышении благосостояния населения, которое, в свою
очередь, будет стимулировать новые инвестиции, так как единственным ресурсом,
который никогда не остается в рыночной экономике в избытке, являются деньги, а
российский рынок несомненно станет одним из наиболее емких в Европе.
Важным вопросом, который нельзя обойти вниманием при оценке перспектив развития
России, является проблема ее отношения к основным экономическим центрам
современного мира. Сегодня доминирует точка зрения, согласно которой наша страна
должна выполнить роль некоего "связующего звена" между Западом и Востоком.
Высказываются и стремления к стратегическому партнерству с Китаем и другими
развивающимися странами. На наш взгляд, необходимо однозначно избрать ориентацию
на сотрудничество с западным блоком; определяющим при таком выборе должно стать то
обстоятельство, что наши восточные соседи представляют собой не более чем результат
копирования (и далеко не всегда и не вполне успешного) западной модели, а их
инвестиционные возможности кажутся сильно переоцененными. Нельзя также забывать и
того, что при всех своих культурных, социальных и даже религиозных особенностях
Россия была и остается европейской страной. Поэтому приоритетом в экономической
сфере должны стать хозяйственные контакты с Европейским Союзом, уверенно
включающим в орбиту своего влияния все новые и новые страны Восточной Европы.
Подобные вопросы тесно связаны и с политическими аспектами самоопределения России
в современном мире. В данном случае важнейшей проблемой является несоответствие той
реальной роли, которую наша страна способна сегодня играть в мировой политике, нашим
представлениям о ее значимости и влиянии. Российская империя, а позднее Советский
Союз на протяжении нескольких сот лет формировались как носители идеологии великой
державы, обладающей геополитическими интересами в различных регионах мира. Нельзя
отрицать, что эта политика имела (особенно в середине и второй половине XX века)
безусловно позитивное влияние на судьбы всего человечества; остановив фашистскую
агрессию и на долгие десятилетия став политическим противовесом НАТО, Советский
Союз в значительной мере создал основы современного мирового порядка. Однако в
условиях новой реальности ситуация выглядит значительно изменившейся.
Вряд ли можно отрицать несколько очевидных позиций. С одной стороны,
взаимозависимая международная экономика, и об этом не говорит сегодня только
ленивый, если уже сейчас не требует, то потребует в ближайшем будущем некоего
аналога мирового правительства. Совершенно ясно, что роль отдельных государств в его
создании и степень их влияния на принимаемые им решения будет определяться
исключительно экономическими соображениями и факторами. С другой стороны, каждый
из центров экономической мощи современного мира может и должен контролировать
социальное спокойствие в рамках своей зоны ответственности. И, в-третьих, современные
технологии делают совершенно устаревшими некоторые фундаментальные принципы
принятой в Российской Федерации военной стратегии и наши представления о
геополитической реальности. Возвращаясь к первому из названных пунктов, нельзя не
признать, что наиболее серьезные жизненные интересы той или иной страны за ее
пределами связаны с защитой своих граждан и их собственности, и с этой точки зрения
США и Западная Европа обладают безусловным приоритетом в принятии политических
решений как основные центры мировой хозяйственной мощи.
Место России в XXI веке будет определяться, на наш взгляд, тем, в какой мере ее
руководители и ее народ сумеют отказаться от воспитанного на протяжении столетий
великодержавного синдрома. Только в случае его преодоления наша страна получит
возможность развиваться как современная индустриальная держава: ориентироваться в
первую очередь на нужды и потребности собственного населения, исповедовать
максимальную экономическую и политическую открытость, налаживать равноправное
сотрудничество с большинством государств, став для них незаменимым партнером вместо
того, чтобы быть потенциальным источником непредсказуемых экономических и
политических решений.
Список использованных источников
Бузгалин А., Колганов А. Социалистические революции XXI века // Свободная мысль.
1997. No 10
Иноземцев ВЛ. За десять лет. К концепции постэкономического общества. М.,1998
Иноземцев В.Л. Марксистская теория исторического прогресса: истоки и преемники //
Иноземцев В.Л. За десять лет. К концепции постэкономического общества. М., 1998
Кочетов Э. Неоэкономика - новая цивилизационная модель экономического развития - и
Россия// Мировая экономика и международные отношения. 1997. No 3
Мирошник И., Гаврилин Е. Индивид, личность, постиндустриальное общество //
Свободная мысль. 1996. No 7
На пути к постиндустриальной цивилизации / Под ред. Ю.В.Яковца. М., 1996
Яковец Ю.В. Формирование постиндустриальной парадигмы: истоки и перспективы //
Вопросы философии. 1997. No I
Abramowitz M., David P.A. Convergence and Deferred Catch-up: Productivity Leadership and
the Waning of American Exceptionalism // Landau R., Taylor Т., Wright G. (Eds.) The Mosaic
of Economic Growth. Stanford (Ca.), 1996
Adams Ch. Caution Tempers Exporter's Enthusiasm for Cut // Financial Times. 1998. October
10-11
Aron R. 28 Lectures on Industrial Society. L., 1968
Ashkenas R., Ulrich D., Jick Т., Kerr St. The Boundaryless Organization. Breaking the Chains of
Organizational Structure. San Francisco, 1995
Ashworth W. The Economy of Nature. Rethinking the Connections Between Ecology and
Economics. Boston - N.Y., 1995
Ayres R.U. Turning Point. An End to the Growth Paradigm. L., 1998
Bailin Sh. Achieving Extraordinary Ends. An Essay on Creativity. Dordrecht, 1988
Barksdale J. Washington May Crash the Internet Economy. // Wall Street Journal Europe. 1997.