Хобсбаум Эрик. Эпоха крайностей: Короткий двадцатый век (1914-1991)

Подождите немного. Документ загружается.

Конец империй

Ill

Практически все страны Азии, Африки и Латинской Америки, включая Карибский бассейн,

чувствовали свою зависимость от событий, происходивших в нескольких государствах Северного

полушария. Кроме того, большинство из этих стран находилось в той или иной форме

зависимости от колониальных держав за пределами Американского континента. Это относилось

даже к тем странам, где у власти оставались местные правительства (как, например, в

протекторатах), поскольку было совершенно ясно, что мнение британского или французского

представителя при дворе местного эмира, бея, раджи, короля или султана имело решающее

значение. Подобное положение вещей наблюдалось даже в таких формально независимых

государствах, как Китай, где иностранцы обладали правами экстерриториальности и контролем за

некоторыми главными функциями суверенных государств, например сбором налогов. В этих

районах земного шара проблема избавления от иностранного правления должна была обязательно

возникнуть. Иначе обстояли дела в Центральной и Южной Америке, почти полностью состоявших

из независимых государств, хотя СШАДно никто более) имели тенденцию обращаться с более

мелкими центральноамериканскими государствами фактически как со своими протекторатами,

особенно в первой и последней третях двадцатого века.

С1945 года колониальный мир в столь значительной степени превратился в совокупность

номинально суверенных государств, что при взгляде назад может показаться, что это положение

вещей было не только неизбежно, но и являлось предметом желаний колониальных народов. Так

почти наверняка происходило в странах, имевших долгую историю государственности, как,

например, в великих азиатских империях—Китае, Персии, Османской империи и, возможно, еще в

одной-двух странах, в частности в Египте, особенно когда там имелись государствообразующие

народы («staatvoZfc»), такие как китайские хань или иранские мусульмане-шииты. В таких

странах враждебное отношение народа к иностранцам можно было легко перевести в поли-

тическую плоскость. Не случайно все три государства — Китай, Турция и Иран—стали сценой

важных революций, совершенных коренным населением этих стран. Однако подобные случаи

были исключением. Чаще сама концепция постоянного территориально-политического

образования с четко определенными границами, отделяющими его от других таких же

образований, и подчиненного только одному постоянному правительству, т. е. идея независимого

суверенного государства, которую мы считаем само собой разумеющейся, являлась

бессмысленной для местных жителей (даже проживающих в районах постоянного земледелия),

по крайней мере для той их части, которая получила хоть какое-то образование. Конечно, даже

там, где существова-

226

«Эпоха катастроф»

ли людские сообщества с четко определенными признаками, которые европейцы назвали

«племенами», идею о том, что они могут быть территориаль но обособлены от других людей, с

которыми они сосуществуют, перемешиваются и делят круг обязанностей, было трудно понять,

поскольку она имела мало смысла. В таких регионах единственной основой для подобных незави-

симых государств в двадцатом веке являлись территории, на которые их разделили имперские

завоевания и конкуренция, зачастую без всякого учета местных факторов. Таким образом,

постколониальный мир оказался почти полностью разделен по границам, проложенным

империализмом.

Кроме того, те обитатели стран третьего мира, которые больше всего ненавидели жителей Запада

(как носителей всяческих безбожных и подрывных новшеств или просто потому, что

сопротивлялись любым переменам в своем образе жизни, от которых, как они предполагали,

возможно не без оснований, им станет только хуже), в равной мере являлись и противниками

модернизации, в отличие от элиты, убежденной в ее необходимости. Это затрудняло создание

общего фронта против империалистов даже в колониальных странах, где все порабощенное

население в равной мере испытывало унижение от презрения колонизаторов к низшей расе.

—-- -

Главный вопрос, стоявший перед национально-освободительными движениями среднего класса в

таких странах, заключался в том, каким образом завоевать поддержку приверженных старым

традициям и не одобряющих нововведений масс, не отказываясь при этом от своей программы

модернизации общества. Активист Балгангадхар Тилак (1856—1920) на заре индийского

национализма справедливо полагал, что лучшим способом завоевания поддержки масс, даже

мелких собственников (и не только в его родной Западной Индии), являлась защита священных

коров, поощрение браков десятилетних девочек и отстаивание духовного превосходства

древнеиндийской («арийской») цивилизации и ее религии над современной западной

цивилизацией и ее местными приверженцами. Первая важная фаза национально-освободительного

подъема в Индии (с 1905 по грю годы) в основном проходила именно под такими

«местническими» лозунгами. В конце концов Мохандас Карам-чанд Ганди (1869—1948) смог

поднять многомиллионное деревенское население Индии с помощью тех же призывов к

национальной индуистской духовности, однако стараясь не рвать связей с модернизаторами,

одним из которых по сути являлся он сам (см. Эпоху империи, главу 13), и избегать антагонизма с

индийскими мусульманами, всегда присутствовавшего в воинственном индуистском

национализме. Он создал образ политика-святого и образ революции как коллективного акта

пассивного неповиновения и даже социальной модернизации (например, упразднения разделения

на касты), используя реформистский потенциал, содержащийся в бесконечной изменчивости и

всеобъемлющей многозначности индуизма. Его успех превзошел

Конец империй 2.2.J

самые безудержные надежды (или опасения). Тем не менее он сам признавал в конце жизни, перед

тем как был убит фанатичным последователем Тилака, что потерпел поражение в своем главном

начинании. Оказалось невозможным согласовать побудительные мотивы, двигавшие массами, с

поставленной задачей. В конечном итоге к власти в освобожденной Индией пришли те, кто «не

пытался возродить старую Индию», кто «не одобрял и не понимал ее <...) кто смотрел на Запад и

был увлечен западным прогрессом» (Nehru, 1936, р. 23—24). В период написания этой книги

традиции тилакского антимодернизма, которые теперь представляет воинственная партия

«Бхаратия Джана-та», все еще остаются главным центром народной оппозиционности и, как

прежде, сеют рознь не только среди простого народа, но и в среде интеллектуалов.

Кратковременная попытка Махатмы Ганди сделать индуизм одновременно популистским и

обновленческим канула в историю.

Сходная модель возникла и в мусульманском мире, хотя здесь (по крайней мере до победы

революций) модернизаторы всегда должны были уважать всеобщую религиозность народа

независимо от собственных убеждений. Однако, в отличие от Индии, попытки вычитать в исламе

идеи реформирования или модернизации общества-не были направлены на мобилизацию масс.

Ученики Джемаля-ад-Дина аль-Афгани (1839—1897) в Иране, Египте и Турции, его последователя

Мухаммеда Абдуха (1849—19°5) в Египте, Абд аль-Хамида Бен Бадиса (1889—194°) в Алжире

распространяли свои идеи не в деревне, а в школах и колледжах, где призыв к сопротивлению

европейскому влиянию находил благодарную аудиторию *. Тем не менее подлинные

революционеры исламского мира, как мы уже видели (см. главу s), являлись не строгими при-

верженцами ислама, а светскими передовыми деятелями. Такие люди, как Кемаль Ататюрк,

сменивший турецкую феску (которая сама являлась нововведением семнадцатого века) на котелок,

а арабский алфавит на латиницу, фактически прервали связи между исламом, государством и

правом. И все же, как снова подтверждает недавняя история, мобилизация народа проще всего

достигается нг» основе антимодернистской массовой религиозности (например, исламского

фундаментализма). Одним словом, глубокий конфликт разделил модернистов, также являвшихся и

националистами (совершенно нетрадиционная установка для ислама), и остальной простой народ

третьего мира.

Таким образом, антиимпериалистические и антиколониальные движения до 1914 года имели

меньшее значение, чем можно было предполагать, исходя из того факта, что за полвека,

прошедшие с начала Первой мировой войны,

* Во французской Северной Африке на верования сельского населения огромное влияние оказывали суфитские

отшельники (марабуты), являвшиеся особыми объектами обличений реформаторов.

22 О «Эпоха катастроф»

произошла почти полная ликвидация западных и японской колониальных империй. Даже в

Латинской Америке в тот период негативное отношение к экономической зависимости в целом и к

зависимости от США в частности (США были единственным империалистическим государством,

настаивавшим на своем военном присутствии в этом регионе) не являлось важной составляющей

местной политики. Единственной империей, в некоторых регионах столкнувшейся с серьезными

проблемами, т. е. с теми, которые нельзя было разрешить с помощью полиции, являлась

Великобритания. К1914 году она вынуждена была признать автономию колоний, в которых белое

население составляло большинство, с 1907 года известных как «доминионы» (Канада, Австралия,

Новая Зеландия, Южная Африка), и, кроме того, вынуждена была предоставить автономию

(гомруль) всегда причинявшей беспокойство Ирландии. Что до Индии и Египта, то там уже было

ясно, что конфликт имперских интересов и местных требований автономии или даже независимо-

сти нуждается в политическом разрешении. После 1905 года можно было говорить даже об

определенной поддержке массами национально-освободительного движения в этих странах.

Первая мировая война породила череду событий, серьезно поколебавших структуру мирового

колониализма, разрушивших две империи (Австро-Венгерскую и Османскую, владения которых

поделили главным образом Великобритания и Франция) и на некоторое время выбивших почву

из-под ног третьей империи, России (которая, правда, через несколько лет вернула себе свои

азиатские владения). Перегрузки, испытанные во время войны зависимыми странами, ресурсы

которых требовались Великобритании, инициировали волнения в этих странах. Влияние

Октябрьской революции и всеобщего крушения старых режимов, сопровождавшегося обретением

фактической независимости двадцатью шестью южными графствами Ирландии (1921), впервые

заставили империи почувствовать свою уязвимость. В конце войны египетская партия «Вафд» под

руководством Саада Заглула, вдохновленная идеями президента Вильсона, впервые потребовала

полной независимости для Египта. Три года борьбы (1919—1922) вынудили Великобританию

превратить этот протекторат в полунезависимое государство под британским контролем—модель,

которую Великобритания также использовала для управления всеми, кроме одной, азиатскими

территориями, перешедшими к ней от Османской империи, а именно Ираком и Трансиорданией

(исключением стала Палестина, где англичане осуществляли прямое правление, тщетно пытаясь

согласовать обязательства, выданные ими во время войны евреям-сионистам за их

антигерманскую позицию, с обещаниями, данными арабам за их поддержку в войне с турками).

Более трудной задачей для Великобритании оказалось найти простую схему сохранения контроля

над своей самой большой колонией, где лозунг само-

Конец империй 22 9

управления (сварадж), впервые выдвинутый Индийским национальным конгрессом в 1906 году,

теперь перешел в требование полной независимости. Годы революций (1918—1922) изменили

политику национально-освободительного движения на этом субконтиненте, отчасти из-за того,

что против британцев поднялось мусульманское население Индии, отчасти вследствие кровавой

истерии, в которую впал один британский генерал в бурном 1919 году, приказав расстрелять

безоружную толпу, когда было убито несколько сотен людей («армитсарская резня»), но главным

образом благодаря волне рабочих забастовок в сочетании с кампанией гражданского

неповиновения, начатой Ганди и все более радикальным Индийским национальным конгрессом.

На какое-то время освободительное движение охватили почти мессианские настроения: Ганди

провозгласил, что сварадж будет обеспечен к концу 1921 года. Правительство не пыталось

умалить тот факт, что «сложившаяся ситуация вызывает большое беспокойство», поскольку

города были парализованы из-за гражданского неповиновения, в сельской местности на обширных

пространствах Северной Индии, Бенгалии, Ориссы и Ассама происходили волнения, а «большое

количество мусульманского населения по всей стране было озлоблено и ожесточено»

(СтсЬг5&5,1922, р. 13). С этого времени по наши дни Индия периодически бывает неуправляема.

Возможно, именно нежелание многих лидеров Конгресса, включая Ганди, ввергнуть свою страну

в пучину жестоких стихийных восстаний и убежденность большинства лидеров национально-

освободительного движения в том, что Великобритания действительно выступает за проведение

реформ в Индии, спасли британского наместника раджу. После того как Ганди в начале 1922 года

прекратил кампанию гражданского неповиновения, мотивируя это тем, что она привела к массо-

вому убийству полицейских в одной из деревень, можно было с уверенностью утверждать, что

британское правление в Индии зависело только от его политики сдержанности—гораздо больше,

чем от полиции и армии.

Эта убежденность имела под собой почву. Хотя в Великобритании существовал мощный блок

консерваторов-империалистов (несгибаемых, твердолобых и крайне консервативных),

представителем которого стал Уинстон Черчилль, у британского правящего класса после fgig года

фактически создалось мнение, что некая форма самоуправления в Индии, сходная со «статусом

доминиона», в конечном итоге неизбежна и будущее Великобритании в Индии зависит от того,

сможет ли она найти общий язык с индийской элитой, включая борцов за независимость. Конец

абсолютного британского господства в Индии был теперь только вопросом времени. Поскольку

Индия являлась ядром всей Британской империи, будущее этой империи как единого целого

теперь казалось неопределенным, за исключением колониальной Африки и разбросанных в Тихом

океане и Карибском море островов, где британский патернализм все еще правил безоговорочно.

Никогда такое количество тер-

23О «Эпоха катастроф»

риторий земного шара не находилось под формальным или неформальным контролем

Великобритании, как в период между Первой и Второй мировыми войнами, но никогда еще

британские лидеры не чувствовали меньшей уверенности в своей способности удержать

имперскую власть. Главным образом именно поэтому, когда положение стало совсем

неустойчивым, Британия в основном не сопротивлялась деколонизации. По этой же причине

другие империи, особенно французская и голландская, после окончания Второй мировой войны

защищали свои колониальные позиции с оружием в руках. Но их империи не были расшатаны

Первой мировой войной. Главной головной болью французов было то, что они еще не совсем

завершили завоевание Марокко, однако воинственные берберы с Атласских гор являлись в

большей степени военной, а не политической проблемой, по сути гораздо менее острой, чем в

испанском Марокко, где горский интеллектуал Абд аль-Керим в 1923 году провозгласил

«республику Риф». Получив горячую поддержку французских коммунистов и других левых сил,

Абд аль-Керим все же потерпел поражение в 1926 году от французов, после чего горцы-берберы

вернулись к своим привычным занятиям—участию в заграничных военных походах в составе

французской и испанской колониальных армий и сопротивлению любому виду центральной

власти у себя на родине. Прогрессивное антиколониальное движение во французских исламских

колониях и во французском Индокитае возникло лишь через много лет после Первой мировой

войны, если не считать его весьма умеренного предвестника в Тунисе.

Годы революций расшатали главным образом Британскую империю, но Великая депрессия 1929—

1933 годов ослабила все зависимые государства, поскольку для этих стран эпоха империализма

практически являлась периодом почти непрерывного развития, не остановленного цаже Первой

мировой войной, от которой большинство из них осталось в стороне. Конечно, большинство

жителей этих стран еще не было достаточно вовлечено в расширяющуюся мировую экономику и

не чувствовало последствий ее влияния, да и какое значение имело для бедных мужчин и женщин,

испокон века пахавших и таскавших тяжести, в каком именно мировом контексте они это делают?

И все же империалистическая экономика внесла значительные изменения в жизнь простых людей,

особенно в регионах, ориентированных на экспорт первичной продукции. Иногда эти изменения

находили свое отражение в политике, осуществлявшейся местными или иностранными

правителями. Так, с превращением в период с 19оо-х по 1930-е годы перуанских гасиенд в

прибрежные сахарные фабрики или высокогорные коммерческие овечьи ранчо, когда

Конец империй 231

ручеек рабочих-индейцев, мигрировавших на побережье и в большие города, превратился в поток,

новые идеи проникли в самые глухие районы страны. В начале 1930-х годов в Хуасиканче, одной

из самых отдаленных общин, расположенной на высоте 3700 метров над уровнем моря на

неприступных склонах Анд, уже обсуждался вопрос, какая из двух действующих в Перу нацио-

нал-радикальных партий сможет лучше представлять ее интересы (Smith, 1989, Р- -Г/5)- Хотя

гораздо чаще никто, кроме местных жителей, пока еще не знал об этих изменениях и не заботился

о них.

Что, например, означало для экономических систем, в которых почти не использовались деньги

или использовались для ограниченных целей, включение в экономику, где деньги являлись

универсальным средством обмена, как случилось в системах южных морей? Значение товаров,

услуг и сделок между людьми трансформировалось, соответственно изменились и нравственные

ценности общества и, конечно, формы социального распределения. Среди крестьян, занимавшихся

выращиванием риса в Негри-Сембилане (Малайзия), наследование велось по женской линии и

принадлежавшая им земля обрабатывалась главным образом женщинами. Однако новые участки

земли, расчищенные в джунглях мужчинами, на которых выращивались не основные культуры, а

фрукты и овощи, могли переходить в наследственное владение мужчин. С распространением

каучука, гораздо более доходного, чем рис, баланс власти между полами изменился, поскольку все

более широкое распространение получало наследование по мужской линии. Это, в свою очередь,

усилило позиции патриархально настроенных ортодоксальных исламистов, любыми средствами

старавшихся привнести традиции ислама в свод местных правовых норм, не говоря уже о местном

правителе и его родне, еще одном ручейке наследования по мужской линии в местном озере жен-

ского наследования (Firth, 1954)- В зависимых странах происходило множество таких изменений

и преобразований в сообществах людей, прямой контакт которых с внешним миром был

минимален. Его могли осуществлять, например, китайские торговцы, зачастую являвшиеся

бывшими крестьянами или ремесленниками-эмигрантами из южных провинций, где местные

обычаи привили им стойкость и упорство, а также искушенность в денежных вопросах, но

которые были совершенно далеки от мира, в котором царили Генри Форд и «Дженерал Моторс»

(Freedman, 1959)-

Пока еще мировая экономика как таковая, казалось, имела к этим странам весьма отдаленное

отношение, поскольку ее непосредственное влияние не вызывало там резких изменений.

Исключение составляли быстро растущие промышленные анклавы с дешевой рабочей силой,

такие как Индия и Китай (где с 1917 года началась организация труда по западным моделям и

борьба рабочего класса за свои права), а также гигантские города-порты и промышленные центры,

посредством которых зависимые страны осуществ-

«Эпоха катастроф»

ляли связь с мировой экономикой: Бомбей, Шанхай (население которого вы росло с 2оо тысяч в

середине восемнадцатого века до трех с половиной миллионов в 193о-е годы), Буэнос-Айрес и, в

меньшей степени, Касабланка, чье население достигло 250 тысяч менее чем за тридцать лет с того

времени, как там был построен современный порт (Bairoch, 1985, Р- 5*7, 52s)-

Все изменила Великая депрессия. Впервые произошло столь явное столкновение экономических

интересов зависимого мира и метрополий. Одной из причин являлось то, что цены на первичные

продукты, от которых зависели страны третьего мира, обрушились гораздо более резко, чем цены

на промышленные товары, которые они покупали на Западе (глава з)- Впервые колониальное иго

и зависимость стали неприемлемы даже для тех, кто до этого извлекал из них выгоду.

«Студенческие волнения происходили в Каире, Рангуне и Джакарте (Батавия) не потому, что

студенты чувствовали приближение новой политической эпохи, а потому, что в результате

депрессии прекратилась поддержка, делавшая колониализм столь привлекательным для поколения

их отцов» (Holland, 1985, р. -Г2). Более того, впервые (не считая войн) жизнь простых людей

сотрясали катаклизмы, не имевшие естественного происхождения, вызывавшие желание

протестовать, а не молиться. В обществе создалась база для политического подъема, особенно там,

где крестьяне оказались вовлечены в мировую рыночную экономику, продавая свой первичный

продукт, как произошло на западном побережье Африки и в Юго-Восточной Азии. Депрессия

одновременно дестабилизировала как внутреннюю, так и внешнюю политику зависимых стран.

Таким образом, 1930-е годы явились критическим десятилетием для стран третьего мира не

столько потому, что депрессия привела к политической радикализации, сколько оттого, что она

способствовала налаживанию контакта политизированных меньшинств с народом. Это имело

место даже в таких странах, как Индия, где национально-освободительное движение уже получило

поддержку масс. Вторая волна гражданского неповиновения, поднявшаяся в начале 1930-х годов,

новая компромисснря конституция, на которую согласилась Великобритания, и первые

общенациональные выборы региональных органов власти 1937 года продемонстрировали

растущую поддержку Индийского национального конгресса, число членов которого выросло с 6

тысяч в 1935 году до полутора миллионов в конце 193О-х годов (Tomlinson, 1976, р. 86). Еще ярче

это проявилось в ранее не столь политизированных странах. В большей или меньшей степени

стали вырисовываться основные очертания внутренней политики этих стран: латиноамериканский

популизм, державшийся на авторитарных лидерах, искавших поддержки городского рабочего

класса; политическая активизация профсоюзных лидеров, в будущем возглавивших партии, как

произошло в британских колониях Карибского моря; революционное движение на базе мощной

поддержки рабочих-эмигран-

Конец империй 233

тов, вернувшихся из метрополии, как в Алжире; национальное сопротивление, возглавляемое

коммунистами, имеющее крепкие связи с деревней, как во Вьетнаме. И наконец, годы депрессии

ослабили связи между колониальными властями и крестьянскими массами, как произошло в

Малайе, освободив пространство для зарождения будущей политики.

К концу 1930-х годов кризис колониализма распространился и на другие империи, хотя две из них,

итальянская (только что завоевавшая Эфиопию) и японская (предпринимавшая попытки покорить

Китай), все еще продолжали расширяться, хотя и недолгое время. В Индии новая конституция

1935 года— неудачный компромисс колониальных властей с набирающими мощь силами

индийского национально-освободительного движения — оказалась самой большой уступкой

Индийскому национальному конгрессу после его повсеместной победы на выборах. Во

французской Северной Африке серьезные политические движения возникли первоначально в

Тунисе, Алжире (имели место волнения также в Марокко), а массовые выступления под

руководством коммунистов (как ортодоксов, так и новаторов) впервые приобрели значительный

размах во французском Индокитае. Голландии удалось сохранить контроль в Индонезии, регионе,

который «реагирует на волнения на Востоке, как никакая другая страна» (Van Asbeck, 1939), не

оттого, что там не было волнений, а главным образом потому, что силы оппозиции—исламисты,

коммунисты и светские борцы за национальное освобождение — были разобщены и настроены

враждебно друг к другу. Даже на «дремлющих Карибах», как их называли в министерствах по

делам колоний, стачки в нефтяной отрасли Тринидада и на плантациях и в городах Ямайки в