Хазанов А.М. Социальная история скифов

Подождите немного. Документ загружается.

АКАДЕМИЯ НАУК СССР

ИНСТИТУТ ЭТНОГРАФИИ им. H. H. МИКЛУХО-МАКЛАЯ

A. M. XA3AHOB

СОЦИАЛЬНАЯ

ИСТОРИЯ

СКИФОВ

ОСНОВНЫЕ ПРОБЛЕМЫ РАЗВИТИЯ ДРЕВНИХ

КОЧЕВНИКОВ ЕВРАЗИЙСКИХ СТЕПЕЙ

ИЗДАТЕЛЬСТВО «НАУКА»

ГЛАВНАЯ РЕДАКЦИЯ ВОСТОЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

МОСКВА 1975

9(C)

Χ 16

Ответственный редактор

А. И. ПЕРШИЦ

В книге раскрывается социальная история скифского об-

щества в сопоставлении с социальной историей других индо-

европейских народов и древних кочевников Евразии. Исследу-

ются общие закономерности возникновения и функционирования

кочевых обществ, формирования в них классов и государства,

взаимоотношения кочевников и земледельцев. Предлагается но-

вая периодизация истории кочевничества в Евразии. Много вни-

мания уделено исследованию общетеоретических проблем ко-

чевничества и раннеклассовых обществ.

10604-136

X ----------------- 130-75

013(02)-75

дательства «Наука», 1975.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Предлагаемая вниманию читателя книга посвящена трем основным

проблемам. Как видно уже из ее названия, по степени их важности для

меня и соответственно по уделяемому им месту эти проблемы следую-

щие: 1) социальная история и социальная организация скифов; 2) ос-

новные закономерности функционирования и развития обществ древ-

них кочевников евразийских степей; 3) общее и особенное в социальной

организации и истории кочевников евразийских степей в целом. Кроме

того, довольно много места уделено трансформации социальной орга-

низации общества с комплексной скотоводческо-земледельческой эко-

номикой в связи с переходом к кочеванию — проблеме, для исследова-

ния которой только скифское общество представляет необходимый,

хотя и недостаточный, материал.

Впрочем, скудость источниковедческой базы по древним кочевникам

при работе над книгой ощущалась почти постоянно. Поэтому нередко

приходилось прибегать к дедукции и к аналогиям. В. А. Гордлевский

заметил однажды, что «аналогия, конечно, объясняет, облегчает пони-

мание фактов, однако, как ни убедительна она, в ней исчезает осяза-

тельность» [Гордлевский, 1960, стр. 32]. Когда же фактов не хватает,

возможности аналогий становятся еще более ограниченными. И все же

иного выхода не было. Поэтому я стремился максимально широко ис-

пользовать сравнительно-этнографический и исторический материал по

кочевникам евразийских степей не только для того, чтобы выявить об-

щие и специфические черты в их социальной организации и истории, но

также чтобы с его помощью попытаться выяснить некоторые особен-

ности скифского общества. В первом случае правомерность подобного

подхода едва ли нуждается в особом обосновании, во втором — она во

многом зависит от решения намеченных выше проблем. Более подроб-

ное обоснование конкретных параллелей и аналогий приводится в тек-

сте. Хочу лишь сразу подчеркнуть, что по изложенным причинам неко-

торые выводы относительно скифского общества представляются ги-

потетическими мне самому.

К тому же надо учитывать, что скифы, сарматы и некоторые другие

кочевники являлись иранцами, а хунну и более поздние номады —

тюрками и монголами. Это, с одной стороны, побуждает к определен-

ной осторожности в поисках аналогий, но с другой — облегчает выяв-

ление общих черт в кочевых обществах с разными этническими и

культурными традициями.

Написанию этой книги предшествовала работа над некоторыми более

частными проблемами номадизма в евразийских степях. Именно она

утвердила меня в той мысли, что социальную организацию и историю

скифов нельзя изучать в отрыве от социальной организации и истории

остальных кочевников евразийских степей, а специфику кочевников

средневековья и

даже нового времени нельзя понять в полной мере без детального

сравнения их с кочевниками древности. После этого оставалось самое

трудное — найти время и написать книгу. Теперь она написана, и не

мне судить о ее недостатках и достоинствах. Feci, quod potui, faciant

meliora potentes.

На мою же долю остается только приятный долг поблагодарить всех

помогавших мне словом и делом, консультациями и советами, пре-

доставлением неопубликованных материалов и полевых записей.

Первая признательность— моей жене И. А. Хазановой, сделавшей все,

чтобы облегчить мне работу над этой книгой. Рукопись книги, полно-

стью или частично, читали и сделали ряд полезных замечаний С. А.

Арутюнов, Ю. Г. Виноградов, С. Г. Кляшторный, И. В. Куклина, А. М.

Лесков, Е. М. Мелетинский, А. И. Мелюкова, Д. С. Раевский, Е. В.

Черненко, М. А. Членов, А. И. Шкурко. Им я приношу особую благо-

дарность. И конечно, я не могу не упомянуть всех своих коллег и то-

варищей по совместной работе в Секторе по изучению истории пер-

вобытного общества Института этнографии АН СССР, постоянной

поддержке которых я обязан очень многим.

Но больше всего я признателен своему покойному учителю Борису

Николаевичу Гракову. Он не только всегда щедро делился со мной

своими огромными знаниями, оригинальными замыслами и идеями.

Он учил меня большему — этике и эстетике научного исследования,

необходимости искать собственные пути в науке и просто преданно-

сти любимому делу.

В В Е Д Е Н И Е

НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ ЭКОЛОГИИ НОМАДИЗМА

В ЕВРАЗИЙСКИХ СТЕПЯХ

Прежде всего надлежит знать, что в каждом поясе земли существует

отдельное [друг от друга] население, [одно] оседлое, [другое] ко-

чевое. Особенно в той области [или стране], где есть луга, много

трав, [в местностях], удаленных от предместий городов и от домов...

Рашид ад-Дин

Слово «кочевники» и его международный синоним «номады» в эт-

нографической литературе до сих пор не имеют однозначного употреб-

ления. Наряду с подвижными скотоводами под кочевниками — нома-

дами подчас подразумеваются бродячие охотники-собиратели и конные

охотники. Такое расширительное употребление терминов иногда при-

водит к сознательному или бессознательному смешению различных по-

нятий и всегда — к необходимости особо оговаривать вкладываемый в

эти термины смысл. Поэтому представляется целесообразным закрепить

термины «кочевники» и «номады» лишь за специфическими формами

подвижного скотоводства, а остальные роды хозяйственной деятельно-

сти, также сопряженные с (подвижностью, именовать «бродячими».

Такое ограничение, однако, еще не содержит в себе определения ко-

чевого скотоводства как рода хозяйственной деятельности. Определе-

ний, правда, предложено довольно много, но иногда они весьма сильно

расходятся друг с другом. Причина заключается в том, что кочевое ско-

товодство не отделено от других родов хозяйственной деятельности не-

проходимой стеной, а, напротив, связано с ними различными переход-

ными формами [Шенников, 1971, стр. 90—91; Вайнштейн, 1972, стр.

9—10, 74]. Кроме того, некоторые из существующих определений аб-

солютизируют лишь одну или

несколько особенностей кочевого скотоводства, хотя по возможности должны

учитывать все основные. К числу таких особенностей кочевничества отно-

сятся: 1) скотоводство как преобладающий род хозяйственной деятельности;

2) экстенсивный характер хозяйства, связанный, с круглогодичным внестой-

ловым содержанием скота на подножном корму; 3) периодическая сезонная

подвижность в пределах определенной пастбищной территории; 4) участие в

перекочевках большей части населения (в отличие oт отгонно-пастбищного

скотоводства); 5) преобладание натуральных форм хозяйства (в отличие от

современного капиталистического ранчо). Именно эти особенности кочевого

скотоводства являются основными и определяют его специфику.

Таким образом, кочевничество, или номадизм, можно определить как

особый род производящего хозяйства, при котором преобладающим заняти-

ем является экстенсивное подвижное скотоводство, а большая часть населе-

ния вовлечена в периодические перекочевки.

Номадизм на земном шаре представлен пятью главными формами: севе-

роафриканско-переднеазиатской, в которой в (составе стада преобладают

овцы и козы, а основным верховым и транспортным животным является

верблюд; африканской к югу от Сахары, в которой разводят преимущест-

венно коров, а всадничество не получило сколько-нибудь, широкого распро-

странения; евразийской, в которой в составе стада преобладают овцы, име-

ется также крупный рогатый скот, основным верховым животным является

лошадь, а транспортным — лошадь и до недавнего времени вол; тибетской

высокогорной с яком в качестве важнейшего животного и североазиатской —

сугубо оленеводческой.

Конечно, такое разделение до некоторой степени условно – кое-где в

Передней Азии лошадь имела большее значение, чем верблюд, и наряду с

племенами верблюдоводов там известны племена, разводящие овец и коз. В

отдельных районах евразийских полупустынь и пустынь верблюд был важ-

нее лошади. Киргизы Памира разводили яков. В смежных областях вообще

нельзя провести четкой грани между различными формами номадизма ни в

географическом, ни в хозяйственном отношениях. И все же, если пытаться

дать наиболее обобщенную характеристику кочевников выделенных регио-

нов, первых можно назвать верблюдоводами, вторых— коровопасами,

третьих — коневодами, четвертых — яководами и, наконец, пятых — олене-

водами. Более того, учитывая различия в составе стада, определявшиеся эко-

логией указанных регионов, и связанные с ними различия в образе жизни и

материальной культуре, можно, по-видимому, говорить о нескольких хозяй-

ственно-культурных типах

или подтипах кочевников [Patai, 1951; Bacon, 1954, стр. 44 и сл.; Андрианов,

Чебоксаров, 1972, стр. 14—15; Вайнштейн, 1973, стр. 1 и сл.].

Правда, и верблюд и лошадь в численном отношении обычно всегда ус-

тупают мелкому рогатому скоту [Krader, 1955, стр. 309 и сл.]. Но военное и

хозяйственное значение верховых животных было во многом определяющим.

Не случайно длительное военное преобладание кочевников над земледель-

цами было характерно только для Северной Африки, Передней Азии и евра-

зийских степей, т. е. тех регионов, где кочевники располагали достаточно

выносливыми верховыми животными [Jettmar, 1966, стр. 1 и сл.]. В Африке

южнее Сахары оно выглядело значительно более слабым, а в Северной Азии

вообще отсутствовало. Чукчи, еще сравнительно недавно занимавшиеся

присваивающим хозяйством, были тем не менее сильнее оленеводов-коряков

и перешли к разведению оленей, отобрав у коряков большую часть необхо-

димых для этого животных (Богораз, 1934, стр. XXIII; Вдовин, 1965, стр. 10 и

сл.].

Кроме того, численные показатели нельзя рассматривать в данном случае

как определяющие.

В Монголии, по свидетельству различных источников, лошадь по стои-

мости приравнивалась к одной корове, или 7—10 овцам, или к 10—14 козам.

Верблюд стоил две лошади [ср.: Майский, 1921, стр. 135; Рощин, 1971, стр.

19, прим. 10]. В Монгольской Народной Республике в 50-х годах были при-

няты такие коэффициенты всех видов скота: овца=1, крупный рогатый скот и

лошадь = 6, верблюд=12 и коза = 0,75. По численности животных в переводе

на овец коневодство в МНР даже в 1950 г. занимало первое место [Шуль-

женко, 1954, стр. 43]. В Туве до революции 10 овец или 20 коз приравнива-

лись по стоимости к одной корове или лошади, две-четыре лошади — к од-

ному верблюду [Вайнштейн, 1972, стр. 41, 288, прим. 5]. У казахов в XIX в.

один верблюд стоил 20 годовалых баранов (Зиманов, 1958, стр. 87]. По под-

счетам С. И. Руденко, у казахов и киргизов в XIX в. взрослая лошадь при-

равнивалась к 6 овцам или козам и к

головы крупного рогатого скота [Ру-

денко, 1961а, стр. 5]. В Малой Азии на протяжении веков цена одной коровы

равнялась цене 10 баранов [Гордлевский, 1960, стр. 157]. Поэтому, если

сравнивать соотношение численности отдельных видов скота у кочевников

евразийских степей в XIX — начале XX в.

, то нетрудно убедиться, что и в

стоимостном выражении лошади часто играли более важную роль, чем мел-

кий рогатый скот.

Сходное положение, вероятно, существовало и в древности. Когда в 83 г.

н. э. на сторону Хань перешла одна из групп хунну, она пригнала с собой

свыше 100 тыс. голов овец

и крупного рогатого скота и 20 тыс. лошадей [Таскин, 1968, стр. 24]. И в

данном случае соотношение было явно в пользу лошадей.

Наконец, универсальные возможности хозяйственного использования

лошади, в частности ее способность к тебеневке, опять-таки делали ее наи-

более важным животным в составе стада кочевников умеренной зоны Евра-

зии. Разбивая на пастбищах снежный покров, лошадь облегчала доступ к.

корму и другим животным.

Сами кочевники отлично понимали значение лошади в своей жизни. Ка-

захский хан Касим говорил: «Мы — жители степи; у нас нет ни редких, ни

дорогих вещей, ни товаров, главное наше богатство состоит в лошадях...

Людям степей без коня и жизнь не в жизнь» [Материалы по истории ка-

захских ханств, 1969, стр. 226].

Верблюд играл аналогичную роль во многих районах Северной Африки и

Передней Азии и в южной части умеренной зоны Евразии [Les Prolégomènes

d'Ibn Khaldoun, 1863,, стр. 255—257; Фиельструп, 1927, стр. 89 и сл.; Першиц,

1961 стр. 27 и сл.; Першиц, 1965, стр. 323 и сл.; Иванов Η. Α., 1963; Sweet,

1965, стр. 130 и сл.; Оразов, 1973, стр. 71].

Данная монография посвящена кочевникам одного из отмеченных регио-

нов — евразийских степей, полупустынь и пустынь. Учитывая преобладание

степного ландшафта [Берг,. 1947; Берг, 1955; Борисов, 1967], этот регион в

дальнейшем для краткости будет именоваться евразийскими степями. Время

возникновения здесь кочевого скотоводства все еще является дискуссионным

вопросом. Предложенные даты варьируют очень сильно: эпоха неолита [Na-

mio Egami, 1968,. стр. 324]; вторая половина IV тысячелетия до н. э. [Биби-

кова, 1972, стр. ПО]; IV—III тысячелетия до н. э. [Toynbee,. 1934, стр. 404];

III тысячелетие до н. э. [Мерперт, 1968, стр. 201; Мерперт, 1974, стр. 112 и

сл.]; II тысячелетие до н. э. [Черников, 1953, стр. 29; Либеров, 1960, стр. 152;

Шилов, 1964, -стр. 102; Шилов, 1970; Плетнева, 1967, стр. 180; Археологiя

Украiнської PCP, 1971, т. I, стр. 426]; рубеж II— I тысячелетий до н. э. [Те-

реножкин, 1952а, стр. 8; Грязнов, 1955; Лесков, 1971, стр. 3]; начало I тыся-

челетия до н. э. [Левин и Чебоксаров, 1955, стр. 9; Грязнов, 1957, стр. 27;

Krader, 1959, стр. 499; Руденко, 1961а, стр. 10—11; Жданко,. 1968, стр. 275;

Акишев, 1972, стр. 45] и даже I тысячелетие н. э. [Андрианов, Мурзаев, 1964,

стр. 95—96; Андрианов,. Чебоксаров, 1972, стр. 13]. Подобный разнобой

связан отчасти со скудостью источниковедческой базы, отчасти с неодно-

значным пониманием сущности номадизма и предпосылок, необходимых для

его возникновения.

Возникновение кочевого скотоводства в евразийских степях— результат

адаптации обществ с производящей эко-

номикой в определенных экологических нишах. Это явилось следствием

синхронного действия различных факторов естественно-географического,

социально-экономического и конкретно-исторического порядка

Необходимыми предпосылками номадизма как хозяйственно-культурного

и социального феномена в данном регионе являются: соответствующая гео-

графическая среда (аридная зона, где занятие земледелием без ирригации

экономически малоэффективно); видовой состав стада, оптимально приспо-

собленный к условиям степной зоны; наличие верховых животных и колес-

но-упряжного транспорта; определенная степень имущественной дифферен-

циации, влекущая за собой частно-семейную собственность на скот; воз-

можность общественного разделения труда между скотоводами и зем-

ледельцами.

Преобладание скотоводства над земледелием в отдельных районах евра-

зийских степей наметилось не позднее неолита [Пассек, Черныш, 1970, стр.

131—133; Массон, 1970, стр. 111; Археологiя Украiнської PCP, 1971, т. 1,

стр. 84], и уже в IV тысячелетии до н. э. в Северном Причерноморье были

известны все основные виды домашних животных, за исключением верблюда

[Цалкин, 1970, стр. 265]. Однако вплоть до конца эпохи бронзы здесь преоб-

ладали не чисто скотоводческие, а скотоводческо-земледельческие культуры.

Отсутствие верховых животных и характерные для многих культур долго-

временные поселения указывают на то, что скотоводство было скорее пасту-

шеским, чем кочевым. К тому же, судя по остеологическим материалам, на

протяжении нескольких тысячелетий не было заметных изменений видового

состава стада и его процентного соотношения в направлении, характерном

для кочевого хозяйства [там же, стр. 253].

Освоение лошади как верхового животного, по имеющимся пока досто-

верным данным, произошло лишь около середины II тысячелетия до н. э.

[Смирнов К. Ф., 1961, стр. 46; Yadin, 1963, стр. 218—220; Zeuner, 1963, стр.

337; Акишев, 1972, стр. 44], хотя вполне вероятно, что в дальнейшем эту дату

надо будет удревнить [Мерперт, 1974, стр. 115, 134]. Но колесно-упряжный

транспорт проник в степи с Ближнего Востока не позднее конца III тысяче-

летия до н. э. [Мерперт, 1968, стр. 203]. Археологические и лингвистические

материалы свидетельствуют, что во II тысячелетии до н. э., а скорее всего и

значительно раньше население степной зоны находилось уже на этапе раз-

ложения первобытнообщинных отношений (Латынин, 1957; Лагодовська,

Шапошникова, Мaкаревич, 1962, стр. 161; Киселев, 1965, стр. 18 и сл.; Исто-

рия Сибири, 1968, стр. 178 и др.; Мерперт, 1968, стр. 1091 и cл.; Мерперт,

1974, стр. 129 и cл.; Грантовский, 1970,