Хазанов А.М. Социальная история скифов

Подождите немного. Документ загружается.

шееся в уплате им земледельцами всевозможного рода даней и кормлений.

В конце V — начале IV в. до н. э. в Скифии возникло рабовладельческое госу-

дарство, основной эксплуатируемый слой которого составляли общественные

рабы типа илотов-или пенестов, появившиеся в результате порабощения пле-

менем царских скифов всех остальных, прежде всего земледельцев. Образование

государства у скифов форсировалось, торговыми и иными сношениями с грече-

скими колониями Северного Причерноморья.

Рабовладельческим оставалось скифское государство и в крымский период

своей истории. Однако оно все больше приобретало черты эллинистического

торгового государства. Скифия была чем-то промежуточным между варварскими

и греческим мирами, и эта промежуточность в конечном счете явилась одной из

причин ее гибели.

Взгляды Б. Н. Гракова получили широкое распространение у его учеников и

последователей [Мелюкова, 1950; Шелов, 1956; Яценко, 1959; Елагина, 1962;

Елагина, 1963; Раевский Д. С, 1970 и др.]. Сходные идеи выдвигались и другими

учеными [Соломоник, 1952; Блаватский, 1954, стр. 32; Шульц, 1953, стр. 6;

Шульц, 1971, стр. 133; Высотская, 1972, стр. 15; см. также: Погребова, 1954, стр.

28 и сл.]. В то же время А. П. Смирнов [Смирнов А. П., 1966] и А. И. Тереножкин

[Тереножкин, 1966], рассматривая скифское общество как рабовладельческое,

предположили, что государство у скифов сформировалось еще в догеродотово

время.

Поворот в изучении общественного строя скифов начался с конца 60-х годов.

Тогда впервые за долгое время появились работы, в которых отрицалось господ-

ство в Скифии рабовладельческих отношений. И почти одновременно были вы-

сказаны иные соображения относительно общественного строя скифов.

Правда, А. Я. Брюсов еще раньше отказывался признать скифское общество

классовым [Брюсов, 1957, стр. 15—16], а Н. Л. Членова полагала, что скифы на-

ходились всего лишь на том социально-экономическом уровне, что и ирокезы

[Членова, 1967, стр. 110]. Но это были лишь отдельные замечания без развернутой

аргументации. Однако в 1967 г. Л. П. Лашук уже более обстоятельно доказывал,

что скифское общество на всем протяжении его истории было воен-

но-демократическим, лишь с зачатками раннеклассовой структуры и государст-

венности [Лашук, 1967, стр. 111 и сл.].

В 1971 г. В. А. Ильинская и А. И. Тереножкин высказали мнение, что скиф-

ское общество являлось патриархально-феодальным и одновременно раннеклас-

совым, а скифское государство было подобно тем государствам, которые

склады-

вались у средневековых кочевников [Археолопя Украiнськоi PCP, 1971, т. I, (стр.

44, 46—47]

В 1972 г. Д. Б. Шелов пришел к выводу, что примитивная скифская государ-

ственность основывалась на различных формах эксплуатации и что рабство было

лишь одной из таких форм, притом не основной [Шелов, 1972, стр. 73 и сл.].

Наконец, в том же году я предположил, что скифское государство было госу-

дарством раннеклассового типа, подразумевая под последним «первичные поли-

тические образования с недостаточно развитыми классовыми структурами, в ко-

торых отношения эксплуатации представлены различными, еще окончательно не

устоявшимися формами, без отчетливого и, главное, необратимого преобладания

какой-либо из них» [Розанов, 1972, стр. 170].

За рубежом, несмотря на большой интерес, проявляемый к скифской истории,

специальные работы, посвященные социальной организации скифов, почти от-

сутствуют. В высказанных же мнениях подчас явственно ощущается влияние

концепции М. И. Ростовцева. В той или иной степени наличие феодализма у ски-

фов признавали М. Эберт [Ebert, 1921, стр. 102, 341], К. Кречмер [Kretschmer,

1923, стр. 923—946] и Н. П. Толль [Толль, 1928, стр. 17 и сл.]. Г. Вернардский

сравнивал Скифию с Хазарским каганатом и Золотой Ордой, полагая, что общее у

них — господство кочевой орды над соседними земледельческими племенами.

Скифское государство, по его мнению, возникло в конце VII в. до н. э. и было ос-

новано на «клановом законе» [Vernardsky, 1943, стр. 51—52; Vernardsky, 1959,

стр. 59].

Особого внимания заслуживают исследования иранистов, хотя они не всегда

непосредственно связаны со скифской тематикой, и в первую очередь труды Ж.

Дюмезиля [Dumézil, 196-2; Dumézil, 1968; подробно о взглядах Ж. Дюмезиля см.:

[Хазанов, 1974]. По (мнению этого ученого, скифское общество развивалось по

феодальному пути, но еще не достигло уровня государственности. Оно походило

на общество черкесов до их присоединения к России. «Нельзя еще говорить о

феодализме у скифов начала нашей эры, но „кадры" кажутся уже готовыми»,—

писал Ж. Дюмезиль [Dumézil, 1962, стр. 198—199].

Таким образом, в настоящее время все основные проблемы, связанные с со-

циальной историей и социальной организацией скифов, являются дискуссионны-

ми. В первую очередь это, конечно, объясняется скудостью источниковедческой

базы. Но следует обратить внимание и на еще одно обстоятельство.

Исторически сложилось так, что изучением общественного строя скифов

больше всего занимались археологи, специалисты по истории античного мира и

иранисты, но толь-

ко не этнографы — кочевниковеды. Поэтому параллели и сравнения скифского

общества в основном проводились с обществами Передней Азии, Ирана, наконец,

античной средиземноморской цивилизации. Детального сопоставления скифского

кочевого общества с обществами других древних и средневековых кочевников

евразийских степей не производилось.

Впрочем, на этом пути имеется существенная трудность. Дело в том, что все

основные проблемы кочевниковедения также являются дискуссионными.

История изучения социальной организации кочевников

евразийских степей и некоторые дискуссионные

проблемы кочевниковедения

Большие исторические труды, посвященные кочевникам евразийских степей,

стали появляться с XVIII в. Главное место в них уделялось политической исто-

рии. Наличие классового общества у кочевников иногда вообще отрицалось,

возникновение же государственности приписывалось объединяющей деятель-

ности сильной личности вождя. Обычно подчеркивался неизменный и статич-

ный характер кочевых обществ [Deguignes, 1756—1758; d'Ohsson, 1834—1835;

Ноworth, 1876—1927; Cahun, 1896; Вамбери, 1884]. Работы со сходными

взглядами публикуются за рубежом и в XX в. И в них часто игнорируется

внутренняя дифференциация в кочевых обществах, а возникновение кочевых

государств и империй приписывается исключительно завоеванию кочевниками

земледельческих областей. И даже в тех исследованиях, в которых констатиру-

ется наличие классов (сословий) и государства в некоторых кочевых общест-

вах, часто отсутствует развернутый анализ их возникновения и функциониро-

вания [Toynbee, 1934; Lattimore, 1935; Grousset, 1948; Pritsak, 1952; Spuler, 1955;

Spuler, 1961; Krader, 1959; Sahlins, 1968, стр. 32—39]. Мнение о том, что в сво-

ем самостоятельном развитии кочевники не достигают государственного уров-

ня, содержится также в некоторых зарубежных марксистских исследованиях

[Sellnow, 1968].

В то же время за рубежом был опубликован ряд ценных работ, шосБящен-

ных экологии номадизма, родо-племенной структуре и системам родства ко-

чевых обществ и т. д., не говоря уже о более частных вопросах [см., например:

Bacon, 1958; Krader, 1963].

В русской дореволюционной науке социальная организация кочевников

обычно рассматривалась как основанная на родо-племенных связях [Гродеков,

1889; Потанин, 1883; Харузин А. Н., 1883] Возникновение государственных

образо-

ваний приписывалось субъективному фактору. Так, Н. А. Аристов писал, что «воз-

никали они вследствие усиления одного из племен, во главе которого стояли храб-

рые, умные и счастливые в своих предприятиях родоначальники, успевшие подчи-

нить своему влиянию роды своего племени и покорить остальные племена» [Ари-

стов, 1896, стр. 284]. Под влиянием подобных взглядов находился В. В. Бартольд,

хотя он и отмечал наличие социальной и имущественной дифференциаций у кочев-

ников [Бартольд, 1964, стр. 27—28; Бартольд, 1968а, стр. 278].

Следует отметить, что уже в это время высказывались важные мысли о роли за-

воевания земледельческих областей в формировании государственности у кочевни-

ков, об особенностях их родо-племенной организации и т. д. [Григорьев, 1875; Гро-

деков, 1889, стр. 12; Бартольд, 1964, стр. 28].

Широкое исследование общественного строя кочевников и его особенностей

впервые началось в советской науке.

В 20-е годы в одних работах отрицался классовый характер кочевых обществ и

указывалось на преобладание в них родового уклада [Чулошников, 1924; Соколов-

ский, 1926], в других отстаивался противоположный тезис — о наличии у кочевни-

ков развитых феодальных отношений [Погорельский,Батраков, 1930]. Тогда же

впервые наметилась и промежуточная точка зрения, не получившая, однако, широ-

кого распространения: общественный строй кочевников характеризовался как зача-

точный феодализм, «племенное государством [Кушнер, 1924; Кушнер, 1929].

Важную роль в изучении социальной организации кочевников сыграли исследо-

вания С. П. Толстова и Б. Я. Владимирцова, опубликованные в 30-х годах.

По С. П. Толстову, кочевники, как и земледельцы, в своем развитии обязательно

проходят сперва рабовладельческую, а затем феодальную стадии развития. Рабовла-

дельческая стадия у кочевников «развивается в своеобразной форме воен-

но-рабовладельческой демократии или патриархальной монархии». «Для феодализма

в кочевых районах основным зерном, откуда вырастает вся система феодальных от-

ношений, является суан (саун.— А. X.)—отдача скота на выпас». Ближайшую анало-

гию сауну С. П. Толстов усматривал в западноевропейском прекарии, но в то же

время именно его наличием и недостаточной прочностью территориальных связей он

объяснял сохранение кочевниками родовой организации. «Номинально территория

кочевий продолжает долго оставаться родо-племенной собственностью. Но факти-

чески она становится владением того слоя, который монополизирует в своих руках

владение скотом» [Толстов, 1934].

Монография Б. Я. Владимирцова [Владимирцов, 1934]

была посвящена формированию и развитию классовых, конкретно — фео-

дальных отношений у монголов. По мнению ученого, у них существовала

феодальная собственность как на землю (пастбища и др.), так и на скот, и ря-

довые кочевники представлялись ему скорее (крепостными, (пастухами чужих

стад, чем свободными скотоводами. Отношения, вытекающие из сохранения

родо-племенной структуры общества, Б. Я. Владимирцов явно недооценивал.

В результате некоторые важные различия между «кочевым» и «зем-

ледельческим» феодализмом фактически им игнорировались.

Таким образом, в 30-х годах возобладало мнение о господстве у кочевников

евразийских степей феодальных отношений, практически мало отличающихся

от западноевропейских или представленных особым своеобразным вариантом

[Потапов, 1933; Козьмин, 1934; Кабо, 1934; Бернштам, 1934; Штейнберг, 1934;

Токарев, 1936; Чулошников, 1936].

Та же точка зрения преобладала в советской науке и в 40-х — начале 50-х

годов. В большинстве работ подчеркивались черты сходства между «кочевым»

и «земледельческим» вариантами феодализма. В то же время термин «кочевой

феодализм» постепенно выходил из употребления, и его заменил термин

«патриархально-феодальные отношения» [Бернштам, 1946; Вяткин, 1947; Бат-

раков, 1947; Батраков, 1949; Потапов, 1947; Потапов, 1947а; Потапов, 1953;

Абрамзон, 1951].

Но уже к середине 50-х годов обнаружилось, что между различными иссле-

дователями существуют значительно более глубокие разногласия по вопросу

об общественном строе кочевников, чем это казалось раньше. Согласно наи-

более распространенному мнению, у кочевников евразийских степей преобла-

дали феодальные отношения, осложненные более или менее значительными

родовыми пережитками или же облекавшиеся в родо-племенные формы, а ос-

нову таких отношений составляла феодальная собственность на землю [Ма-

териалы объединенной научной сессии..., 1955; Потапов, 1955; Златкин, 1955;

Першиц, 1955; Зиманов, 1958; Еренов, 1961; Ильясов, 1963; Ахмедов, 1965;

Абрамзон, 1971а]. Согласно другому мнению, классовые отношения у кочев-

ников основывались на частной собственности на скот, в то время как пастби-

ща оставались в общинной собственности. Придерживавшиеся этой концепции

ученые также полагали, что общественный строй кочевников евразийских

степей можно в целом обозначить как патриархально-феодальный, но они зна-

чительно ниже оценивали общий уровень их развития. Так, по мнению С. Е.

Толыбекова, казахское ханство XV—XVIII вв. представляло собой лишь на-

чальную стадию государственности [Материалы объединенной научной сес-

сии.., 1955; То-

лыбеков, 1959; Толыбеков, 1971; ср.: Каррыев, Мошкова, Насонов, Якубов-

ский, 1954; Шахматов, 1964].

Обе точки зрения имеют своих приверженцев вплоть до настоящего времени.

Более того, расхождения во мнениях о характере общественного строя евра-

зийских кочевников скорее даже усилились. На одном полюсе находятся И. Я.

Златкин, Л. П. Лашук и Г. А. Федоров-Давыдов, которые стремятся к дальней-

шему сближению и отождествлению «кочевого» и «земледельческого» феода-

лизмов и поэтому даже перестали пользоваться термином «патриархаль-

но-феодальные отношения» [Златкин, 1971; Златкин, 1971а; Златкин, 1973;

Лашук, 1967; Лашук, 1967а; Лашук, 1973; Федоров-Давыдов, 1973]. На другом

полюсе — Г. Е. Марков, обосновывающий положение о том, что кочевые об-

щества являли собой систему, основанную на таких признаках, как «частная

собственность на скот, племенная на пастбища; имущественная дифференциа-

ция; эксплуатация наемного труда пастухов, военной силы соплеменников; не-

доразвитость сословных и классовых отношений; племенная организация».

Наиболее обычным состоянием кочевых обществ, по мнению Г. Е. Маркова,

было «военно-демократическое», и лишь «кочевые империи» приобретали на

время характер государственных образований ([Марков, 1967; Марков, 1971;

Марков, 1973].

В последнее время было высказано еще одно мнение, согласно которому са-

мостоятельно кочевники достигают только раннеклассового уровня, а их даль-

нейшее развитие во многом определяется взаимоотношениями с оседло-земле-

дельческими обществами [Першиц, 1973; Хазанов, 1973; Ха-занов, 1973а]. Та-

кое мнение в известной мере является развитием уже давно высказывавшихся

мыслей о том, что кочевников нельзя изучать изолированно от соседнего зем-

ледельческого и городского населения [Бартольд, 1964, стр. 28; Толстов, 1934,

стр. 195 и сл.; Жданко, 1961; Жданко, 1968; Златкин, 1971а].

Таким образом, в настоящее время многие важные проблемы социальной

организации кочевников евразийских степей, по-видимому, еще далеки от сво-

его разрешения. В связи с этим важно обратить внимание на одно обстоятель-

ство. Дискуссия в основном ведется на материалах кочевников средневековья и

нового времени. Материалы по древним кочевникам привлекаются сравни-

тельно мало; к тому же они сами еще нуждаются в обобщении. Между тем

только комплексный подход в пространстве и времени с обязательным учетом

взаимоотношений между кочевыми и оседлыми обществами может, на мой

взгляд, способствовать решению сложной проблемы социальной организации

кочевников евразийских степей.

Г Л А В А II

СКИФСКИЕ ЭТНОГОНИЧЕСКИЕ ЛЕГЕНДЫ КАК ИСТОРИ-

ЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК

Реконструкция некоторых сюжетных линий скифского эпоса является зада-

чей очень трудной, но, по-видимому, не безнадежной. В первую очередь это

относится к этногоническим легендам и генеалогическим преданиям. Для их

исследования имеются: две версии, записанные Геродотом (IV, 5—7 и 8—10),

версия Диодора (II, 43), любопытный рассказ Страбона (XI, 2, 10) и еще неко-

торые сведения античных авторов, а также определенный эпиграфический,

ономастический и иконографический материал. Предварительная работа долж-

на заключаться в анализе каждого из дошедших до нас источников с их после-

дующим сравнением, привлечением внешних критериев и т. д. [о методических

принципах реконструкции см.: Иванов, Топоров, 1966]. Однако структур-

но-типологический анализ скифских легенд — предмет особого исследования.

Моей же задачей является лишь использование их в качестве дополнительного

источника по социальной истории Скифии. Поэтому их анализ будет в основ-

ном проведен на материале наиболее информативной для этой цели первой

версии Геродота. Данные остальных версий будут привлекаться лишь в той

мере, в какой они необходимы для правильного понимания рассматриваемого

текста.

Источники

Первая версия легенды, переданная Геродотом (IV, 5—7), гласит следующее.

Скифы — самый юный из всех народов. Первым человеком в их стране, тогда

еще пустынной, был Таргитай, родившийся от Зевса и дочери реки Борисфена.

У него было три сына: Липоксай, Арпоксай и младший Колаксай. При них на

скифскую землю упали с неба золотые плуг, ярмо, секира и чаша. Старшие

братья не смогли завладеть ими и, поняв значение этого чуда, передали млад-

шему все царство.

«И вот от Липоксая-де произошли те скифы, которые носят название βέκμξ

авхатов; от среднего брата Арпоксая — те, которые называются катиарами и

траспиями; а от младшего, царя,— те, что называются «паралатами; общее же

название всех их «сколоты, по имени одного царя; скифами назвали их элли-

ны...

Вышеупомянутое священное золото цари их очень ревностно охраняют и

ежегодно чтут богатыми жертвами. Кто с этим священным золотом во время

праздника заснет под открытым небом, тот, по словам скифов, уже не проживет

года; поэтому ему дается столько земли, сколько он сам объедет на коне в один

день.

Так как страна была обширна, то Колаксай разделил ее на три царства для

своих сыновей и одно из них сделал больше других; в нем-то и сохраняется

золото».

«Живущие у Понта эллины» рассказывали скифскую этногоническую ле-

генду по-иному (Her., IV, 8—10). Геракл, гоня быков Гериона, прибыл в тогда

еще не населенную страну, которую позднее занимали скифы. Ночью у него

пропали кони, и герою пришлось отправиться на их поиски. В местности Гилея

он встретился с Ехидной — существом смешанной породы, полуженщи-

ной-полузмеей, которая заявила, что кони у нее, но она возвратит их Гераклу не

раньше, чем тот вступит с нею в связь. В результате Геракл прижил с нею трех

сыновей, а когда отправился дальше для совершения очередного подвига, он

оставил Ехидне свой лук и пояс с условием, что ее земля должна достаться то-

му из сыновей, который сможет натянуть лук и опоясаться поясом.

Когда родившиеся у Ехидны сыновья возмужали, она «дала им имена, од-

ному — Агафирс, следующему — Гелон, младшему — Скиф, а потом, помня

завет Геракла, исполнила его поручение. Двое из ее сыновей, Агафирс и Гелон,

оказавшись неспособными исполнить предложенный подвиг, были изгнаны

родительницей и удалились из страны, а самый младший, Скиф, исполнив за-

дачу, остался в стране. От этого-то гераклова сына Скифа и произошли ны-

нешние скифские цари» (ημοξ αζεζ ααζζθέαξ βζκόιεκμοξ ΢ηκοέωκ).

У Диодора (II, 43, 3, 4), сообщающего еще одну версию этногонической ле-

генды, она соединена с рассказом о реальных событиях начальной скифской

истории. Сперва скифы приобрели себе область в районе Предкавказья и Азов-

ского моря. «Впоследствии, по скифским преданиям, появилась у них рожден-

ная землей дева, у которой верхняя часть тела до пояса была женская, а нижняя

— змеиная. Зевс, совокупившись с ней, произвел сына по имени Скиф, кото-

рый, превзойдя славой всех своих предшественников, назвал народ по своему

имени скифами. В числе потомков этого

царя были два брата, отличавшиеся доблестью, один из них назывался Пал, а

другой — Нап.

Когда они совершили славные подвиги и разделили между собой царство,

по имени каждого из них назвались народы, один палами, а другой напами».

Анализ

Попытки интерпретировать скифские этногонические легенды, главным об-

разом первую версию Геродота, предпринимались неоднократно. В советской

литературе наибольшее распространение получили ее хозяйственно-этническая

и этническая трактовки. Все придерживающиеся их ученые, хотя и в разной

мере и по-разному аргументируя свои положения, утверждают преобладание в

этой версии местных земледельческих элементов над пришлыми кочевыми

Варнеке, 1928; Семенов-Зусер, 1939, стр. 170, прим. 1; Артамонов, 1948, стр.

4—5; Артамонов, 1949, стр. 166—170; Граков, 1950, стр. 8—9; Граков, 1971,

стр. 21—22; Штительман, 1956, стр. 266; Болтенко, 1960, стр. 38—55; Петров,

Макаревич, 1963, стр. 20—31; Блаватский, 1974, стр. 40]. За рубежом со вре-

мени опубликования работы А. Кристенсена господствуют иные взгляды,

трактующие данную версию в этно-социальном или даже в чисто социальном

плане [Christensen, 1918, стр. 136—139; Dumézil, 1930, стр. 109— 130; Dumézil,

1941, стр. 49—57, 220—225; Dumézil, 1962, стр. 187—188; Benveniste, 1938, стр.

534 и др.; ср. Hérodote, 1949; Brandenstein, 1953].

Но во всех предпринимавшихся до сих пор попытках интерпретации за ос-

нову брались только отдельные части версии, остальные же, по существу, иг-

норировались. В методическом отношении это, конечно, неверно. Ведь в таком

случае даже самые интересные догадки и аналогии не объясняют легенды в

целом.

Переходя к анализу самой версии, хотелось бы прежде всего отметить, что

многое в ней производит впечатление недоговоренного или неясного. Ее хро-

нологические основания противоречивы, отдельные детали логически не увяза-

ны друг с другом. Например, ни слова не сказано о супруге Таргитая. Между

тем в этногоническом предании ее происхождение не могло не играть сущест-

венной роли, особенно учитывая, что Таргитай был первым человеком в тогда

еще пустынной стране

. Неясно, как происходило управление царством до па-

дения с неба золотых даров и испытания трех братьев

. Неясны положение и

роль Липоксая и Арпоксая после того, как они уступили младшему брату все

царство

Трудно определить, кто такие авхаты, катиары, траспии и паралаты. Непонятно

и многое другое.

Объяснение, конечно, легче всего отнести за счет неполноты источников

самого Геродота. И действительно, если сравнивать скифскую версию этного-

нической легенды с эллинской, то в последней детали лучше увязаны друг с

другом. Но стоит ли во всем винить только Геродота или его информаторов?

В этой связи обращают на себя внимание структурно-типологические осо-

бенности рассматриваемой версии. Вся она довольно четко подразделяется на

пять эпизодов, пять составных частей, пять сюжетных линий, обладающих зна-

чительной самостоятельностью. Первая — обстоятельства рождения Таргитая,

вторая — предание о священных дарах, третья — возникновение Скифского

царства и происхождение царской династии, четвертая — организация скиф-

ского общества, пятая — установление триединого характера Скифского цар-

ства.

Любопытно, что большинство неясностей и противоречий, имеющихся в

скифской версии легенды, находится как раз на стыках ее различных сюжетных

линий. Уже одно это наводит на мысль об их неоднородности и разновремен-

ности. Удивляться не приходится. В представлениях современной фолькло-

ристики имеются два очень существенных момента. Первый заключается в том,

что смысл мифа (а скифская этногоническая легенда в своих основных частях

обладает всеми признаками мифа) отнюдь не сводится к смыслу, извлекаемому

из простого сопоставления происходящих в нем событий [Иванов В. В., 1965,

стр. 87—88]. Второй — что в мифе центральное место занимают отдельные

эпизоды, объединенные в единый текст весьма формально и даже способные

меняться местами [Мелетинский, 1963]. Если подходить к скифской этногони-

ческой легенде с подобных позиций, то в ней можно увидеть и отдельные эпи-

зоды (блоки), подчас весьма формально организованные в текст (в семиотиче-

ском понимании этого термина), и несводимую только к ним исключительно

общую смысловую нагрузку. Однако, прежде чем говорить о ней, представля-

ется необходимым рассмотреть каждый из выделенных эпизодов с точки зре-

ния его происхождения и содержания.

Происхождение Таргитая. Ж. Дюмезиль и другие зарубежные исследова-

тели этого эпизода легенды не касались. В советской литературе прочно уко-

ренилось мнение, что он возник в Северном Причерноморье, в аборигенной

оседло-земледельческой среде.

Наиболее серьезный аргумент был выдвинут Б. Н. Граковым, полагавшим,

что автохтонная основа прослеживается в образе матери Таргитая — дочери

Борисфена, т. е. божества