Следовательно, территория Германии в начале нашей эры не была сплошь
покрыта первобытным лесом, и сам Тацит, рисующий весьма стилизованную картину
ее природы, тут же признает, что страна «плодородна для посевов», хотя «и не
годится для разведения фруктовых деревьев» (Germ., 5). В свое время Р. Градман
выдвинул теорию, согласно которой на пространствах Германии в интересующую
нас эпоху перемежались леса и степи (Gradmann, 1901; ср.: Hoops, 1905; Much, 1928),
— эта теория, видимо, должна была объяснить сочетание в хозяйстве германцев
скотоводства с земледелием (оценку этой теории см.: Jager, 1963, S. 90—143). При
этом предполагалось, что ландшафт Германии существенно не изменялся вплоть до
внутренней колонизации XII и XIII вв. и что сельскохозяйственные поселения
оставались на протяжении всей этой более чем тысячелетней эпохи на тех самых
местах, где они были расположены на рубеже новой эры, — предположения,
оказавшиеся при проверке археологами и палеоботаниками неосновательными; во-
первых, среднеевропейский ландшафт менялся под воздействием человека уже в
древнегерманскую эпоху, знакомую, в частности, и с расчистками лесных
пространств под пашню; во-вторых, в тех случаях, когда найдены следы древних
поселений, они прерываются в период Великих переселений народов, и новые
деревни и хутора возникали на новых местах (Jankuhn. Archaologie.., 1976, S. 245 f.;
Jankuhn, 1969, S. 22 ff., 134).
Археология поселений, инвентаризация и картография находок вещей и
погребений, данные палеоботаники, изучение почв показали, что поселения на
территории древней Германии распределялись крайне неравномерно, обособленными
анклавами, разделенными более или менее обширными «пустотами». Эти
незаселенные пространства в ту эпоху были сплошь лесными. Ландшафт
Центральной Европы в первые века нашей эры был не лесостепным, а
преимущественно лесным (Jankuhn. «Terra».., 1976, S. 149 ff.). Поля близ
разобщенных между собой поселений были небольшими — места человеческого
обитания окружал лес, хотя частично он уже был разрежен или вовсе сведен
производственной деятельностью (Jankuhn, 1966, S. 411—426). Вообще необходимо
подчеркнуть, что старое представление о враждебности древнего леса человеку,
хозяйственная жизнь которого якобы могла развертываться исключительно вне лесов
(Неусыхин. Общественный строй. 1929, с. 48—54), не получило поддержки в
современной науке. Напротив, эта хозяйственная жизнь находила в лесах свои
существенные предпосылки и условия (Handbuch der deutschen Wirtschafts-.., 1971, S.
68; Gebhardt, 1970, S. 70-72; Trier, 1952). Мнение об отрицательной роли леса в жизни
германцев диктовалось доверием историков к утверждению Тацита о том, что у них
якобы мало железа (Germ., 6). Отсюда следовало, что они бессильны перед природой
и не могут оказывать активного воздействия ни на окружавшие их леса, ни на почву.
Однако Тацит в данном случае заблуждался. Археологические находки
свидетельствуют о распространенности у германцев железодобываюшего промысла,
который давал им орудия, необходимые для расчистки лесов и вспашки почв, также
как и оружие (Much, 1967,5.128 ff., 131,143,445,477; Handbuch der deutschen
Wirtschafts-.., 1971, S. 28 f). Предположение Р. Муха о том, что упоминаемое Тацитом
имя соседей лангобардов Reudingi (Germ., 40) происходит от германского слова
«reudan» — «корчевать», «расчищать», представляется правдоподобным, так как
расчистки лесных площадей под пашню имели место, как теперь установлено, уже в
последние столетия до начала нашего летосчисления и сделали возможным переход
населения с легких почв на более тяжелые (Much, 1967, S, 444f,; Jankuhn.
Archaologie.., 1976, S. 10, 16; Christensen, 1969, S. 60).
Одновременно с расчистками лесов под пашню нередко оставлялись старые
поселения по причинам, которые трудно установить. Возможно, перемещение
населения на новые места вызывалось климатическими изменениями (около начала