Гуковский М.А. Итальянское Возрождение
Подождите немного. Документ загружается.
журналистом того цинического типа, который так расцветет в буржуазном XIX в.
Сочинения Филельфо многочисленны и разнообразны: он пишет в стихах и в прозе, на
итальянском, латинском и греческом языках. Но напрасно мы стали бы искать в этой массе
проявления яркого таланта или острой самостоятельной мысли — только неудержимая ругань
его инвектив и неумеренные восторги панегириков отражают в какой-то мере его
индивидуальность.
Свое крупнейшее стихотворное произведение — эпическую поэму «Сфорциада»,
посвященную восхвалению Франческо Сфорца, он рассматривает как прямой источник
доходов, прекращая его, когда герцог платит плохо, и снова возобновляя после хорошей
подачки. Его сатиры содержат те же инвективы и полемические выпады в стихах, которые в
прозаическом виде заполняют 37 книг его писем.
74
Диалоги его,
75
написанные под явным
влиянием Бруни и Поджо и посвященные ставшими обычными у гуманистов вопросам этики
и филологии, — набор общих мест, уже всем хорошо известных и изложенных формально и
сухо. Строго говоря, значительная часть произведений Филельфо, умершего в 1481 г.,
выходит за хронологические рамки настоящей главы, но по всему своему характеру
творчество его тесно связано с деятельностью той группы гуманистов, которая возглавлялась
Бруни и Поджо, и потому должно быть рассмотрено в данной связи.
Деятельность нескольких наиболее видных гуманистов отнюдь не исчерпывает всего
движения в целом, наоборот, для него особенно характерно не качественное, а
количественное развитие новых идей, появление значительного числа как гуманистов-
профессионалов, пусть иногда незначительных самих по себе, так и людей, симпатизирующих
новому идеологическому движению, совмещающих гуманистические штудии с какой-нибудь
другой профессией — юриспруденцией, медициной, иногда торговлей или же по крайней
мере поддерживающих своими деньгами это движение. Такие люди появляются и действуют
нередко в самых отдаленных уголках Италии, создавая ту идеологическую атмосферу,
которая характерна для полуострова конца XIV — начала XV в. Упомянем некоторых из них.
Карло Марсуппини (1399—1453)—друг Никколи и Бруни, в 1444—1453 гг. канцлер
Флоренции, страстный собиратель книг и античных памятников, энциклопедический знаток
древней ли-
546
тературы — переводит на классическую латынь «Илиаду» и «Ба-трахомиомахию» Гомера.
Друг и собеседник Бруни и Поджо — Антонио Лоски (1360— 1441) пишет на латинском
языке трагедию в античном духе — «Ахиллес», а во время своей службы в Милане —
инвективу против Флоренции.
Миланский гуманист, придворный историк герцогов Висконти и Сфорца — Пьер Кандидо
Дечембрио (1399—1477) переводит Аппиана.
Выходец из Бергамо Гаспарино да Барцицца (1359—1431), превосходный знаток латинского и
греческого языков, пишет трактат по латинской стилистике «О сочинении» («De compo-
sitione»).
Маттео Веджо из Лоди (1407—1458) —автор нескольких латинских поэм в античном стиле.
Поэт Базинио Базини из Пармы (1424—1457) воспевает в латинских стихах, которые кажутся
переведенными с греческого, подвиги и любовные приключения своего покровителя Сиджиз-
мондо Малатеста из Римини и его возлюбленной Изотты дельи Атти.
И так в каждом городе, пр-и каждом дворе, даже самом
скромном.
Такому широкому и повсеместному распространению гуманистических идей, бывших,
несомненно, выражением изменившихся вкусов и потребностей, в немалой степени
содействовала организация гуманистической школы, деятельность гуманистов-педагогов,
воспитывавших новые идеи уже с детского возраста у большинства своих учеников.
Известные нам ведущие гуманисты, не бывшие профессиональными педагогами, уделяли
вопросам образования немалое внимание и создали ряд произведений, посвященных этому во-
просу. Так, Леонардо Бруни пишет трактат «Об образовании юношей», Джаноццо Манетти —
«О воспитании детей», Фран-ческо Филельфо рассматривает этот вопрос в письме к Маттео
Тривиано, носящем то же название, — «О воспитании детей» и т. д., и т. п.
76
Некоторые из гуманистов занимались педагогической деятельностью как одним из основных
своих дел. Так, Гаспарино да Барцицца, будучи профессором Падуанского университета, в то
же время организовал у себя на дому нечто вроде общеобразовательного пансиона для детей,
которых он обучал риторике и правилам хорошего поведения, понимаемым в чисто
гуманистическом духе.
Имелись и гуманисты, для которых педагогика была главным, все определяющим и, по
существу, единственным занятием. К таковым в первую очередь относятся Гварино да Верона
и Витто-рино да Фельтре.
Гварино де Гварини {1370—1460)
77
из Вероны (да Верона),
547
ученик Хризолора, знаток греческого и латинского языков, после возвращения из Греции делает
преподавание своей основной профессией. Он занимается им во Флоренции, в Венеции, в Вероне.
В 1424 г. 55-летним стариком, широко известным во всей Италии своей педагогической
деятельностью и своими эпистолярными связями с большинством гуманистов, он получает при-
глашение маркиза Никколо д'Эсте приехать в Феррару в качестве воспитателя его сына и
наследника Леонелло. Гварино принимает это предложение и остается в Ферраре 31 год, т. е. до
своей смерти (в 1460 г.). Он преподает в местном «Студио», где занимает ведущее положение. Но
главным его занятием здесь является преподавание в организованной им школе для детей.
Теоретически эта школа целиком основана на предписаниях и примере античных писателей и
ученых. Как и для других гуманистов, для Гварино пример или слова Ксенофонта, Цицерона или
Сципиона обладают высшим и непререкаемым авторитетом, но его преподавание отнюдь не
является слепым подражанием античным образцам. Наоборот, оно насквозь проникнуто духом
современности, целиком отвечает ее требованиям. Задача школы Гварино — дать полный запас
гуманистических знаний, научить свободному владению классическими греческим и латинским
языками, глубоко ознакомить со всеми основными античны-м/л авторами — от Аристотеля и
Платона до Цицерона и Квин-тилиана, ознакомить так, чтобы речь и письмо учащихся приобрели
классическую окраску, были украшены классическими цитатами. Но учащийся не должен
ограничиваться сухим запасом знаний, столь необходимых для гуманиста, школа стремится сти-
мулировать и разностороннее развитие.
Так, основываясь опять-таки па античных примерах, Гварино требует от своих учеников
постоянных физических упражнений. Они должны по примеру Ксенофонта — заниматься охотой,
по примеру многих античных деятелей — плавать, по примеру Александра Македонского —
играть в подвижные игры. С учителем во главе учащиеся совершают далекие прогулки, собирая
растения, камни и ракушки, непринужденно беседуя, а нередко затевая шумные и не вполне
невинные забавы, подшучивая над случайными прохожими.
Кроме знакомства с древними языками и классическими авторами и физического развития, школа
должна дать навыки в свободном владении ораторской речью, сделать своих учеников
«риторами», пригодными для выполнения обязанностей государственных деятелей и дипломатов,
обязанностей, в которых гуманистический лоск стал к этому времени совершенно необходимым.
Из школы Гварино вышла целая плеяда как более, так и м>е-нее значительных гуманистов, к нему
приезжали учиться не только из различных городов Италии, но и из других стран. Так, среди его
учеников мы встречаем венецианца Эрмолао Барбаро,^
548
видного гуманиста и политического деятеля, и венгра Яна Пан-нония, талантливого
латинского поэта, перенесшего гуманистические принципы в Венгрию.
Еще большее значение, особенно в смысле личного влияния руководителя, имела
педагогическая деятельность другого гуманиста — Витторино Рамбальдони да Фельтре (ок.
1373— 1446) ,
78
Математик по образованию, он стал одним из главных пропагандистов
гуманистической идеологии и гуманистических знаний. Недаром на медали, выбитой в его
честь замечательным мастером этого дела Пизанелло, красуется надпись — «Величайший
математик и отец всех гуманистических знаний».
Так же как школа Гварино процветала под покровительством и при поддержке тиранов из
рода д'Эсте в небольшой, но своеобразной по своей культуре Ферраре, так школа Витторино
возникла (в 1425 г.) и просуществовала до смерти учителя в 1446 г. под крылом тиранов из
рода Гонзага в такой же небольшой Мантуе. Школа эта получила характерное название «Дом
радости» (Casa gioiosa), которое появилось случайно, так> как школа получила в свое
распоряжение дворцовый павильон, предназначавшийся первоначально для игр и придворных
развлечений и потому известный под этим названием. Но то, что название это сохранилось и
для школы, далеко не случайно.
Основным педагогическим методом Витторино да Фельтре, являвшегося не только крупным
практиком, но и выдающимся теоретиком-новатором, было усвоение знаний и навыков без
принуждения, без зубрежки и наказаний, шутя, играя, радостно. Помещение школы
расположено на берегу озера, окружено лужайками с изумрудной травой, рощами тенистых
деревьев. Здания ее модернизованы в новом, гуманистически-возрожден-ском стиле (см. § 2).
Колоннады и портики придают ему античный вид. Комнаты, украшенные росписью на
педагогические темы, наполнены рукописями классических авторов.
Школа велика, ученики ее многочисленны и различны — здесь и отпрыски рода Гонзага, и
дети знатных родов Мантуи и других мест, и способные дети бедняков, принятые Витторино
на свое иждивение. Преподавание ведет целая плеяда учителей, умело направляемых
руководителем школы. Программа преподавания распадается на три части: воспитание
моральных и волевых качеств учащихся; воспитание и закалка их физического организма;
усвоение конкретных знаний.
Первая основана на столь характерном для гуманистов начала XV в. соединении черт
христиански-церковных с антично-философскими. Учащийся должен строго выполнять все
обряды католической церкви, молиться, поститься, причащаться, но за этим внешним
благочестием скрывается стоический идеал спокойного, сдержанного, все принимающего и
все понимающего философа, идеал, внедрение которого в души учеников и было главной
задачей «Дома радости».
549
Вторая задача — физическое воспитание. Оно осуществлялось в постоянных упражнениях,
играх, тренировках. Регулярно проводятся занятия по борьбе, фехтованию, метанию дротика,
военные игры, нечто вроде маневров. Ученики приучаются к длительным, самым различным
напряженным усилиям, переменам температуры.
Наконец, третья часть программы преподавания — учение в собственном смысле слова —
строится на базе старого, средневекового «тривиума» и «квадривиума». Но содержание каж-
дой дисциплины видоизменено в гуманистическом духе, пропитано преклонением перед
классической античностью, стремлением прочно усвоить ее наследие. Преподавание
начинается с чтения и изучения поэтов и ораторов на латинском и греческом языках —
Вергилия, Гомера, Демосфена.
На базе сочинений этих и других античных писателей проводятся занятия и по двум другим
предметам «тривиума» — диалектике и риторике. «Квадривиум» строится на изучении фило-
софских произведений Платона и Аристотеля. Все предметы — арифметика, геометрия,
астрология и музыка — здесь носят философский характер и преподносятся так, чтобы
усвоенный материал оказался полезен в дальнейшем при выполнении обязанностей любой
профессии — врача, богослова или юриста.
Обучение в целом не стремится дать запас специальных, практически используемых знаний,
но преследует общеобразовательную цель создания воспитанного, гармонически развитого
человека, который в дальнейшем сможет, развивая знания, полученные в школе, получить и
более углубленные специальные навыки. При этом в полном соответствии со столь
характерным для гуманистов вниманием к индивидуальному в человеке вся педагогическая
система Витторино направлена на развитие индивидуальных свойств и качеств каждого
учащегося, причем развитие это достигается в условиях полной свободы, игры, развлечения.
Гуманистический круг мыслей и идей здесь окончательно теряет свою несколько жесткую
стандартность, которая нередко отталкивала в первые годы создания и распространения
гуманизма.
Понятно, что школа Витторино еще в большей мере, чем школа Гварино, выпускала людей
самых разных профилей и специальностей. Здесь и гуманисты-профессионалы, как Гре-горио
Коррер, образованные церковники, как Сассуоло да Пра-то, и князья-кондотьеры, как
Федериго да Монтефельтро. Правильно отмечает современный биограф: «Из школы
Витторино выходили достойнейшие люди как по своей жизни, так и по литературным
заслугам. Среди них кардиналы, епископы и архиепископы, а также светские сеньоры и
дворяне его времени».
7
*
Сам Витторино не был ни писателем, ни активным гуманистом — он оставил только
небольшой учебник латинской орфографии и несколько писем, но его преподавательская
деятель-
550
ность, широко известная и популярная не только во всей Италии, но и за ее пределами, была
важнейшей составной частью гуманистического движения, сыграла особую и притом весьма
значительную роль в его широком распространении на полуострове.
Витторино — отнюдь не революционер, даже не слишком радикальный представитель
гуманистической идеологии, он сохраняет в своем преподавании некоторое, правда, не слишком
значительное место для христианского вероучения и христианских обрядов, он не порывает
полностью и со схоластикой, особенно в области знаний, мало разработанных гуманистами, в
первую очередь — математики. Но именно в таком умеренном, ничего не ниспровергающем и
никого не оскорбляющем виде гуманистическая идеология получила особенные возможности для
распространения, завоевала самые широкие и разнообразные общественные слои.
В результате педагогической деятельности учителей и школ типа Гварино да Верона и Витторино
да Фельтре гуманизм становится общераспространенным. Даже те, кто в глубине души по своим
убеждениям и не слишком симпатизируют ему, сохраняя унаследованную от дедов и прадедов
верность принципам феодально-церковной идеологии; а таких было, несомненно, весьма немало,
принимают гуманистический облик из приверженности к общераспространенной моде, из боязни
прослыть отсталыми, не современными, устаревшими.
Гуманизм поистине становится основным, ведущим, хотя все же не единственным
идеологическим течением. Повсеместно в Италии гуманисты чувствуют себя полными хозяевами
в области идеологии; они как в пределах одного города, так и разных городов поддерживают
между собой контакт, ведут переписку иногда научного и дружеского характера, а иногда
враждебного, инвективного. Они переезжают из города в город, встречаясь друг с другом, в домах
наиболее богатых из них или за столом у местных меценатов. Подобные встречи и беседы недаром
так часто описываются в трактатах-диалогах гуманистов. Особенно выпукло они описаны в
анонимном трактате-романе «Вилла Альберти», который нашедший и опубликовавший его А. Н.
Ве-селовский приписал Джовапни ди Герардо да Прато по прозвищу Акветтино (ок. 1360 — после
1430) ,
80
писателю народного направления конца XIV — начала XV в.
Действие романа относится к 1389 г. Он сохранился не полностью, но и дошедшая до нас часть дает достаточно
полное представление о его содержании и характере. Начиная с облеченных <в аллегорическую форму
рассуждений морально-философского характера, напоминающих такие произведения начала XIV в., как
«Диттамондо» Фацио дельи Уберти или «Ин-теллидженца» (поэма новеллиста конца XIII — начала XIV в.),
Герардо да Прато затем переходит к явно навеянному «Декамероном» описанию времяпрепровождения компании
лиц разного звания и имущественного положения. Сначала они путешествуют для развлечения по лесистым
склонам Северных Апеннин, затем оказываются в небольшом укрепленном центре — Поппи,
551
властитель которого — граф Карло — входит в состав компании, затем
;
в несколько другом составе беседуют у
канцлера-гуманиста Колуччо Салутати и, наконец, гостят в роскошной вилле одного из влиятельнейших и
боЬатей-ших людей Флоренции — Антонио дельи Альберти. Разговоры, новеллы, песни, танцы, которыми
развлекается общество на этой вилле, недаром прозванной в городе «Раем Альберти» (Paradiso degli Albert!), и
составляют главное содержание романа.
Состав общества, выведенного в романе, как уже сказано, весьма пестрый. В первой части, описывающей
прогулку по горам и отдых в замке Поппи, это в основном компания, собравшаяся вокруг мелких
тосканских феодалов, укрощенных и подчиненных Флоренцией, но упорно стремящаяся сохранить хотя бы
остатки блестящей и праздной жизни рыцарского замка— графов Баттифоль, властителей Поппи. Глава рода
— граф Карло, племянник его Симоне, дочь Маргарита. Эти феодалы, с одной стороны, роскошно принимают
веселящуюся компанию в своем родовом гнезде и подчеркивают всем своим поведением верность старым
рыцарским традициям, с другой — общаются на равной ноге с представителями городских слоев
Флоренции как с богачами, так и с людьми среднего достатка, угощают их за своим столом, обсуждают с ними
актуальные политические, моральные и философские вопросы. Для идеологической атмосферы характерно,
что недавние враги Флорентийской коммуны и коммунальных порядков графы Поппи не менее, чем их гости-
горожане, с величайшим уважением относятся к представителям новой, буржуазной идеологии — гуманистам,
предоставляют им первое место в беседах, внимательно выслушивают их суждения. Гуманисты выведены в
романе в достаточном количестве — здесь мы найдем всех крупнейших участников гуманистических
кружков Флоренции. . В прогулке и развлечениях в Поппи принимает участие один из ведущих гуманистов
города — монах-августинец Луиджи Марсильи — старик, известный оратор и знаток античности (см. т. I,
гл. III, § 3). Когда действие повествования переходит во Флоренцию, оно переносит нас в городской дом
влиятельнейшего из гуманистов Колуччо Салутати — канцлера коммуны. Здесь собрались за общим
столом другие гуманисты •— в первую очередь тот же Луиджи Марсильи, университетские ученые
схоластического типа: медик Марсильо ди Сайта София, математик Бьяджо Пелакани, музыкант — слепой
Франчеоко дельи Органи. Все это ученое общество затем посещает городской дом одного из флорентийских
богачей Антонио дельи Альберти, ужинает здесь и вместе с гостями Альберти переезжает в загородную виллу
«Парадизо», где всячески развлекается вместе с хозяевами, приглашенными молодыми дамами и кавалерами,
известными шутниками — небогатыми ремесленниками, вроде Бьяджо Сернелли, которых зовут в богатые и
знатные дома для развлечения, и заезжими скоморохами.
Таким образом, роман показывает гуманистов не как замкнутую касту, оторванную от различных
кругов общества, стоящую как бы над ними, а, наоборот, теснейшим образом связанными и с
остатками феодальной знати, и с богатыми хозяевами городов, и со скромными ремесленниками.
Все прислушиваются к их высказываниям, с явным интересом присутствуют при их ученых
беседах, а иногда и принимают участие в них. Представители новой идеологии находятся как бы в
центре всеобщего внимания. Та обстановка праздника, постоянного веселья, которая господствует
в романе, включает в круг светских развлечений, танцев, песен, рассказывания новелл, самые
серьезные разговоры гуманистов — о происхождении и древней истории Флоренции, о честных
путях заработать деньги, о жизни и развитии человека.
Гуманизм прочно вошел в жизнь, связался с самыми различ-
552
ними ее проявлениями, сделался распространенной, принятой самыми разными кругами общества
идеологией. Это, однако, не означает, что идеология эта даже в данное время стала единственной,
не встречающей никаких возражений. Наоборот, такие
возражения имели место, причем исходили они как «справа» — от сторонников старой,
постепенно уходящей в прошлое феодальной системы, так и особенно «слева» — от
представителей народного течения, которое в предшествовавшие десятилетия дало таких видных
и ярких творцов, как Франко Саккетти или Антонио Пуччи. Любопытным при этом является то
обстоятельство, что в отдельных случаях как то, так и другое антигуманистическое (или, может
быть, вернее, внегуманистическое) движение при всех своих различиях сливаются воедино,
действуют единым фронтом. Примером такого слияния является жизнь и творчество одного из
ярчайших деятелей начала XV в. святого католической церкви —Бернардино Сиенского (1380—
1444).
81
Отпрыск знатной сиенской семьи, получившей хорошее, хотя вполне средневековое
образование, затем не чуждый гуманистических влияний, он рано вступил во францисканский
орден и стал одним из его ведущих проповедников. Он странствует по всему полуострову,
проповедуя на всякие темы — религиозные, моральные, иногда политические. Проповедует
свободно, без подготовки, на простом народном итальянском языке, широко привлекая бытовой
материал, пользуясь формой диалога, отпуская шутки, развлекая, пугая, смеша, но никогда не
позволяя скучать своим слушателям. Свобода его слова так велика, что он неожиданно обвинен в
ереси и вызван в Рим, чтобы дать объяснения, но пленяет папу Мартина V и получает от него
поручение проповедовать в «святом городе» (илл. 50).
Несмотря на свое стремление не занимать никаких должностей в ордене, оставаться простым
монахом, он становится в конце жизни генеральным викарием этого ордена, принимает участие в
работе Флорентийского Собора. Через 6 лет после смерти, в юбилейный 1450 год, он
канонизирован папой Николаем V.
Но этот святой отец церкви меньше всего похож на сурового, мрачного и важного прелата, он
прост, весел, доступен. Он живет среди народа, в нем черпает свое религиозное вдохновение и ему
и только ему отдает все силы своей души. Душою он теснейшими узами связан со средневековьем,
с его морально-религиозными идеалами, но, подобно основателю ордена — «бедняч-ку из
Ассизи» (см. т. I, гл. I, § 3), весь дух, эмоциональная доминанта Бернардино отражает
окончательность и бесповоротность идейных сдвигов, произошедших в Италии в то время.
Проповедник из Сиены не гуманист, более того, он, как и многие другие церковники его времени,
относится к гуманизму отрицательно или, во всяком случае, скептически. Так, он говорит в одной
из своих проповедей: «Все, что ты имеешь и знаешь, все
553
происходит от слова божьего... И знай, что это другая наука и другое ученье, чем риторика
Туллия. Эта риторика слова божьего — лучше». А в другой — советует держаться вдали от
Овидия и других «любовных книг», хотя признает, что в сочинениях Данте, Петрарки, Салутати
содержатся и полезные, и заслуживающие похвалы вещи.
82
Но его церковность, жизнерадостная,
простая, народная, прямо противоположна суровой, строгой, органически отрицающей реальную
действительность церковности феодальных времен.
По всему своему характеру проповеди Бернардино представляют ту народную струю в культуре
Возрождения, которая нашла себе столь яркое выражение в новеллах Саккетти или стихах Пуччи.
Это, возможно, отчасти вызвано тем, что дошли до нас его проповеди не в авторском тексте, а в
записях одного из его восторженных поклонников и слушателей — сиенского стригальщика
шерсти (ciumatore di panni) Бенедетто ди Барто-ломео, который слово за словом заносил на
покрытые воском таблички проповеди, произносившиеся летом 1427 г. в его родном городе.
Почти стенографически точная запись неискушенного в литературных тонкостях, но наблюдательного и
аккуратного человека из народа сохранила весь своеобразный аромат проповеди Бернардино. Когда читаешь эту
запись, кажется, что стоишь в густой толпе народа, ловящей каждое слово, произносимое любимым учителем. А
слова эти так просты и в то же время так необычны. Сплошь да рядом это даже не слова, а возгласы, звукопод-
ражания, выразительные жесты. Постоянно встречаются такие, например, как: «Лишь только ты услышишь, что
кто-нибудь говорит зло о людях, зажми себе нос, сделай вот так. и скажи: „У! воняет!" Или: „Знаешь, как квакает
лягушка? Она делает так: „ква, ква, ква!"».
83
Проповедь превращается то в занимательный рассказ, то в театральную сценку, легко и непринужденно
разыгрываемую актером-проповедником, который то импровизирует, немедленно реагируя на поведение
окружающих, то по-своему пересказывает известную новеллу, то вступает в диалог с одним из слушателей.
«Эй, вон там, у фонтана, — вдруг восклицает он, прерывая ход проповеди,— что вы, на базар пришли?
Убирайтесь в другое место для этого! Разве вы не слышите меня, вы — там у фонтана?». Или обращается к одной
из слушательниц: «„Эй, ты, иди скорей, отыщи своего мужа... или позови его, я тебе говорю!" — „Да я его звала!"
—„Я тебе говорю: Иди, позови
ero
j» _
f>
A если я потеряю свое место!" — „Нет, ты не потеряешь места. Иди. К
тому же, еще много места".—„Хорошо, но мне не выйти..."—„Я тебе говорю: Иди и позови его... А! наконец-
то!"».
84
Слушатели, громадной толпой окружившие проповедника на городской площади, с радостью слышат из его уст
известные с детства анекдоты и новеллы, вроде рассказа о монахах, старике и мальчике, и осле: «Один говорит
так: „Бог мой! посмотри какая жестокость! Этот монашек идет пешком в такой грязи, а он едет верхом". Когда
монах услышал эти слова, тотчас слез с осла и посадил на него мальчика. Пошли они дальше. Монах, погоняя
осла, шел сзади него по грязи. Тогда другой говорит: „Бог мой! Посмотри на человеческую глупость —у них есть
животное, а он, старик, идет пешком и позволяет ехать верхом этому мальчишке, которому были бы нипочем
усталость и грязь. Подумай, каково его безумие. Ведь они могли бы вдвоем ехать на этом осле, если бы хотели, и
было бы много лучше!" Тогда „святой отец" также влезает на осла и они едут дальше, но встречается еще один,
который говорит: „Бог мой! Посмотри на этих — у них есть
554
один осел и они оба влезли на него! Да уж мало они заботятся об ослике, не удивлюсь, если он подохнет".
Услышав это, „святой отец" тотчас
5
же слез и заставил слезть мальчишку и они пошли за ослом, покрикивая „арри
ла". И когда прошли немного дальше, еще один сказал: „Бог мой! Посмотри каково безумие этих, у которых есть
осел, а они идут пешком по .такой грязи". Увидев это, „святой отец", который никак не мог поступить так, чтобы
люди не ворчали, сказал мальчику: „Давай вернемся домой!"».
85
По своему содержанию проповеди францисканца отнюдь не ограничиваются обычными
церковными темами, они затрагивают самые различные вопросы политической и домашней
жизни.
Он учит любви к своей прекрасной родине и призывает к ее объединению: «Скажи мне, какую страну ты бы мог назвать,
в которой было бы приятнее жить, чем в Италии? Я утверждаю, что если бы не было этого порока раздробленности,
нигде не было бы места, которое могло бы с ней сравниться. Ведь Италия страна даже слишком приятная, что приводит
к изнеженности».
86
Он не порицает развития ремесел и торговли — основы благоденствия его страны, но резко выступает против
злоупотреблений как в том, так и в другом. Так, он саркастически описывает методы обсчета купцами покупателей:
имея дело с какой-нибудь старухой, такой торгаш быстро-быстро отсчитывает ей сдачу: «Держи! держи! держи! —
один, два, три, пять, семь, восемь, десять, тринадцать, четырнадцать, семнадцать, девятнадцать и двадцать!».
87
Он решительно осуждает всякий обман неопытного, не знающего местных обычаев и цен покупателя: «Ты идешь
продавать свой товар на площадь, и приходит иноземец и спрашивает: „Что хочешь ты за это?" — „Я хочу тридцать
сольди. А своему согражданину ты то же самое продаешь за двадцать сольди"».
88
Он отстаивает старые, веками установленные методы ведения дома, хозяйствования, воспитания детей, но делает это не
из ненависти к новому, как бы он его ни критиковал, а из той естественной, обычной 'консервативности широких масс
простого народа, тяжелая, полная забот и лишений жизнь которых неизбежно затрудняет и замедляет для них не только
усвоение, но и понимание новых идеалов, введенных в обращение имущими кругами и отвечающих образу мышления и
вкусам этих кругов. Этот образ мыслей простых людей, среди которых и для которых жил Бернарднно Сиенский,
хорошо раскрывается в одной из его проповедей, в ответе рака, который на вопрос, зачем он ползает назад, сказал: «Так
ползал и мой отец».
Конечно, проповедь этого святого во многом определялась учениями и предписаниями
католической церкви, убежденным, хотя и не всегда вполне правоверным представителем которой
(вспомним обвинение в ереси) он, несомненно, был. Но общий стиль его простой, доходчивой
речи глубоко народен, он типичен для той народной струи в культуре итальянского Возрождения,
которая, идя рядом с более заметной и яркой струей верхушечной, создает вместе с последней
общий характер этой культуры.
Само собой понятно, что религиозный вариант народной струи не является ни единственным, ни
наиболее характерным, что показывают другие литературные произведения, эту струю
представляющие. Таковы хотя бы народные поэмы, ходившие под именем «Водовоза» (II
Aquettino), под каковым псевдонимом, возможно, скрывался уже известный нам Джованни да
Прато, автор «Виллы Альберти». Наиболее характерна большая
.,555
•поэма «Джетта и'Бирри». В ней в написанных на народном, разговорном языке, живых и веселых
стихах пересказывается содержание комедии Плавта «Амфитрион», только что введенной в
обиход гуманистами. Но приключения двух знатных и богатых братьев-близнецов, постоянно
принимаемых один за другого, описываются не с точки зрения вкусов и интересов этих, фор-
мально главных, героев сюжета, а с позиций их смышленных, веселых и энергичных слуг —
Джетты и Бирри, истинных представителей умного и неунывающего итальянского народа. Они
участвуют во всех перипетиях действия, комментируя их, высказывая трезвые, реалистические,
иногда грубоватые взгляды, критикуя, высмеивая поведение своих господ, их корыстолюбие,
властолюбие, их увлечение мифологией и античностью вообще, их разврат и лицемерие.
Общество начала XV в. представляется здесь не в том парадном, приукрашенном виде, в котором
его рисуют гуманисты и их идеологическое окружение, а таким, каким его видели представители
народных низов, со всеми его противоречиями и теневыми сторонами, своеобразно сочетаю-
щимися с элементами передовыми, прогрессивными.
89
Поэмы типа «Джетта и Бирри» и другие, подобные им, глубоко народные, грубоватые, мало
отделанные, пользовались, несомненно, большим успехом, читались, распевались, цитировались
.постоянно, но ни одна из них не приобрела, да по самому своему характеру и не могла
приобрести, славы крупного литературного произведения.
Зато такую славу завоевали родственные им по стилю и духу творения флорентийского
парикмахера и поэта Доменико ди Джованни по прозвищу Буркьелло (1404—1448) .
90
Сын ткачи-
хи и дровосека, типичный флорентийский ремесленник мелкого масштаба, он, как многие из них,
активно занимался политикой, поддерживая партию Альбицци, за что в 1434 г. вынужден был
оставить свой родной город. Умер он на чужбине в бедности и ничтожестве. Свое ремесло и
активную политическую деятельность он совмещал с поэзией, которой завоевал себе широкую
известность у современников и громадную славу у ближайших потомков. Так, поэт и новеллист
XVI в. Антон Франческо Граццини утверждал, что Буркьелло может быть поставлен рядом с
двумя создателями тосканской поэзии Данте и Петраркой. Это, конечно, преувеличение, но
бесспорно, что если не по силе таланта, то по своеобразию и оригинальности Буркьелло должно
принадлежать очень видное место в истории итальянской литературы и культуры вообще.
Стихотворения его (по большей части это так называемые «хвостатые сонеты» классического
петрарковского типа) в настоящее время почти совсем не понятны, да и современники нелегко и
не полностью понимали их. Так, уже с начала XVI в., т. е. через, несколько десятилетий после
смерти автора, сочинения Буркьелло издавались обыкновенно с обширным прозаическим
комментарием, чаще
556
всего писателя Антона Франческо Дони. Происходит это от того,
что поэт-парикмахер был так погружен в жизнь современной ему Флоренции, так знал и
чувствовал каждую мелочь ее повседневного быта, что включал в свои стихотворения
громадное количество всяких намеков, местных словечек жаргонного характера, эпитетов,
имен, широко известных узкому кругу метафор, анекдотов и т. п.
В результате подавляющее большинство этих стихотворений приобретает характер ребуса, в
котором в неожиданных и чаще всего сознательно несовместимых сочетаниях сосуществуют
про-тивоположнейшие и тем более поражающие своим соседством предметы, лица, понятия.
При этом гротескно сочетаемые слова подчинены четкому, размеренному стихотворному
ритму и строгим законам сонетной формы, так что создается впечатление какого-то, как мы
бы сейчас сказали, беспредметного искусства, что нередко с великим удовольствием отмечали
сторонники формалистических течений типа сюрреализма на Западе.
Однако это впечатление глубоко ошибочно. Флорентийский парикмахер и доморощенный
политик отнюдь не был и органически не мог быть ни сюрреалистом, ни формалистом
вообще; кажущаяся беспредметность его стихов объясняется не отказом от реалистической
передачи жизни, а, наоборот,, протестом простого, неученого человека против гладкой,
утонченной, чуждой ему своим античным словарем гуманистической литературы. Так же как
Джетта и Бирри, персонажи, созданные в кругах, близких к Буркьелло, к которым
принадлежал и Джованни да Прато, пародируют и передразнивают высокопарные речи своих
господ, заменяя в них Юпитеров и Аполлонов персонажами или предметами будничного
обихода, так и в сонетах Буркьелло утонченные дантовски-петраркистские чувства и
размышления с явно полемической целью заменяются самыми обычными, отнюдь не
поэтическими, а в литературном отношении считавшимися низменными вещами и понятиями.
Это спускает поэзию с гуманистических высот, погружая ее в гущу, в самую сердцевину
реальной повседневности, сближая с привычной каждому с детства стихией басни-прибаутки,
народного анекдота, острого, пряного народного словца, которое так любили и так понимали
на улицах Флоренции. Стихотворения Буркьелло почти не переводимы, но даже весьма
приблизительный перевод отрывков из них вскрывает в какой-то мере их своеобразную
сущность. Так, в одном из сонетов поэт, характеризуя свою жизнь, пишет:
Здесь поэзия с бритвой сражается, За меня затевая великие споры, Говорит: «Почему отгоняешь ты От бумаги
Буркьелло, любимого мною?»
После чего каждая из них оправдывает свои претензии на поэта-парикмахера. Спор
заканчивают слова самого автора:
557
«Я сказал — замолчите,
Ведь ведро и котел нас не могут прославить,
А кто любит меня, пусть мне выпивку ставит>.
91
Поэзия Буркьелло была несомненно связана как с народной языковой традицией, так и с
вытекающей из нее народной реалистической литературой, из которой вышли Чекко
Анджольери или Фольгоре ди Сан Джиминьяно, но при всем том она была явлением в
высокой степени оригинальным, создала свой особый стиль, так называемый
«буркьелловский» (alia burchia), который в дальнейшем будет разрабатываться многими
поэтами и породит значительное литературное направление.
Народное, антигуманистическое течение в литературе, так ярко отражающееся в творчестве
Буркьелло, естественно, проявляется и в литературе прозаической. Особенно любопытной и
по-своему влиятельной фигурой здесь является ставший прямо-таки легендарным Пьовано
Арлотто (приходский священник Арлотто). Арлотто Майнарди (1396—1484) родился
недалеко от Флоренции, в Муджелло, в 1426 г. стал священником прихода Сан Креши в
Мачуоли, затем капелланом на разных флорентийских галерах, совершавших плавания на
восток и запад. Много повидавший, наблюдательный и скептический, близкий к простому
народу и разделяющий его взгляды на жизнь, Арлотто выражал свои мысли и впечатления в
форме небольших рассказиков-анекдотов, напоминающих и новеллы Франко Сак-кетти, и
латинские фацеции Поджо, но еще более простых, заостренных на одной остроумной фразе,
на одной характерной или смешной черте.
Эти короткие анекдоты были, по-видимому, записаны со слов автора одним из его друзей и поклонников,
человеком, обладавшим определенной литературной культурой, и выпущены в свет еще при жизни автора.
Второй, расширенный и снабженный жизнеописанием Арлотто, вариант этой же записи был пущен в обращение
уже после смерти автора и затем переписывался и переиздавался многократно как в конце XV, так и в XVI в.
92
В
одном из своих рассказов, носящих автобиографический характер, Арлотто, оправдываясь в возводимых на него
обвинениях, что он пьянствует в тавернах с неподходящими его духовному сану друзьями, говорит, обращаясь к
своему собеседнику и другу Бартоломео Сассетти: «Я хочу убедить тебя в том, что все веселые люди, вое те, кто
клянутся телом господним, все те, кто ходят в таверны, все те, кто не понимают святых и не бьют себя в грудь, все
те, кто смеются, а не всхлипывают, все те, кто не сгибают свои и без того согнутые шеи, и есть люди правильной
жизни, справедливые и добрые. Но, друг мой Бартоломео, берегись тех, кто слушает две обедни каждое утро, кто
говорит: „Клянусь моей совестью". Кто, подсчитывая (деньги. — М. Г.), говорит: „Двадцать девять, тридцать,
слава господу>" Следи только за тем, чтобы они дальше не сказали: „Сорок одна, сорок две". Берегись тех, кто
улыбается, но не смеется, тех, кто гнет шею и покорно опускает глаза. Поэтому весь этот народ, то есть бедные
люди, ходящие в таверну, и есть превосходный народ, и не ругай меня (за общение с ними) никогда>.
83
В этих простых словах, доходчивых и ясных, заметно явное сходство с проповедями Бернардино Сиенского, но вместо
смирения и покорности они
558
призывают народ к бодрости, гордости и борьбе, в них слышны отзвуки героических дней восстания чомпи,
затопленного в крови за полстолетия до Арлотто, но еще свежего в памяти флорентийских бедняков.
Весьма характерен и следующий анекдот: «Однажды спорили о взимании процентов епископ Фьезоле Монсеньор
Гульельмо и Пьовано, причем епископ приводил многие авторитетные высказывания, а Пьовано опровер^ гал их
одно за другим, утверждая, что он будет возражать любому доктору и будет утверждать, что ссужать под процент
не грех, даже если берут пятьдесят процентов, но что большой грех — возвращать взятый взаймы капитал и
проценты».
94
Конец XIV — начало XV столетия рождают немалое количество продолжателей этой
традиции, однако мало кто из них отмечен крупным литературным талантом.
95
Выделить
можно два наиболее интересных имени. Это — житель Лукки Джованни Серкамби и житель
Сиены — Джентиле Сермини.
Первый, Серкамби,— луккский аптекарь (1348—1423)
96
—наивный и явно провинциальный в
своих довольно неуклюжих новеллах, пересказывает старые, давно известные анекдоты или
эпизоды из истории своего города, так что произведения его больше относятся к области
историографии, чем беллетристики, сохраняя в то же время значительные черты последней.
Второй, Сермини (точные даты его жизни неизвестны),
97
— зажиточный гражданин Сиены,
знаменитой своей веселой и нередко развратной жизнью, пишет новеллы, отмеченные
большим литературным вкусом и немалой оригинальностью, но в своей значительной части
весьма эротические. Наряду с короткими рассказами, описывающими любовные похождения,
в его наследии встречаются и чрезвычайно яркие и жизненные зарисовки эпизодов из быта
простого народа, свидетельствующие о редкой наблюдательности и симпатии к угнетенным,
бедным крестьянам и ремесленникам его родной Тосканы. Особой славой уже у его
современников пользовался его небольшой рассказик, описывающий любимое развлечение
народа Сиены — кулачный бой на одной из площадей города. Весь рассказ построен только
на возгласах, восклицаниях, криках как самих участников состязания, так и многочисленных
зрителей. Весьма характерен и свидетельствует о ярком и своеобразном реализме автора и тот
рассказ о крестьянах (новелла XII), который мы цитировали выше (см. гл. II).
Новеллы Сермини при всей своей талантливости были явлением местным, не получившим
большой известности и не оказавшим сколько-нибудь значительного влияния на литературу
того времени. Зато такое влияние оказала пользовавшаяся широкой популярностью во
Флоренции одна из многих анонимных народных новелл—«Новелла о толстом столяре»
(«Novella del Grasso legnaiuolo»).
98
В этом довольно большом произведении рассказывается с полным эпическим спокойствием и
с большим количеством остро увиденных бытовых деталей один эпизод-шутка, которую в
1409 г. сыграли над молодым и веселым столяром и художни-
559
ком Манетто Амманати, прозванным за свою толщину толстяком (Grasso), его друзья и
собутыльники. Для нас особенно интересно то, что среди этих друзей были крупнейшие
художники Флоренции — архитектор Филиппо Брунеллески, инициатор всей затеи, и
скульптор Донателло.
Шутка, разыгранная кружком флорентийских ремесленников, отнюдь не была мимолетным,
дружеским пустячком, наоборот, это та серьезно подготовленная, флорентийская «бур-ла», о
которых рассказывали Боккаччо и Саккетти и которая составляла одну из своеобразных
особенностей флорентийской жизни XIV—XV вв.
Молодые люди, процветающие художники-ремесленники во главе с Брунеллески, бывшим в
то время уже видным человеком, решают отомстить одному из своих друзей за то, что он по
свойственному ему своенравию отказывается прийти на одну из их пирушек, и путем сложной
интриги, в которую втянуто множество людей, заставляют его поверить в то, что он не столяр
Манетто-Толстяк, а другой член компании — Маттео.
Сбитый с толку, взращенный на всяких фантастических рассказах, бытовавших на улицах
Флоренции и в XV в., как ряд веков ранее, молодой и жизнерадостный столяр сам начинает
верить в свое превращение. Его выгоняют из дома, засаживают в долговую тюрьму, делают
посмешищем всего города настолько, что ему приходится, собрав только самое необходимое,
покинуть свою лавку, друзей, родных и Флоренцию, перебраться в Венгрию, где он, впрочем,
скоро разбогател.
Вся эта история рассказана просто и удивительно ярко. Ежедневная жизнь ремесленной
Флоренции, совсем исчезающая в напыщенных страницах гуманистических писаний, полных
античных имен и реминисценций, отражена здесь с тем здоровым реализмом, который всегда
отличал народную струю в культуре Возрождения.
Эта народная струя, не бывшая ведущей в области литературы, но вносившая в нее важные, во
многом определяющие общий ее характер черты, еще большую роль играет в другой области
культуры — изобразительных искусствах. Недаром главными героями шедевра народной
литературы — новеллы о толстяке-столяре — являются крупнейшие художники Флоренции
начала XV в. Брунеллески и Донателло.
§ 2. ИЗОБРАЗИТЕЛЬНЫЕ ИСКУССТВА, НАУКА, ТЕХНИКА
С этими двумя именами связан не только решительный перелом в искусстве Флоренции, но и
начало нового этапа в истории искусства вообще.
Искусство второй половины XIV в., несколько замедленное развитие которого
характеризуется скорее накоплением новых тем и сюжетов, чем открытием новых
художественных средств и методов, в какой-то мере даже отступающее назад под влия-
560
нием широко распространенного в это время в других странах Западной Европы увлечения
готикой, именно начиная с первых годов XV в. переживает период невиданного расцвета,
радикально изменяющего весь его характер, и именно Брунеллески и Донателло являются
зачинателями этого расцвета."
Филиппе Брунеллески (1377—1446),
100
сын зажиточного флорентийского нотариуса, учился и
начал свою деятельность в качестве ювелира, затем стал заниматься скульптурой. Маленький
и некрасивый, он с юных лет с неукротимой страстью и несравненной смелостью творил в
области искусства, создавая новые формы, новые принципы, новое понимание. В 1398 г.
окончивший учение Брунеллески записан как самостоятельный мастер в цех шелкоделов, а в
1401 г. уже участвует в большом художественном конкурсе на выполнение бронзовой
скульптурной двери для одного из центральных зданий города — баптистерия (кре-щальной
церкви). В соревновании с рядом крупнейших художников, и в первую очередь с Лоренцо
Гиберти, Брунеллески не одержал победы, но представленный им проект обнаружил яркую и
своеобразную индивидуальность автора. Индивидуальность эта еще более подчеркивалась
тем, что получивший только весьма скромную, чисто ремесленную подготовку мастер сбли-
зился с кружком флорентийских ученых математиков, ко главе которых стоял Паоло дель
Поццо Тосканелли, и при помощи последнего занялся углубленным изучением геометрии и
других математических дисциплин, удивляя своими успехами новых друзей. Это сближение
ремесленника с университетскими профессиональными учеными, усвоение их науки было
делом совершенно необычным. Два мира, традиционно глубоко отличные друг от друга и
непримиримые, в лице Брунеллески объединились, породив ту фигуру художника, инженера,
ученого, которая столь характерна для Возрождения (илл. 30).
Не довольствуясь теоретическим изучением математики и подчиняясь тому увлечению
античностью, которое было господствующим в культурных кругах Флоренции начала XV в.,
Брунеллески вместе со своим другом и сподвижником скульптором Донателло в 1403 г. едет в
Рим, где они с увлечением фанатических новаторов осматривают, измеряют и зарисовывают
античные здания и развалины, производят раскопки. Вазари в своей биографии Брунеллески,
как обычно опирающейся на современные источники, так описывает это путешествие.
«Продав участок земли, который он имел в Сеттиньяно, они уехали из Флоренции и
направились в Рим. Здесь, увидев величие зданий и совершенство постройки храмов, он был
так поражен, что казался безумным. И так начав измерять детали и чертить планы этих
зданий, он и Донато, без устали продолжая это все, не жалели ни времени, ни расходов и не
пропускали ни одного места, не осмотрев его, как в Риме, так и вне его — в Кампаньи,
измеряя все, что казалось им хорошим. И Филиппе, будучи освобожден от