Гордон Г. Эмиль Гилельс. За гранью мифа

Подождите немного. Документ загружается.

Удивительные метаморфозы...

Все это Гилельс должен был пережить, мало того

—

выходить иг-

рать на сцену Большого зала перед этой публикой...

Но дальше...

Прошли годы. Передо мной книга Л. Гаккеля «Девяностые»

—

за-

главие говорит о временных рамках собранных статей. (Отмечу, что

горностаевская «старушка» отлично знакома Гаккелю: в книге «Два

часа после концерта» — его собственная статья и он, разумеется,

не может не знать, о чем идет речь там, где сам напечатался.)

Итак, слово Гаккелю:

«Успех Соколова на родине и во всем мире

—

ошеломляющий...

Все, кто был на его концерте, поняли до конца, остальные же пусть

узнают (для того и пишу): в России 96 года творит великий артист-

музыкант».

В другой статье: «Нужно знать и помнить, что, к нашему счастью,

в Петербурге живет Григорий Соколов

—

один из крупнейших совре-

менных пианистов и уж, конечно, крупнейший пианист своего поко-

ления (а оно включает таких "знаменитостей", как В. Крайнев, В. Ви-

ардо, 3. Кочиш, К. Цимерман)».

Еще некоторые детали: «В современном петербургском зале

ожила легенда о великих виртуозах прошлого

—

от Листа до Горо-

вица... словом, был тот масштаб исполнительского искусства, ко-

торый отвечает нашему понятию о великом Совершенством

пианизма (в Бахе.

—

Г. Г.) Соколов не уступал легендарному бахи-

анцу Глену Гульду

—

с той только разницей, что Гульд был инопла-

нетянином (в нем ничто не отождествлялось с известной нам

"суммой человека"), а игра Соколова пронизана обертонами чело-

вечности, и ей отвечает все человечески подлинное, что только

есть в нас самих».

И, наконец третья статья: «Уникальным артистическим обликом

обладал он [Соколов] уже и ко времени своего дебюта на Третьем

Международном конкурсе имени Чайковского (в возрасте 16 лет),

но, победив там, едва ли сплотил публику, напротив: московские слу-

шатели вполне тривиальным образом отдали предпочтение амери-

канцу Мише Дихтеру, олицетворившему в их глазах тип "музыканта-

романтика"». Здесь еле различим мотив: отдали предпочтение

Дихтеру, а победитель

—

Соколов. И Гаккель подводит итог: «...Ког-

да... в Большом зале Петербургской филармонии с трехдневным

интервалом играли 49-летний Дихтер... и 44-летний Соколов... то

соразмерность вещей увидели все, кто наблюдал это соседство

и еще помнил о давней конкурсной коллизии. Соколов явился нам

215

Удивительные метаморфозы...

художником огромного творческого масштаба. Дихтер оказался веч-

ным (и неизбежно поблекшим) "юношей-романтиком"...»

Что же из этого следует

—

разве не ясно?! Настояв на первой пре-

мии Соколову, Гилельс оказался прав! Сколько мы знаем примеров,

когда «первые» сникали, ничем себя не проявив; они стерлись в «му-

зыкальной памяти».

В нашем случае, так сказать, — оптимальный вариант. Гилельс

разглядел в Соколове, которому было тогда столько же лет, как и ему

самому в 1933 году,

—

то, что вскоре увидели все,

—

он предугадал бу-

дущее. Так скажите же, наконец, об этом во всеуслышание! А на стра-

ницах книги (уже не одно издание) так и осталась красоваться разъ-

яренная старушка; так и будет она жить в памяти читателей

—

борец

за попранную справедливость...

Второй конкурс, вскользь упомянутый, тоже нуждается в допол-

нительной информации. О нем было замечено лишь, что все сошло

вполне мирно; внешне так и было. Но...

В 2005 году журнал «Музыкальная жизнь» приоткрыл завесу над

«тайнами мадридского двора»: «...Острая ситуация сложилась по хо-

ду пианистического конкурса. Перед председателем жюри Эмилем

Гилельсом была поставлена "патриотическая" задача: после "промаш-

ки" 1958 года... теперь требовалось во что бы то ни стало короновать

своего. На роль триумфатора был назначен Владимир Ашкенази.

Но у этого талантливого пианиста не было никакого желания всту-

пать в очередное состязание... (он уже был лауреатом конкурсов

в Варшаве и Брюсселе.

—

Г. Г.) Зачем ему еще одно испытание? Од-

нако, как говорилось, партия сказала — надо, комсомол ответил —

есть! В результате Ашкенази... выступал хорошо, но ниже своих воз-

можностей. Мало того, на беду нашей музыкальной бюрократии вы-

искался достойный соперник

—

англичанин Джон Огдон. Что делать?

И вновь Эмиль Гилельс оказался на высоте. Он решил поступить по

справедливости. В итоге были вручены две первые премии

—

Влади-

миру Ашкенази и Джону Огдону.

Концертная практика подтвердила правильность такого ре-

шения».

Картина, как видим, вовсе не безмятежно-пасторальная. И Ги-

лельсу, конечно, потрепали нервы изрядно.

На этом расстанемся с конкурсами им. Чайковского.

Вообще, работа за столом жюри была для Гилельса привычной:

он неоднократно приглашался на ответственейшие соревнования

в Париже, в Брюсселе.

216

Генрих Нейгауз о Рихтере и Гилелъсе

Виктор Мержанов вспоминает: «На мою долю выпало счастье

многолетнего общения с Эмилем Григорьевичем в жюри Междуна-

родного конкурса пианистов в Брюсселе, где он пользовался глубо-

чайшим авторитетом. Его суждения, отличавшиеся предельной чест-

ностью и объективностью, имели громадное значение для членов

жюри. Его приветствовали повсюду, где он появлялся, его концерты

были событием огромной важности. Наблюдая Гилельса в условиях

работы жюри бельгийского конкурса, членами которого всегда были

и есть музыканты, пользующиеся мировой известностью, я часто по-

ражался своеобразному "феномену" первого появления Эмиля Григо-

рьевича в комнате заседания жюри. Когда он входил (только он!),

то всегда сразу же воцарялась тишина, всех (и знавших Гилельса ра-

нее, и видевших его в первый раз) охватывало ощущение встречи

с чем-то очень значительным, необычным... Таково было магическое

влияние его натуры, таланта на всех, так или иначе соприкасавших-

ся с ним людей».

Генрих Нейгауз о Рихтере и Гилельсе

Будем следовать за хронологией событий.

В 1958 году

—

в год Первого конкурса им. Чайковского

—

вышла

книга Генриха Нейгауза «Об искусстве фортепианной игры». Надо ли

говорить, каким это было событием! Книга быстро сделалась, как ска-

зали бы сейчас, бестселлером

—

передавалась из рук в руки, читалась

запоем, обсуждалась горячо и заинтересованно, «с пристрастием».

Иначе и быть не могло: среди привычной методической литерату-

ры

—

в немалом своем количестве, что греха таить, скучновато-одно-

образной и уныло-назидательной — появилась книга ярко-талантли-

вая, артистичная, раскованная, блестяще изложенная, причем

написанная не теоретиком-методистом, а выдающимся пианистом,

знающим изнутри свое «святое ремесло». Подобные «свидетельства»

не имеют цены.

Как и положено, на книгу появились рецензии; автор одной из

них, много раз уже упомянутый, Л. Баренбойм, обстоятельно взвесил

все «за» и, представьте себе, «против»

—

нашел же что-то, раскопал!

Я, тогдашний студент, хорошо помню свою реакцию: «Да кто он та-

кой, как он посмел?!» Правда, в кулуарных разговорах некоторые му-

зыканты выражали какое-то недовольство (я не понимал тогда

—

чем),

но возразить «прилюдно» Нейгаузу

—

учителю Гилельса и Рихтера,

217

Генрих Нейгауз о Рихтере и Гилелъсе

властителю дум пианистической молодежи, непререкаемому автори-

тету

—

значило заведомо поставить себя в проигрышное положение;

Баренбойм не убоялся.

Но и в другом отношении Баренбойм оказался в невыгодной си-

туации: Нейгауз ему ответил, однако не в журнале «Советская музы-

ка», где напечатал свою рецензию Баренбойм, а во втором издании

своей книги. К настоящему времени книга выдержала уже шесть(!)

изданий — таким образом, ответ Нейгауза все время, так сказать,

на виду, а статья Баренбойма, будучи напечатанной только однажды,

погребена где-то в залежах специального музыкального журнала и чи-

тателю практически недоступна.

Итак, на рецензию Баренбойма Нейгауз ответил хлестко и не без

раздражения; «шум и ярость» этого ответа действительно создают

впечатление полного разгрома позиций его критика.

Скажу сразу: это только на поверхностный взгляд.

Если дать себе труд разобраться, отойти от привычного подхо-

да,

—

что очень нелегко!

—

то неожиданно открываются совершенно

непредвиденные вещи: во втором издании своей книги Нейгауз

—

по-

мимо изменений, которые он внес, согласившись с рядом замечаний

Л. Баренбойма,

—

исправил еще и многое из того, на что в своем от-

вете реагировал столь свирепо,

—

тем самым он фактически признал

и остальную критику.

Как же так?! Если дал «отповедь»

—

как назвала нейгаузовский от-

вет Хентова

—

то зачем же исправлять? При этом все сделано неза-

метно: положенное в подобных случаях обозначение «издание ис-

правленное» отсутствует. А если попробовать сравнить два издания

одной и той же книги?

Не буду касаться многих вопросов, затронутых и в рецензии Ба-

ренбойма, и в книге Нейгауза, и в его «отповеди». Меня, разумеется,

интересует наш герой

—

Гилельс. Но прежде... о Рихтере. Ведь понят-

но: без этого имени в книге обойтись было невозможно.

Читатель скажет: что же это вы все о Рихтере, да о Рихтере;

книга-то не о нем! Но что же делать, господа, что же делать, если

Гилельс жил в то время, в той атмосфере, в тех обстоятельствах...

Предвижу и такое возражение: зачем ворошить прошлое, все давно

быльем поросло... Отвечу: прошлое

—

это история, ее нужно знать,

она не может быть неинтересной и ненужной.

Мне уже приходилось говорить: Гилельс и Рихтер в представле-

нии публики и критики стояли рядом. В своей статье «Эмиль Гилельс

и Святослав Рихтер», ранее упомянутой, Г. Коган пишет так: «Успех

218

Генрих Нейгауз о Рихтере и Гилелъсе

Гилельса и Рихтера, безусловно, превосходит успех других советских

пианистов. Шумные овации, неизменные полные сборы сопутству-

ют

—

и у нас, и за рубежом

—

каждому выступлению обоих артистов».

Сказанное, думаю, не может вызвать никаких возражений.

Слово Нейгаузу; вот отрывок из его «отповеди»:

«По поводу "назойливого" упоминания о Рихтере... То, что я на-

писал, — прежде всего, личное высказывание. Каждому, даже самому

скромному писателю дозволено иметь свои увлечения, тем более, ес-

ли он может доказать, что они имеют серьезные основания. Я это мо-

гу сделать, но не буду утомлять читателя. Рихтер стал, в силу особен-

ностей его дарования, неким важнейшим событием в моей

музыкальной и педагогической жизни. Неужели этот факт я обязан

скрывать, замалчивать или прятать его под маской "благонамеренно-

сти", мнимой объективности? Один видный будапештский критик на-

писал после концерта Рихтера: "Собственно, есть два пианиста —

Франц Лист и Святослав Рихтер. Первого я не слышал. Второго

знаю..."

Но не буду распространяться на эту "раздражающую" тему».

Интересно, что же в этой теме такого «раздражающего»? Разве

на ее обсуждение наложен запрет? Баренбойм не сказал решительно

ничего «недозволенного»: он не призывал «скрывать, замалчивать

или прятать»

—

как во всех своих замечаниях, он вежлив и деликатен:

«С. Рихтер

—

замечательный художник, и то, что Г. Нейгауз восхища-

ется своим учеником, вполне естественно».

Единственный упрек Баренбойма в том, что Нейгауз возвращается

к имени Рихтера при рассмотрении любого вопроса

—

и все! Чем же

здесь так возмущаться? (Еще Баренбойм замечает, что упоминание

имени Рихтера сопровождается «не всегда тактичными сопоставле-

ниями».)

Нейгауз, безусловно, прав, обрушив на рецензента свой гнев, —

прав на все сто процентов, но... только при одном непременном ус-

ловии: если и другим он дозволяет «иметь свои увлечения». На этот

счет Нейгауз высказался без обиняков: «...Некоторые откровенно

предпочитают ему [Рихтеру] других пианистов... С этими последни-

ми, конечно, приходится считаться: предпочитают же некоторые

Надсона Пушкину, а Ефима Зозулю

—

Антону Чехову».

Тут уж, как говорится, шутки в сторону; тон, как видим, вполне

издевательский. Перечитайте это еще раз. Вдумайтесь. По правде го-

воря, испытываешь некоторый шок. И это не кто-то, кому-то, когда-

то и где-то сказал, — нет! — такое напечатано в книге! (...Замечу

219

Генрих Нейгауз о Рихтере и Гилелъсе

в скобках: чем же так провинился скромнейший писатель Ефим Зо-

зуля

—

погибший, между прочим, в войну

—

никогда и не помышляв-

ший о том, что его будут сравнивать с Чеховым?! Что же касается

Надсона и Пушкина, то, конечно, их имена несопоставимы. Однако

принятое среди поэтов несколько пренебрежительное отношение

к Надсону

—

руку приложил к этому, в частности, Брюсов, и не толь-

ко он

—

заслуженно ли? Борис Чичибабин в стихотворении, посвя-

щенном Надсону, говорит, обращаясь к музам: «Подтвердите в веках,

/Что он был настоящий поэт». Грех, конечно, так урезанно цитиро-

вать стихи, но что делать! И дальше: «Я люблю его стих / И с судом

знатоков не согласен». Присоединяюсь.)

Удивительно: никто не обиделся — ни сами играющие, то есть

ефимы зозули, ни те, кто их «предпочитают», то есть слушатели,

—

никто! А ведь о них обо всех сказано с нескрываемым пренебреже-

нием!

Еще пишет Нейгауз: «Я могу это сделать (доказать, что его увле-

чения имеют под собой серьезные основания. — Г. Г.), но не буду

утомлять читателя». И в другом месте: «И вот мой вкус (под который

я могу подвести весьма солидную идеологическую базу) говорит мне:

я знаю и люблю, ценю и уважаю, по крайней мере, несколько десят-

ков прекрасных современных пианистов, но мое чувство и мое рас-

суждение говорят мне: все-таки, Святослав Рихтер

—

первый среди

равных».

Остается представить некоторые образцы этих доказательств

(вкупе с «солидной идеологической базой»), поскольку они во мно-

жестве разбросаны и на страницах самой книги, и на других страни-

цах, написанных Нейгаузом. Цитирую:

«Лучшее, вернее, самое мне близкое и убедительное исполнение

Баха я слышал у Рихтера. Незабываемое впечатление в молодости

произвел на меня Бузони, но я слышал только его блистательные

транскрипции, оригинального Баха он при мне, к сожалению, не иг-

рал. Преимущество Рихтера состоит хотя бы в том, что он играет

только оригинального Баха. Полагаю, что нечего объяснять, почему

я так говорю. Я люблю

настоящее,

оригинальное, неподдельное».

Другими словами, преимущество Рихтера

—

в репертуаре. Однако

же Бузони играл не только транскрипции, но и оригинального Ба-

ха

—

мало ли чего не слышал Нейгауз! А раз так, то на каком основа-

нии исполнение Рихтера лучше?

Типичным для Нейгауза является противопоставление: Рихтер

и список, вернее, Рихтер

—

над списком. Вот пример

—

на него ука-

220

Генрих Нейгауз о Рихтере и Гилелъсе

зывает Баренбойм: «Должен уж сказать раз и навсегда (!), что такой

целостности, органичности, такого музыкально-художественного

кругозора я не встречал ни у кого из известных мне пианистов, а я

слышал всех "великих": Гофмана, Бузони, Годовского, Карреньо, Ро-

зенталя, д'Альбера, Зауэра, Есипову, Сапельникова, Метнера и мно-

жество других (не говоря о пианистах более молодого поколения),

не слышал, к несчастью, только двух, которых любил бы, вероятно,

больше всех: Рахманинова и Скрябина».

Тут Рихтер

—

над всеми, а потом

—

список (какой список!) и «мно-

жество других», не стоящих внимания... Вот Нейгауз пишет о том,

что сейчас молодые исполнители слушают различные записи, и это

сказывается на их игре. Мысль, кажется, простая. Преподносится

она так: «...Было очевидно, что они (пианисты, игравшие на конкур-

се.

—

Г. Г.) изучали записи Рихтера... они... не обидятся на меня за то,

что в числе "вспомогательных средств" я упоминаю игру нашего ве-

ликолепного Рихтера. И, конечно, не только Рихтера — я думаю

и о Гилельсе, Оборине, Гизекинге, Корто, Рахманинове, Артуре Ру-

бинштейне и многих других...» (список, кажется, ни в чем не уступа-

ет предыдущему).

Знакомая картина!

Рихтер был любимым учеником Генриха Нейгауза. Само собой

разумеется, Нейгауз имел все права высказывать, как и любой пишу-

щий, все, что он думает. Одно только вызывает некоторые сомнения:

так ли обязательно это надо было делать за счет других...

Давайте возьмем

—

для большей наглядности

—

какой-нибудь по-

хожий случай... Предположим, нечто подобное нейгаузовским сло-

вам произносит... кто бы это мог быть... ну, скажем, великий Джорд-

же Энеску. И у него был любимый ученик, о котором он много писал,

говорил, часто выступал с ним вместе в концертах. Имя этого учени-

ка, одного из значительнейших скрипачей XX века,

—

Иегуди Мену-

хин. И вот, представьте себе, Энеску, утверждая «превосходство» Ме-

нухина, при этом свидетельствует: «А я слышал всех великих». Как

бы чувствовали себя все поименованные, да и, не в последнюю оче-

редь, сам Менухин?!

Нет, не мог так написать Энеску и... не написал. Открою карты:

дело в том, что Энеску действительно высказался — почти слово

в слово

—

так, как я только что «предположил»: в книге воспомина-

ний, «подводя итоги», он благодарно говорит о знаменитых скрипа-

чах, которых ему выпало услышать в жизни, но

—

что самое порази-

тельное — в таком контексте он вообще не упоминает Менухина:

221

Генрих Нейгауз о Рихтере и Гилелъсе

«Я, конечрю, знал всех великих скрипачей моего времени,

—

пишет

Энеску,

—

...Крейслера, ...Капе, Карла Флеша, Губермана, Буша, более

молодое поколение: Хейфеца, Мильштейна, Франческатти, Стерна,

Сигети,

—

и добавляет,

—

некоторые из моих учеников

—

блестящие

скрипачи, и если я не привожу их имен, то только из боязни кого-ни-

будь пропустить».

Безукоризненно!

Нейгауз, к сожалению, не всегда бывал корректен

—

в частности,

по отношению к своим коллегам. Это проявлялось в разных формах.

Вот он публикует в газете «Правда»

—

читатель, полагаю, догады-

вается, что значило слово, напечатанное на ее страницах!

—

рецен-

зию под названием «Замечательный концерт»: Рихтер играл Скряби-

на и получил от Нейгауза восторженную оценку; неудивительно —

кто не знает, что такое Рихтер! Все бы хорошо, но конец заметки

повергает в изумление

—

последнее, завершающее предложение гла-

сит: «В первом отделении концерта с заслуженным успехом были ис-

полнены произведения Метнера его бывшим учеником проф.

А. Шацкесом». Что такое?! Значит, то не был сольный концерт Рих-

тера

—

он играл только одно отделение? В таком случае, почему же

говорится только о нем? Поскольку «полный» концерт из двух отде-

лений составили два солиста, А. Шацкес и С. Рихтер (в программе

Метнер и Скрябин), само собой разумеется, что другому участнику

положено уделить — уж не говорю равное, но хотя бы какое-ни-

будь

—

внимание. Что же означает заголовок

—

«Замечательный кон-

церт»? Чей? Рихтера? — нет. А, если так, то дозволительно ли ни

единым словом не обмолвиться об исполнении Шацкеса? Мало то-

го. Нисколько не «коснулось» Нейгауза даже то обстоятельство, что

сам факт «возникновения» Метнера — композитора, в те времена

(1957 год) еще крайне редко попадавшего на афиши после долгих

лет запретов (дорогу метнеровскому возрождению, как знает чита-

тель, дал Гилельс),

—

уже был значительным событием. Я не соби-

раюсь, понятно, ставить Шацкеса на одну доску с Рихтером,

не о том разговор

—

но ведь Шацкес был великолепным пианистом,

особенно в Метнере, которого знал, так сказать, не понаслышке.

А Нейгауз молчит, никакой реакции

—

только отписка: «с заслужен-

ным успехом».

Перепечатывая в книге нейгаузовскую статью, редактор Я. Миль-

штейн в комментариях, не мучаясь особенно угрызениями совести,

констатирует: «Данная статья является первой из известных нам ре-

цензий Г. Г. Нейгауза на концерты Святослава Рихтера». Да нет же.

222

Генрих Нейгауз о Рихтере и Гилелъсе

нет! Приходится повторить: то был не концерт Рихтера; «на равных

правах», каждый по отделению, играли два пианиста — А. Шацкес

и С. Рихтер. И вот, от первого не осталось почти никаких следов.

Так пишется история...

Еще на тему «Рихтер». Он ведь еще композитор,

—

и какой! Одну

из статей Нейгауз прямо так и начинает: «Слушатели Святослава Рих-

тера и почитатели его прекрасного таланта, вероятно, не знают, ка-

ковы настоящие корни дарования артиста, в чем, собственно, "сек-

рет" его исполнительского творчества. Секрет этот очень прост:

он

—

композитор, и притом

—

превосходный».

Действительно, как просто! И ведь не догадаешься же!

Вы знаете какие-нибудь сочинения Рихтера? Нет? Сейчас все

разъяснится; дело-то, оказывается, вот в чем: «Пока, к сожалению,

—

пишет Нейгауз,

—

вследствие огромной загруженности "чужой музы-

кой", Рихтер

—

только "потенциальный" композитор, так как писать

ему просто некогда».

Далее Нейгауз высказывает пожелание: «...Совершенно необхо-

димо, чтобы Рихтер стал со временем дирижером, так как в этой об-

ласти его достижения были бы (или будут) ничуть не ниже пианисти-

ческих».

Однако же, кроме единственного дирижерского выступления

Рихтера,

—

не слишком удачного

—

других не последовало. Что поде-

лаешь...

Но Рихтер еще и художник.

Нейгауз пишет: «Рихтер, кстати, не только музыкант, но и талант-

ливейший художник... Некоторые из наших лучших старых художни-

ков говорили мне, что, если бы он посвятил свою жизнь живописи,

то достиг бы в ней того же, той же высоты, какую он достиг в обла-

сти пианизма».

Нейгауз восхищается решительно всем, что бы ни делал Рихтер,

причем подводит подо все «идеологическую базу».

Нетрудно представить себе, как стали писать о Рихтере вполне

компетентные

—

и не очень

—

люди, имеющие дело не только с музы-

кой, но и с бумагой. Тут уж теряется всякое понятие о реальности

—

ничто не сдерживает, никаких границ...

Очень огорчительно, что слова, которые вы сейчас прочтете,

принадлежат огромному музыканту — Евгению Светланову, но тем

они и показательнее. Как о чем-то само собой разумеющемся, он пи-

шет: «...В исполнении Рихтера музыка предстает в уникальном, под-

линно авторском, изначальном и единственно верном прочтении».

223

Генрих Нейгауз о Рихтере и Гилелъсе

Сказано сильно. Как-то неловко даже говорить (получается —

учить Светланова!), что единственно

верного

прочтения вообще не суще-

ствует. С какой легкостью, одним росчерком пера Светланов похоро-

нил исполнительство как искусство

—

и ради чего?

В этом «единственно верном прочтении» явственно слыщатся

мне отзвуки «единственно верного учения», так хорощо всем знако-

мого, над которым, по словам одного философа, «потешался весь ци-

вилизованный мир».

Прочитав слова Светланова (если бы только его!), любой чело-

век, небезразличный к музыке, со всей непреложностью делает вы-

вод: никто больше не нужен, кроме Рихтера, никто! Зачем другие

—

«неверные»

—

исполнения, скажем, в концертах или на дисках, когда

существует на свете одно-единственное верное!

Но есть здесь еще одна сторона, о которой

—

как умолчать! С оча-

ровательной непринужденностью Светланов опубликовал свое «от-

крытие» в 1975 году, когда, к великому счастью, здравствовали оба

—

и Рихтер и Гилельс (говорю только о них двоих). Ну, а исполнение,

как вы теперь знаете, существует только одно. Вывод сделайте сами.

Возвращаясь к книге Нейгауза и его статьям, скажу: есть для Ней-

гау.за тема, по всей видимости, гораздо более «раздражающая», неже-

ли рихтеровская: недаром, отвечая Л. Баренбойму, он не проронил

о ней ни единого слова, ни единого!

Тема эта

—

Гилельс.

В своей рецензии Баренбойм

—

и это одно из его важнейших кри-

тических замечаний

—

счел многое, сказанное Нейгаузом о Гилельсе,

«недостаточным» и недостойным. Но имя Гилельса в «отповеди» Ба-

ренбойму, повторяю, отсутствует начисто

—

как говорится, блистает

отсутствием

—

что, однако, не помешало Нейгаузу исправить многое

из того, на что указал Баренбойм. Кое с чем мы уже знакомы. Чита-

тель, вероятно, помнит, как Нейгауз обошелся с Рейнгбальд.

Баренбойм весьма корректно написал: «Даже для такого худож-

ника, как Э. Гилельс (имя которого, правда, не раз упоминается на

страницах книги), Г. Нейгауз не нашел слов, которые соответствова-

ли бы масштабу и самобытному характеру этого артистического да-

рования».

К сожалению, Нейгауз нашел другие слова. Конечно, имя Гилель-

са в книге встречается часто, но в каком свете?! Каким предстает он

в нейгаузовской «трактовке»?! Главное вот в чем: Гилельс фигурирует

почти исключительно как ученик

—

разумеется, Нейгауза,

—

а не как

творческая личность мирового значения. «Эмиль Гилельс впоследст-

224