Голуенко Т.А. Политология

Подождите немного. Документ загружается.

европейской континентальной партийной системы было не дезертирст-

во старых членов партии, а неспособность набирать членов из более

молодого поколения и потеря молчаливого согласия и поддержки неор-

ганизованных масс, которые внезапно стряхнули свою апатию и потя-

нулись туда, где увидели возможность громко заявить о своем новом

ожесточенном противостоянии системе.

Падение охранительных стен

между классами превратило сонные

большинства, стоящие за всеми партиями, в одну громадную неоргани-

зованную, бесструктурную массу озлобленных индивидов, не имевших

ничего общего, кроме смутного опасения, что надежды партийных де-

ятелей обречены, что, следовательно, наиболее уважаемые, видные и

представительные члены общества — болваны, и все власти, какие ни

есть, не столько злонамеренные,

сколько одинаково глупые и мошен-

нические. Для зарождения этой новой, ужасающей, отрицательной со-

лидарности не имело большого значения, что безработный ненавидел

статус-кво и власти в формах, предлагаемых социал-демократической

партией, экспроприированный мелкий собственник — в формах цент-

ристской или правоуклонистской партии, а прежние члены среднего и

высшего классов — в форме традиционной

крайне правой. Числен-

ность этой массы всем недовольных и отчаявшихся людей резко под-

скочила в Германии и Австрии после Первой мировой войны, когда

инфляция и безработица добавили свое к разрушительным

последствиям военного поражения. Они составляли очень

значительную долю населения во всех государствах — преемниках

Австро-Венгрии, и они же поддерживали крайние

движения во

Франции и Италии после Второй мировой войны.

В этой атмосфере крушения классового общества развивалась пси-

хология европейских масс. Тот факт, что с монотонным и абстрактным

единообразием одинаковая судьба постигала массу людей, не отвратил

их от привычки судить о себе в категориях личного неуспеха или о

мире с позиций обиды

на особенную, личную несправедливость этой

судьбы. Такая самососредоточенная горечь хотя и повторялась снова и

снова в одиночестве и изоляции, не становилась, однако,

объединяющей силой (несмотря на ее тяготение к стиранию

индивидуальных различий), потому что она не опиралась на общий

интерес, будь то экономический, или социальный, или политический.

Поэтому самососредоточенность шла

рука об руку с решительным

ослаблением инстинкта самосохранения. Самоотречение в том смысле,

что любой ничего не значит, ощущение себя преходящей вещью

больше были не выражением индивидуального идеализма, но

массовым явлением. Старая присказка, будто бедным и угнетенным

нечего терять, кроме своих цепей, неприменима к людям массы, ибо

они теряли намного больше цепей нищеты, когда теряли интерес к

собственному бытию: исчезал источник всех тревог и забот, которые

делают человеческую жизнь беспокойной и страдательной. В

сравнении с этим их нематериализмом христианский монах

выглядит

человеком, погруженным в мирские дела. [...]

Выдающиеся европейские ученые и государственные деятели с

первых лет XIX в. и позже предсказывали приход массового человека и

эпохи масс. Вся литература по массовому поведению и массовой пси-

хологии доказывала и популяризировала мудрость, хорошо знакомую

древним, о близости между демократией и диктатурой, между правле-

нием

толпы и тиранией. Эти авторы подготовили определенные поли-

тически сознательные и сверхчуткие круги западного образованного

мира к появлению демагогов, к массовому легковерию, суеверию и

жестокости. И все же, хотя эти предсказания в известном смысле ис-

полнились, они много потеряли в своей значимости ввиду таких

неожиданных и непредсказуемых явлений, как радикальное забвение

личного интереса, циничное или скучливое равнодушие перед лицом

смерти или иных личных катастроф, страстная привязанность к

наиболее отвлеченным понятиям как путеводителям по жизни и общее

презрение даже к самым очевидным правилам здравого смысла.

Вопреки предсказаниям массы не были результатом растущего ра-

венства условий для всех, распространения всеобщего образования и

неизбежного

понижения стандартов и популяризации содержания

культуры. (Америка, классическая страна равных условий и всеобщего

образования со всеми его недостатками, видимо, знает о современной

психологии масс меньше, чем любая другая страна в мире.) Скоро от-

крылось, что высококультурные люди особенно увлекаются

массовыми движениями и что вообще в высшей степени развитой

индивидуализм и утонченность

не предотвращают, а в

действительности иногда поощряют саморастворение в массе, для чего

массовые движения создавали все возможности. Поскольку очевидный

факт, что индивидуализация и усвоение культуры не предупреждают

формирования массовых установок, оказался весьма неожиданным, его

часто списывали на болезненность или нигилизм современной

интеллигенции, на предполагаемую типичную ненависть интеллекта к

самому себе,

на дух «враждебности к жизни» и непримиримое

противоречие со здоровой витальностью. И все-таки сильно

оклеветанные интеллектуалы были только наиболее показательным

примером и наиболее яркими выразителями гораздо более общего

явления. Социальная атомизация и крайняя индивидуализация

предшествовала массовым движениям, которые гораздо легче и раньше

социотворческих, неиндивидуалистических членов из традиционных

партий, привлекали совершенно неорганизованных людей, типичных

«неприсоединившихся», кто по индивидуалистическим соображениям

всегда отказывался признавать общественные связи или обязательства.

Истина в том, что массы

выросли из осколков чрезвычайно атоми-

зированного общества, конкурентная структура которого и сопутст-

вующее ей одиночество индивида сдерживались лишь его включеннос-

тью в класс. Главная черта человека массы не жестокость и отсталость,

а его изоляция и нехватка нормальных социальных взаимоотношений.

При переходе от классово разделенного общества национального госу-

дарства, где трещины заделывались

националистическими чувствами,

было только естественным, что эти массы в первой растерянности

своего нового опыта тяготели к особенно неистовому национализму,

которому вожди масс поддались из чисто демагогических

соображений, вопреки собственным инстинктам и целям. Ни

племенной национализм, ни мятежный нигилизм не характерны или

идеологически не свойственны массам так, как они были присущи

толпе. Но наиболее даровитые вожди масс в наше время вырастали

еще из толпы, а не из масс. В этом отношении биография Гитлера

читается как учебный пример, и о Сталине известно, что он вышел из

заговорщического аппарата партии большевиков с его специфической

смесью отверженных и революционеров. На ранней стадии

гитлеровская партия, почти

исключительно состоявшая из

неприспособленных, неудачников и авантюристов, в самом деле

представляла собой «вооруженную богему», которая была лишь

оборотной стороной буржуазного общества и которую, следовательно,

немецкая буржуазия должна бы уметь успешно использовать для своих

целей. Фактически же буржуазия была так же сильно обманута

нацистами, как группа Рема — Шлейхера в рейхсвере, которая

тоже

думала, что Гитлер, используемый ими в качестве осведомителя, или

штурмовые отряды, используемые для военной пропаганды и

полувоенной подготовки населения, будут действовать как их агенты и

помогут в установлении военной диктатуры. И те и другие

воспринимали нацистское движение в своих понятиях, в понятиях

политической философии толпы, и просмотрели независимую,

самопроизвольную поддержку

, оказанную новым вожакам толпы

массами, а также прирожденные таланты этих вождей к созданию

новых форм организации. [...]

Что тоталитарные движения зависели от простой

бесструктурности массового общества меньше, чем от особых условий

атомизированного и индивидуализированного состояния массы, лучше

всего увидеть в сравнении нацизма и большевизма, которые начинали

в своих странах при очень разных обстоятельствах. Чтобы превратить

революционную диктатуру Ленина в полностью тоталитарное

правление, Сталину сперва надо

было искусственно создать то

атомизированное общество, которое для нацистов в Германии

приготовили исторические события.

Октябрьская революция удивительно легко победила в стране, где

деспотическая и централизованная бюрократия управляла бесструк-

турной массой населения, которое не организовывали ни остатки дере-

венских феодальных порядков, ни слабые, только нарождающиеся го-

родские капиталистические классы. Когда Ленин

говорил, что нигде в

мире не было бы так легко завоевать власть и так трудно удержать ее,

как в России, он думал не только о слабости рабочего класса, но и об

обстановке всеобщей социальной анархии, которая благоприятствовала

внезапным изменениям. Не обладая инстинктами вождя масс (он не

был выдающимся оратором и имел

страсть публично признавать и ана-

лизировать собственные ошибки вопреки правилам даже обычной де-

магогии), Ленин хватался сразу за все возможные виды дифференциа-

ции — социальную, национальную, профессиональную, дабы внести

какую-то структуру в аморфное население, и, видимо, он был убежден,

что в таком организованном расслоении кроется спасение революции.

Он узаконил анархическое

ограбление помещиков деревенскими мас-

сами и тем самым создал в первый и, вероятно, в последний раз в Рос-

сии тот освобожденный крестьянский класс, который со времен Фран-

цузской революции был самой твердой опорой западных

национальных государств. Он попытался усилить рабочий класс,

поощряя независимые профсоюзы. Он терпел появление робких

ростков среднего класса

в результате курса нэпа после окончания

гражданской войны. Он вводил новые отличительные факторы,

организуя, а иногда изобретая как можно больше национальностей,

развивая национальное самосознание и понимание исторических и

культурных различий даже среди наиболее первобытных племен в

Советском Союзе. Кажется ясным, что в этих чисто практических

политических делах Ленин следовал интуиции

большого

государственного деятеля, а не своим марксистским убеждениям. Во

всяком случае его политика показывала, что он больше боялся

отсутствия социальной или иной структуры, чем возможного роста

центробежных тенденций среди новоосвобожденных национальностей

или даже роста новой буржуазии из вновь становящихся на ноги сред-

него и крестьянского классов. Нет сомнения, что Ленин потерпел свое

величайшее поражение, когда с началом Гражданской войны

верховная власть, которую он первоначально планировал

сосредоточить в Советах, явно

перешла в руки партийной бюрократии.

Но даже такое развитие событий, трагичное для хода революции,

необязательно вело к тоталитаризму. Однопартийная диктатура

добавляла лишь еще один класс к уже развивающемуся социальному

расслоению (стратификации) страны — бюрократию, которая,

согласно социалистическим критикам революции, «владела

государством как частной собственностью» (Маркс). На момент

смерти Ленина дороги были

еще открыты. Формирование рабочего,

крестьянского и среднего классов вовсе не обязательно должно было

привести к классовой борьбе, характерной для европейского

капитализма. Сельское хозяйство еще можно было развивать и на

коллективной, кооперативной или частной основе, а вся национальная

экономика пока сохраняла свободу следовать социалистическому,

государственно-капиталистическому или

вольнопредпринимательскому образцу хозяйствования. Ни одна

из

этих альтернатив не разрушила бы автоматически новорожденную

структуру страны.

Но все эти новые классы и национальности стояли на пути

Сталина, когда он начал готовить страну для тоталитарного

управления. Чтобы сфабриковать атомизированную и бесструктурную

массу, сперва он должен был уничтожить остатки власти Советов,

которые, как главные органы народного представительства, еще

играли

определенную роль и предохраняли от абсолютного правления

партийной иерархии. Поэтому он подорвал народные Советы, усиливая

в них большевистские ячейки, из которых исключительно стали

назначаться высшие функционеры в центральные комитеты и органы.

К 1930 г. последние следы прежних общественных институтов исчезли

и были заменены жестко централизованной партийной бюрократией,

чьи русификаторские наклонности не

слишком отличались от

устремлений царского режима, за исключением того, что новые

бюрократы больше не боялись всеобщей грамотности.

Затем большевистское правительство приступило к ликвидации

классов, начав, по идеологическим и пропагандистским соображениям,

с классов, владеющих какой-то собственностью, — новою среднею

класса в городах и крестьян в деревнях. Из-за сочетания факторов чис-

ленности и собственности крестьяне вплоть до тою момента потенци-

ально были самым мощным классом в Союзе, поэтому их ликвидация

была более глубокой и жестокой, чем любой другой группы населения,

и осуществлялась с помощью искусственного голода и депортации под

предлогом

экспроприации кулаков и коллективизации. Ликвидация

среднего и крестьянского классов совершилась в начале 30-х гг. Те, кто

не попал в миллионы мертвых или миллионы сосланных работников-

рабов, поняли, «кто здесь хозяин», что их жизнь и жизнь их родных за-

висит не от их сограждан, но исключительно от прихотей правительст-

ва, которые

они встречали в полном одиночестве, без всякой помощи

откуда-либо, от любой группы, к какой им выпало принадлежать. Точ-

ный момент, когда коллективизация создала новое крестьянство,

скрепленное общими интересами, которое благодаря своей численнос-

ти и ключевому положению в хозяйстве страны опять стало представ-

лять потенциальную опасность тоталитарному правлению, не поддает-

ся

определению ни по статистике, ни по документальным источникам.

Но для тех, кто умеет читать тоталитарные «источники и материалы»,

этот момент наступит за два года до смерти Сталина, когда он

предложил распустить колхозы и преобразовать их в более крупные

производственные единицы. Он не дожил до осуществления этого

плана. [...]

Следующий класс, который

надо было ликвидировать как самосто-

ятельную группу, составляли рабочие. В качестве класса они были го-

раздо слабее и обещали куда меньшее сопротивление, чем крестьянст-

во, потому что стихийная экспроприация ими фабрикантов и заводчи-

ков во время революции в отличие от крестьянской экспроприации по-

мещиков сразу была сведена на нет правительством, которое

конфис-

ковало фабрики в собственность государства под предлогом, что в

любом случае государство принадлежит пролетариату. Стахановская

система, одобренная в начале 30-х гг., разрушила остатки

солидарности и классового сознания среди рабочих, во-первых,

разжиганием жестокого соревнования и, во-вторых, временным

образованием стахановской аристократии, социальная дистанция

которой от обыкновенного рабочего естественно воспринималась

более остро, чем расстояние между рабочими и управляющими. Этот

процесс завершился введением в 1938 г. трудовых книжек, которые

официально превратили весь российский рабочий класс в одну

гигантскую рабочую силу для принудительного труда.

Вершиной этих мероприятий стала ликвидация той бюрократии,

которая помогала проводить предыдущие ликвидации. У Сталина

ушло два года (с 1936 по 1938 г.), чтобы избавиться от всей прежней

административной и военной аристократии советского общества. [...]

Если ликвидация классов не имела политического смысла, она

была положительно гибельной для советского хозяйства. Последствия

искусственно организованного голода в 1933 г. годами чувствовались

по всей стране. Насаждение с

1935 г. стахановского движения с его

произвольным ускорением отдельных результатов и полным

пренебрежением к необходимости согласованной коллективной

работы в системе промышленного производства вылилось в

«хаотическую несбалансированность» молодой индустрии.

Ликвидация бюрократии, прежде всего слоя заводских управляющих и

инженеров, окончательно лишит промышленные предприятия и того

малого опыта и знания технологий, которые успела приобрести

новая

русская техническая интеллигенция. Равенство своих подданных перед

лицом власти было одной из главных забот всех деспотий и тираний с

древнейших времен, и все же такое уравнивание недостаточно для

тоталитарного правления, ибо оно оставляет более или менее

нетронутыми определенные неполитические общественные связи

между этими подданными, такие, как семейные узы и

общие

культурные интересы. Если тоталитаризм воспринимает свою цель

всерьез, он должен дойти до такой точки, где захочет «раз и навсегда

покончить с нейтральностью даже шахматной игры», т.е. с не-

зависимым существованием какой бы то ни было деятельности, разви-

вающейся по своим законам. Любители «шахмат ради шахмат», кстати,

сравниваемые их ликвидаторами

с любителями «искусства для искус-

ства», представляют собой еще не абсолютно атомизированные эле-

менты в массовом обществе, совершенно разрозненное единообразие

которого есть одно из первостепенных условий для торжества тотали-

таризма. С точки зрения тоталитарных правителей, общество любите-

лей «шахмат ради самих шахмат» лишь степенью отличается и

является менее опасным, чем

класс сельских хозяев-фермеров ради

самостоятельного хозяйствования на земле. Гиммлер очень метко

определил члена СС как новый тип человека, который никогда и ни

при каких обстоятельствах не будет заниматься «делом ради него

самого». Массовая атомизация в советском обществе была достигнута

умелым применением периодических чисток, которые неизменно

предваряют практические групповые ликвидации. Дабы

разрушить все

социальные и семейные связи, чистки проводятся таким образом,

чтобы угрожать одинаковой судьбой обвиняемому и всем

находящимся с ним в самых обычных отношениях ⎯ от простых

знакомств до ближайших друзей и родственников. [...]

Тоталитарные движения — это массовые организации

атомизированных, изолированных индивидов. В сравнении со всеми

другими партиями и движениями их наиболее выпуклая внешняя черта

есть требование тотальной, неограниченной, безусловной и

неизменной преданности от своих индивидуальных членов. Такое

требование

вожди тоталитарных движений выдвигают даже еще до

захвата ими власти. Оно обыкновенно предшествует тотальной

организации страны под их всамделишным правлением и вытекает из

притязания их идеологий на то, что новая организация охватит в

должное время весь род человеческий. Однако там, где тоталитарное

правление не было подготовлено тоталитарным движением (а это,

отличие от нацистской Германии, как раз случай России), движение

должно быть организовано после начала правления, и условия для его

роста надо было создать искусственно, чтобы сделать тотальную

верность и преданность — психологическую основу для тотального

господства — совершенно возможной. Такой преданности можно

ждать лишь от полностью изолированной человеческой особи, которая

при отсутствии

всяких других социальных привязанностей — к семье,

друзьям, сослуживцам или даже к просто знакомым — черпает чувство

прочности своего места в мире единственно из своей принадлежности

к движению, из своего членства в партии.

Тотальная преданность возможна только тогда, когда идейная вер-

ность пуста, лишена всякого конкретного содержания, из которого

могли бы естественно

возникнуть перемены в умонастроении. Тотали-

тарные движения, каждое своим путем, сделали все возможное, чтобы

избавиться от партийных программ с точно определенным,

конкретным содержанием, программ, унаследованных от более ранних,

еще нетоталитарных стадий развития. Независимо от радикальных

фраз каждая определенная политическая цель, которая не просто

предъявляет или ограничивается заявкой на мировое руководство,

каждая

политическая программа, которая ставит задачи более

определенные, чем «идеологические вопросы исторической важности

на века», становится помехой тоталитаризму. Величайшим

достижением Гитлера в организации . нацистского движения, которое

он постепенно выстроил из темного, полупомешанного состава

типично националистической мелкой партии, было то, что он избавил

движение от обузы прежней партийной программы, официально не

изменяя

и не отменяя ее, но просто отказываясь говорить о ней или

обсуждать ее положения, очень скоро устаревшие по относительной

скромности своего содержания и фразеологии. Задача Сталина в этом,

как и в других отношениях, выглядела гораздо более трудной.

Социалистическая программа большевистской партии была куда более

весомым грузом, чем 25 пунктов любителя-экономиста и помешанного

политика. Но Сталин в конце концов, после уничтожения фракций в

партии, добился того же результата благодаря постоянным зигзагам

генеральной линии Коммунистической партии и постоянным

перетолкованиям и новоприменениям марксизма, выхолостившим из

этого учения всякое содержание, потому что дальше стало невозможно

предвидеть, на какой курс или действие оно вдохновит вождей. Тот

факт, что высшая доктринальная образованность и наилучшее знание

марксизма-ленинизма не

давали никаких указаний для политического

поведения, что, напротив, можно было следовать «правильной»

партийной линии, если только повторять сказанное Сталиным вчера

вечером, естественно приводил к тому же состоянию умов, к тому же

сосредоточенному исполнительному повиновению, не нарушаемому

ни малейшей попыткой понять, а что же я делаю. Откровенный до

наивности гиммлеровский девиз для

эсэсовцев выразил это так: «Моя

честь — это моя верность». Отсутствие или игнорирование партийной

программы само по себе не обязательно является знаком

тоталитаризма. Первым в трактовке программ и платформ как

бесполезных клочков бумаги и стеснительных обещаний,

несовместимых со стилем и порывом движения, был Муссолини с его

фашистской философией активизма и вдохновения

самим

неповторимым историческим моментом. Простая жажда власти,

соединенная с презрением к «болтовне», к ясному словесному выра-

жению того, что именно намерены они делать с этой властью, характе-

ризует всех вожаков толпы, но не дотягивает до стандартов тоталита-

ризма. Истинная цель фашизма (итальянского) сводилась только к за-

хвату власти и установлению в

стране прочного правления фашистской

«элиты». Тоталитаризм же никогда не довольствуется правлением с

помощью внешних средств, а именно государства и машины насилия.

Благодаря своей необыкновенной идеологии и роли, назначенной ей в

этом аппарате принуждения, тоталитаризм открыл способ господства

над людьми и устрашения их изнутри. В этом смысле он уничтожает

расстояние между

управляющими и управляемыми и достигает состо-

яния, в котором власть и воля к власти, как мы их понимаем, не играют

никакой роли или в лучшем случае второстепенную роль. По сути то-

талитарный вождь есть ни больше ни меньше как чиновник от масс,

которые он ведет; он вовсе не снедаемая жаждой власти личность, во

что бы то ни стало навязывающая свою тираническую и произвольную

волю подчиненным. Будучи в сущности обыкновенным

функционером, он может быть заменен в любое время, и он точно так

же сильно зависит от «воли» масс, которую его персона воплощает, как

массы

зависят от него. Без него массам не хватало бы внешнего,

наглядного представления и выражения себя, и они оставались бы

бесформенной, рыхлой ордой. Вождь без масс — ничто, фикция.

Гитлер полностью сознавал эту взаимозависимость и выразил ее

однажды в речи, обращенной к штурмовым отрядам: «Все, что вы есть,

вы есть со мною.

Все, что я есмь, я есмь только с вами». [...]

Ни национал-социализм, ни большевизм никогда не

провозглашали новой формы правления и не утверждали, будто с

захватом власти и контролем над государственной машиной их цели

достигнуты. Их идея господства была чем-то таким, чего ни

государство, ни обычный аппарат насилия никогда не

могут добиться,

но может только движение, поддерживаемое в непрерывном движении,

и именно поддержание постоянного господства над каждым

отдельным индивидуумом во всех до одной областях жизни.

Насильственный захват власти не цель в себе, но лишь средство для

цели, и захват власти в любой данной стране — это только

благоприятная переходная стадия, но

никогда не конечная цель

движения. Практическая цель движения — втянуть в свою орбиту и

организовать как можно больше людей и не давать им успокоиться.

Политической цели, что стала бы конечной целью движения, просто не

существует.

Печатается по: Арендт Х. Массы и тоталитаризм // Вопросы соци-

ологии. 1992. Т. 1. № 2. С. 24—31.

ЗАДАНИЕ № 4:

Прочтите текст и ответьте на следующие вопросы:

1) Что такое полиархия? С каких позиций автор рассматривает

полиархию?

2) Что понимает автор под «плюралистической теорией»?

3) Чем отличается полиархия от авторитарных режимов?