Фрезер Дж.Дж. Золотая ветвь
Подождите немного. Документ загружается.
Глава XLVII
ЛИТИЕРС
Песнопения жнецов. На предыдущих страницах была предпринята попытка
показать, что в Матери Хлеба и Жатвенной Деве мы имеем прототипы Деметры
и Персефоны. Для их полного сходства не хватает, впрочем, одной
существенной черты. Главным эпизодом в греческом мифе является смерть и
воскресение Персефоны; именно он вкупе с представлением о Персефоне как о
богине плодородия связывает миф с культами Адониса, Аттиса, Осириса и
Диониса, именно благодаря наличию этого эпизода миф становится частью
нашего исследования проблемы умирающего бога. Остается установить, не
берет ли представление о ежегодных смерти и воскресении бога, играющее
столь важную роль в великих греческих и восточных культах, свое начало в
сельских обрядах, которые земледельцы и виноградари справляют среди
хлебных скирд и виноградных лоз.
Нам, как мы признавали выше, как правило, неизвестны народные суеверия и
обычаи древних. Однако в данном случае мрак, окутывающий истоки античной
религии, не является, к счастью, совершенно непроницаемым. Центрами
культов Осириса, Адониса, и Аттиса были, как известно, соответственно Египет,
Сирия и Фригия. Во всех этих странах часть обрядов, связанных с жатвой и
сбором винограда, стала предметом наблюдения; их сходство между собой и
их сходство с национальными обрядами поражало уже древних. Их сравнение
с жатвенными обрядами современных крестьян и первобытных народов
способно пролить свет на истоки интересующих нас обрядов.
Мы со ссылкой на авторитет Диодора Сицилийского уже упомянули о том, что
египетские жнецы имели обыкновение причитать над первым срезанным
снопом, призывая при этом богиню Исиду, прародительницу земледелия.
112
112
Фрэзер следует здесь, как и в других главах своего труда, теории Вильгельма Маннхардта – Вильгельма
Вундта о духах плодородия (или духах хлеба), составлявших главный предмет культа у европейских
земледельческих народов: См.: "Mannhardt W. Roggenwolf und Roggerihund. Danzig, 1865; Die Komdamonen.
Berlin, 1869 и др. Теория Маннхардта в настоящее время почти общепризнана в науке. Однако в научной
литературе есть и попытки ее опровергнуть. Так, например, шведский этнограф Карл фон Сюдов решительно
отвергает убедительность приводимых Маннхардтом и Фрэзером примеров веры в хлебных духов,
воплощенных в первом или последнем снопе; все эти примеры он считает не народной, а кабинетной фантазией
ученых «мифологической школы», особенно самого Маннхардта. Что же касается обрядов с первым и с
последним снопом, то это просто эмоциональная ассоциация: все первое и последнее вообще всегда привлекает
внимание человека уже по одному тому, что как-то выделяется из общего ряда. См.: van Sydow С. Selected
papers on folklore. Published on the occasion of his 70-th birthday. Copenhagen, 1948.
Греки дали жалобной песне египетских жнецов название «Манерос». Манерос,
если верить их объяснению, был единственным сыном египетского царя и
изобретателем земледелия. После его безвременной кончины он стал
объектом народных причитаний. Однако своим появлением на свет имя
Манерос, видимо, обязано неверно понятой формуле maa-ne-hra («приди в
дом»), обнаруженной во многих египетских текстах, например в погребальном
песнопении по Исиде из Книги Мертвых. Можно поэтому предположить, что
возглас maa-ne-hra, который египетские жнецы распевали над сжатым хлебом,
являлся погребальным гимном духу хлеба (Исиде или Осирису) и мольбой о его
возвращении. А так как оплакивали жнецы первый сноп, можно предположить,
что египтяне считали, что именно в нем пребывает дух хлеба, который находит
смерть под ударами серпа. Жители Малайского полуострова и острова Ява
также, как мы показали, считают, что Душу Риса, Невесту и Жениха Риса
олицетворяют первые сжатые колосья. Крестьяне в некоторых областях России
обращаются с первым снопом почти так же, как другие народы обращаются с
последним снопом. Срезает его, приносит в дом и ставит в красном углу рядом
со святыми иконами сама хозяйка; обмолачивают это зерно также отдельно, и
на будущий год часть его примешивают к семенному зерну. В графстве
Абердин последний сноп, как правило, шел на изготовление clyack, а в
некоторых, правда редких, случаях первый сноп там обряжали женщиной и
торжественно вносили в деревню.
Земледельцы Финикии и Западной Азии во время сбора винограда, а если
судить по аналогии, возможно, и во время сбора хлеба пели жалобную песнь,
похожую на «Манерос» египетских жнецов. Греки называли это финикийское
песнопение «Лином» или «Айлином» и видели в нем, подобно «Манеросу»,
скорбную песнь о смерти юноши по имени Лин. Лин, если верить преданию,
был воспитан неким пастухом, но растерзан его собаками. На самом же деле
имя Лин (или Айлин), как и имя Манерос, видимо, возникло благодаря
недоразумению и является не чем иным, как скорбным кличем ai lanu, что
значит «горе нам», который финикийцы испускали, оплакивая Адониса; по
крайней мере, поэтесса Сафо
113
считала Адониса и Лина двойниками.
113
Сафо (Сапфо) – талантливая древнегреческая поэтесса (VII в. до н.э.), родом с острова Делос, автор
многих лирических и эротических стихов, гимнов, од и др. Оказала очень большое влияние на позднейшее
развитие греческой и римской поэзии.
Аналогичный скорбный напев под названием «Борм» (Bormus) или «Борим»
(Borimus) пели жнецы-мариандины в Вифинии. О Борме известно, что это был
статный юноша, сын царя Упиаса (Upias) или какого-то другого богатого и
знатного человека. Однажды в летний день он наблюдал за работой жнецов в
поле и пошел принести им воды напиться, больше его не видели. Жнецы
пустились на поиски Борма, обращаясь к нему с жалобными призывами,
которые с тех пор неизменно продолжают звучать во время жатвы.
Умерщвление духа хлеба. Аналогичное фригийское песнопение, исполняемое
во время сбора урожая, то есть во время жатвы и обмолота, носило название
«Литиерс». Согласно одному преданию, Литиерс был побочным сыном
фригийского царя Мидаса и жил в Келенах. Он был жнецом и обладал
огромным аппетитом. Когда какой-нибудь чужеземец попадал на поле или
проходил мимо него, Литиерс давал ему вдосталь наесться, после чего вел"в
поля на берегах реки Меандра и заставлял жать вместе с ним. В итоге он
обвязывал чужеземца колосьями в виде снопа, отсекал ему голову серпом и
уносил его тело прочь. В конце концов в напарники ему попался Геркулес,
который серпом отсек голову самому Литиерсу и выбросил его тело в реку. А
так как Геркулес, как сообщают, убил его в точности тем же способом, каким
убивал других сам Литиерс, мы заключаем, что и последний бросал тела своих
жертв в реку. Если верить другой версии предания, сын Мидаса Литиерс имел
обыкновение вызывать других на состязание в скорости жатвы и в случае
победы убивал их цепом; в один прекрасный день он нарвался на более
искусного жнеца, который убил его.
Есть основания полагать, что эти предания о Литиерсе содержат в себе
описание фригийского жатвенного обычая. Определенных лиц, появлявшихся
на поле во время жатвы, особенно чужестранцев, фригийцы рассматривали как
воплощение духа хлеба; жнецы хватали их, вязали в снопы и обезглавливали,
после чего кидали их завернутые в колосья тела в воду, очевидно видя в этом
средство вызова дождя. Основанием для такого предположения является,
во-первых, сходство предания о Литиерсе с жатвенными обрядами
европейского крестьянства, а во-вторых, человеческие жертвоприношения,
совершаемые первобытными народами, для того чтобы способствовать
урожайности их полей.
В этом предании, если сравнить его с европейскими жатвенными обрядами,
внимания заслуживают три пункта: 1) состязание в скорости жатвы и
завязывание людей в снопы; 2) умерщвление духа хлеба или его
представителей; 3) отношение к посторонним людям или к
прохожим-чужестранцам, появившимся в поле во время сбора урожая.
1. Пример современной Европы показывает, что человек, сжинающий,
вяжущий или обмолачивающий последний сноп, становится предметом
грубого обращения со стороны других участников жатвы. Его, например,
завязывают в последний сноп и в таком виде таскают или возят на телеге
повсюду, колотят, окатывают водой, бросают в навозную кучу и т. д. Даже если
такой человек избавлен от грубых проделок, он становится посмешищем, и
считается, что в течение года с ним должно приключиться какое-нибудь
несчастье. Вот почему у жнецов возникает естественное нежелание жать,
молотить, вязать последний сноп, которое к концу этих видов
сельскохозяйственных работ побуждает крестьян вступать в соревнование
между собой и стараться как можно быстрее закончить свою часть работы,
чтобы избежать незавидной участи быть последним.
Например, в округе Миттельмарк, в Пруссии, когда уборка ржи подходит к
концу и предстоит приступить к вязке последних снопов, вязальщицы
выстраиваются в два ряда лицом друг к другу. Перед каждой из них лежит по
снопу и по соломенному жгуту. По условному сигналу они приступают к вязке
снопов; вязальщица, закончившая последней, подвергается осмеянию со
стороны своих товарок. Мало того, связанному неудачливой вязальщицей
снопу придают человеческий облик, называют его Стариком, и ей приходится
нести его во двор усадьбы, где жнецы водят вокруг нее хоровод. Затем они
приносят Старика к хозяину и вручают его с таким напутствием: «Мы принесли
хозяину Старика. Пусть хранит он его до тех пор, пока не раздобудет нового».
После этого Старика прислоняют к дереву, и он надолго остается в этой позе,
служа предметом многих шуток. Когда в Ашбахе (Бавария) жатва близится к
завершению, жнецы говорят: «Ну а теперь прогоним Старика», и каждый из них
принимается жать свой клочок поля с возможной быстротой; тому, кто
последним сжинает несколько оставшихся колосьев, остальные торжествующе
кричат: «Старик-то у тебя». В иных случаях неудачливому жнецу надевают
черную маску на лицо и женскую одежду (если это жница, на нее надевают
мужской костюм). Начинаются танцы. За ужином Старик получает двойную
порцию пищи. Что-то похожее происходит во время обмолота. Стариком здесь
называют человека, нанесшего последний удар цепом. Во время ужина,
устраиваемого в честь молотильщиков, он должен есть из крынки и много пить.
Кроме того, над ним всячески насмехаются и дразнят до тех пор, пока он не
отделывается от дальнейших приставаний тем, что угощает остальных бренди и
пивом.
Подобные состязания в жатве, молотьбе и вязке снопов во время сбора урожая
рождаются из нежелания становиться предметом насмешек, достающихся в
удел тому, кто заканчивает работу последним. Не следует забывать, что в таком
человеке видят представителя хлебного духа, и это находит конкретное
выражение в том, что его (или ее) обвязывают хлебными колосьями. Приведем
еще несколько примеров этого обычая. В селении Клоксин (близ города
Штеттина) участники уборки урожаев кричат женщине, которая вяжет
последний сноп: «Что, заполучила Старика? Теперь держи его». А в первой
половине XIX века в обычае местных крестьян было обвязывать гороховой
соломой саму эту женщину и под звуки музыки приводить ее в усадьбу; там
жнецы танцевали с ней до тех пор, пока ее гороховое покрывало не спадало с
нее. В других селениях Штеттинского округа при загрузке последней телеги
каждая из женщин также старается не остаться в хвосте. Ведь женщине,
погрузившей в телегу последний сноп, дают прозвище Старик; ее с головы до
ног заворачивают в хлебные колосья, кроме того, ее украшают цветами, а на
голову ей водружают также увитый цветами соломенный шлем. Во главе
торжественной процессии эта женщина несет жатвенную корону местному
помещику; высказывая ряд добрых пожеланий в его адрес, она держит корону
над его головой. На танцах, которые устраиваются вслед за этим, за Стариком
остается право выбора партнера; протанцевать с ним (точнее, с ней) считается
особой честью.
В селении Гоммерн (вблизи города Магдебурга) жнеца, сжавшего последний
сноп, часто закручивают в колосья столь основательно, что с большим трудом
можно догадаться о наличии внутри снопа человека. В такой упаковке
какой-нибудь дюжий жнец взваливает его себе на спину и под радостные
крики участников жатвы таскает по полю. В селении Нейхаузен (близ
Мерзебурга) жнеца, срезавшего последний сноп, заматывают овсяной соломой
и величают Овсяным Человеком; вокруг него пляшут другие жнецы. Жители
Бри (Иль-де-Франс) завязывали в первый сноп самого хозяина поля. В
Дингелыптете Эрфуртского округа до первой половины XIX века держался
обычай завязывать в последний сноп человека, которому давали прозвище
Старик и под крики ликования и звуки музыки привозили а деревню на
последнем возу. По прибытии в усадьбу Старика прокатывали вокруг гумна и
обливали водой. В Нёрдлингене (Бавария) человека, который на обмолоте
нанес последний удар цепом, завертывают в сотому и катают по току. В
некоторых частях Оберпфальца (Бавария) о таком человеке говорят, что он
«заполучил Старика». Его завертывают в солому и несут к соседу, который еще
не окончил обмолот. В Силезии женщина, сжавшая последний сноп, становится
предметом разных грубых шуток. Ее пихают, сбивают с ног, завязывают в сноп и
прозывают Хлебной Куклой (Kornpopel).
«В основе всех этих обычаев лежит представление о том, что хлебный дух (или
Старик) изгоняется из последнего сжатого или обмолоченного снопа и
проводит зиму в амбаре. Во время сева дух возвращается на поля и вновь
становится силой, способствующей росту хлебных всходов».
2. Переходя ко второму пункту сопоставления предания о Литиерсе с
европейскими жатвенными обрядами, следует отметить, что в последних дух
хлеба во время жатвы или обмолота предается смерти. В Ромсдале и других
областях Норвегии по завершении сенокоса жители говорят: «Сенной Старик
убит». О человеке, который наносит последний удар при обмолоте, баварцы в
зависимости от убираемой культуры говорят, что он убил Хлебного, Овсяного
или Пшеничного Человека. В кантоне Тийо (Tillot), в Лотарингии, крестьяне
бьют цепами, обмолачивая остатки зерна, и восклицают при этом: «Старуху мы
убиваем! Мы убиваем Старуху!» Старых женщин, если таковые в доме
имелись, заранее извещали, чтобы они удалились, иначе их забьют до смерти.
Неподалеку от Рагнита (в Литве) крестьяне оставляют последний пучок зерна в
поле со словами: «Там сидит Старуха (Boba)». После этого кто-нибудь из
молодых жнецов точит косу и одним мощным взмахом срезает пучок. О таком
жнеце говорят, что «он отсек Бобе голову». Он принимает от хозяина
денежный подарок, а хозяйка выливает ему на голову кувшин воды. По
другому сообщению, в Литве каждый участник жатвы спешит поскорее
справиться со своей работой. Ведь в последних колосьях обитает Ржаная
Старуха; отставший жнец убивает ее и тем самым навлекает несчастье на свою
голову. В селении Вилькишкен (в районе Тильзита) крестьянин, жнущий остаток
зерна, известен как «убийца Ржаной Женщины».
В той же Литве считается, что духа хлеба убивают не только во время жатвы, но
также во время молотьбы. Когда остается обмолотить последние снопы,
молотильщики, как по команде, вдруг отступают на несколько шагов, после
чего начинают работать цепами с возможной быстротой и азартом, пока не
доходят до последней связки. Они набрасываются на нее прямо-таки с
бешеной яростью и, напрягая все силы, осыпают сноп ударами до тех пор, пока
не раздается отрывистая команда старшего: «Стой!» Человека, цеп которого
последним опустился на зерно после того, как была отдана эта команда, его
товарищи тут же окружают с возгласами: «Он убил наповал Ржаную Старуху!»
Для того чтобы искупить свою провинность, такой человек обязан угостить всех
бренди. Человек, оставшийся последним на молотьбе, как и последний во
время жатвы, получает прозвище «убийцы Ржаной Женщины». Иногда в Литве
в роли убитого духа хлеба выступала марионетка. Из хлебных колосьев
изготовляли женскую фигурку, ее наряжали и помещали на гумне под снопами,
которые подлежали обмолоту в последнюю очередь. Молотильщик,
ударивший последним, «убивал Старуху».
Мы уже сталкивались с примерами сожжения изображений хлебного духа. В
последний день уборки урожая жители Ист-Райдинга (графство Йорк)
соблюдают обычай «сожжения старой ведьмы». На костре, разожженном в
поле, они сжигают небольшой сноп. На том же костре поджаривают горох,
который и съедают, запивая изрядной дозой пива. Парни и девушки прыгают
рядом с огнем и забавляются тем, что чернят друг другу лица сажей.
Иногда представителем духа хлеба является человек, который забирается под
последние снопы. Молотильщики делают вид, что на нем обмолачивают
последнее зерно. Односельчане говорят, что «Старика избили до смерти». В
других случаях под молотилку, как мы видели, вместе с последним снопом
заталкивают жену хозяина якобы с целью обмолотить ее, а затем делают вид,
что ее провеивают. В Тирольском селении Фольдерс за шиворот тому, кто
окончил обмолот последним, заталкивают хлебную шелуху, а на шею вешают
венок из соломы. Если это человек высокого роста, считается, что и хлеб в
следующем году поднимется высоко. Затем человека обвязывают колосьями и
кидают в реку. В Каринтии тому, кто последним нанес удар цепом на молотьбе,
и тому, кто развязал на току последний сноп, связывают руки и ноги
соломенными жгутами, а головы их увенчивают коронами из соломы. После
этого их лицом друг к другу сажали на волокушу и, прокатив по деревне,
сталкивали в ручей. Обычай бросать в источник или окатывать водой
представителя духа хлеба является, как правило, дождевыми чарами.
3. До сих пор в роли представителей духа хлеба выступали по большей части
мужчины или женщины, которые жнут, вяжут или обмолачивают остаток хлеба.
Теперь нам предстоит заняться случаями, в которых дух зерна представлен
либо чужестранцем, проходящим мимо поля жатвы (как в предании о
Литиерсе), либо человеком, посещающим его впервые.
Жнецы и молотильщики по всей Германии имеют обыкновение хватать
захожих чужаков и, связав их веревками из стеблей, держать в плену до тех
пор, пока они не уплатят выкуп. Подобным же образом обращаются с самим
хозяином и с теми из его гостей, которые впервые появляются на поле или на
току. Иногда им просто набрасывают на руку, ногу или шею веревку. Зато в
других случаях их по всем правилам заматывают в колосья. Так, в Солёре
(Норвегия) в сноп завязывают любого человека (будь то хозяин или чужак),
зашедшего на поле; такой человек должен заплатить выкуп. Когда
землевладелец в окрестностях Соеста впервые посещает свои поля, на которых
идет уборка льна, его с головы до ног заворачивают льном. Местные женщины
также окружают прохожих, обвязывают их льном и требуют выкупа. В
Нёрдлингене крестьяне набрасывают на чужаков соломенные веревки и,
завязав в сноп, держат их в плену до тех пор, пока те не откупятся. Как только
владелец усадьбы в Хазельберге (Западная Богемия) отсылает остатки урожая
на ток, крестьяне обвязывают его стеблями и заставляют откупиться пирогами.
Инсценировка завязывания землевладельца в последний сноп до сих пор
практикуется в Пютанжском округе в Нормандии; так, по крайней мере, было в
конце XIX века. Это завязывание – дело рук женщин. Они набрасываются на
собственника хватают его за руки и за ноги и распластывают на последнем
снопе. Затем они делают вид, что связывают его, и диктуют ему условия,
которые он должен соблюсти во время жатвенного ужина. Если хозяин
принимает условия, его отпускают и дают ему подняться. Когда во время жатвы
в Бри (Иль-де-Франс) мимо поля проходит какой-нибудь чужак, местные
крестьяне пускаются за ним в погоню. Если им удается его догнать, они
завязывают его в сноп и по очереди кусают его лоб, восклицая: «Ты понесешь
ключ от поля». Идиоматическое выражение «получить ключ» участники уборки
урожая в этой и в других местностях употребляют в смысле «сжать, связать и
обмолотить последний сноп». Поэтому данное выражение синонимично
фразам «Ты заполучил Старика» или «Ты – Старик», обращенным к человеку,
сжавшему, связавшему или обмолотившему последний сноп. Когда, как это
происходит в Бри, чужака завязывают в сноп и, обращаясь к нему, говорят: «Ты
понесешь ключ от поля», это обращение синонимично выражению: «Ты –
Старик», то есть ты – воплощение хлебного духа. Если хорошо одетый чужак во
время уборки хмеля пройдет мимо хмельника, женщины схватят его,
опрокинут в корзину для сбора хмеля, покроют листьями и не выпустят до тех
пор, пока тот не заплатит штраф.
Итак, как и Литиерс в древности, участники уборки урожая в Европе имели
обыкновение хватать прохожего и завязывать его в сноп. От европейских
крестьян нельзя, впрочем, ожидать, что для вящего сходства с Литиерсом они
станут отсекать пленнику голову. Но, хотя они и не принимают столь крутых
мер, их язык и жестикуляция свидетельствуют о таком намерении. Например,
если хозяин, хозяйка или чужак в первый день сбора урожая в Мекленбур-ге
показываются на поле или просто проходят мимо, все косари разом
оборачиваются в их сторону и начинают точить косы, в такт проводя по ним
точильным камнем. Затем женщина, руководящая косцами, направляется к
прохожему и обвязывает его левую руку лентой. Прохожий должен откупиться
уплатой штрафа. Когда в окрестностях Ратцебурга хозяин или другое важное
лицо появляется на поле, жнецы прекращают работу и в полном составе
направляются к нему; мужчины держат косы перед собой. Поравнявшись с
хозяином или прохожим, мужчины и женщины выстраиваются в ряд. Косцы
упирают свои косы в землю, как они делают это при их заточке, снимают
головные уборы и вешают их на лезвия. Их руководитель выступает вперед и
произносит речь. После этого косцы по условному знаку разом начинают со
звоном точить косы. Затем вперед выступают две сноповязалыцицы; одна из
них обвязывает хозяина или чужака хлебными колосьями и шелковой лентой, а
другая декламирует стихотворное послание.
Ниже приводятся образцы речей, которые произносят в таких случаях
участники жатвы. В некоторых частях Померании крестьяне останавливают
каждого прохожего, преграждая ему путь веревкой из плетеных стеблей.
Косари окружают его и приступают к заточке кос, а старший среди них говорит:
Вот люди готовы, Изогнуты косы. Хлеб уродился велик и мал. Нужно скосить
господина.
После таких слов жнецы снова принимаются точить косы. В селении Рамин
Штеттинского округа к чужаку, окруженному жнецами, обращаются с такими
словами:
Мы, господин, поразим Тебя своим мечом, Которым косим мы Пажити и луга.
Косим князей и лордов, Жажда – крестьян удел. Если же господин Денег на
водку даст, Шутке конец придет. Если ж не внемлет он Нашей мольбе простой,
Вправе наш меч разить.
Молотильщики также рассматривают чужаков как воплощение хлебного духа и
обращаются с ними соответствующим образом. Когда в Видингхарде (Шлезвиг)
на ток приходит чужак, к нему обращаются с вопросом: «А не научить ли тебя
танцу цепа?» Если он соглашается, то его шею, как будто это сноп, стягивают
двумя частями цепа и сжимают так сильно, что он чуть не задыхается. В случае
появления на току чужака во время молотьбы в некоторых приходах
Вермланда (Швеция) молотильщики говорят, что «научат его молотильной
песне». Они стягивают его шею цепом, а туловище жгутом из соломы. Если на
ток заглядывает незнакомая женщина, молотильщики, как мы уже видели,
стягивают ее туловище цепом, а шею венком из хлебных колосьев, восклицая
при этом: «Поглядите-ка на Хлебную Женщину! Взгляните! Вот как выглядит
Хлебная Дева!»
Итак, в Европе в XIX веке с лицом, срезающим, связывающим или
обмолачивающим остаток хлеба, обращаются как с воплощением хлебного
духа: заворачивают его в колосья, разыгрывают его убийство
сельскохозяйственными орудиями и бросают в воду. Сходство этих обрядовых
действий с преданием о Литиерсе доказывает, что последнее является
подлинным описанием древнего фригийского жатвенного обряда. Но раз в
современных параллелях этого обычая сцена умерщвления человеческого
воплощения хлебного духа с необходимостью выпадает (самое большее, оно
инсценируется), желательно показать, что в первобытных обществах во время
сельскохозяйственного обряда, имеющего целью способствовать плодородию
полей, как правило, приносили человеческие жертвы. Поясним это положение
с помощью примеров.
Принесение человеческих жертв ради посевов. Индейцы-гуайакиль в
Эквадоре во время посева приносили в жертву кровь и сердца людей.
Народность каньяр (современное название куэнка) – также в Эквадоре – во
время сбора урожая каждый год приносила в жертву сотню детей. Положить
конец этому кровавому обычаю в течение долгого времени не могли цари
Кито, перуанские инки и испанские завоеватели. Когда в жертву солнцу в
Мексике во время праздника жатвы приносили первины урожая, между двух
огромных качающихся камней клали осужденного, и камни, сталкиваясь друг с
другом, раздавливали его. Останки жертвы погребали, после чего устраивался