Фарино Е. Введение в литературоведение

Подождите немного. Документ загружается.

271

Очень существенная функция стоит, например, за национальностью Инса-

рова, о котором в романе Тургенева сказано, что он «не мог быть русским». По

наблюдениям Марковича, Инсаров

единственный из центральных героев Тургенева, который свободен от внутренних противоречий,

потому что владеет секретом гармонической связи с национально-истЬрической «почвой». Секрет

Инсарова прост: он заключается в полном совпадении его личной цели с общенациональной зада-

чей, связывающей воедино весь его народ. Следствием этого оказывается такое тождество инди-

видуального и общего во всех побуждениях человека, такое непосредственное равенство его мо-

тивов и поступков, которое поневоле заставляет думать о героях древних эпических поэм,

отразивших невозвратимое единство индивида с патриархальным народно-племенным целым. Для

России XIX века подобные взаимоотношения личности и общества являлись либо далеким про-

шлым, либо прообразом желательного, но вряд ли возможного будущего. Поэтому русский Инса-

ров (в тургеневском понимании этой формулы) в романах Тургенева 50-60-х годов так и не появ-

ляется (Маркович 1975, с. 127).

В литературном произведении значимо не только то, что в нем отмечено, но

и то, что в нем отсутствует. Так, например, в случае Базарова нет никаких све-

дений о его студенческой жизни или указаний на его связь с кружками револю-

ционного студенчества.

Все это бросается в глаза и не может не отразиться на читательском восприятии героя, его

положения и судьбы. [ ] Очевидно, отсутствие зримых единомышленников Базарова — не слу-

чайная и вполне естественная особенность построения романа. Единственным указанием на суще-

ствование единомышленников героя, как видно, должно остаться только базаровское «мы».

К тому же звучит оно достаточно своеобразно — без малейшего намека на живую межчело-

веческую связь. Базаров никогда не думает о своих незримых единомышленниках и ничего из-за

них не переживает. Нет возможности ощутить, что эти люди Базарову близки, что в общении с

ними он нуждается. Похоже на то, что он просто учитывает их существование, не больше. Чита-

тель вправе предполагать, что таких, как Базаров, и впрямь немало. Но каждого из них можно

представить себе только по аналогии с самим Базаровым — социальным «бобылем», самостоя-

тельно избравшим жизненную программу, воспринимающим задачу переделки мира как свою

собственную цель и просто учитывающим существование других, себе подобных. Такие люди не

образуют, не могут образовать что-либо подобное коллективу — устойчивое, жизнеспособное

единство, связанное изнутри не просто одинаковостью, но и общностью тех, кто его составляет

(Маркович 1975, с. 95).

Как видно, сюжетно второстепенные сведения о героях отнюдь не второ-

степенны как носители смыслов — в них, как и в других компонентах мира про-

изведения, воплощены важнейшие моделирующие категории.

Кроме непосредственной моделирующей обсуждаемые «второстепенные»

сведения могут нагружаться и систематизирующей функцией. Так, например, в

Мастере и Маргарите неоднократно упоминается знание языков героем, его

специальность, происхождение и т. п. биографические (а точнее, анкетные) дан-

ные. Все они, безусловно, значимы. Но в данном случае нас интересует другое:

одни и те же данные характеризуют не одного героя, а нескольких. Специаль-

ность историка приписана Воланду, Мастеру, отчасти Берлиозу и Бездомному (в

эпилоге); причастность к философии — Воланду, Иешуа, Мастеру и Бездомному

272

(опять в эпилоге); знание языков особо подчеркивается в случае Воланда, Ие-

шуа, Пилата и Мастера, Бездомный языков не знает; Иешуа и Мастер отмечены

«одинокостью» (Иешуа на вопросы Пилата отвечает: «У меня нет постоянного

жительства» и «Я один в мире»; о Мастере же сказано: «Жил историк одиноко,

не имея нигде родных и почти не имея знакомых в Москве» и «Разве можно по-

сылать письма, имея такой адрес?»); одинокость и бездомность Ивана отражена

в его псевдониме: Бездомный; Воланд заявляет о себе: «Я единственный в

мире специалист», а его «бездомность» выражена неопределенной «заграни-

цей» и неопределенностью национальности (на вопрос Бездомного «Вы —

немец?» Воланд «задумался» и сказал «Да, пожалуй, немец...»). Результат

таков, что все четыре персонажа становятся как бы серией вариантов одних и

тех же категорий. Определив эти категории, легко установить соотношение и

смысл такого именно соотношения между этими персонажами. С другой сто-

роны, судьбы данных персонажей можно рассматривать также и как судьбы

манифестируемых в них категорий «историзма, избранничества, универсаль-

ности» и т. п.

4.10. НЕКУЛЬТУРНОСТЬ

Заканчивая обзор свойств литературных персонажей как художественного

материала, как носителя определенных смыслов, подчеркнем, что он далеко не

полон и вряд ли может быть исчерпан: к предложенным уровням можно присо-

единять все новые и новые, с одной стороны, а с другой — и эти во многих слу-

чаях целесообразно разбить на более детальные и проследить конкретные соот-

ношения у конкретного художника между отдельными компонентами вычле-

няемых уровней или подуровней. В одних художественных системах они могут

согласовываться друг с другом, в других же — противоречить друг другу и соз-

давать гораздо более сложную картину мира и гораздо более сложный образ че-

ловека. Итак, мы оставили в стороне такие, например, уровни персонажей, как

психология, характер, образ жизни, идеология, понимание своих жизненных це-

лей и автомоделирование как своего характера, так и всего жизненного пути,

формы общения с другими персонажами и с внешним миром вообще, согласо-

ванность и расхождения между внешним видом, поведением, формами общения,

проксемикой, подвижностью, мыслями, чувствами, долгом, программой, чая-

ниями и их возможностью или невозможностью осуществить и т. д. Но все эти

аспекты мы понимаем подобно рассмотренным — как исторически изменчивые

и по-разному участвующие в тех или иных моделирующих системах и как ус-

ловные (сочиненные). То есть и по отношению к ним ставится вопрос о функ-

ции, которой нагружается выбор для персонажей таких именно судеб, характе-

ров, идеологий, образов жизни, психологий, коммуникативных способностей и

т. д. С одной оговоркой: для большинства из этих уровней необходим более ши-

рокий культурно-исторический и, собственно, художественный контекст. По-

273

этому в той или иной мере данные уровни освещаются в синтезирующих рабо-

тах по истории литературы и в отдельных монографических исследованиях, в

связи с чем их отсутствие в данном пособии нам кажется вполне оправданным.

На одном вопросе хотелось бы, однако, еще остановиться. Это вопрос

некультурности персонажа.

Разбираемые до сих пор свойства и примеры так или иначе подводили к

другим, родственным, но отнюдь не тождественным понятиям — образованно-

сти, иносистемности или инокультурности. Для каждой культуры и для каждой

системы естественно рассматривать себя как единственно правильную, а всякую

другую систему или культуру — как ложную, условную, неправильную, а то и

вовсе не-систему или не-культуру. В рамках одной и той же культуры такие не-

системы или не-культуры играют роль «негативной поэтики» и или выталкива-

ются за пределы культивированной системы, или же начинают доминировать,

сменяя собой предшествующее состояние культуры. Некультурность же имеет

иной характер. Это не воспринимаемая как не-культура инокультурность, а от-

сутствие всякой культуры и одновременное непонимающее вхождение в некую

культуру. В случае отдельного персонажа это значит, что себя он рассматривает

не как носителя иной, альтернативной, культуры, а как носителя именно данной

культуры, но не владеет ни правилами этой, ни правилами какой-либо другой.

Легко понять, что в основном это персонаж сатирических и юмористических

жанров и что чаще всего ему поручается не только роль персонажа, но и роль

повествователя, видимо потому, что одним из наиболее ярких проявлений не-

культурности является «непонимание», смешение понятий, категориальное не-

различение единиц употребляемого кода, будь то код поведенческий или же ре-

чевой. Таков, в частности, повествователь и герой юмористических рассказов

Михаила Зощенко. Рассматривающий с этой точки зрения творчество Зощенко

и, как кажется, вообще впервые так широко ставящий вопрос некультурности

как художественной категории Щеглов говорит следующее:

Жизненная философия зощенковского повествователя носит глубоко скептический характер.

Мир управляется очень простыми законами, основанными на грубом материализме, и для роман-

тических иллюзий в нем нет места. В частности:

а) Материальное важнее духовного. Основные мотивы человеческого поведения — выгода,

стремление обогатиться, наесться, удовлетворить низменные инстинкты, уклониться от труда

и т. п.

б) Субстанция важнее формы, «суть» имеет приоритет над «оболочкой».

в) Безусловное, непосредственное, прямое доминирует над условным, опосредствованным,

этикетным. Зощенковские герои постоянно стремятся выйти из рамок условности и этикета. Кро-

ме отрицательных проявлений данная черта имеет и положительную сторону в виде непосредст-

венности, эмоциональности, экспансивности, свежести реакций, типичных для зощенковского

рассказчика. Эти качества роднят его с ребенком или дикарем.

г) Хаотическое, первобытное, необработанное, сырое преобладает над упорядоченным,

культивированным, обработанным.

д) Простое, примитивное, грубое, косное, негибкое преобладает над сложным, утонченным,

чувствительным, гибким. Сюда можно отнести, между прочим, типичную для зощенковских лю-

274

дей малоподвижность точки зрения: им трудно отвлечься от собственной точки зрения и переклю-

читься на другую, трудно представить себе существование иных миров, кроме их собственного.

е) Некрасивое, убогое, серое, посредственное, пошлое, ординарное, мелкое, бездарное имеет

перевес над красивым, богатым, ярким, примечательным, экстраординарным, крупным, талантли-

вым. Приниженность, задавленность, робость более естественны, чем свобода, самостоятельность,

смелость, инициативность.

ж) Массовое, однотипное, коллективное преобладает над индивидуальным и оригинальным.

Это отражается в характере зощенковского человека в виде своеобразного коллективизма миро-

воззрения. Некое теплое взаимопонимание связывает его со всеми другими носителями вышепе-

речисленных качеств.

Всю совокупность первых членов этих оппозиций — мы не ручаемся за то, что они в каких-

то точках не пересекаются и не повторяют друг друга, — мы будем условно называть «некультур-

ностью», а совокупность вторых членов — «культурой». [...] эти два слова употребляются нами не

в их житейском и словарном смысле, а в более широком. Например, стремление зощенковского

повествователя снимать с вещей «маски» — в нашем понимании одно из проявлений некультур-

ности (примат субстанции над формой).

Некультурность является наиболее устойчивой реальностью мира зощенковских рассказов

20-х годов, его доминантой, его твердым субстратом, его нормальным состоянием. [...]

[...]

Необычайно разнообразная, оригинальная и тонкая разработка темы некультурности в зо-

щенковских рассказах позволяет говорить об авторе Голубой книги как о создателе целой

культуры некультурности, остающейся в русской литературе уникальным памятни-

ком подобного рода (Щеглов 1981, с. 110-111).

Далее детально разбираются признаки некультурности на сюжетном уровне

и на уровне способов повествования. «Инвариантные мотивы, обнаруженные

нами в новеллах о некультурности, объединяются в четыре группы: 'Поражение

культуры (и Неожиданная победа культуры)', 'Благотворная некультурность'

'Неспособность ответить на культурный вызов', 'Автоматическая некультур-

ность'» (там же, с. 114). В рамках инварианта 'Неспособность ответить на куль-

турный вызов' вычленяются, например, ситуации, требующие условного и эти-

кетного поведения, в которых герой ведет себя «взаправду» и «неэтикетно»,

«некрасиво» (мелочно, пошло).

Наиболее типичная разновидность подобной ситуации — ухаживание за дамой. Классиче-

ский пример — Аристократка: герой приглашает даму в театр, разрешает ей съесть одно пирож-

ное и когда дело доходит до четвертого пирожного, кричит: «Ложи, говорю, назад!» Другие при-

меры. [...] Жених: герой женится, чтобы было кому вязать снопы; сватовство сопровождается

сценами, напоминающими о покупке лошади. Именинница: мужик заставляет жену-именинницу

месить грязь, идя за телегой, так как бережет лошадь. Свадьба: жених на свадьбе не может опо-

знать свою невесту и пристает ко всем женщинам подряд.

Другая разновидность этикетной ситуации — гостеприимство. Хозрасчет: хозяин пригла-

шает на обед знакомых и развлекает их разговорами о том, как дорого стоит накормить и напоить

гостей. Гости: хозяин учреждает надзор за гостями, чтобы они не украли чего-нибудь; обнаружив

пропажу лампочки, устраивает обыск и т. п. Елка: хозяева и гости ссорятся из-за новогодних по-

дарков, хозяйские дети разгоняют гостей. Стакан: хозяева набрасываются на гостя из-за разбито-

го стакана.

[...]

Во всех этих случаях мелочный материальный интерес заставляет героя отбрасывать этикет,

и это делается в простоте душевной, как нечто само собой разумеющееся (там же, с. 119-120).

275

Если культуру определить как санкционированный и соблюдаемый обще-

ством, организующий это общество и его мир набор требований (разрешений и

запретов), предъявляемых человеку в определенном времени и локусе по отно-

шению к его взглядам, внешности, поведению и т. д., то некультурность надле-

жало бы понимать не как отсутствие какой-то определенной культуры, а как от-

сутствие всякой культуры (подобно наготе, которая противостоит не

определенному костюму, а костюму вообще, — ср. 4.5). Отсутствие определен-

ной культуры, как правило, расценивается как варварство, простота, невоспи-

танность, невежество, наглость, хамство и отражает точку зрения носителя дан-

ной культуры; у нарушителя же оно может или должно вызывать чувство

чуждости, скованности, стеснения, стыда, скомпрометированности. На этом

уровне конфликт между культурой и некультурностью может вводится как с

целью конституировать границы культуры и ее ценность как фундаментального

условия существования социума, так и с целью скомпрометировать данную

культуру, выявить ее косный, ограничивающий, искусственный характер и про-

тивопоставить ей иной тип организации и функционирования общества, иной

тип культуры.

Некультурность же как отсутствие всякой культуры имеет иной характер.

Она не предполагает никаких собственных условностей, не имеет собственной

организации, т. е. и не консолидирует социум, и не дифференцирует его (опять-

таки подобно недифференцирующему характеру наготы). Поэтому такую не-

культурность удобно было бы назвать бескультурностью. Бескультур-

ность асоциальна и не предполагает, например, в случае 'без-этикетности' не

только 'третьего', но и 'второго' (см. 4.8). Само собой разумеется, что поскольку

бескультурность по своей сущности не создает никакого

мира, никакой упо-

рядоченности, системности, то она как явление не может существовать само-

стоятельно. Она может существовать только в рамках некоторой культуры и

за счет этой культуры, как паразитическое образование. В связи с этим чрез-

вычайно показателен вычлененный Щегловым зощенковский инвариантный

мотив 'благотворная некультурность', в рамках которого некультурность

оборачивается своей 'спасительной' стороной и может быть даже использо-

вана как «энергия»:

В Бочке кооператоры избавляются от протухшей капусты, оставляя ее без присмотра: «Вы-

перли мы бочку во двор. На утро являемся — бочка чистая стоит. Сперли за ночь капусту. Очень

мы от этого факта повеселели... Славно, товарищи, пущай теперь хоть весь товар тухнет, завсегда

так делать будем». То же самое — в книжке Зощенко и Радлова Веселые проекты (Ленинград,

1928), где предлагается экипаж Карнизомобіиіь, для движения которого «использованы естествен-

ные силы природы — падение карниза или части его». Трактовка воровства как массового, «есте-

ственно-научного» явления чувствуется в рассказе На живца, где женщина в трамвае эксперимен-

тирует, ловя ворон на приманку (Щеглов 1981, с. 125-126; ср. также 116-118).

При этом энергетическим источником бескультурности может оказаться

как культура (эксплуатация норм, например чужой добросовестности или до-

276