Дугин А. Основы геополитики (Книга 2). Мыслить пространством

Подождите немного. Документ загружается.

на которых играет народная воля, по которым идет гармоничная дрожь национальной

истории.

Вся территория совокупно противопоставляется мирам периферии, а внутри

существует такое же различие, как между ладами и струнами одного и того же

инструмента. Мир и покой — стройная мелодия. Вражда и усобица — какофония,

нестроение звуков.

Сакральная география времен Киевской Руси отличается полицентричностью и

параллельностью силовых линий, соответствующих часто траекториям течения великих

русских рек. Основная "струна" пространства натянута между Севером (Новгород) и

Югом (Киев).

Такая сакрально-географическая модель сложилась с самого начала истории Руси

как государства, с того периода, когда преимущественно славянские племена Русской

Равнины осознали свое культурное и социальное единство.

2.3 Колесо Москвы

Вместе с татаро-монгольским нашествием эта картина начинает транс-

формироваться. Единство Русского Круга подорвано изнутри (усобицы), что дало

возможность успешным завоевателям включить Русь в контекст совершенно иной

территориальной конструкции. В некотором смысле можно сказать, что русские люди в

период монгольского присутствия осознали историческую недостаточность

полицентрического, параллельного устройства русского пространства, слишком пла-

стичного для того, чтобы оказать сопротивление жесткому и централизированному врагу.

Постепенно под влиянием наблюдений за социальными институтами татар русские

приходят к выводу о необходимости новой конфигурации сакральной географии. Русский

Круг должен иметь жесткий центр. От параллельных "струн" необходимо перейти к

модели колеса. Это стягивание пространства к центру, жесткая связь образует второй и

самый важный архетип национальной формулы территории — Московское Царство.

Между Севером (Новгород) и Югом (Киев) поднимается новая точка — Владимир,

позже Москва. Это совершенно новый элемент — единственная ось, исключительный

полюс.

Новая конфигурация Святой Руси исторически сопрягается с нашей русской

"Реконкистой", с отвоевыванием независимости и обратной волне движения русских на

татарские земли — к Востоку и Югу, в степи и в Сибирь.

Недостаточность древнего круга без центра восполнена. Московская Русь — это

круг с центром. Новая Русь. Великая Русь, вошедшая в апогей своего цивилизационного

расцвета.

Именно в эпоху Московского Царства великороссы окончательно складываются в

самостоятельный этнос, имеющий совершенно иное качество и иную национальную

психологию. Многое почерпнуто у татар, с новой силой воссиял имперский идеал

Византии, славянский гений расцвел в континентальной евразийской Империи Третьего

Рима.

Этнопсихология русского народа обрела окончательные формы именно в этот

период, и строго говоря "Святой Русью" следует называть географически и исторически

именно Московское Царство.

Сакральная география этого периода — круг с центром. Полюс Москва-Третий Рим,

от которого расходятся лучи во все стороны.

Все дороги ведут в Третий Рим. Вместе с новым доминирующим этносом —

великороссы, собственно "русские" складывается новая картина мира.

Русская национальная психология является глубоко московской, москвоцентричной.

Этим фактором обусловлен культурный тип того, кого мы называем "русским человеком".

- 21 -

2.4 "Российский Вавилон" господ Романовых

Кризис Московской модели сакральной географии приходится на период раскола и

последующее царствование Петра Первого.

Баланс Москвы как абсолютного полюса Святой Руси, как оси Православия нарушен

в пользу западной составляющей. Колесо Русского Круга соскакивает с

провиденциальной оси. Ясность и гармония великоросского расцвета заканчиваются.

Дробится и децентрируется культурно-религиозная жизнь. Жесткие ортодоксы

Московской идеи, староверы, уносят великую формулу Святой Руси в бега и гари. В

Пустозерске сжигают не страстного обличителя новых порядков, но великий символ

верности оптимальной картины сакральной географии.

Староверы разрабатывают концепцию "России-Вавилона", России Петра и западных

монархов, подменивших царскую власть и церковные таинства. Они совершенно правы в

своем диагнозе — идет смена сакрально-географической парадигмы, рушится

москвоцентричный строй национальной психологии.

Отныне центр переносится в Санкт-Петербург. Но это не новый полюс. Это, скорее,

пассивное притяжение к Западу, демонстрация того, что центр находится не внутри, а

вовне, за пределом западных границ. Романовская Русь воспринимает себя как провинцию

Запада. Аристократия перенимает манеры колониальной администрации. К русским

людям, их национальной Психологии, к их легендам, к их сакрально-географическим

глубинным представлениям высшее сословие относится отныне как к "предрассудкам

дикарей". В отрицательном случае это проявляется в откровенном презрении и русофобии

озападненного дворянства. Но даже "народолюбцы" относятся к "простым" как

коллекционеры бабочек к своим экспонатам. "Народ — ребенок," — говорят они. Его

следует обучать и образовывать." Естественно, глубинные психические пласты

национальной жизни и мифология представлений никем всерьез не рассматривается.

Петербургский период не породил какой-то новой сакрально-географической

картины. В слоях аристократии центр сместился в Европу, т.е. собственно русское

пространство потеряло символическую самостоятельность. А на уровне простых людей,

либо массово тяготевших к староверию, либо просто верных заветам старины в более

общем смысле, продолжали жить и передаваться древние верования, старые русские

сакрально-географические картины. Святая Русь — великий Русский Круг — со святым

центром в Москве.

Москва стала тайной столицей, своего рода Китежем, оплотом тех сословий и слоев

русского народа, которые продолжали сохранять: верность древним представлениям,

передавали из поколения в поколение тайны национальной традиции, священную

формулу русского пространства.

2.5 Большевистская реставрация сакральной географии

Парадоксально, но возврат к москвоцентричной модели происходит вместе с

Революцией. Казалось бы, большевики, выросшие на западных авторитетах, должны были

бы еще далее пойти по петербургскому пути русофобских по сути лженародных

Романовых. Но на практике поднятые из народных глубин пласты новой элиты, напротив,

принесли с собой спящие силы русской национальной географии. Когда рухнули надежды

на скорую победу Революции в Европе, строительство "социализма в одной стране"

разбудило древние стихии русской души. Не просто столица была перенесена в Москву,

но была на новом уровне возрождена бессознательная структурализация психо-

логического пространства. Как во времена Московских царей, в новой большевистской

России роль политического, духовного, психологического, социального центра

сконцентрировалась в одном древнем полюсе. Третий Рим стал столицей Третьего

Интернационала, а идея всеобщего спасения через истинную Веру, сохранившуюся

нетронутой только в пределах Святой Руси, была заменена на миссию построения

коммунизма во всем мире, отправляясь от уникального исторического опыта русского

- 22 -

социалистического государства.

По видимости еще более рационалистическое и "прогрессистское"

коммунистическое правление на самом деле пробудило спавшие архетипы. На уровне

коллективного бессознательного Советская Россия гораздо более напоминала древний

Русский Круг с центром в Москве, нежели восточный полуколониальный придаток

Европы, как это было во времена Романовых. Ненависть Московской Руса к латинской

ереси, папежству, категорическое неприятие религиозной, культурной и цивилизационной

апостасии Запада отобразилось в отвержении русскими коммунистами

капиталистического мира, буржуазной системы ценностей. Снова, как в древние времена,

гигантское колесо с центром в Москве стало восприниматься как оплот гармонии и

порядка, как избранный ковчег, окруженный силами мрака, хаоса, зла.

Миф большевицкой Революции, социалистического Отечества и нового

коммунистического порядка идеально наложился на древние пласты коллективного

бессознательного. Советская Москва, Красная Москва в этом контексте было символом,

важнейшим, центральным элементом сильного, действенного, активного мифа.

2.6 Антимосковский характер реформ

В настоящее время мы переживаем серьезнейший кризис. Снова ломке подвергаются

глубинные архетипы национальной психологии. И как всегда в переломные моменты

истории, из бездн коллективного бессознательного поднимаются картины сакральной

географии, древние фигуры, предопределяющие структуру нашего национального и

культурного типа.

В этих условиях Москва не может рассматриваться только как административный

центр, как столица в прозаическом, утилитарно-техническом смысле. Ее роль, ее

значение, ее символическое содержание выходит далеко за рамки прагматики.

Русь снова стоит перед выбором. Какую сакрально-географическую модель избрать?

Какой исторический период взять за отправную точку? Какой ориентации

придерживаться? К какой модели стремиться?

В начале реформ выбор казался однозначным. Москвоцентризм выглядел как

откровенное зло. И социалистические, и национальные тенденции были заклеймены как

"красно-коричневые", как силы реакции" и т.д. Доминирующей идеологией стало

"западничество", и весь спор велся лишь о том, с какой скоростью встраивать страну в

либерально-демократический мир.

При этом реформаторы делились на откровенных радикальных русофобов, открыто

признававшихся в ненависти ко всему русскому — истории, государственности, культуре

— и предлагавших отбросить все ради некритического копирования универсальных,

усреднение западных образцов, и на умеренных западников, позитивно оценивавших

романовский период и терпимо относившихся к идее "просвещенной монархии". В

принципе, обе разновидности реформаторов действовали в рамках одной и той же

парадигмы пространства, в равной степени отвергавшей москвоцентризм.

Иными словами, на уровне сакральной географии и психологии глубин можно

сказать, что перестройка и первый этап либеральных реформ носили откровенно

антимосковский характер.

2.7 Москва сегодня: негативный имидж на трех уровнях

В настоящее время функции Москвы в коллективном бессознательном разделены на

три различные реальности. С одной стороны, Москва — федеральный центр. Это

означает, что это сосредоточие административной, политической и стратегической жизни

всей страны. Такая "федеральная Москва" есть абстрактная категория, характерная тем,

что является базой общероссийского чиновничьего руководства. Так как общий

социальный и культурный климат в стране является явно негативным, критическим, то

"федеральная Москва" для других российских регионов сплошь и рядом отождествляется

- 23 -

с отрицательной инстанцией, вотчиной коррумпированных эгоистических бюрократов,

ответственных за все беды и невзгоды страны.

Негативность такого образа "Москвы федеральной" в равной мере наличествует и у

тех, кто не приемлет либеральные реформы, и у тех, кто с ними солидарен. Противники

реформ в провинции видят в "федеральном центре" ту инстанцию, которая ради

абстрактных либеральных принципов разрушает организованную хозяйственно-эконо-

мическую систему на местах, при этом обирает регионы, задерживает бюджетные

средства и ограничивает региональную экономику. Иными словами, в глазах

"консерваторов" "федеральная Москва" выполняет функцию, обратную той, которую

должна была бы выполнять "Москва патриотическая". Неприязнь к такой Москве

представляет собой определенную параллель со старообрядческой идеей относительно

превращения Москвы в Вавилон. Младореформаторы в такой ситуации выполняют

функции "папежских агентов" (исторические Арсений Грек, Паисий Лигарид, другие

активисты никсоновских реформ), а президент — Царя-отступника, попавшего под

влияние "слуг антихриста". Основная претензия к "Москве федеральной" "справа" состоит

в том, что такая Москва недостаточно Москва.

Сами реформаторы, напротив, считают, что Москва еще слишком Москва, и что

нынешняя администрация все еще находится под влиянием старых централистских

методов. В провинции эта позиция чаще всего выражается в требованиях экономической

самостоятельности и стремлении наладить прямые контакты с зарубежными партнерами,

минуя контроль центра.

Следует признать, что в обоих случаях образ "федеральной Москвы" в целом

негативен, и этим во многом будут обусловлены процессы территориального распада

России, которые помимо социально-экономических и политических причин должны

основываться и на определенных психологических архетипах.

Второй уровень — это Москва политическая, Москва как Россия. Здесь речь идет не

о внутреннем, но о внешнем образе столицы. Здесь в целом повторяется та же

малопривлекательная картина, что и в предшествующем случае. Страны, режимы, группы

и течения, которые традиционно придерживались евразийской ориентации и считали

Москву лидером коалиции всех антизападных, антиатлантистских сил, рассматривают

современную линию Москвы как ликвидаторскую и предательскую, как отказ от

исполнения планетарной масштабной миссии. Москва недостаточно Москва.

А традиционные противники евразийского проекта, напротив, как и российские

либералы отказываются верить в "серьезность и необратимость демократических

преобразований" и то и дело ждут подвоха со стороны традиционного противника и

конкурента, совсем недавно перешедшего в разряд союзников. Москва все еще слишком

Москва. И ее "руки" по-прежнему следует опасаться.

И наконец, третья Москва. Москва региональная, Москва как одна из областей

России. Этот "московский регионализм" состоит в том, чтобы отнестись к городу как к

небольшой стране, рассмотреть его с позиции региона. "Москва региональная" в

определенной мере противостоит "Москве федеральной". Но все же "московский

регионализм" не может служить универсальной моделью для развития других регионов,

так как здесь огромную роль играет все же статус столицы и федерального центра.

Поэтому со стороны, с чисто региональной точки зрения, московский опыт

рассматривается как не вполне объективный и чистый, как своего рода эгоистическая

эксплуатация одним привилегированным регионом ресурсов и энергий всей страны. На

этом фоне все достижения московского хозяйства в региональном смысле меняют свой

знак на прямо противоположный, и лишь усугубляют отрицательный образ "Москвы

федеральной".

Иными словами, налицо масштабный кризис москвоцентрической

модели организации российского пространства, а это представляет собой

серьезнейшую угрозу для территориальной целостности всей страны. Ситуация

- 24 -

усугубляется еще и тем, что сегодня вообще не предлагается никакой модели

концептуально-символической организации российского пространства — даже

петербургского образца, когда Россия рассматривалась как светская империя, как

продолжение Европы на Восток.

2.8 Конфликт социальных рельефов

Самой устойчивой и оперативной конструкцией, с точки зрения сакральной

географии, является полноценный и законченный москвоцентризм, представление о

России как о колесе, вращающемся вокруг центра. Концентрическая психология в нашем

народе глубоко укоренена. В этом Россия — полная противоположность США, мифологи-

ческая география которых является изначально дробной, индивидуализированной.

Качественной разницы между центром и периферией нет. Одноэтажная Америка и есть

Америка как таковая. Дробность Штатов, многополярность, равнозначность каждого

конкретного местечка в США является антитезой сакрально-географической модели Руси.

Пространство Северной Америки совершенно демифологизировано, лишено качества. Это

имеет и историческое объяснение — США возникли как искусственное культурное,

цивилизационное и государственное образование, как применение к жизни принципов

европейского рационализма и прагматизма. У США нет сакральной предыстории,

автохтонные жители этой земли стали первыми жертвами рациональных колонизаторов. В

США десакрализация пространства гораздо полнее, чем в Европе, где процесс

децентрализации тоже разворачивался активно, но из-за наличия традиций и

мифологической предыстории не достиг тех радикальных результатов по лишению про-

странства качественной специфики, как в Новом Свете.

Россия же в этом смысле гораздо архаичнее Европы, не говоря уже о США. Если

пространство Штатов предельно однородно, то пространство России предельно

иерархизировано. Если в Америке существует равноправие Штатов, то Русский Круг

всегда измеряется степенью удаленности от центра. Это особенность наших культур,

нашей истории, наших особых и подчас противоположных путей развития.

Россия всегда будет естественно тяготеть к москвоцентризму, к круговому,

полярному устройству. Если задаться специальной задачей приблизить Россию к

европейскому или американскому идеалу организации пространства, то на это уйдут

колоссальные силы, а получившаяся конструкция будет крайне неустойчивой. Быть

может, самым "рациональным" способом достижение этой цели будет обречь русский

народ на судьбу североамериканских индейцев. Но тогда реформаторы должны

сознательно пойти на геноцид.

2.9 Кто восстановит Священный Круг?

Москва стоит в центре нашей Родины, нашей истории, нашей культуры. Это —

сердце России, ее тайный нерв.

Миссия Москвы — по ту сторону "Москвы федеральной", "Москвы политической",

"Москвы региональной". Эта миссия священна и планетарна, она имеет духовный смысл.

С точки зрения сакральной географии, Москва — центр Священного Круга, Круга

Спасения.

Кто станет носителем идеи Москвы в ее полном объеме?

Кто возьмет на себя мужество сказать радикальное "ДА" русскому священному

пространству, признать и защитить особенность и тайный смысл национальной географии

в ее духовном, историческим и конкретно прагматическом измерении?

- 25 -

Часть III

ЕВРАЗИЙСТВО: ОТЦЫ-ОСНОВАТЕЛИ

Глава 1

Николай Трубецкой: Преодоление Запада

1.1 Памятник на "площади Евразии"

Князь Николай Сергеевич Трубецкой (1890-1938) по праву может быть назван

"евразийцем номер 1". Именно ему принадлежат основные мировоззренческие тезисы, с

которых началось это удивительное творческое мировоззрение. Князь Трубецкой может

быть назван "евразийским Марксом", тогда как Савицкий явно напоминает "евразийского

Энгельса". Первым собственно евразийским текстом является книга Николая Трубецкого

"Европа и Человечество", в которой легко угадываются основные принципы грядущей

евразийской идеологии.

В некотором смысле, именно Трубецкой создал евразийство, открыл главные

силовые линии этой теории, которые в дальнейшем разрабатывались целой плеядой

крупнейших русских мыслителей — от Петра Савицкого, Николая Алексеева и Льва

Карсавина до Льва Гумилева. Место Трубецкого в истории евразийского движения цент-

рально. Когда это течение утвердится в качестве доминирующей идеологии Российской

Государственности (а это обязательно рано или поздно произойдет), первым, кому

воздвигнут памятник, будет именно он — князь Николай Сергеевич Трубецкой. Главный

монумент на грядущей, утопающей в роскошной листве и залитой чистейшими струями

серебряных фонтанов, великой "площади Евразии", как непременно назовут центральную

площадь возрожденной России.

1.2 Судьба "русского Шпенглера"

Говорить о Трубецком — то же самое, что говорить о евразийстве как таковом. Его

личная и интеллектуальная судьба неразделима с этим течением. Крайне проста

биография Трубецкого. Типичный представитель известнейшего княжеского рода,

давшего целую плеяду мыслителей, философов, богословов, он получил классическое

образование, специализировался в области лингвистики. Интересовался филологией,

славянофильством, русской историей, философией. Отличался ярким патриотическим

чувством.

Во время гражданской войны оказался на стороне белого движения, эмигрировал в

Европу. Вторую половину своей жизни провел заграницей. С 1923 года преподавал на

кафедре славистики Венского университета филологию и историю славянской

письменности. Трубецкой вместе с Романом Якобсоном входил в ядро основателей Праж-

ского лингвистического кружка, разработавшего в 20-30-е годы основы структурной

лингвистики — того интеллектуального направления, которое впоследствии стало

известным под именем "структурализма".

Князь Николай Трубецкой был душой евразийского движения, его главным

теоретиком, своего рода русским Шпенглером. Именно с его книги "Европа и

человечество" следует отсчитывать историю этого движения. Трубецкой активнее всех

развивал основные принципиальные аспекты евразийства. Но будучи ученым и

значительную часть времени уделяя филологическим изысканиям, он мало и неохотно

интересовался аспектами применения принципов евразийства к текущей политике.

Функцию политического вождя в евразийстве исполнял его близкий друг и сподвижник

Петр Савицкий. Темперамент Трубецкого был более отвлеченным, со склонностью к

- 26 -

умозрению и абстракции.

Кризис политической составляющей в евразийстве. который стал очевиден с конца

20-х годов, тяжело и болезненно переживался его главным теоретиком. Укрепление

позиций советской власти, косность, архаизм и безответственность эмигрантской среды,

духовный и интеллектуальный застой, наступавший в обеих ветвях русского общества

начиная с 30-х, после бурного духовного подъема начала века, — все это идеологическое

остывание ставило евразийскую идеологию, основанную на гамме тончайших интуиции,

парадоксальных прозрений и страстных взлетов политического воображения, в

безысходную, тупиковую ситуацию. Трубецкой, видя, как маргинализируются евра-

зийские идеи, в последние годы все больше времени уделяет чистой науке: он перестает

участвовать в полемиках и конфликтах внутри движения после его раскола, оставляет без

внимания замешанную на неизменном ressentiment'e критику эмигрантских противников

евразийства. В 1937 году в Вене князь Трубецкой схвачен гестапо и три дня проводит в

заключении. Пожилой ученый так и не сможет оправиться от удара и вскоре умирает.

Его смерть была не замеченной практически никем. На мир надвигалась страшная

катастрофа. Ее главными идеологическими предпосылками было отвержение тех

принципов и аксиом, которые в высшем духовном, интеллектуальном напряжении сумели

сформулировать русские евразийцы и их европейские аналоги — консервативные

революционеры, сторонники националбольшевизма и Третьего пути.

Евразийцы предсказывали мировоззренческие маршруты и их политические

результаты с пророческим ясновидением. Но судьба пророков во все времена, увы!,

одинакова: камни, бросаемые толпой, костер, ГУЛАГ, Гестапо...

1.3 Человечество против Европы

Наиболее ценным аспектом мысли князя Трубецкого, фундаментом всего

евразийского мировоззрения является утверждение радикального дуализма цивилизаций,

осмысление исторического процесса как конкуренции двух альтернативных проектов.

Именно этому дуализму посвящена первая теоретическая книга князя Трубецкого "Европа

и Человечество". В ней в скупых и часто приблизительных выражениях проводится

следующая мысль: никакого единого пути развития цивилизации не существует, за такой

претензией скрывается лишь стремление одной конкретной агрессивной формы

цивилизации, а именно, романо-германской, к универсальности, единственности, гегемо-

низму и абсолютности. Именно гигантоманические, расистские по сути своей, претензии

романо-германского мира на то, чтобы быть мерилом культуры и прогресса, лежат в

основе необходимости деления всего мира на Европу, с одной стороны, и человечество, с

другой. Романо-германский мир, будучи лишь частью многополюсной мультикультурной

исторической реальности, возымел сатанинскую претензию на то, что он и есть

концептуальное целое, высокомерно отбросив остальные культурное типы в регионы

варварства недоразвитости, примитивности, дикости. И человечество, в понятии

Трубецкого, является объединенной категорией всех тех народов, культур и цивилизаций,

которые существенно отличаются от европейской модели. Трубецкой утверждает, что это

отличие не просто констатация факта, но формула цивилизационного исторического

противостояния, демаркационная линия, по которой проходит нерв современной истории.

Плох, по мнению Трубецкого, не сам романо-германский мир со своей специфической

культурой — в качестве одного из множественных миров он был бы напротив крайне

интересен и содержателен. Недопустимым, неприемлемым в нем является лишь его

агрессивное отношение ко всем остальным культурам, его колониализм, доминаторство,

склонность к цивилизационному геноциду и порабощению всего знакового по отношению

к нему.

Таким образом, человечество, по Трубецкому, должно осознать свое единство через

отрицание тоталитарной модели современного Запада, объединив "цветущую сложность"

народов и культур в единый лагерь антизападной планетарной освободительной борьбы.

- 27 -

Наиболее обобщенной формой человечества, "цветущей ит." ( по выражению

Константина Леонтьева) виделась Трубецкой Евразия — идеальная формула того, что как

духовное послание степных туринцев Чингисхана было передано московской Руси. сия-

Евразия в такой картине мира становилась оплотом и рычаг планетарной борьбы

человечества против универсального планетарного романо-германского ига.

Удивительно, насколько этот тезис созвучен позиции крупного французского

традиционалиста Рене Генона, который в своей "Восток и Запад" утверждает абсолютно

то же самое, за исключением выделения особой роли России в планетарном

противостоянии современному Западу. Трудно сказать, знаком ли был Трубецкой с

трудами Генона. Известно лишь, что Генон упоминается в текстах другого видного

евразийца, сподвижника князя Трубецкого — Николая Николаевича Алексеева. Но если у

Генона речь идет лишь о необходимости противодействия современному западу со

стороны оставшихся традиционных обществ, то евразийский проект, помимо вполне

обоснованного пессимизма относительно инерциального развития событий, имеет

развитую футурологическую революционную составляющую, стремится предложить

проект такой культурно-социальной формы, которая сочетала бы верность традиции и

социально-технологический модернизм.

Главным упованием Трубецкого и всех евразийцев была Россия — их горячо

любимая родина. Именно здесь проницательно видели они парадоксальное сочетание

двух начал — архаической укорененности в традиции и стремления к авангардному

культурно-технологическому рывку. Россия-Евразия, в евразийской идеологии,

мыслилась как форпост человечества в его противостоянии романо-германской Европе,

как территория фронта, на котором решается судьба тыла.

Из этого общего подхода, конкретизируя различные аспекты исходной парадигмы, и

складывалось реальное содержание евразийской теории. До каких бы деталей ни

доходили конкретные исследования, изначальный цивилизационный дуализм, вскрытый и

постулированный князем Николаем Трубецким, постоянно оставался общим знаме-

нателем, неизменным фоном всего евразийского дискурса — как ортодоксального,

воплощенного в линии Савицкого, Алексеева, Сувчинского, так и еретического,

марксистско-федоровского, по которому пошла парижская ветвь евразийцев, безусловных

ёоветофилов (Эфрон, Карсавин и др.).

1.4 Евразийская парадигма Руси

Общая позиция Трубецкого предопределила специфику взглядов евразийцев на

русскую историю. Наиболее подробно эту концепцию развил крупнейший деятель

евразийского движения Георгий Вернадский, сын великого русского ученого. В своих

многочисленных работах он развертывает панораму евразийского видения Руси, но и эта

монументальная экспозиция, по сути, есть лишь развитие тех тезисов, которые

сформулировал князь Трубецкой. Доминантой евразийского понимания русской истории

является представление о сущности русского народа и русского государства как о чем-то,

в корне отличном от путей романо-германского мира. Русь мыслится как органическая

часть Человечества, противостоящего Европе. Следовательно, необходима тотальная

ревизия русской исторической школы, которая ранее отталкивалась прямо или косвенно

от канонов европейской учености. Конечно, славянофилы, Достоевский, Леонтьев и

Данилевский сделали чрезвычайно много для того, чтобы подобраться к альтернативной,

собственно русской, не романо-германской, оценке нашего пути. Сами евразийцы считали

себя продолжателями именно этой линии. Однако они были еще радикальнее и

революционнее, чем их предшественники в вопросе отвержения Запада. Они настаивали

не только на подчеркивании нашей национальной самобытности, но на альтернативности

цивилизационных парадигм Европы и органической, донной Руси, Руси-Евразии.

Как аномалия рассматривались евразийцами все периоды сближения России с

Западом. И наоборот, всякое обращение к Востоку, к Азии виделось им как шаг духовного

- 28 -

самоутверждения. Такой радикальный взгляд опрокидывал все нормы отечественной

историографии и историософии. Если русские западники, презирая Родину, считали Русь

отсталой "недоевропейской" страной, то славянофилы, как бы оправдываясь, пытались

защитить национальное своеобразие. Евразийцы же шли гораздо дальше, не

останавливаясь только на охран» тельной апологии самобытности. Они утверждали, что

романо-германский мир с его культурой есть историческая патология, тупиковый путь

дегенерации и упадка. В значительной степени идеи Трубецкого резонируют с

концепциями немецкого консервативного революционер Освальда Шпенглера, который

поставил Западу аналогичный диагноз я так же, как Трубецкой, пророчествовал о

грядущей спасительной миссии восточных регионов евразийского континента.

Общая картина евразийского взгляда на историю Руси изложена в программной

книге князя Трубецкого "Наследие Чингисхана."

Осью Руси, центральным парадигматическим моментом ее истории когда идеальное

и реальное как бы наложились друг на друга, является для Трубецкого двухсотлетний

период Московской Руси, поший за татаро-монгольским контролем и предшествующий

петербургскому периоду. Киевская Русь, к которой традиционно возводят истоки

российской государственности, по мнению Трубецкого, цивилизационно, культурно и

геополитически не была на самом деле колыбелью Руси; это не более чем одна из

нескольких составляющих грядущего Русского Царства. Преимущественно славянская,

занимающая территории между Балтикой и Черноморским побережьем, укорененная в

лесных зонах и на берегах рек и слабо контролирующая степные пространства, Киевская

Русь была лишь разновидностью восточноевропейского княжества, централизация

которого была сильно преувеличена впоследствии, а интегрирующей идеи которого и

вовсе не существовало. Это религиозная провинция Византии, политическая провинция

Европы.

Татаро-монгольское завоевание легко справилось с этой незаконченной

геополитической конструкцией, вобрало ее в себя как составляющую часть. Но монголы

были не просто варварами. Они исполняли великую имперостроительную функцию,

закладывая фундамент гигантского континентального государства, базу многополюсной

евразийской цивилизации, сущностно альтернативной романо-германской модели, но

вполне способной к динамическому развитию и культурной конкуренции.

Трубецкой всячески подчеркивает колоссальную ценность тюркско-монгольского

импульса, проницательно указывая на тот важнейший геополитический факт, что все

просторы восточной Евразии интегрируются за счет объединения степной зоны,

простирающейся от Манчжурии до Трансильвании. Татары совершили то, что было

предначертано в географии, и тем самым стали фактом планетарной истории.

Подлинно русское, евразийское государство, по мнению Трубецкого, возникло

тогда, когда московские князья взяли на себя татарскую геополитическую миссию.

Московский византизм становится доминирующей государственной идеологией уже

после краха Византии и в органичном сочетании с государственным строем, полностью

заимствованным от монголов. Это и есть Святая Московская Русь, царская и евразийская,

континентальная, строго отличная от романо-германского мира, радикально

противопоставленная ему.

Двести лет Московской Руси — это двести лет Руси идеальной, архетипической,

строго соответствующей своей культурно-исторической, политической, метафизической и

религиозной миссии. И именно великороссы, духовно и этнически смешавшиеся с

евразийскими имперостроителями Чингисхана, стали ядром и зерном континентальной

России-Евразии, переплавились культурно и духовно в особый интегрирующий,

государствообразующий этнос.

Это очень важный момент: евразийцы всячески подчеркивали исключительность

великороссов среди остальных славянских племен. Будучи славянами по языку и расе,

великороссы были среди них единственными евразийцами, туранцами по духу. И в этом и

- 29 -

состоит уникальность Москвы.

Переняв инициативу изначального чингисхановского импульса, московские цари

принялись за воссоздание татаро-монгольского евразийского государства, объединяя его

распавшиеся сегменты в новую империю под эгидой белого царя. На сей раз

цементирующей религией стало Православие, а государственной доктриной —

московская версия византизма, знаменитая концепция псковского старца Филофея

"Москва Третий Рим". Практическое же устройство государства, и что самое главное,

вектора его пространственного оформления были калькированы с империи татар.

Конец "идеальной Руси" совпадает с концом "Святой Руси", с расколом.

Нововведения патриарха Никона, формально нацеленные на укрепление

геополитического могущества Московского Царства, но осуществленные с преступной

культурной и религиозной халатностью и небрежностью, приводят к двусмысленным, во

многом катастрофическим результатам, расчищают путь секуляризации и европеизации

России.

Раскол — это точка разрыва светской России со Святой Русью.

С приходом Петра Первого начинается то, что в евразийской теорий:: принято

называть "романо-германским игом". Если "татарское иго" было | для русских ферментом

грядущего имперостроительства, евразийс импульсом, то "романсгерманское иго",

длившееся от Петра до Революции 1917 года, несло с собой лишь отчуждение,

карикатуру, вырождение глубинного импульса. Вместо отстаивания собственной куль

самобытности, евразийской Идеи — неуклюжая имитация дворяне европейских

универсалистских и рационалистических образцов секувиризированного общества.

Вместо византизма — англиканство. Вт "цветущей сложности" (К.Леонтьев) — серая

казенная бюрократ солдатчина. Вместо живой веры — канцелярский синод. Вместо

родной стихии — циничная трескотня официальной пропаганды, вуалирующая полное

культурное отчуждение европеизированных верхов от архаичных низов.

Романовский период начиная с Петра рассматривался евразийцами как сущностное

отрицание Московского этапа, сопровождавшееся внешним пародированием.

Продолжается освоение Востока Евразии, но вместо "братания" идет "культурная

ассимиляция" по романо-германскому образцу, вместо насыщенного диалога цивилизаций

— формальная русификация, вместо общности континентальной воли — плоская

колониальная методика.

Здесь евразийцы, как славянофилы и народники, разделяли историю

послепетровской России на два уровня: дворянско-аристократический и народный. Верхи

шли путем западничества, калькировали с большей или меньшей степенью неуклюжести

европейские образцы. Они были как бы "колониальной администрацией" русских

пространств, цивилизационными надсмотрщиками за "диким народом".

Низы, этот самый "дикий народ", напротив, оставались в целом верными

допетровскому укладу, бережно сохраняли элементы святой старины. И именно эти

донные тенденции, все же влияющие в какой-то степени и на верхи, и составляли все

наиболее евразийское, ценное, национальное, духовное, самобытное в петербургской

России. Если Россия так и не стала восточным продолжением Европы, несмотря на все

"романа-германское иго", то только благодаря народной стихии, "евразийским низам",

осторожно и пассивно, но упорно и несгибаемо противившимся европеизации вглубь.

С точки зрения элиты, петербургский период был катастрофическим для России. Но

это отчасти компенсировалось общим "почвенным" настроем евразийских масс. ,'J

Такая модель русской истории, отчетливо изложенная у Трубецкого, предопределяла

и отношение евразийцев к Революции.

1.5 Революция: национальная или антинациональная?

Анализ евразийцами большевистской революции является осевым моментом этого

мировоззрения. Его особенность и отличала представителей этого направления от всех

- 30 -