обратного процесса, то есть путем дробления. Чтобы вновь получить
отдельные части, Моцарт именно так и поступаетQ— меняет направление
процесса, с помощью которого строит свое произведение. Он отмечает: “По
этой причине изложение на бумаге не отнимает много времени, поскольку
все... уже завершено; на бумаге оно редко отличается от того, что было в
моем воображении”.
Именно на этой завершающей стадии и происходит перенесение всего
произведения на нотную бумагу. И поскольку гештальт уже достигнут, это
также не требует особых усилий. Мы можем предположить, что запись
произведения в нотных знаках является, по-видимому, “зрительно-
зрительным” отображениемQ— установлением однозначного соответствия
между созданным абстрактным образом и хранимыми в памяти знаками и
правилами нотного письма. Если все обстоит именно таким образом, то
нетрудно понять, как Моцарту удавалось писать одно произведение и в то
же время уже сочинять что-то новое. По всей видимости, первые два этапа
его творческой стратегии требовали участия в первую очередь
кинестетических и аудиальных ощущений, которые в процессе “зрительно-
зрительного” отображения оставались свободными для новых начинаний.
Как пишет Моцарт: “Если при сем занятии я бываю побеспокоен, то уже
не испытываю столь великой досады”. Из этого явствует, что данный
процесс в корне отличен от того, который Моцарт использует при сочинении
музыки и в процессе которого он должен быть “в полном одиночестве”.
Здесь нервная система задействована в гораздо меньшей степени. Имея
картину одного рода, он преобразует ее в изображение другого рода. В
результате и его уши, и чувства, и язык, и нос могут быть обращены к чему-
то другому. Благодаря именно такой способности четко разграничивать и
использовать репрезентативные системы он мог одновремено записывать
одно и сочинять другое произведение: визуальная система обращена на
запись одного произведения, а чувства и звуки мобилизуются на то, чтобы
начать другое.
Фраза Моцарта: “Я пишу и даже говорю, но только о [жареных] цыплятах
и гусях, ... и о тому подобных вещах”Q— подразумевает, что если предмет
становится довольно сложным, то беседа начинает требовать слишком
большой вовлеченности нервной системы и отвлекает на себя те
нейтральные цепи, которые были заняты аранжировкой сочинения в его
воображении.
В итоге мы можем описать творческий процесс Моцарта как
переплетение микро- и макростратегий. Микростратегия занимается
последовательным соединением различных чувств в синестезии, а
макростратегияQ— указанным процессом укрупнения для кодирования все
более масштабных блоков музыкальных “идей”. Каждое последующее
“укрупнение” требует вовлечения все более глубинных и всеохватывающих
разделов нервной системы, поднимая, таким образом, весь процесс на
следующий “нервный” уровень. После того как Моцарт достигает
наивысшего уровня “укрупнения”, то есть когда все произведение
обозревается и слышится как единое целое, он начинает последовательно
дробить его в обратном порядке, пока не выходит на уровень отдельных
нот.
На макроуровне моцартовская стратегия творчества является обратным
аналогом Аристотелевой стратегии анализа и индукции и Холмсовской
стратегии наблюдения и дедукции. Как Аристотель, так и Холмс вначале
имели “скорее слитные” массивы информации, которые они изначально
дробили на более конкретные детали и входящие элементы. Далее они
вновь соединяли эти индивидуальные детали и элементы для создания или
воссоздания “более масштабной картины”.
Моцартовская стратегия более напоминает фазу диснеевского цикла
между Мечтателем и Реалистом. Как Моцарт, так и Дисней, сначала
накапливали некий объем отдельных сенсорных опытов, приобретенных,