Дэвис Н. История Европы

Подождите немного. Документ загружается.

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru

Дэвис, Н. История Европы — М.: ACT: Транзиткнига, 2005. — 943 с.

рии Стюарт в Эдинбурге до экспедиций Карла V в Тунис

. Этот труд свободнее от

государственного национализма, чем многие из тех, которые издаются сегодня в странах

ЕС

В последние годы предпринимаются решительные усилия, чтобы очистить учебные

материалы от самых вопиющих форм дезинформации. Двусторонние комиссии давно уже

изо всех сил трудятся над такими темами, как милитаризм, топонимы и исторические

атласы, а также над односторонними интерпретациями исторических событий. Теперь,

наверное, ученые и преподаватели чувствуют эти проблемы острее, чем раньше

. В

последнее время замечены две крайности. Одна состоит в космическом подходе, когда

историки должны были описывать, а студенты изучать события, происходившие во всех

уголках земли во все времена. Другая характеризуется узостью подхода, когда все внимание

уделяется одной стране в один короткий отрезок времени. При космическом подходе

налицо широта, но отсутствует глубина. При узком подходе сохраняется возможность

глубины, но недостает широты. В идеале следовало бы достичь равновесия между широтой

и глубиной.

В целом надо заметить, что централизованные учебные планы и учебники в странах

советского блока были иногда удачнее своих западных аналогов. Эти учебники и планы при

общем устрашающем шовинизме и сверхидеологизированности содержания часто

предлагали замечательное хронологическое и географическое структурирование материала.

Советские школьники пробивались в изучении истории через пять стадий исторического

развития и получали знания о первобытном обществе, классической древности, феодализме,

капитализме и о так называемом социализме после 1917 г. В Истории СССР всегда

настаивали на ведущей исторической роли России и русских. В то же время даже в

страшнейшие годы сталинизма в учебниках истории всегда находилось место древней

Греции, скифам и римлянам, истории Кавказа, империям Чингис-хана и Тамерлана,

мусульманским Казанскому и Крымскому ханствам. Всего этого не найдешь в большинстве

Общих историй Европы.

В Англии, где учебные программы разрабатываются самими школами и педагогами, эти

программы хронологически и географически очень

узки. Даже на продвинутых уровнях обучения предлагаются часто лишь стандартные

курсы, вроде «Тюдоры и Стюарты» или «Великобритания в XIX веке»

100

Изучение местной истории может открыть путь к разрешению некоторых дилемм и

противоречий. Местная история оперирует знакомым и простым, побуждает к собственным

изысканиям и сравнительно устойчива к националистическому и идеологическому

давлению. Она очень удобна для изучения таких предметов, как семья, которые, с одной

стороны, понятны школьникам, с другой, — используются специалистами как основа для

широкого теоретизирования

101

. На другом полюсе находится Всемирная история, которую

преподают в школах и университетах. Можно многое сказать о ее необходимости в

образовании поколения, которому предстоит найти свое место в мировом сообществе

102

Противники же возразят (что говорят обычно и об Истории Европы), что только самые

дельные специалисты смогут избежать в преподавании такого предмета ничего не стоящих

общих мест.

Естественно, некоторая узость в одном предоставляет возможность в другом проявить

широту. Сужение хронологических и географических параметров позволяет преподавателю

разнообразить методы преподавания или углубленно рассмотреть перспективы, которые

можно вскрыть в этом отдельном фрагменте. Вообще-то говоря, английские студенты

сравнительно неплохо разбираются в изучении источников, в установлении причинно-

следственных связей, во взаимосвязанности политических, социально-экономических и

культурных факторов, они умеют думать самостоятельно. Это положительные стороны их

исторического образования. Но, с другой стороны, что-то должно быть не в порядке, если

они изучают только 5-10% одной трети истории только одного из 38 суверенных государств

самого маленького в мире континента.

Проблема уклона в национализм исчезнет только тогда, когда историки и преподаватели

перестанут считать историю орудием государственной политики. Более 1800 лет назад

греческий писатель Лукиан (120-180 гг. н э.) советовал, чтобы «историк среди своих книг

забывал, из какого он происходит народа». Это был здравый совет. В будущем, возможно,

окончательную историю Ев-

Вступление 27

ропы напишет китаец, перс или африканец. Есть хорошие примеры: один француз

написал лучшее Введение в Историю викторианской Англии; один англичанин стал

признанным специалистом по Истории Италии, и единственный обзор британской

Истории, где пропорционально определен вклад каждой из её четырех наций, написан

эмигрантом в США

103

До сих пор не увенчалась успехом ни одна из попыток написать историю «с европейской

точки зрения». Некоторые историки, как Кристофер Даусон, пытались обратиться к

христианским основаниям Европы

104

. Но католические посылки Даусона не отражают

плюрализма последних столетий и не убеждают тех его читателей, которые относятся к

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru

Дэвис, Н. История Европы — М.: ACT: Транзиткнига, 2005. — 943 с.

белым протестантам-англосаксам. Другие взяли на себя труд проследить истоки движения

за европейское единство

105

. Беда только, что таких ученых очень мало. На всем протяжении

той эпохи, когда к истории стали подходить как к систематической науке, преобладали

национальные государства и национальное сознание. Национальные истории преобладали

во многом просто за неимением других. Об этом можно только пожалеть, но этот факт

отражает реальное положение дел в Европе, которая провела последние столетия в

глубочайшем расколе. С тех пор как в эпоху Ренессанса и Реформации начался распад

Христианского мира, в Европе жил и идеал объединения, — историки не могут отрицать

этого факта. Однако мозаичность Европы так же важна, как и плавильный тигель, — это

уже поняли те, кто занимается Историей Соединенных Штатов.

Так что, по всей вероятности, еще рано ждать удовлетворительного европейского

синтеза. Национальные чувства все еще преобладают. Нельзя просто отбросить

национальные истории и было бы ужасным искажением пренебречь различиями между

европейскими нациями и написать какую-то приторную евроисторию: «Европейская

история — это не просто сумма историй сс частей; но европейскую историю нельзя

написать иначе, как изучая эти ее части во всех их особенностях... Кажется... нас уже не

удовлетворяет национальная история; но не легко написать паневропейскую историю»

106

Совет мудрый. А применять его надо вот как: переформулировать Историю Европы

надо постепенно, дюйм за дюймом, по мере того, как будет

создаваться и шириться европейское единство. Ни то, ни другое не может произойти

одновременно. К сожалению, национальные пристрастия умирают медленно. В апреле 1605

г., вскоре после того, как Англия и Шотландия объединились в личной унии, сэр Фрэнсис

Бэкон в письме лорд-канцлеру рекомендовал составить «справедливую и полную Историю

обеих наций». Его пожелание не исполнено до сих пор. Как сказала одна из немногих

британских историков, обращающихся к проблеме британской идентичности, «невозможно

преодолеть глубоко заложенное сопротивление самой возможности задаваться

фундаментальными вопросами о природе Великобритании»

107

Две несостоятельные концепции

Торжество национализма в XX веке не способствовало написанию истории,

ориентированной на международный уровень. Но были предприняты две попытки

преодолеть национальные разделения и создать идеологическую схему для нового,

универсального представления прошлого Европы. Обе попытки провалились и ничего

лучшего не заслуживали.

Из этих двух марксистско-ленинское, или коммунистическое представление истории

Европы возникло раньше и просуществовало дольше. Оно выросло из марксизма, но

пренебрегло духом марксизма и его целями; в руках большевиков оно стало одним из

инструментов государственной политики принуждения. На начальном этапе 1917-1934 гг. у

таких энтузиастов, как М.Н. Покровский (1868-1932), это представление было

интернационалистическим. Покровский полностью был согласен с тем, что «история — это

политика, обращенная в прошлое», и рьяно бросился бороться с шовинизмом. «Великая

Россия была построена на костях нерусских народов, — писал он. — В прошлом мы,

русские, были самыми большими грабителями на земле». Но для Сталина отрицание

русских имперских традиций было неприемлемо и с 1934 г., когда вступает в действие

сталинское постановление об учебниках истории, направление вдруг решительно меняется.

Покровский умер, а его несговорчивых последователей расстреляли. Их учебники были

запрещены. То, что появилось вместо них, представляло ядовитую смесь из вульгарного

марксизма и экстремистского русского империализма, став на 50 лет

28 Вступление

предметом обсуждений всех идеологических учреждений СССР

108

Указанные два элемента коммунистической истории противоречили друг другу по самой

сути. Но они были скреплены мессианскими притязаниями и догматизмом новой

идеологии, которую никто не мог открыто подвергать сомнению. Псевдомарксистский

элемент содержался в знаменитой схеме Пяти стадий, распространявшейся на весь

исторический период от праистории до революции 1917 г. Русский элемент выражался в

особой роли, которую отводили русской нации как «старшему брату» советских людей и

«авангарду» мирового пролетариата. По признанию самого Ленина, Россия отставала от

Германии и от других индустриальных держав. Но «первое в мире социалистическое

государство» было создано, чтобы посеять семена мировой революции, оставаться

крепостью социализма до окончательного падения капитализма и в конце концов

наследовать землю. Тогда более прогрессивные советские методы социалистической

организации и экономического планирования, конечно, обеспечат быструю победу над

капитализмом. В последней главе этих учебников подчеркивалось, что Советский Союз

идет впереди во всем: от военной мощи до уровня жизни населения, технологий и защиты

окружающей среды. Окончательная победа социализма (как всегда назывался коммунизм)

научно обоснована и неизбежна.

Несмотря на все славословия «социалистическому интернационализму», советское

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru

Дэвис, Н. История Европы — М.: ACT: Транзиткнига, 2005. — 943 с.

историческое мышление отдавало должное и европоцентризму и менее явно западной

цивилизации. Европоцентризм выражался в подборе тех примеров, на которых базировался

марксизм-ленинизм, а также в маниакальном стремлении к индустриализации по

европейскому образцу. Он был особенно очевиден в акценте на исторической роли русских.

Эти советские взгляды наносили оскорбление европейским членам советской империи,

вызывали беспокойство у товарищей по коммунистическому движению в странах Третьего

мира, были главной причиной разрыва с Китаем. На взгляд китайцев, стада советских

советников и специалистов, появившихся в Китае в 1950-е годы, были наихудшим

проявлением европейского высокомерия (и отвратительных манер), с какими только

сталкивался Китай за время наплыва «заморских дья-

волов». Китайцам, как и прибалтам, полякам или грузинам, вера русских в свое

превосходство казалась по меньшей мере странной. И если русские привыкли считать себя

«западными людьми» по отношению к Китаю, то по отношению почти ко всем европейцам

они, конечно, были «восточными людьми».

Нет никакого сомнения в том, что советский коммунизм считал Запад своим

идеологическим врагом. Но в то же время коммунисты не отрицали, что их корни были в

Европе и что величайшим желанием Ленина было связать революцию в России с будущей

революцией в Германии. Так что Западная цивилизация была не так уж плоха. Вполне

можно было восторгаться ведущими деятелями Запада, если они уже умерли. Идея состояла

в том, что Запад прогнил, а Восток в руках героического пролетариата — полон здоровья и

сил. Рано или поздно капиталистические режимы ослабеют, и тогда родина социализма

подтолкнет их к окончательной гибели, границы откроются и Восток сольется с Западом в

новое революционное братство под руководством Советской России. Вот о чем мечтал

Ленин, вот что имел в виду Брежнев, когда говорил об «общем европейском доме»

109

. Эта

мессианская идея коммунистов — с некоторыми местными поправками — была

экспортирована во все страны, контролируемые Советским Союзом. Что касается

собственно истории, насаждались две кардинальные догмы: о ведущем значении

«социально-экономических факторов» и о мягкой природе советской экспансии. Проповеди

этих идей многим способствовала победа Советского Союза над Германией, и еще в 1980-е

годы они преподавались как своего рода евангелие десяткам миллионов студентов и

школьников в Европе. Перед самым концом коммунизма Генеральный секретарь КПСС

Михаил Горбачев снова выдвигает лозунг «нашего общего Европейского дома»

110

. Его

широко подхватили и приветствовали иностранные комментаторы, но Горбачев так и не

успел объяснить, что он имеет в виду. Он был диктатором империи, раскинувшейся от

Калининграда до Камчатки — полуострова, который был европейским не больше, чем

Аляска. Возможно ли, чтобы Горбачев мечтал о «Великой Европе», протянувшейся через

весь земной шар?

Вторая конкурирующая концепция истории — фашистская — появилась позднее и

продержалась

Вступление 29

не так долго. В известной степени она возникла как ответ коммунизму и стала в руках

нацистов орудием насаждения их «Нового Порядка». На начальной стадии, в 1922-1934 гг.,

у нее был социалистический привкус как в Германии, так и в Италии; но в это время

ведущим был итальянский вариант с мечтой Муссолини о возрождении Римской империи.

С 1934 г., когда Гитлер начинает преобразовывать Германию, направление резко меняется.

Из национал-социализма вычистили социалистический элемент. Руководящую роль

перенял германский вариант фашизма и на первый план выступают откровенно расистские

теории. В результате появилась ядовитая смесь из расизма и германского империализма,

которую затем обслуживали все идеологические учреждения нацистского рейха столько

времени, сколько он просуществовал

111

Несмотря на взаимную враждебность нацистов и Советов, нацистская идеология не

очень отличалась от сталинизма. Расистский элемент выражался в особой роли, которую

отводили германской нации как самой жизнеспособной и здоровой ветви белой арийской

расы. Элемент германского империализма выразился в отношении к Версальскому миру как

к «диктату» и в постулируемом праве Германии на возвращение себе ведущей роли. Вместе

они стали основой той программы, согласно которой власть нацистов должна была

распространиться на всю Европу, а со временем и дальше. Имелись серьезные разногласия

с другими европейскими фашистскими идеологиями, в особенности с итальянской, где

национализм всегда имел антигерманский привкус. Впрочем, все это не имело времени

вызреть.

Историческое мышление нацистов содержало идеи европоцентризма и западной

цивилизации в их самых крайних формах. «Господствующей расой» считались арийцы-

европейцы, где бы они ни жили. Только они считались настоящими людьми и только им

приписывались все великие свершения прошлого. Все неарийцы, небелые и неевропейцы

считались генетически неполноценными и располагались на соответствующих ступенях

нисходящей лестницы недочеловеков (Untermenschen). Параллельно была выстроена

иерархия европейцев по биологическим признакам, так что высокие, худые блондины

нордического типа — такие высокие, как Геббельс, и

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru

Дэвис, Н. История Европы — М.: ACT: Транзиткнига, 2005. — 943 с.

такие худые, как Геринг

112

, — считались высшими по отношению ко всем другим.

Восточные славяне (поляки, русские, сербы и т.д.), которых ошибочно относили к особой

расовой подгруппе, провозглашались низшими по сравнению с германскими народами

Запада, с ними следовало обходиться так же, как с разными неарийцами-недочеловеками.

Последними в этом ряду среди жителей Европы считались те, кто имел неевропейские

корни, — в основном, цыгане и евреи, — на них возлагалась ответственность за всё зло в

истории Европы, они лишались права на жизнь.

Стратегия нацистов в основном сложилась из этих абсурдных конструктов с их главным

различением: «Запад» и «Восток». Помимо устранения непокорных правительств у Гитлера

не было особых планов в отношении Западной Европы, завоевателем которой он себя

считал. Он, правда, презирал Францию: ее «французскость» планировалось разбавить, а ее

историческую ненависть к Германии — вылечить. Он не любил итальянцев и их связи с

РИМОМ И считал их ненадежными партнерами. Он уважал испанцев, которые однажды уже

спасли Европу от черных, и удивлялся, что Франко не стремился с ним сотрудничать.

Англосаксы в целом — за исключением некоторых дегенеративных личностей — вызывали

у него восхищение, и он обижался на их решительную враждебность. По его словам, их

поведение можно было объяснить только тем, что они, как и германцы, готовились

вступить в борьбу за то, чтобы быть господами в господствующей расе. Единственное, чего

он от них хотел, — чтобы его оставили в покое.

Все самые радикальные устремления нацистов были направлены против Востока. В Mein

Kampf Восточная Европа уже давно была названа Lebensraüm [жизненным пространством]

Германии. Восточная Европа была населена разными низшими славянами и евреями и ее

генофонд следовало улучшить массовой немецкой колонизацией. «Пораженные болезнью

элементы» следовало удалить хирургическим путем, то есть убить. Восточная Европа

рассматривалась также как сфера Советской власти, «гнездо еврейского большевизма»,

которое подлежало уничтожению. Когда нацисты вторглись в Восточную Европу (сначала в

Польшу, а затем в Советский Союз), они счита-

30 Вступление

ли, что начали «крестовый поход». Они так прямо и заявляли. Их учебники истории

внушали им, что они идут славным путем Генриха Птицелова, Тевтонских рыцарей и

Фридриха Великого. Свою деятельность они рассматривали как венец «тысячелетней

истории».

В отличие от коммунизма, у нацизма не было 75 лет, чтобы оттачивать теорию и

практику. С ним было покончено соединенными усилиями соседей еще до создания

Великого Рейха. К счастью, Германии периода нацистского засилья не удалось навязать

свой тоталитарный диктат другим странам Европы и другим континентам. Если бы, однако,

Советы не устояли, как это едва не случилось в 1941-1942 гг., нацизм стал бы движущей

силой невероятного размера евразийской державы; тогда бы ему пришлось вступить во

всемирную конфронтацию с соперниками: США и Японией. Без сомнения, началась бы

новая война. Но нацизм не вышел за пределы Европы. Гитлеру не представилась

возможность действовать в мире неарийцев. И как теоретик, и как политический лидер он

оставался до конца европейцем.

И хотя нацизм в какой-то период распространился от Атлантики до Волги, нацистская

версия истории была в обращении очень недолго. В самой Германии она продержалась

всего 12 лет — время, недостаточное даже для того, чтобы человек получил образование. В

других же местах нацизм разбрасывал свои ядовитые семена лишь недели или месяцы. Его

воздействие было колоссальным, но исключительно недолгим. Когда он позорно пал в

1944-1945 гг., он оставил после себя вакуум, который могли заполнить лишь исторические

представления победивших государств. В Восточной Европе, оккупированной советскими

войсками, без всяких церемоний насадили советские представления об истории. Западная

Европа, освобожденная англо-американцами, стала полем действия Союзнической схемы

истории.

Союзническая схема истории

Современные воззрения на Европу испытали сильнейшее влияние опыта двух мировых

войн и, в особенности, победы Большой коалиции. Благодаря своим победам в 1918 г., в

1945 г. и в конце холодной войны в 1989 г., западные державы смогли экспортировать свои

представления об истори-

ческих событиях по всему миру. Особого успеха они добились в Германии, где

восприимчивость к новым представлениям увеличивалась благодаря сознанию

национальной вины и проводимой под надзором союзных держав политике

перевоспитания.

Приоритеты и представления, проистекающие из позиции союзников во время войны,

очень распространены в изложениях событий XX века вообще, а иногда проецируются и в

более отдаленные эпохи. Приблизительно они могут быть суммированы следующим

образом:

— Вера в некую уникальную, светскую разновидность Западной цивилизации, где

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru

Дэвис, Н. История Европы — М.: ACT: Транзиткнига, 2005. — 943 с.

«Атлантическое сообщество» рассматривается как кульминация прогресса человечества.

Англосаксонская демократия, торжество права в традициях Великой хартии вольностей

(Magna Carta) и капиталистическая экономика со свободным рынком — высшие

проявления Добра. Краеугольные камни этой схемы: Принцип национального

самоопределения Вильсона (1917) и Атлантическая хартия (1941).

— Идеология антифашизма, в которой Вторая мировая война 1939-1945 гг.

рассматривается как «война с фашизмом» и как определяющий момент победы Добра над

Злом. Высшей заслугой считается бороться с фашизмом или пострадать от него.

Величайшей симпатии и восхищения заслуживают противники фашизма или его жертвы.

— Демонологизация Германии — этого дважды побежденного врага. Германию считают

главным источником и злокозненного империализма, породившего Первую мировую войну,

и смертельного извода фашизма, спровоцировавшего Вторую. Люди и нации, сражавшиеся

на стороне Германии (особенно в 1939-1945 гг.), клеймятся как «коллаборационисты». (NB.

Не путать немецкую культуру с немецкой политикой.)

— Снисходительные, романтические представления о Российской (царской) империи и

Советском Союзе, стратегическом союзнике на Востоке, обычно называемом «Россия».

Очевидные недостатки России никогда не сравнивают с недостатками врага. Потому что

Россия непрерывно сближается с Западом. Величайшие заслуги РОССИИ как партнера по

«антифашистскому союзу», ее громадные жертвы, которые поставили фашизм на колени,

перевешивают все негативные аспекты ее прошлого.

Вступление 31

— Молчаливое приятие деления Европы на Западную и Восточную сферы. Причем

предполагается, что «Атлантические добродетели» связаны преимущественно с более

продвинутым Западом, а понятное желание России обеспечить свою безопасность

оправдывает ее господство на отсталом Востоке. Для Западных держав естественно

защищать себя от угрозы дальнейшей экспансии России, но они не должны вмешиваться в

законную сферу влияния России.

— Сознательное пренебрежение всеми другими фактами, которые противоречат

перечисленному выше.

Союзническая схема истории стихийно выросла из политики и симпатий периода двух

мировых войн, она никогда не формулировалась открыто. В сумятице свободных обществ

она никогда не была единственной или монопольной, как ее никогда и не отстаивали

сколько-нибудь последовательно. И тем не менее в течение 50 лет после Второй мировой

войны она очевидным образом присутствовала в академических дискуссиях и, возможно,

неосознанно, — в системе понятий, на основе которых принимаются правительственные

политические решения. При таком положении дел естественно, что солдата союзников

можно было арестовать, если он скажет, что Гитлер и Сталин «одинаково плохи»"

В академической сфере союзническая схема проглядывает в приоритетах и структурах

институтов, а также в дискуссиях по некоторым вопросам. Ею объясняется решительное

предпочтение, которое отдастся в исторических и политологических работах темам,

связанным с нацизмом, а также преобладание исследований по Германии, особенно в США.

Вот почему исследования по Восточной Европе продолжают выделяться в отдельные

институты «советских» или «славянских» исследований; вот почему советологи совсем не

торопились разоблачать реалии советской жизни

114

. Этими представлениями объяснялся

тот особенный упор, который исследователи-советологи и слависты делали на русских —

часто до полного пренебрежения нерусскими культурами. Особенно же эти представления

отразились во взглядах на Вторую мировую войну. Полстолетия спустя после войны

большинство эпизодов, которые не согласуются с союзническим мифом, замалчиваются

или умаляются. [СТАРАЯ ПЛОЩАДЬ] [КАТЫНЬ] [KEELHAUL]

Многие стереотипы военного времени, в особенности в том, что касается Восточной

Европы, оказались увековечены. Легко заметить отчетливую иерархию образов народов в

зависимости от приверженности разных наций «делу союзников». Например, чехи и сербы,

имеющие долгую традицию враждебности к Германии и сотрудничества с Россией, хорошо

вписываются в союзническую схему. Поэтому их называют храбрыми, дружественными и

демократическими — по крайней мере до войны в Боснии. Таких комплиментов не

заслужили словаки, хорваты или народы Прибалтики — о них бытует представление, что

они отвергали дружбу с Западом и сотрудничали с врагом. Поляки, как всегда, никуда не

вписываются. Сопротивляясь немецкой агрессии, они очевидным образом упорно боролись

за демократию. Но, сопротивляясь советской агрессии, они столь же очевидно проявили

себя как предатели, фашисты, безответственные и антидемократические силы. Не

поддаются классификации и украинцы. Хотя они понесли, по-видимому, самые большие

потери в гражданском населении из всех стран Европы, тем не менее их главная

политическая задача состояла в том, чтобы избавиться от советского и русского засилья.

Лучший способ обойтись с такой неудобной нацией — сделать вид, что ее вовсе нет, в

лучшем случае признать ее Малороссией. На самом же деле они и не малые и не россы.

[УКРАИНА]

В сфере политики союзническая схема стала основой «особых отношений» США с

Великобританией и одной из причин, почему демократическая Германия и Япония не были

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru

Дэвис, Н. История Европы — М.: ACT: Транзиткнига, 2005. — 943 с.

допущены в Совет безопасности ООН. Она проявилась, когда один британский премьер-

министр выговаривал французскому президенту по поводу сравнительных достоинств

Великой хартии вольностей и Прав человека или когда перспективу создания европейской

сверхдержавы разносили в тонах, напоминавших о Питте и Черчилле. Эта схема была

подоплекой голосования в британской Палате общин в поддержку Билля о военных

преступлениях, где таковыми считались только преступления, совершенные «в Германии

или на территориях, оккупированных Германией», — как будто все другие преступления не

имеют значения. Возможно, она присутствовала и при открытии мемориального музея

Холокоста в Вашингтоне

115

32 Вступление

Влияние Союзнической схемы особенно сильно проявилось, однако, в реакциях на

падение коммунизма после 1989 г. Взрыв горбимании, усилия, с которыми подчеркивалось

единство союзников во время войны (сначала СССР, потом Югославии), и намеренное

смешение патриотизма и национализма в Восточной Европе — все это можно объяснить

только в терминах устоявшихся ранее исторических представлений. И только в результате

неспешного процесса переосмысления общественное мнение Запада усвоило, что Россия и

Советский Союз — не одно и то же, что Горбачев возглавлял режим, который все

ненавидели, что Югославская федерация была коммунистическим фасадом, что

коммунистическое руководство Сербии является источником самого крайнего

национализма или что Литва, Словения, Украина или Хорватия — все это отдельные нации

Европы, имеющие право на собственную государственность. Осознание того факта, что

Запад заблуждался по множеству основных вопросов, привело к росту требований

пересмотреть историю Европы.

Евроистория

Движение за европейское единство, начавшееся в Западной Европе после 1945 г.,

вдохновлялось идеализмом, у которого было важное историческое измерение: он стремился

покончить с сумбуром ультранационалистических установок, разжигавших конфликты

прошлого. Всякому сообществу необходима общая самоидентификация в настоящем и

сознание общего прошлого. Так что пересмотр истории был естественным требованием. На

первой стадии надо было покончить с неверным изложением и толкованием событий

прошлого, очень распространенным во всех странах Европы. На втором этапе надо было

достичь согласия относительно позитивного содержания новой Евроистории.

Самые первые дискуссии развернулись в Совете Европы. Поскольку Совет

поддерживали 24 правительства Западной Европы, его политический горизонт никогда не

был так узок, как у ЕЭС или НАТО, а в культурной области с Советом сотрудничали и 4 не

входившие в него страны из Советского блока: Польша, Чехословакия, Венгрия и СССР.

Вклад Совета Европы ощущался от Ватикана до Кремля. Начиная с первого коллоквиума,

собравшегося в немецком городке Кальв

в 1953 г. для обсуждения темы «Европейская идея в преподавании истории», Совет

организовывал по крайней мере по одной большой международной встрече по вопросам

истории каждый год в течение 40 лет. Симпозиум в 1965 г. о «Преподавании истории» в

Эльсиноре и семинар в 1986 г. об «Эпохе викингов» демонстрировали не только

разнообразие затрагиваемых тем, но и географическую и хронологическую широту.

Помимо вопросов дидактики и проблем, связанных с введением в школах «новой

истории», предполагающей выработку у учащихся определенных навыков, главные усилия

прилагались к избавлению европейских учебных программ от националистических

предубеждений и религиозных предрассудков. Особое внимание уделялось недостаткам

учебников, написанных в духе национальной историографии. Создавались бесчисленные

двуязычные комиссии, чтобы выявить упущения и грехи, в каковых были повинны все

европейские авторы, когда они обращались к своему прошлому или прошлому своих

соседей. Пионером в этом деле был Институт международных исследований учебников

(Георга Экерта), открытый в Брауншвейге в Западной Германии"

Впрочем, оставалось несметное количество препятствий к достижению всеобщего

согласия по поводу истории Европы. Одно направление, которое следовало голлистской

идее Europe des patries [Европа отечеств], могло удовлетвориться амальгамой

национальных историй, из которых исключили бы оскорбительный материал. Другие

стремились соединить национальные элементы в более однородное и последовательное

целое. Главное препятствие было в меняющихся политических реалиях и расширении

членства в ЕС. Одно дело представить такую Историю, которая бы примирила

исторические представления первоначальной «Шестерки», гораздо труднее было обойти

чувствительные места Двенадцати, Девятнадцати, а то и Тридцати восьми. К 1990-м годам

понятие европейского единства уже не ограничивалось Западной Европой. «Учебные

программы по современной истории должны отказаться от бифокального взгляда на Европу

и перейти к всеобъемлющей концепции»

117

. Тем временем некоторые смельчаки сделали

попытку нового синтеза.

Один проект по истории, который финансировала, хотя и не инициировала Европейская

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru

Дэвис, Н. История Европы — М.: ACT: Транзиткнига, 2005. — 943 с.

ко-

Вступление 33

миссия в Брюсселе, был задуман до политического наводнения 1989-1991 гг. Названный

«В поисках понимания», он должен был осуществляться в три этапа: обзор истории Европы

до 500 страниц, сопутствующий десятисерийный телефильм и школьный учебник, который

планировалось издать одновременно на всех восьми языках стран ЕС. Авторы не скрывали,

что в основе лежат политические мотивы: дать что-то взамен Истории, написанной

согласно идеалам суверенных национальных государств: «Национализм и разделение

Европы на национальные государства — сравнительно новые явления; возможно, это

явления временные и уж, конечно, обратимые. Распад империй и разрушения,

производимые национализмом, сопровождались поражением тоталитаризма и триумфом

либеральной демократии в Западной Европе, завершившимися в 1974-1975 гг. Все это

позволяет людям начать подниматься над их националистическими инстинктами»

118

«Националистические инстинкты» — неудачное выражение. Но основной автор проекта,

которому принадлежат работы и о раннем христианстве, и о L'idée de l'Europe dans l'histoire

[Идея Европы в истории] (1965), убежден в том, что Европа «едина в разнообразии»:

«Имеются основательные исторические причины считать Европу не только мозаикой

культур, но и органическим целым».

Время для этого предприятия было выбрано неудачно: продукт вышел на рынок как раз

тогда, когда его географическая структура развалилась. В работе Европа определялась как

территория стран-членов ЕС, к которым добавили Скандинавию, Австрию и Швейцарию.

Автор указал на неясность статуса Финляндии, Польши, Венгрии и Чехии. Так что это была

еще одна работа по западной цивилизации. Несколько критиков этой работы были

безжалостны. Один даже сравнил ее по тону с «историографией советского блока». В

другом месте данный подход к проблеме суммарно изложен уже в заглавии: «Полуправда о

полу-Европе».

118

В особенности были задеты греки. Хотя Греция была членом ЕС с 1981 г., автор

(Дюроселл) по большей части упустил вклад и Древней Греции, и Византии в историю

Европы. Письма протеста в Европейскую Комиссию направили несколько членов

парламента Греции, архиепископ Афинский и другие. Эту работу сравнивали с

Сатанинскими

стихами. Вспоминали мнение французского историка Эрнеста Ренана: «Европа является

греческой по мышлению и искусству, римской по ее праву и иудео-христианской по

религии». Один английский журналист обращал внимание на то, что слова Европа и

история — греческие по происхождению, и задавался вопросом: если отрицать вклад

греков, то как же назвать эту книгу? В конце концов Европейской комиссии пришлось

откреститься от этого проекта

120

Знаменательный комментарий дали члены Афинской академии. Он касался концепции

М. Дюроселла «Европейской истории Европы». Если исследование, посвященное почти

исключительно Западной Европе, рассматривается как «европейское», из этого следует, что

вся остальная Европа вроде как «неевропейская». «Согласно этой сомнительной географии

«незападное» стало означать «неевропейское»; Европа означает Запад»

121

. Восточная

Европа — будь то византийская Европа, православная Европа, славянская Европа,

оттоманская Европа, балканская Европа или советская Европа, — все оказалось за чертой

оседлости. Из-за этой фундаментальной ошибки М. Дюроселл говорит о древних народах

Европы, не упоминая ни греков, ни славян. И попытки автора защитить свою позицию не

всегда удачны. Когда его упрекнули, что в книге не упоминается Марафонская битва, он,

говорят, парировал замечание словами: в ней не упоминается и битва при Вердене. Но в

таком случае ее надо считать слабой в отношении не только истории Европы в целом, но и

западноевропейской истории

122

В 1992 г. появился учебник, написанный двенадцатью историками из 12-ти разных

стран. Текст его обсуждался коллективно. Французский вариант «вторжения варваров»

назвали «вторжениями германских племен». Испанцы назвали сэра Френсиса Дрейка

пиратом, эту характеристику убрали. Из помещенных на обложке портретов убрали

генерала де Голля, заменив его портретом королевы Виктории. По какой-то причине для

The European History Book не нашлось британского издателя, а потом посчитали, что книга

не пройдет строгой проверки и не получит одобрения 16-ти немецких земель

123

Евроистория, однако, в принципе не легкомысленное предприятие. Ее сильной стороной

было стремление дать динамичное представление

34 Вступление

о ЕС, которое способно породить собственную духовность. В своей первоначальной

форме это представление поневоле было недостаточным. Ведь оно начало складываться

посередине холодной войны. Но оно ухватило, может быть, главную истину: национальные

государства не являются единственной формой здорового политического сообщества.

Национальные государства сами — «воображаемые сообщества»: в их основаниях лежат

мифы и политически ангажированная история: «Все сообщества, размерами превышающие

доисторические поселения, где все знали друг друга в лицо (а возможно, и они), —

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru

Дэвис, Н. История Европы — М.: ACT: Транзиткнига, 2005. — 943 с.

сообщества воображаемые... члены даже самой маленькой нации никогда не знают друг

друга... а между тем у каждого из них есть образ их сообщества»

124

Такое же воображение необходимо европейцам. Рано или поздно придется создавать

убедительную новую картину прошлого Европы, которая отвечала бы новым надеждам на

ее будущее.

Европейское движение 1990-х гг. может добиться успеха, а может и не добиться. Но

если оно добьется успеха, то во многом благодаря историкам, которые дадут европейцам

чувство общности. Такие историки помогли бы обрести духовный дом тем миллионам

европейцев, чья множественная самоидентификация и множественная лояльность уже и так

пересекает существующие национальные границы.

Европейская история

Если попросить профессиональных историков дать определение европейской истории,

многие не смогут дать ясного ответа. Обычно они такими вопросами не занимаются. Если

же настаивать, то большинство из них станут противопоставлять определенность прежних

положений неясности настоящего времени. Опрос, организованный историческим

журналом в 1986 г., принес несколько замечательных ответов. Один видный ученый сказал:

«Когда я подростком жил во Франции в 1930-е годы, ответ на вопрос Что такое

европейская история? казался простым и очевидным...: всякое место, событие, личность,

которые связаны с Францией, принадлежат европейской истории (нет, Истории tout court

[просто Истории].) ... [Но теперь] нет единой европейской истории, теперь их много»

125

Второй отвечавший долго рассуждал о европейском традиционном провинциализме и

необходимости расширять горизонты, включать в них весь мир: «Понятие европейской

истории, то есть Истории Европы, есть не что иное, как история, увиденная глазами Европы

и с европейским представлением об Истории... Такое представление в наши дни трудно

отстаивать»

126

Из сказанного следует, что европоцентричный подход его ошибавшихся

предшественников как-то обесценил самый предмет.

Представительница Венгрии указала на эксцентрическую привычку британцев отличать

Европейскую историю от Британской.

126

При этом европейская означает

«континентальная», а британская означает «нечто совершенно уникальное».

Еще один участник обсуждения предложил три отдельных определения европейской

истории. Сюда относятся географическая история, культурная или цивилизационная

история и категория Европа, которую он представляет как «удобное сокращение для

определения центральной зоны мировой капиталистической экономики, как она

развивалась с XVI века»

128

В оксфордском Колледже Св. Магдалины были в ходу более резкие мнения; так,

господин А. П. Тейлор дал журналу неподражаемый ответ: «История Европы такова, какой

ее хотят видеть историки. Это изложение событий и идей — политических, религиозных,

милитаристских, пацифистских, серьезных, романтических, тех, которые под рукой, или

тех, что очень далеко, — и всего остального, чему вы захотите отдать предпочтение. Есть

только одно ограничение: события должны совершаться на территории той области,

которую мы называем Европой. Поскольку же я не вполне точно знаю, что это за

территория, то я очень смутно представляю и остальное»

129

Как всегда, мой старый учитель был прав больше, чем наполовину, и при этом

остроумен на все сто. Но он примкнул к тем, кто полагает, что история Европы, даже если

она существует, не стоит трудов, которые нужно потратить на ее исследование.

Так что умозрительные определения ставят больше вопросов, чем разрешают. С

европейской историей так же, как с верблюдом: подойти к ней практически — значит,

попытаться ее описать, а не дать ей определение.

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru

Дэвис, Н. История Европы — М.: ACT: Транзиткнига, 2005. — 943 с.

I. PENINSULA. Среда обитания и доисторическая

эпоха

Заметен ряд повторяющихся деталей во многих описаниях истории природной среды

Европы. Многие европейцы полагают, что их континент так восхитительно наделен

дарами, что он самой природой был предназначен к мировому господству. И многие

воображали, что счастье и удача Европы не кончатся никогда. «Империя климата — это

первейшая из империй», — писал Монтескье в 1748 г. — и пытался показать, что не было

равных европейскому климату. Для Монтескье, как и для многих после него, понятие

«Европа» означало «прогресс»

Было и много национальной ограниченности. Даже основатель гуманитарной географии

великий Поль Видаль де ла Блаш (1845-1918), один из научных предшественников Школы

Анналов, был не лишен некоторого налета галльского шовинизма. В географии Франции,

подчеркивает он, нельзя не заметить лейтмотив разнообразия. «И в борьбе с этими

факторами разнообразности, — пишет он, — Франция выставляет свой force d'assimilation,

то есть способность ассимилировать. Она преобразует все, что получает». Об Англии же,

напротив, он говорит скверными стишками: this paltry little isle,/ with acres few and weather

vile [это жалкий островок, где мало акров и жуткая погода]. Столетие спустя то же делает

Фернан Бродель

. Превосходный ландшафт Франции и в самом деле очень разнообразен; но

разнообразие не является монополией Франции — это отличительная черта Европы в

целом.

На самом деле Полуостров Европа — вовсе и не континент: это не отдельный

самостоятельный массив суши. При площади примерно в 10 млн. км

она составляет менее

четверти Азии, треть Африки, половину каждой из Америк. Современные географы

считают Европу, как Индию, субконтинентом

Евразии: «капюшон старого континента, западный отросток Азии». И все-таки нельзя

отрицать, что Европа была наделена множеством разнообразных физических

характеристик. Европейский рельеф, климат, геология и фауна - все соединилось в

благословенную среду, и это исключительно важно для понимания истории Европы.

Рельеф Европы не похож на рельеф какого-нибудь другого континента или

субконтинента. Низины на севере и на юге омываются океаном, который двумя

параллельными цепями морей проникает глубоко внутрь. На севере морская лента

Северного и Балтийского морей протянулась на 1500 миль (2500 км) от Атлантики до

России. На юге водная система Средиземного и Черного морей растянулась на 2400 миль

(4000 км) от Гибралтара до Кавказа. В этих внутренних морях - громадное множество

заливов и гигантская вязь островов. Так что отношение длины береговой линии к площади

исключительно высоко: примерно 37000 км (или более 23000 миль) европейской береговой

линии составляют почти что длину экватора. Это, возможно, и определяло в первую

очередь доступность той или иной земли для людей древности. ,

Более того, берега полуострова, расположенные в умеренных широтах западной

оконечности Евразии отличаются исключительно благоприятным климатом. С Запада дуют

преобладающие океанские ветры и именно западные побережья великих континентов

больше всего открыты смягчающему влиянию морского воздуха. Однако лишь немногие из

обращенных к западу континентальных побережий действительно пользуются этим

преимуществом. На других континентах побережья если не отгорожены громадами горных

вершин или холодными течениями, то окаймлены пустынями, такими, как Сахара, Калахари

или Атакама.

36 Peninsula

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru

Дэвис, Н. История Европы — М.: ACT: Транзиткнига, 2005. — 943 с.

Карта 4. Европа: физические регионы

Потому климат Европы исключительно умеренный для этих широт. Вообще вся

Северная Европа под влиянием Гольфстрима отличается влажным и мягким климатом,

Южная — сравнительно теплым, сухим и солнечным. В Центральной и Восточной Европе

отмечаются элементы по-настоящему континентального климата с ясной и холодной зимой

и обжигающе горячим летом. И повсюду погода переменчива, хотя и нет чего-то

чрезвычайного. Даже в европейской России, где разница средних

температур января и июля может достигать 45°С, эта разница все-таки составляет лишь

половину от соответствующего показателя для Сибири. Самый влажный район Европы —

запад Норвегии, где выпадает в среднем 3500 мм (138 дюймов) осадков в год. Самый сухой

район — вокруг Каспийского моря, где осадков меньше 250 мм (9 дюймов) в год. Самое

холодное место — Воркута, где средняя январская температура — 20°С; за право

называться самым жарким местом спо-

Среда обитания и доисторическая эпоха 37

рят Севилья и Астрахань с их июльской жарой в среднем до + 29°С. Но даже эти

крайности не сравнятся с соответствующими значениями для Азии, Африки или обеих

Америк.

По своим температурам климат Европы был благоприятен для примитивного

земледелия. В основном Полуостров расположен в естественной зоне возделывания злаков.

Здесь было множество лесов, чтобы построить жилище и обогреть его. Нагорные пастбища