Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв 3 тт. Том 3. Время мира

Подождите немного. Документ загружается.

Но это исключение.

Правилом была открытость в сторону внешнего мира деревенской жизни, обрамленной разными

властями и рынками, которые за нею надзирали, изымали у нее ее прибавочный продукт,

навязывали ей удобства и опасности денежной экономики. Здесь мы прикасаемся к тайне всей

истории Индии: к этой ухваченной у самого основания жизни, которая подогревала и питала

гигантское социальное и политическое тело. То была, в совершенно ином контексте, схема

истории русской экономики в ту же эпоху.

538 Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ

В свете недавних исследований мы хорошо видим, как эта машина функционировала в

зависимости от урожаев, повинностей, государственных податей. Вездесущая денежная экономика

была отличным приводным ремнем; она облегчала обмены, множила их число, включая и

принудительные обмены. Заслуга такого включения в кругооборот лишь частично принадлежала

правительству Великого Могола. Действительно, Индия на протяжении веков была добычей

денежной экономики, отчасти в силу факта своих связей со средиземноморским миром, со времен

античности познавшим деньги, которые он в некотором роде изобрел и экспортировал в дальние

страны. Если верить Л. Джайну

420

, то Индия будто бы имела банкиров уже в VI в. до н.э., в общем

— за столетие до эпохи Перикла. Во всяком случае, денежная экономика пронизала обмены в

Индии за многие века до Делийского султаната*.

Важнейшим вкладом последнего стала в XIV в. организация административного принуждения,

которое со ступеньки на ступеньку, от провинции к округу, доходило до деревень и удерживало их

под контролем. Тяжесть этого государства, его механизм, который в 1526 г. унаследовала империя

Великих Моголов, позволяли ему достигать сельского прибавочного продукта и изымать его. Они

также способствовали поддержанию уровня этого прибавочного продукта и его наращиванию.

Ибо в мусульманском деспотизме Моголов была некая доля «деспотизма просвещенного», забота

о том, чтобы не убить курицу, несущую золотые яйца, оберечь крестьянское «воспроизводство»,

расширить обрабатываемые площади, заменить какое-то растение более прибыльным,

колонизовать неиспользуемые земли, умножить посредством колодцев и водохранилищ

возможности орошения. К чему добавлялось окружение деревни, проникновение в нее

странствующих торговцев, рынков близлежащих местечек, даже рынков, созданных для

натурального обмена съестных припасов внутри больших деревень или под открытым небом

между деревнями, алчных рынков более или менее удаленных городов, наконец, ярмарок,

устраиваемых в связи с религиозными празднествами.

Деревни, удерживаемые в руках? Об этом заботились власти провинций и округов; сеньоры,

которые получили от Великого Могола (в принципе единственного собственника земли) часть

повинностей с поместий (джагиры — jagirs, понимай — бенефиции); внимательные сборщики

податей, заминдары

421

, обладавшие также наследственными правами на земли; купцы, ростовщики

и менялы, которые скупали, перевозили, продавали урожай, которые также превращали

* Датой основания Делийского султаната в Центральной Индии считается 1206 г. — Примеч. пер.

подати и повинности в деньги, дабы общая сумма обращалась свободно. В самом деле, сеньор жил

при делийском дворе, сохраняя там свой ранг, и джагир ему жаловался на довольно короткий срок

— обычно на три года. Он его эксплуатировал наспех и беспардонно, издалека, и, как и

государство, желал получать свои повинности не в натуре, а в деньгах

422

. Таким образом,

превращение урожая в монеты было ключом системы. Металл белый и металл желтый были не

только предметом и средством тезаврации, но и орудиями, необходимыми для функционирования

огромной машины, от ее крестьянской базы вплоть до верхушки общества и деловой верхушки

423

Вдобавок к этому деревню удерживали изнутри ее собственная иерархия и кастовая система

(ремесленники и пролетарий-неприкасаемые). Она имела внимательного господина, деревенского

старосту, и ограниченный круг «аристократии» — худкашта (khud-kashta), незначительное

меньшинство сравнительно богатых, вернее, зажиточных крестьян, собственников лучших земель,

обладателей четырех или пяти плугов, четырех-пяти пар быков или буйволов, к тому же

пользовавшихся благоприятным фискальным тарифом. Они и представляли на самом деле

знаменитую деревенскую «общину», о которой столько говорилось. В обмен на свои привилегии и

на индивидуальную собственность на поля, обрабатывавшиеся ими самими с помощью семейной

рабочей силы, они были солидарно ответственны перед государством за уплату податей со всей

деревни. К тому же они получали часть собранных денег. Точно так же им благоприятствовали в

том, что касалось колонизации невозделываемых земель и основания новых деревень. Но за ними

пристально следили власти, боявшиеся возникновения к их («аристократии») выгоде своего рода

аренды или испольщины, или даже наемного сельскохозяйственного труда (он существовал, но

едва-едва) и, следовательно, собственности, выходящей за рамки нормы, которая, возрастая при

благоприятствующем налоговом режиме, в конце концов уменьшила бы объем подати

424

. Что же

касается прочих крестьян, не бывших собственниками своих полей, которые пришли извне и при

случае меняли деревню проживания, уходя со своими животными и плугом, то они облагались

более тяжелым налогом, нежели «аристократия».

Вдобавок деревня имела своих собственных ремесленников: навечно закрепленные своими

кастами в своей роли, за свой труд они получали долю коллективного урожая плюс клочок земли

для обработки (однако некоторые касты получали заработную плату)

425

. Вы скажете, что это был

усложненный порядок; но есть ли на свете крестьянский порядок, который был бы простым?

«Крестьянин не был рабом, не был он и крепостным, но не приходится спорить, что статус его был

зависимым»

426

. Доля его дохода, взимаемая государством, владельцем

540 Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ

джагира и прочими получателями, достигала от трети до половины, а в плодородных зонах — даже

больше

427

. И тогда, как был возможен такой порядок? Как выдерживала его крестьянская экономика,

сохраняя к тому же известную способность к расширению, коль скоро Индия, переживавшая в XVII в.

демографический рост, продолжала производить достаточно для своего населения, коль скоро она

увеличивала возделывание промышленных культур и даже производство многочисленных садов в

ответ на возросшее потребление фруктов и новую моду в среде собственников?

428

Такие результаты надлежит отнести на счет скромности крестьянского уровня жизни и высокой

производительности индийской агрикультуры.

В самом деле, к 1700 г. деревенская Индия обрабатывала только часть своих земель: например, в

бассейне Ганга, по данным вероятностной статистики, эксплуатировалась лишь половина пахотных зе-

мель, находившихся в обработке в этом же районе в 1900 г.; в Центральной Индии — от двух третей до

четырех пятых; в Индии Южной можно в крайнем случае вообразить большую пропорцию. Таким об-

разом, один факт не вызывает сомнения: почти повсеместно индийское земледелие с XV по XVIII в.

обрабатывало только лучшие земли. А так как оно не знало земледельческой революции, то и основные

орудия, методы и культуры не изменялись вплоть до 1900 г.; вероятно, что производство на душу

населения индийского крестьянина было в 1700 г. выше, чем будет оно в 1900 г.

429

Тем более, что

невозделанная земля, где основывались новые деревни, предоставляла крестьянству резерв

пространства и, значит, ресурсы для более легкого ведения скотоводческого хозяйства; значит, больше

было вьючных животных, больше быков и буйволов для тягла, больше молочных продуктов, больше

гхее, топленого животного масла, которое используется в индийской кухне. Ирфан Хабиб

430

утверждает, что, принимая во внимание два урожая в год, урожайность зерновых в.Индии

превосходила урожайность в Европе до XIX в. А ведь даже при равной урожайности Индия была бы в

выигрышном положении. В жарком климате потребности трудящегося оказываются меньшими, чем в

европейских странах с умеренным климатом. Скромные размеры того, что он брал из урожая для

своего прокормления, оставляли для обмена больший прибавочный продукт.

Другим преимуществом индийского земледелия, помимо его двух урожаев в году (урожаи риса,

пшеницы плюс гороха, или турецкого гороха, и масличных культур), было то место, какое там

занимали «богатые» культуры, предназначавшиеся для экспорта: индиго, хлопчатник, сахарный

тростник, мак, табак (пришедший в Индию в начале XVII в.), перец (вьющееся растение, которое

плодоносит с третье-

____________________САМЫЙ ОБШИРНЫЙ ИЗ МИРОВ-ЭКОНОМИК: ДАЛЬНИЙ ВОСТОК 541

го по девятый год, но не растет, в противоположность тому, что часто утверждали, если к нему не

приложить руки

431

)- Эти растения приносили доход больший, чем просо, рожь, рис или пшеница. Что

касается индиго, то «повсеместный обычай индийцев — срезать его трижды в год»

432

. Кроме того,

индиго требует сложного промышленного приготовления: так же, как и сахарный тростник, и по тем

же самым причинам его возделывание, которое требовало крупных капиталовложений, было

предприятием капиталистическим, широко распространившимся в Индии при активном

сотрудничестве крупных откупщиков налогов, купцов, представителей европейских компаний и

правительства Великого Могола, которое стремилось создать к своей выгоде монополию посредством

предоставления исключительных прав на аренду. Индиго, которое предпочитали европейцы,

происходило из области Агры, особенно первые сборы, листья которых «более глубокого синего

цвета». Учитывая размах местного и европейского спроса, цена индиго непрестанно росла

433

. Так как в

1633 г. войны затронули производившие индиго области Декана, персидские и индийские скупщики

больше обычного набросились на индиго Агры, цена на которое разом превзошла рекордную цену в 50

рупий за .моунд

434

. Тогда английские и голландские Ост-Индские компании решили прервать свои

закупки. Но крестьяне области Агры, информированные, я полагаю, купцами и «арендаторами»,

державшими дело в своих руках, выкорчевали растения индиго и временно перешли к другим

культурам

435

. Не была ли такая гибкость приспособления признаком капиталистической

эффективности, прямой связи между крестьянами и рынком?

Все это не исключало очевидной нищеты деревенских масс. Это можно предвидеть на основании

общих условий системы. И к тому же делийское правительство в принципе взимало долю собранного

урожая, но во многих регионах администраторы удобства ради заранее оценивали средний урожай с

земель и на этой базе устанавливали твердый налог натурой или деньгами, пропорциональный обраба-

тываемой площади и характеру культуры (для ячменя меньше, чем для пшеницы, для пшеницы —

меньше, чем для индиго, для индиго — меньше, чем для сахарного тростника и мака)

436

. В таких усло-

виях, если урожай не оправдывал ожиданий, если не хватало воды, если быки и слоны транспортных

караванов, вышедших из Дели, кормились на возделанных полях, если некстати цены поднимались или

падали, все просчеты ложились на производителя. Наконец, тяготы крестьянина усугубляла

задолженность

437

. С усложнением систем держания, собственности, налогообложения, в зависимости

от провинции и от щедрот государя, в зависимости от мирного или военного времени, все изменяется,

и в общем от плохого к худшему.

542 Глава 5, МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ

Тем не менее покуда могольское государство было сильно, оно умело сохранять некий минимум

крестьянского процветания, необходимый для процветания собственного. Лишь в XVIII в. все

стало расстраиваться — государство, повиновение, преданность чиновников администрации,

безопасность перевозок

438

. Крестьянские восстания сделались постоянными.

РЕМЕСЛЕННИКИ И ПРОМЫШЛЕННОСТЬ

Другим страждущим народом Индии были ее бесчисленные ремесленники, обитавшие повсюду —

в городах, в местечках, в деревнях, из которых иные превратились в деревни полностью

ремесленные. Такое кишение работников само собой разумелось, если правда, что городское

население сильно выросло в XVII в., так что, по мнению некоторых историков, достигло 20%

общей численности населения, что дало бы для городов Индии 20 млн жителей, то есть, говоря в

общем (grosso modo), все население Франции XVII в. Даже если цифра эта и раздута, ремесленное

население Индии, увеличенное за счет армии неквалифицированных работников, предполагало

миллионы человеческих существ, которые работали одновременно и на внутреннее потребление, и

на экспорт.

Индийских историков, желающих подвести итог состоянию своей страны накануне британского

завоевания, и в частности узнать, была или не была ее промышленность сопоставима с

промышленностью Европы того времени, была или не была она способна своим собственным

порывом породить какую-то промышленную революцию, больше занимает характер старинной

индийской промышленности, нежели история этих бесчисленных ремесленников.

Промышленность, или точнее, протопромышленность сталкивалась в Индии с многочисленными

препятствиями. Иные из них, будучи преувеличены, существуют, несомненно, лишь в

воображении некоторых историков — в особенности стеснение, которое будто бы причиняла

кастовая система, эта сеть, накинутая на все общество, которая также охватывала своими

ячейками и мир ремесленников. По мысли Макса Вебера, предполагается, что каста мешает

прогрессу техники, убивает у ремесленников любую инициативу и, приковав группу людей раз и

навсегда к одному делу, из поколения в поколение воспрещает всякую новую специализацию,

всякую социальную мобильность. «Есть солидные основания, — полагает Ирфан Ха-биб, — к

тому, чтобы поставить эту теорию под сомнение... Прежде всего потому, что масса

неспециализированных трудящихся образовывала резервную армию для новых видов занятий,

если в них возникала нужда. Так, крестьяне, вне сомнения, поставляли рабочую силу,

____________________САМЫЙ ОБШИРНЫЙ ИЗ МИРОВ-ЭКОНОМИК: ДАЛЬНИЙ ВОСТОК 543

необходимую для разработки алмазных россыпей Карнатика; когда отдельные месторождения

были заброшены, горняки, как утверждают, «возвратились к своей пашне». Более того, в

долговременном плане обстоятельства могли отклонять и даже трансформировать ремесленную

специализацию какой-то данной касты. Пример тому — каста портных в Махараштре

439

, часть

которой переориентировалась на красильное ремесло, а другая — даже специализировалась на

крашении индиго»

440

. Определенная пластичность рабочей силы несомненна. К тому же старинная

система каст развивалась одновременно с разделением труда, поскольку в Агре в начале XVII в.

различали больше ста различных ремесел

441

. Вдобавок рабочие перемещались, как и в Европе, в

поисках хорошо оплачиваемой работы. Разрушение Ахмадабада вызвало во второй четверти XVIII

в. мощный подъем текстильного производства в Сурате. И разве мы не видели, как европейские

компании скликали вокруг себя, по соседству с собою, ткачей — выходцев из разных провинций,

которые, за исключением особых предписаний (скажем, для отдельных каст — запрет путеше-

ствовать морем), перемещались по первой просьбе?

Другие препятствия были серьезнее. Европеец часто поражался небольшому числу орудий, всегда

рудиментарных, которыми пользовался ремесленник в Индии. «Убожество орудий», как объяснял

Зон-нерат, подтверждая это иллюстрациями, приводило к тому, что пильщик тратил «три дня на

то, чтобы сделать доску, каковая нашим работникам стоила бы часа труда». Кто бы не удивился

тому, что «эти прекрасные муслины, за коими мы так гоняемся, изготовляются на станках,

состоящих из четырех вкопанных в землю кусков дерева»?

442

Если индийский ремесленник

производил подлинные шедевры, то это было итогом величайшего умения рук, которое еще

оттачивалось крайней специализированностью. «Работа, чакую в Голландии выполнил бы один

человек, здесь проходит через руки четверых», — объяснял голландец Пелсарт

443

. Итак,

инструментарий скудный, сделанный почти исключительно из дерева, в противоположность

инструменту Европы, которая широко добавляла в него железо, даже до промышленной

революции. И значит, архаичность: вплоть до конца XIX в. Индия, например, в орошении и в

откачке воды останется верна традиционным машинам иранского происхождения — деревянным

передачам, деревянным зубчатым колесам, кожаным мешкам, керамическим черпакам, энергии

животных или человека... Но, полагает Ирфан Хабиб

444

, происходило это не столько по

техническим причинам (потому что эти деревянные механизмы, вроде тех, что использовались в

прядении и ткачестве, бывали зачастую сложными и хитроумными), сколько из соображений

стоимости: высокую цену металлических орудий на европейский лад не компенсировала бы

544 Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ

экономия обильной и низкооплачиваемой рабочей силы. С учетом всех пропорций это та же проблема,

которую ныне ставят некоторые передовые технологии, требующие больших капиталов и мало рабочей

силы, принятие которых «третьим миром» столь затруднительно и так разочаровывает.

Точно так же если индийцы и были мало знакомы с горнопромышленной технологией, придерживаясь

разработки поверхностных руд, то они, как мы это видели в первом нашем томе, изготовляли

тигельную сталь исключительного качества, которая по высокой цене экспортировалась в Персию и

другие страны. В этом деле они опережали европейскую металлургию. Они умели сами обрабатывать

металл. Они производили корабельные якоря, прекрасное оружие, сабли и кинжалы любых форм,

хорошие ружья, сносные пушки (хоть их стволы и были сварены, а не отлиты из чугуна)

445

. Орудия из

арсенала Великого Могола в Батхр-пуре (на дороге из Сурата в Дели) были, по свидетельству одного

англичанина (1615), чугунными, «разного калибра, хотя в общем чересчур короткоствольными и

тонкостенными»

446

. Но это вовсе не значит, что мы не имеем тут дело с размышлениями моряка,

привычного к длинноствольным корабельным орудиям, и что эти орудия не были впоследствии

улучшены. Во всяком случае, к 1664 г. Аурангзеб располагал тяжелой артиллерией, которую тянули

фантастических размеров запряжки (и которую надо было перемещать загодя, принимая во внимание

медлительность ее передвижения), и очень легкой артиллерией (две лошади на орудие), которая

постоянно следовала за движением императора

447

. К этой дате европейские артиллеристы были

заменены индийскими пушкарями; даже если они и были менее умелыми, чем иностранцы, тут

наблюдалось очевидное техническое продвижение

448

. Впрочем, ружья и пушки колонизовали все

пространство Индии. Когда Типу Султан, последний наваб Майсура, покинутый в 1783 г. французами,

уходил в горы, его тяжелая артиллерия проделала путь через Гаты по немыслимым дорогам. В районе

Мангалура приходилось в каждре орудие запрягать 40—50 быков; и если толкавший сзади слон

оступался, он скатывался в бездну вместе с гроздью людей

449

. Значит, катастрофического технического

отставания не было. И например, монетные дворы Индии стоили монетных дворов европейских: в 1660

г. в Сурате ежедневно чеканилось 30 тыс. рупий для одной-единственной английской компании

450

Наконец, имелось чудо из чудес: корабельные верфи. Согласно одному французскому отчету,

корабли, строившиеся около 1700 г. в Сурате, «весьма хороши и отлично служат... и было бы

весьма выгодно [для французской Ост-Индской компании] заказать для себя некоторое их число»,

даже ежели цены были бы такие же, как и во Франции, ибо тиковое дерево, из которого они

построены, обеспечивало им сорок лет плавания «вместо десяти или двенадцати, самое большее

четыр-

____________________САМЫЙ ОБШИРНЫЙ ИЗ МИРОВ-ЭКОНОМИК: ДАЛЬНИЙ ВОСТОК 545

надцати» лет

451

. В первой половине XIX в. бомбейские парсы широко вкладывали средства в

судостроение, заказывая суда на месте и в других портах, в частности в Кочине

452

. В Бенгалии,

включая начиная с 1760 г. Калькутту

453

, тоже существовали верфи: «Англичане со времени последней

войны [1778-1783] в одном только Бенгале снарядили до 400—500 судов всех размеров, построенных в

Индиях за их собственный счет»

454

. Случалось, то были суда большого тоннажа: «Сурат Касл» (1791-

1792) водоизмещением в 1000 тонн нес 12 пушек, а экипаж его насчитывал 150 человек; «Лауджи

Фэмили» имел 800 тонн и 125 лас-каров на борту; король этого флота «Шэмпайндер» (1802) достигал

1300 тонн водоизмещения

455

. К тому же именно в Индии были построены лучшие «индийские

корабли» (Indiamen) — эти гигантские для своего времени суда, ведшие торговлю с Китаем. В самом

деле, до победы пара около середины XIX в. англичане использовали в азиатских морях суда только

индийской постройки. Но ни одно из них не направлялось в Европу: английские порты были для них

закрыты. В 1794 г. война и острая нужда в перевозках заставили на несколько месяцев снять запрет. Но

в Лондоне появление индийских судов и моряков вызвало столь враждебную реакцию, что английские

купцы быстренько отказались от их услуг

456

Бесполезно распространяться по поводу баснословного текстильного производства Индии — это и так

хорошо известно! Производство это в полной мере обладало способностью ответить на какое угодно

увеличение спроса, — способностью, вызывавшей такое восхищение в связи с английской суконной

промышленностью. Производство это присутствовало в деревнях; в городах оно множило число лавок

ткачей; от Сурата до Ганга было рассеяно звездное скопление ремесленных мастерских, работавших на

себя или на крупных купцов-экспортеров; оно мощно укоренилось в Кашмире, едва колонизовало

Малабарский берег, но плотно заселило Коромандельский берег. Европейские компании попытались

организовать работу ткачей по образцам, практиковавшимся на Западе, и прежде всего в виде системы

надомного труда (putting out system), о которой мы пространно говорили, — но тщетно. Яснее всего

попытка эта проявится в Бомбее

457

, где при запоздалой иммиграции индийских рабочих из Сурата и

иных местностей предприятие можно было начинать с нуля. Но традиционная индийская система

задатков и контрактов показательным образом сохранится по меньшей мере до завоевания и до

установления прямой опеки над ремесленниками Бенгала с последних десятилетий XVIII в.

В самом деле, текстильное производство нелегко было подчинить, коль скоро оно не

охватывалось, как в Европе, единой сетью; разные сектора и кругообороты направляли

производство и торговлю сырьем, изготовление хлопковой нити (операцию длительную, особенно

если

546 Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ

САМЫЙ ОБШИРНЫЙ ИЗ МИРОВ-ЭКОНОМИК: ДАЛЬНИЙ ВОСТОК 547

в итоге должна была быть получена очень тонкая и, однако, прочная нить, такая как муслиновая),

ткацкое производство, отбеливание и аппретирование тканей, набойку. То, что в Европе было

связано по вертикали (уже во Флоренции в XIII в.), здесь было организовано в отдельных ячейках.

Иногда закупочный агент компаний отправлялся на рынки, где ткачи продавали свои полотна; но

чаще всего, когда речь шла о крупных заказах (а заказы эти не переставали расширяться)

458

, лучше

было заключать контракты с индийскими купцами, которые располагали слугами, для того чтобы

объезжать зоны производства, и сами заключали договор с ремесленником. По отношению к слу-

жащему (servant) той или иной конторы купец-посредник обязывался к определенной дате

поставить по раз и навсегда установленной цене такое-то количество таких-то определенных

типов ткани. Ткачу он по обычаю предоставлял денежный аванс, бывший в некотором роде

обязательством произвести закупку, и давал работнику возможность купить себе пряжу и

кормиться, пока длится его работа. После окончания изготовления штуки ремесленник получит

цену по рыночному курсу за вычетом аванса. Действительно, свободная пена, не фиксировавшаяся

в момент заказа, варьировала в зависимости от стоимости пряжи и в зависимости от цены риса.

Купец шел на риск, который, вполне очевидно, отражался на норме его прибыли. Но свобода,

оставляемая ткачу, была несомненна: он получал аванс деньгами (а не сырьем, как в Европе): sa

ним оставалось прямое обращение к рынку — то, что европейский рабочий утрачивал в рамках

системы надомного труда (Verlagssystem), С другой стороны, он имел возможность скрыться,

сменить место работы, даже забастовать, оставить ремесло, возвратиться на землю, дать за-

вербовать себя в войско. К.Н. Чаудхури находит довольно труднообъяснимой при таких условиях

бедность ткача, о которой свидетельствует все и вся. Не заключалась ли причина этого в

старинной социальной структуре, которая обрекала земледельцев и ремесленников на

минимальное вознаграждение? Громадный подъем спроса и производства в XVII и XVIII вв. мог

усилить свободу выбора для ремесленника, но не сломать низкий общий уровень заработной

платы, несмотря на то обстоятельство, что производство омывала прямая денежная экономика.

Такая система делала мануфактуры в общем бессмысленными, но мануфактуры существовали при

сосредоточении рабочей силы в обширных мастерских: это были карханы (karkhanas), работавшие

единственно на потребу своих собственников, знати или самого императора. Но последние при

случае не гнушались и экспортировать такие предметы величайшей роскоши. Мандельсло в 1638

г. говорил о великолепной ткани из шелка и хлопка с золотыми цветами, очень

\ |f f \аг^""*"'м.™<^^—^^SLV ™х— ' ^'^"'''V,v;;;;,;v;;i^^riS'4u"i«l^''"

Дороги и текстильное производство в Индии в середине XVIII в.

Текстильная промышленность присутствовала во всех крупных регионах Индии, за исключением Малабарского берега,

богатством которого был перец. Условные обозначения отмечают разнообразие производств и дают приблизительное

представление об их объеме. (По данным К.Н. Чаудхури: Chaudhury K.N. The Trading World of Asia and the English East India

Company. 1978.)

548 Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ

дорогостоящей, которую начали изготовлять в Ахмадабаде незадолго до его приезда в город и

«[употребление] коей император оставил за собой, дозволив тем не менее иноземцам вывозить ее за

пределы его государства»

459

В действительности вся Индия обрабатывала шелк и хлопок, экспортировала невероятное количество

тканей от самых ординарных до самых роскошных — и во все концы света, ибо при посредстве ев-

ропейцев даже и Америка получала немалую их долю. Разнообразие этих тканей можно себе

вообразить по описаниям путешественников и по составлявшимся европейскими компаниями

перечням товаров. Дадим в качестве образца (текстуально и без комментариев) перечисление

текстильного товара из разных провинций по одному французскому мемуару: «Суровые и синие

полотна из Салема, мадурские синие гинеи, гонделурские базены, перкали из Арни, покрывала из

Пондишери, бетили, шавони, тарнатаны, органди, стинкерк с побережья, камбейские полотна,

бажютапо, паполи, короты, бранли, буланы, лиманы, ковровые покрывала, читти, кадей, белые дули,

ма-зулипатамские платки, саны, муслины, террендины, дореа (полосатые муслины), стинкерковые

платки, мальмоли одноцветные, вышитые золотой и серебряной нитью, обычные полотна из Патны

[вывозившиеся в таком количестве — вплоть до 100 тыс. штук, — что их можно было получить, «не

контрактуя»

460

], сирсаки (ткань из шелка и хлопка), бафты, гаманы, кассы, полотна в четыре нити,

рядовые базены, газы, полотна из Пермакоди, янаонские гинеи, конжу...»

4ы

И еще автор мемуара

добавляет, что для определенных типов тканей качества весьма варьируют: в Дакке, рынке для «весьма

красивых муслинов, единственных в своем роде... есть ординарные муслины от 200 франков за 16

локтей* до 2500 франков за 8 локтей»

462

. Но это впечатляющее само по себе перечисление выглядит

жалко рядом с 91 разновидностью текстильных изделий, список которых Чаудхури дал в приложении к

своей книге. Не вызывает сомнения, что вплоть до английской машинной революции индийская

хлопковая индустрия была первой в мире, как по качеству, так и по количеству своих изделий и по

объему их вывоза.

НАЦИОНАЛЬНЫЙ РЫНОК

В Индии все находилось в обращении, как сельскохозяйственный прибавочный продукт, так и

сырье и промышленные изделия, предназначавшиеся для экспорта. По цепочкам местных купцов,

ростовщиков и кредиторов зерно, собранное на деревенских рынках, доби-

* Парижский локоть равнялся 1,188м, — Примеч. пер.

____________________САМЫЙ ОБШИРНЫЙ ИЗ МИРОВ-ЭКОНОМИК: ДАЛЬНИЙ ВОСТОК 549

ралось до местечек и малых городков (касб — qasbahs), а затем при посредстве крупных купцов,

специализировавшихся на перевозке тяжеловесных товаров, в частности соли и зерна, — и до городов

крупных

463

. Не то чтобы такое обращение было совершенным: оно позволяло захватить себя врасплох

неожиданным голодовкам, которые громадные расстояния слишком часто делали катастрофическими.

Но разве иначе обстояло дело в колониальной Америке? Или даже в самой старой Европе? К тому же

обращение представало во всех возможных формах: оно прорывало преграды, оно связывало друг с

другом отдаленные области разных структур и уровней и, наконец, в обращении находились все

товары — и ординарные и драгоценные, перевозка которых покрывалась страховыми взносами под

относительно низкий процент

464

Передвижение по суше обеспечивали большие караваны (кафи-ла — kafilas) кунцов-банджора

(banjaras), охранявшиеся вооруженной стражей. В зависимости от местности караваны эти одинаково

использовали запряженные быками повозки, буйволов, ослов, одногорбых верблюдов, лошадей, мулов,

а при случае — и носильщиков. Движение караванов прерывалось в дождливый сезон, оставляя тогда

первое место за перевозками по речным путям и каналам, перевозками намного менее

дорогостоящими, часто более быстрыми, но при которых, что любопытно, страховые ставки были бо-

лее высоки. Повсюду караваны встречались с ликованием, даже деревни охотно давали им приют

465

Напрашивается, пусть чрезмерное, определение национальный рынок: огромный континент допускал

определенную связность, сплоченность, важным, главным элементом которой была денежная эко-

номика. Такая сплоченность создавала полюса развития, организаторов асимметрии, необходимой для

оживленного обращения.

В самом деле, кто не заметит доминирующей роли Сурата и его области, привилегированной во всех

сферах материальной жизни: торговле, промышленности, экспорте? Порт этот был большой выходной

и входной дверью, которую торговля на дальние расстояния столь же связывала с потоком металла из

Красного моря, сколь и с далекими гаванями Европы и Индонезии. Другой, выраставший полюс — это

Бенгалия, чудо Индии, колоссальный Египет. Тот французский капитан, что в 1739 г. не без труда

поднялся со своим кораблем в 600 тонн водоизмещения вверх по Гангу до Чандернагора, был прав,

говоря о реке: «Она есть источник и центр торговли Индии. Оная происходит там с большой

легкостью, ибо там вы не подвержены неприятностям, кои случаются на Коромандельском берегу

466

...

и поелику страна плодородна и чрезвычайно населена. Сверх огромного количества товаров, кои там

изготовляют, [она] поставляет пшеницу, рис и в общем

550 Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ

все, что необходимо для жизни. Такое изобилие притягивает и во все времена будет притягивать

туда великое число негоциантов, каковые посылают корабли во все части Индии, от Красного

моря до Китая. Вы видите там смешение европейских и азиатских наций, кои, столь сильно

различаясь в своих дарованиях и своих обычаях, пребывают в совершенном согласии, но все же

расходятся в силу интереса, каковой единственно ими руководит»

467

. Конечно же потребовались

бы и другие описания, чтобы воссоздать торговую географию Индии во всей ее плотности. В

частности, пришлось бы поговорить о «промышленном блоке» Гуджарата, самом мощном на всем

Дальнем Востоке; о Каликуте, о Цейлоне (Ланке), о Мадрасе. А затем — о разных иноземных или

индийских купцах, готовых рискнуть без гарантий своими товарами или своими деньгами из-за

без конца предлагавшегося фрахта, который оспаривали друг у друга все европейские корабли, за

исключением голландских. И в неменьшей степени понадобилось бы поговорить о

дополнительных внутренних обменах (съестные припасы, но также и хлопок и изделия

красильного ремесла) по водным путям и сухопутным дорогам, торговле менее блистательной, но

быть может, еще более важной, нежели внешнее обращение, для всей жизни Индии. Во всяком

случае, решающей в том, что касалось структур Могольской империи.

СИЛА МОГОЛЬСКОЙ ИМПЕРИИ

Империя Великих Моголов, сменив в 1526 г. Делийский султанат, заимствовала организацию,

доказавшую свою состоятельность; сильная этим наследием и вновь обретенной динамикой, она

долгое время будет машиной тяжелой, но действенной.

Первым проявлением ее силы (новаторским делом Акбара, 1556-1605) было то, что она заставила

без особых затруднений сосуществовать обе религии — индуистскую и мусульманскую. Хоть

последняя, будучи религией господ, получала, естественно, все почести, так что европейцы, видя

бесчисленные мечети в Северной и Центральной Индии, долгое время рассматривали ислам как

общую для всей Индии религию, а индуизм — религию купцов и крестьян — как своего рода

идолопоклонство, находящееся на пути к исчезновению, подобно язычеству в Европе до

христианства. Открытие индуизма европейской мыслью произойдет не ранее последних лет XVIII

и первых лет XIX в.

Второй успех состоял в том, что удалось перенести на новую почву и распространить почти по

всей Индии одну и ту же цивилизацию, заимствованную у соседней Персии, у ее искусства, ее ли-

тературы, ее чувствительности. Таким образом произойдет слияние

САМЫЙ ОБШИРНЫЙ ИЗМИРОВ-ЭКОНОМИК: ДАЛЬНИЙ ВОСТОК

551

культур, имевшихся на месте, и в конечном счете культура меньшинства, исламская, как раз и

окажется поглощена индийской массой, но последняя и сама воспримет многочисленные

культурные заимствования

468

. Персидский остался языком господ, привилегированных, высших

классов, «Я велю написать радже на персидском языке», — заявил губернатору Чандернагора

один француз, оказавшийся в Бенаресе в затруднительном положении (19 марта 1768 г.)

469

. Со

своей стороны администрация пользовалась хиндустани, но по организации своей она оставалась

(и она тоже) построенной по мусульманскому образцу,

В самом деле, в актив Делийского султаната, а потом Могольской империи следует занести

создание в провинциях (саркар ~ sarkars) и в округах (паргана — parganas) разветвленной

администрации, которая обеспечивала взимание налогов и повинностей, а равным образом имела

своей задачей развивать земледелие, то есть подлежавшую обложению массу, развивать

орошение, способствовать распространению самых выгодных культур, предназначавшихся для

экспорта

470

. Деятельность эта, порой подкреплявшаяся государственными субсидиями и

информационными поездками, зачастую бывала эффективна.

В центре системы находилась устрашающая сила армии, сконцентрированной в сердце империи,

которой она давала возможность жить и за счет которой жила. Кадрами той армии были

группировавшиеся вокруг императора представители знати — мансабдары (mansabdars) или

омера (omerahs) — в общей сложности 8 тыс, человек (в 1647 г.). В соответствии со своим

титулом они набирали десятки, сотни, тысячи наемников

471

. Численность войск, «державшихся

наготове» в Дели, была значительной, немыслимой по европейским масштабам: почти 200 тыс.

всадников плюс 40 тыс. фузилеров (стрелков) и артиллеристов. Совсем как в Агре, другой

столице, выступление армии в поход оставляло позади себя опустевший город, где пребывали

лишь бания

472

. Если попробовать подсчитать общую численность гарнизонов, рассеянных по всей

империи и усиленных на границах, то они, несомненно, достигали миллиона человек

473

. «Нет ни

одного маленького местечка, где бы не было по меньшей мере двух всадников и четырех

пехотинцев»

474

, на обязанности которых лежало поддерживать порядок и в неменьшей мере

наблюдать, шпионить.

Армия сама по себе была правительством, поскольку высшие должности режима доставались

прежде всего солдатам. Она была также главным потребителем иностранных предметов роскоши,

в частности европейских сукон, которые импортировали не для одежды в таких жарких странах,

но «для попон — /musses

475

и седел — конских, слоновьих и верблюжьих, — которые важные

особы велят украшать выпуклой золотой и серебряной вышивкой, для покрытия паланкинов, для

552 Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ

ружейных чехлов ради предохранения от сырости и для парадного облика их пехотинцев»

476

Стоимость этого экспорта сукон якобы достигла к тому времени (1724) 50 тыс. экю в год. Сами

лошади, ввозившиеся из Персии или из Аравии в большом числе (разве не располагал конный воин

несколькими верховыми животными?), были роскошью: их непомерная цена в среднем вчетверо

превышала ту, которую запрашивали в Англии. При дворе перед началом великих церемоний, откры-

тых «для великих и малых», одним из развлечений императора было проведение «пред его взором

некоторого числа красивейших лошадей из его конюшен», за ними следовало «несколько слонов...

коих туловище хорошо помыто и весьма чисто... выкрашенные в черный цвет, за исключением двух

больших полос красной краски», украшенные расшитыми покрывалами и серебряными

колокольцами

477

Роскошь, какой придерживались омера, была почти столь же пышной, как и роскошь самого

императора. Как и он, они владели собственными ремесленными мастерскими, карханами (karkhannas),

— мануфактурами, утонченные изделия которых предназначались для их исключительного

пользования

478

. Их сопровождали громадные свиты слуг и рабов, а некоторые из омера скапливали

баснословные сокровища в золотых монетах и драгоценных камнях

479

. Можно без труда себе

представить, какой тяжестью давила на индийскую экономику эта аристократия, жившая либо на

жалованье, непосредственно выплачиваемое императорской казной, либо за счет крестьянских по-

винностей, взимавшихся с земель, которые жаловались им императором в качестве джагиров «для

поддержания их титулов».

ПОЛИТИЧЕСКИЕ И ВНЕПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРИЧИНЫ ПАДЕНИЯ ИМПЕРИИ МОГОЛОВ

Огромная имперская машина обнаружила в XVIII в. признаки истощения и износа. Пожалуй,

затруднительно выбрать момент, чтобы отметить начало того, что назвали могольским упадком: либо

1739 г., когда персы захватили и подвергли чудовищному разграблению Дели; либо 1757-й — год

победы англичан в битве при Плесси; либо 1761-й — год второй битвы при Панипате, где афганские

воины, защищенные средневековыми панцирями, одержали верх над маратхами, вооруженными на

новейший лад, в то самое время, когда последние готовились восстановить к собственной выгоде

империю Великого Могола. Историки без лишних споров долгое время будут принимать как дату

конца величия могольской Индии 1707-Й — год смерти Аурангзеба. Если мы последуем за ними, то

получится, будто империя, скончалась своею смертью, не утруждая заботой иностранцев — персов,

афганцев или англичан — положить ей конец.

____________________САМЫЙ ОБШИРНЫЙ ИЗ МИРОВ-ЭКОНОМИК: ДАЛЬНИЙ ВОСТОК 553

Конечно же то была странная империя, основанная на деятельности нескольких тысяч феодалов, омера

или мансабдаров («носителей титулов»), рекрутировавшихся в Индии и вне ее. Уже в конце царст-

вования Шах-Джахана (1628-1658) они прибывали из Персии, из Средней Азии — всего из семнадцати

разных регионов. Они были так же чужды стране, где им предстояло жить, как позже — выпускники

Оксфорда или Кембриджа, которые будут править Индией времен

Редьярда Киплинга.

Дважды в день омера наносили визиты императору. Лесть была обязательна, как в Версале.

«Император не произносил ни единого слова, которое не было бы воспринято с восхищением и

которое бы не заставило главных омера воздевать руки к небу с криком «кара-мат», что означает

чудеса»

. Но прежде всего такие посещения позволяли им удостовериться, что государь жив и что

благодаря ему империя по-прежнему стоит. Малейшее отсутствие императора, известие о постигшем

его заболевании, ложный слух о его смерти могли единым махом развязать ошеломляющую бурю

войны за престолонаследие. Отсюда и неистовое стремление Аурангзеба на протяжении последних лет

его долгой жизни продемонстрировать свое присутствие, даже когда он бывал чуть ли не смертельно

больным, дабы доказать на людях (coram populo), что он все еще существует и вместе с ним

существует империя. В самом деле, слабостью этого авторитарного режима было то, что ему не

удалось раз и навсегда определить способ наследования императорской власти. Правда, борьба,

которая почти всегда возникала в таком случае, не обязательно бывала очень серьезной. В 1658 г.

Аурангзеб в конце войны за престолонаследие, которой ознаменовалось кровавое начало его

правления, разбил своего отца и своего брата. Тем не менее среди побежденных не замечалось осо-

бенно большой печали. «Почти все омера были призваны ко двору Аурангзеба... и что почти

невероятно, из них не нашлось ни одного, кто бы обладал мужеством проявить колебание или что-либо

предпринять для своего короля, для того, кто сделал их такими, каковы они были, кто извлек их из

праха, а может быть, даже и из рабского состояния, как то довольно обычно при сем дворе, дабы

возвысить к богатству и к почестям»

481

. Франсуа Бернье, этот французский врач — современник

Кольбера, свидетельствовал таким образом, что, несмотря на свое долгое пребывание в Дели, он не

забыл своей манеры чувствовать и судить. Но великие в Дели следовали иной морали, они следовали

урокам особого мирка. К тому же кто они были? Кондотьеры, подобно итальянцам XV в., вербовщики

солдат и всадников, которым платили за оказываемые услуги. На них лежало собрать людей,

вооружить их — каждый по-своему (отсюда и разношерстное вооружение могольских войск)

482

. В

качестве кондотьеров они были

554 Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ

слишком привычны к войне, чтобы не лукавить с ее опасностями, они вели ее без страсти, думая

единственно о своих интересах. Совсем как военачальникам времен Макиавелли, им случалось

затягивать военные действия, избегая решительных столкновений. Яркая победа имела свои

неудобства: она возбуждала зависть к слишком удачливому начальнику. Тогда как затягивать

кампанию, раздувать численность войск и, стало быть, жалованье и выплаты, обеспечиваемые им-

ператором, означало лишь выгоду, особенно когда война не была слишком опасной, когда она

заключалась в том, чтобы разбить лагерь в тысячи шатров против крепости, которую приведет к

сдаче голод; лагерь, обширный как город, с сотнями лавок, с удобствами, даже с известной

роскошью. Франсуа Бернье оставил нам хорошее описание этих удивительных полотняных

городов, которые строились и вновь создавались вдоль маршрута поездки Аурангзеба в Кашмир в

1664 г. и которые объединяли тысячи и тысячи людей. Шатры располагались в лагере в одном и

том же порядке. И омера, как и при дворе, свидетельствовали почтение государю. «Нет ничего

более великолепного, как видеть среди темной ночи в сельской местности, между всеми шатрами

войска, длинные линии факелов, кои сопровождают всех омера в императорскую квартиру или

обратно к их шатрам...»

483

. В целом то была удивительная машина, прочная и, вместе с тем

хрупкая. Для того чтобы она крутилась, требовался энергичный, деятельный государь, каким,

может быть, был Аурангзеб в течение первой половины своего царствования, в общем до 1680 г.,

того году, н котором он подавил восстание своего собственного сына Акбара

. Но требовалось

также, чтобы страна не раскачивала социальный, политический, экономический и религиозный

порядок, который ее сжимал. Однако этот противоречивый мир непрестанно менялся. Тем, что

менялось, был не один только государь, становившийся нетерпимым, подозрительным,

нерешительным, более чем когда-либо ханжой: одновременно с ним менялась вся страна и даже

армия. Последняя предавалась роскоши и всяческим наслаждениям и при такой жизни утрачивала

свои боевые качества, Вдобавок она расширяла свои ряды и набирала чересчур много людей. А

ведь число джагиров не увеличивалось в таком же ритме, и те, что жаловались, зачастую бывали

запустевшими или располагались на засушливых землях. Общая тактика обладателей джагиров

заключалась тогда в том, чтобы не упустить ни единой возможности извлечения прибыли. При

таком климате пренебрежения к общественному благу некоторые представители пожизненной

аристократии Могола старались утаить часть своего состояния от предусмотренного законом

возвращения императору после их смерти; им даже удалось добиться, как это было в то время в

Турецкой империи, превращения своих пожизненных имуществ в наследствен-

____________________САМЫЙ ОБШИРНЫЙ ИЗ МИРОВ-ЭКОНОМИК: ДАЛЬНИЙ ВОСТОК 555

нук» собственность. Другой признак разложения системы: уже к середине XVII в. принцы и

принцессы крови, женщины гарема и знать кинулись в дела либо непосредственно, либо при

посредничестве купцов, служивших для них подставными лицами. Сам Аурангзеб имел

корабельный флот, который вел торговлю с Красным морем и

африканскими гаванями.

В Могольской империи состояние более не было вознаграждением за услуги, оказанные

государству. Субахи (subahs) и навабы (nabobs), хозяева провинций, были не больно-то

послушными. Когда Аурангзеб нанес удар по двум мусульманским государствам Декана —

царствам Биджапур (1686) и Голконда (1687), — и покорил их, он оказался после победы перед

широким и внезапным кризисом неповиновения. Уже обозначилась резкая враждебность ему

маратхов, маленького и бедного народа горцев в Западных Гатах. Императору не удавалось

пресечь набеги и грабежи этих поразительных всадников, к тому же их поддерживала масса

искателей приключений и недовольных. Ни силой, ни хитростью, ни подкупом ему не удалось на-

нести поражение их вождю Шиваджи — мужлану, «горной крысе». Престиж императора отчаянно

от этого страдал, в особенности когда в январе 1664 г. маратхи взяли и разграбили Сурат —

великий, богатейший порт империи Моголов, отправную точку для всех видов торговли и

путешествий паломников в Мекку, самый символ господства

и могущества Моголов.

По всем этим мотивам Н.М. Пирсон

485

с известным основанием включает долгое царствование

Аурангзеба в самый процесс упадка империи Моголов. Его тезис заключается в том, что,

оказавшись перед лицом этой небывалой и упорной внутренней войны, империя обнаружила

неспособность следовать своему призванию, смыслу своего су-шествования. Это возможно, но

была ли трагедия ?той войны следствием единственно политики Аурангзеба после 1680 г.,

проводимой под двойным знаком кровожадной подозрительности и религиозной нетерпимости,

как это утверждают еще и сегодня?

486

Не слишком ли многое мы возлагаем на этого «индийского

Людовика XI»?

487

Индуистская реакция была волной, возникшей в глубинах; признаки ее мы

видим в войнах маратхов, в торжествующей ереси сикхов и их ожесточенной борьбе

488

, но мы не

представляем себе ясно ее истоков. А ведь они, вероятно, объяснили бы глубокое, неодолимое

разложение мо-гольского господства и его попытки заставить жить вместе две религии, две

цивилизации — мусульманскую и индуистскую. Мусульманская цивилизация с ее институтами, с

ее характерным урбанизмом, с ее памятниками, которым подражал даже Декан, внешне являла

зрелище довольно редкого успеха. Но успех этот закончился, и Индия раскололась надвое. Кстати,

именно такое четвертование открыло

556 Глава 5. МИР НА СТОРОНЕ ЕВРОПЫ ИЛИ ПРОТИВ НЕЕ