Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв 3 тт. Том 3. Время мира
Подождите немного. Документ загружается.
КОМИССИОННАЯ ТОРГОВЛЯ
Комиссионная торговля означала противоположность торговле личной, именовавшейся
«торговлей собственностью»; она означала — заниматься товарами ради другого.
Собственно, комиссия есть «поручение, каковое один негоциант дает другому для торговли. Тот,
кто поручает, — это комитент, тот, кому дают поручение, — комиссионер. Различают комиссию
на закупку, комиссию на продажу, банковскую комиссию, каковая заключается в том, чтобы
снимать со счета, акцептировать, передавать, давать распоряжения об акцепте или о получении
денег на счет другого; складскую комиссию, каковая состоит в том, чтобы получать партии
товара,
-Бродель, т
238 Глава 3. СТАРИННЫЕ ЭКОНОМИКИ... АМСТЕРДАМ
дабы отправлять их к месту их назначения». А затем «продают, покупают корабли, велят их строить,
доковать, вооружать и разоружать, страхуют и велят застраховать себя посредством комиссии»
316
. Вся
торговля входила в систему, где встречались самые разные ситуации. Бывали даже случаи, когда
комитент и комиссионер действовали бок о бок. Так, когда негоциант отправлялся в мануфактурный
центр, дабы покупать там «из первых рук» (скажем, чтобы отобрать шелка в Лионе или в Туре), он
обновлял запасы товара вместе с комиссионером, который им руководил и обсуждал с ним цены.
Если Голландия и не придумала комиссию, которая была очень древней практикой, то она весьма рано
и надолго сделала ее первой из форм своей торговой активности
317
. Это означало, что все возможные
случаи, какие предполагала комиссия, априори там встречались: как равенство, так и неравенство, как
зависимость, так и взаимная самостоятельность. Купец мог быть комиссионером другого купца, кото-
рый в своем месте играл такую же роль.
Но в Амстердаме неравенство обнаруживало тенденцию стать правилом . Одно из двух: либо
голландский негоциант имел за границей постоянных комиссионеров, и тогда они были
исполнителями, даже маклерами у него на службе (так обстояло дело в Ливорно, Севилье, Нанте,
Бордо и т. д.); либо же это амстердамский негоциант играл роль комиссионера, и тогда он своими
кредитами принуждал купца, прибегнувшего к его услугам, то ли продавать, то ли покупать. В самом
деле, голландские купцы повседневно давали «кредит иноземным негоциан i ам. кои им поручали
покупку [товаров и даже ценных бумаг, котирующихся на бирже] за возмещение, каковое они
получают лишь через два-три месяца после отправки, что дает покупателям кредит на четыре меся-
ца»
318
. Еще более явной была власть при продажах: когда какой-то купец отправлял крупному
голландскому комиссионеру ту или иную партию товара с поручением ее продать за такую-то или
такую-то цену, комиссионер выплачивал ему авансом либо четвертую часть, либо половину, либо даже
три четверти установленной цены
319
(вы хорошо видите, что это напоминает старинную практику
авансов под пшеницу на корню или под шерсть от предстоящей стрижки). Такой аванс давался под
определенные проценты за счет продавца.
Таким вот образом амстердамский комиссионер финансировал торговлю своего корреспондента. Один
относящийся к 1783 г.
320
документ довольно хорошо это устанавливает в связи с силезскими льняными
тканями, известными под названием platittes (их производили в Шоле и Бо-ве прежде, чем стали
имитировать в Силезии, где эти ткани, изготовлявшиеся из польского высококачественного льна,
обходились дешевле и с того времени более не имели соперников). Platilles экспортировались в
Испанию, Португалию и Америку, а промежуточными рынками были
ПРЕОБЛАДАНИЕ И КАПИТАЛИЗМ 239
прежде всего Гамбург и Альтона. «Большое количество силезских тканей прибывает также в
Амстердам. Отправляют их сами изготовители, коль скоро не смогли они сбыть все в своей стране и в
прилегающих областях, ибо там [в Амстердаме] они весьма легко могут занять до трех четвертей
стоимости тканей под умеренный процент, дожидаясь случая для удачной продажи. Таковые случаи
часты, ибо сии ткани потребляют голландские колонии и особенно колония Кюрасао».
В этом случае, как и во многих других, комиссия, дополненная кредитом, привлекала в Амстердам
значительную массу товаров; эти товары должны были послушно отзываться на поток кредита. Во
второй половине XVIII в., когда разладилась амстердамская перевалочная торговля, комиссионная
торговля изменилась: так, она позволяла, если взять вымышленный пример, чтобы товар, закупленный
в Бордо, шел прямо в Санкт-Петербург без остановки в Амстердаме, хотя этот последний город
предоставлял финансовое сопровождение, без которого все было бы нелегким, если вообще
возможным делом. Такое изменение придало возросшее значение другой «ветви» нидерландской
активности, так называемой акцептной торговле, которая зависела исключительно от финансов; во
времена Аккариаса де Серионна чаще говорили «от банка», в самом общем смысле от кредита
321
. В
такой игре Амстердам оставался «кассой»
322
, а голландцы — «банкирами всей Европы»
323
.
Впрочем, разве такая эволюция не была нормальной? Чарлз П. Киндлбергер
324
очень хорошо это
объясняет. «Монополию одного порта или одного перевалочного пункта в качестве узла торговой сети,
— пишет он, — трудно удержать. Такая монополия основана на риске и на капитале в такой же мере,
как и на хорошей информации относительно имеющихся в распоряжении товаров и тех мест, где на
них есть спрос. Но подобная информация быстро распространяется, и торговля на центральном рынке
замещается прямыми торговыми связями между производителем и потребителем. И тогда у саржи
Девоншира и рядовых сукон Лидса нет надобности в том, чтобы проходить транзитом через
Амстердам, дабы быть отправленными в Португалию, Испанию или Германию; они будут туда
посылаться напрямую. [В Голландии] капитал оставался в изобилии, но торговля клонилась к упадку с
тенденцией трансформировать финансовую сторону обмена товарами в банковские услуги и
инвестиции за границей». Преимущества крупного финансового рынка для заимодавцев и заемщиков в
конечном счете оказывались более долговечными, нежели преимущества торгового центра для
покупателей и продавцов товаров. Не этот ли переход от товара к банковским операциям видели мы со
всей ясностью в Генуе XV в.? Не его ли увидим мы в Лондоне в XIX и XX вв.? Не было ли банковское
превосходство самым долговечным? Именно это предполагает успех акцепта в Амстердаме.
240 Глава 3. СТАРИННЫЕ ЭКОНОМИКИ... АМСТЕРДАМ
СМЫСЛ СУЩЕСТВОВАНИЯ АКЦЕПТА
«Акцептировать вексель — значит подписаться под ним, поставить свою подпись, сделаться
главным должником на ту сумму, каковая в нем указана, обязаться от своего имени выплатить ее в
указанный срок», — объясняет Савари
325
. Если срок истечения установлен векселедателем,
акцептор (иногда говорили акцептатор) только подписывает его; если эта дата не уточнена,
тогда вы подписываете и датируете и вписанная дата закрепит будущий срок платежа.
Тут еще не было ничего нового: акцептная торговля затрагивала бесчисленные переводные
векселя, которые издавна служили по всей Европе посредником в кредите и которые отныне
станут, как огромные кучевые облака, упорно собираться над Голландией — и это, вполне
очевидно, не было случайным. В самом деле, переводной вексель оставался «первой из... всех
коммерческих бумаг и самой важной», по сравнению с которой векселя на предъявителя, простые
векселя, векселя под стоимость товаров играли лишь скромную и локальную роль. На всех рынках
Европы «векселя обращаются в коммерции вместо наличных денег и неизменно с тем
преимуществом перед деньгами, что они приносят процент посредством учета, производимого от
одного транспорта
326
к другому или от одного индоссамента к другому»
327
. Трансферты,
индоссаменты, учеты, тратты и ретратты
328
сделали из векселя неутомимого путешественника с
одного рынка на другой и дальше в том же духе, от одного купца к другому, от комитента к
комиссионеру, от негоцианта к его корреспонденту или же к дисконтеру — discompteur (как
говорили в Голландии, вместо слова escompteur, которое имело хождение во Франции и которого
придерживается Савари дэ Брюлон), или даже от негоцианта к «кассиру», его кассиру. К тому же,
чтобы постичь проблему, ее важно было видеть во всей целостности, с учетом восхищенного
удивления современников, которые пытались объяснить себе голландскую систему.
Принимая во внимание медлительность потребления — оно не происходило в один день, —
медлительность производства, медлительность коммуникаций для товаров и даже для поручений и
векселей, медлительность, с которой масса клиентов и потребителей могла извлечь из своих
авуаров наличные деньги (необходимые для покупок), требовалось, следовательно, чтобы
негоциант имел возможность продавать и покупать в кредит, выпустив денежный документ,
который мог бы обращаться вплоть до того, когда негоциант сможет расплатиться наличными,
товарами или другой бумагой. Это уже было решение, которое итальянские купцы наметили в XV
в. с введени-
ПРЕОБЛАДАНИЕ И КАПИТАЛИЗМ 241
ем индоссамента и перевода, которое они расширили в XVII в. в рамках соглашения о подписании
второго векселя — pacte de ricorsa
32
^ [для уплаты процентов по предыдущему займу. — Ред.],
столь оспаривавшегося теологами. Но нельзя измерять единой меркой эти первые ускорения и
бумажный потоп в XVIII в., в 4, в 5, в 10, в 15 раз превышавший обращение «реальной» монеты.
Бумажный потоп, представлявший то солидные авуары и рутинную практику купцов, то то, что
мы назвали бы дутыми обязательствами, а голландцы называли Wis-selruiterij — «обменной
лихостью»
330
.
Законное или незаконное, это движение бумаги вполне логично заканчивалось в Амстердаме,
снова начиналось оттуда, чтобы туда же возвратиться в зависимости от приливов и пульсаций,
захватывавших всю торговую Европу. Всякий купец, который проникал в эти потоки, чаще всего
находил там незаменимые удобства. Около 1766 г. негоцианты, оптом скупавшие шелка «Италии
и Пьемонта», чтобы перепродавать их мануфактуристам Франции и Англии, с трудом обошлись
бы без голландских кредитов. В самом деле, шелка, что они закупали в Италии «из первых рук»,
обязательно оплачивались наличными, и «общий обычай заставлял» негоциантов поставлять их
мануфактуристам «в кредит примерно на два года» — то было действительно время перехода от
сырья к готовому изделию и предложения его к продаже
331
. Такое долгое и постоянное ожидание
объясняет роль по нескольку раз возобновлявшихся переводных векселей. Следовательно, эти
оптовики составляли часть многочисленных европейских купцов, «которые обращаются», то есть
«выписывают векселя на [своих] корреспондентов, (голландских, разумеется], дабы с помощью их
акцепта получить капиталы на рынке, (где они действуют], и которые для первых тратт по
истечении их срока выписывают новые или велят их выписать»
332
. В долговременном плане то
был довольно дорогостоящий кредит (долг нарастал от векселя к векселю), но он без затруднений
поддерживал особо выгодную «отрасль коммерции».
Итак, механизм голландских торговли и кредита функционировал через многочисленные
перекрещивавшиеся передвижения бесчисленных переводных векселей, но он не мог вращаться
только бумагой. Время от времени ему требовались наличные, чтобы снабжать ими балтийскую и
дальневосточную торговлю, равно как и для того, чтобы наполнять в Голландии кассы купцов и
дисконтеров, ремеслом которых было переходить от бумаги к металлической монете и обратно. В
наличных деньгах Голландия, чей платежный баланс всегда бывал положительным, недостатка не
испытывала. В 1723 г. Англия будто бы отправила в Голландию серебра и золота на 5666 тыс.
фунтов стерлингов
333
. Иногда повседневные поступления приобретали характер события.
«Поразительно [видеть], — писал 9 марта 1781 г.
242 Глава 3. СТАРИННЫЕ ЭКОНОМИКИ.., АМСТЕРДАМ
неаполитанский консул в Гааге, — количество ремиссий, каковые производят в сию страну
[Голландию] что из Германии, что из Франции. Из Германии прислали больше миллиона золотых
соверенов
334
, кои будут переплавлены для изготовления голландских дукатов; из Франции
амстердамским торговым домам прислали сто тысяч луидоров»
335
. И добавляет, как если бы он
хотел предоставить нашим учебникам политической экономии ретроспективный пример золотого
стандарта (Gold point standard)™; «Причина сей отправки в том, что денежный курс в настоящее
время для сей страны [Голландии] выгоден». В общем в глазах ежедневного наблюдателя масса
наличной монеты в Амстердаме стушевывалась за массой бумаги. Но как только случайная
неисправность приостанавливала движение дел, присутствие этой наличности проявлялось
незамедлительно. Так, в конце декабря 1774 г.
337
, при выходе из кризиса 1773 г., который еще
давал себя чувствовать, и в момент, когда приходили вести о беспорядках в английской Америке,
застой в делах был таков, что «деньги никогда не были там распространены, как сегодня... векселя
учитывают из двух процентов и даже из полутора, когда эти векселя принимают к уплате
некоторые фирмы, а это свидетельствует о малой активности коммерции».
Только это накопление капиталов позволяло рискованные игры с дутыми сделками, возможность
легкого, автоматического обращения ради любого сулившего выгоду дела к бумаге, которая ничем
не гарантировалась, помимо процветания и превосходства голландской эконо мики. К этой
ситуации XVIII в. я охотно приложил бы сказанное недавно Василием Леонтьевым* по поводу
массы долларов и евродолларов, создаваемой ныне Соединенными Штатами: «Факт заключается в
том, что в капиталистическом мире государства, а порой даже отчаянные предприниматели или
банкиры использовали привилегию чеканки монеты и злоупотребляли ею. И в особенности
правительство США, которое так долго наводняло другие страны неконвертируемыми долларами.
Все дело в том, чтобы иметь достаточно кредита (а следовательно, могущества), дабы позволить
себе этот прием»
338
. Не это ли говорил на свой лад и Аккариас де Серионн: «Стоит лишь десяти
или двенадцати первоклассным амстердамским негоциантам объединиться ради банковской
[понимай: кредитной] операции, как они в один момент смогут заставить обращаться по всей
Европе больше чем на двести миллионов флоринов бумажных денег, предпочитаемых деньгам
наличным. Нет государя, который бы мог так поступить... Кредит сей есть могущество, коим
десять или двенадцать негоциантов
* Американский экономист, лауреат Нобелевской премии за разработку экономико-математических методов. — Примеч.
пер.
ПРЕОБЛАДАНИЕ И КАПИТАЛИЗМ 243
будут пользоваться во всех государствах Европы при полнейшей независимости от всякой
власти»
339
. Как видите, у нынешних транснациональных корпораций были предки.
МОДА НА ЗАЙМЫ, ИЛИ ИЗВРАЩЕНИЕ КАПИТАЛА
Процветание Голландии завершилось избытками, которые парадоксальным образом причиняли ей
затруднения, такими избытками, что кредита, который Голландия предоставляла торговой Европе,
окажется недостаточно, чтобы их поглотить, и она, таким образом, будет предлагать их также
современным государствам, с их особым даром потреблять капиталы, хотя и без таланта
возвращать эти капиталы в обещанный срок. В XV111 в., когда повсюду в Европе имелись
праздные деньги, используемые с трудом и на плохих условиях, государям едва ли приходилось
просить: один кивок — и деньги богатейших генуэзцев, богатейших жителей Женевы, богатейших
жителей Амстердама оказывались в их распоряжении. Возьмите же, вас просят об этом! Весной
1774 г., сразу же после ярко выраженного кризисного застоя в делах, амстердамские кассы были
открыты настежь: «Легкость, с коею голландцы ныне передают свои деньги иностранцам,
побудила некоторых немецких государей воспользоваться такою готовностью. Герцог
Мекленбург-Стрелицкий только что прислал сюда агента, дабы заключить заем на 500 тыс.
флоринов из 5%»
340
. В это же самое время датский двор успешно провел переговоры о займе в 2
млн флоринов, который довел его долг голландским кредиторам до 12 миллионов.
Был ли такой финансовый напор отклонением, как говорили морализирующие историки? Было ли
это нормальным развитием? Уже на протяжении второй половины XVI в., бывшей тоже периодом
сверхобилия капиталов, Генуя пошла тем же путем; представители старой знати (noblli vecchi),
признанные заимодавцы Католического короля, в конечном счете отошли от активной торговой
жизни
341
. Все происходило так, словно Амстердам, повторяя этот опыт, выпустил добычу ради
призрака, удивительную «перевалочную торговлю» — ради жизни рантье-спекулянтов, оставив
выигрышные карты Лондону, Даже финансируя подъем своего соперника. Да, но был ли у него
выбор? Был ли выбор у богатой Италии конца XVI в.? Была ли у нее возможность, даже тень
возможности, остановить подъем северных стран? И все же любая эволюция такого рода как бы
возвещала, вместе со стадией финансового расцвета, некую зрелость; то был признак
надвигающейся осени.
В Генуе, как и в Амстердаме, особенно низкие ставки процента говорили о том, что капиталы не
находят себе более применения на ме-
244 Глава 3. СТАРИННЫЕ ЭКОНОМИКИ... АМСТЕРДАМ
сте в обычных формах. При сверхобилии свободных денег в Амстердаме стоимость кредита упала
до 3-2%, как в Генуе к 1600 г.
342
Это также то положение, в каком окажется Англия в начале XIX
в. после хлопкового бума: слишком много денег, и денег, не приносящих более сносного дохода,
даже в хлопчатобумажной промышленности. Именно тогда-то и согласились английские капиталы
кинуться в громадные инвестиции в металлургическую промышленность и железные дороги
343
. У
голландских капиталов подобного шанса не было. С этого времени роковым оказывалось то, что
любая плата за кредит, немного превышавшая местные ставки процента, увлекала капиталы вовне,
иной раз очень далеко. Да и здесь это было не совсем то положение, в котором окажется Лондон,
когда в начале XX в. после фантастических приключений промышленной революции он снова
будет иметь слишком много денег и мало возможностей использовать их на месте. Конечно, как и
Амстердам, Лондон будет отправлять свои капиталы за границу, но займы, которые он согласится
предоставить, окажутся зачастую продажами за пределами страны изделий английской
промышленности, то есть способом подъема национального роста и национального производства.
Ничего подобного не было в Амстердаме, ибо там рядом с торговым капитализмом города не
имелось развивавшейся вовсю индустрии.
Тем не менее эти займы загранице были довольно удачными делами. Голландия их практиковала с
XVII в.
344
В XVIII веке, особенно когда в Амстердаме открылся рынок английских займов
(начиная по меньшей мере с 1710 г.), «отрасль» займов значительно расширилась. С наступлением
60-х годов XVIII в. все государства являлись к кассовым окошкам голландских кредиторов —
император, курфюрст Саксонский, курфюрст Баварский, настойчивый король Датский, король
Шведский, Россия Екатерины II, король Французский и даже город Гамбург (который, однако,
был в то время торжествующим соперником Амстердама) и, наконец, американские инсургенты.
Процесс предоставления иностранных займов, всегда один и тот же, архиизвестен: фирма, которая
соглашается разместить заем на рынке в виде облигаций
345
, затем котирующихся на бирже,
начинает подписку, которая в принципе бывает открытой. В принципе, поскольку случалось, это
если заем казался имеющим солидные гарантии, он бывал почти целиком покрыт до его
объявления. Ставка процента бывала невысока, всего на один-два пункта выше процента, бывшего
обычным в делах между купцами. 5% рассматривались как высокая ставка. Но в большинстве
случаев требовали гарантий: земель, государственных доходов, драгоценностей, жемчугов,
драгоценных камней. В 1764 г. курфюрст Саксонский поместил в Амстердамский банк на «9 млн
драгоценных камней»
346
; в 1769 г. Екатерина II отправила императорские
ПРЕОБЛАДАНИЕ И КАПИТАЛИЗМ 245
бриллианты
347
. Другие виды залогов: огромные запасы товаров, ртуть, медь и т. п. Кроме того,
фирме, проводящей операцию, полагалась «премия» — можно ли говорить о взятках? В марте
1784 г. «независимая Америка» заключила заем на 2 млн флоринов, который был без труда
покрыт. «Остается посмотреть, — писал один информатор, получивший сведения из первых рук,
— одобрит ли Конгресс премии, предоставленные без его ведома»
348
.
Обычно «контора» — частная фирма, выпускавшая заем, — сама предоставляла капитал заемщику
и обязывалась распределять проценты, которые она получит, — все это за соответствующие
комиссионные. Затем контора передавала субподряд профессионалам, которые каждый в своей
сфере размещали определенное число акций. Таким образом, сбережения мобилизовывались
довольно быстро. В конечном счете акции поступали на биржу, и там начинались те же самые
маневры, какие мы описали в связи с Англией
349
. По-видимому, поднять акции выше номинала,
выше 100 пунктов, было детской игрой. Достаточно было хорошо дирижируемой кампании, иной
раз просто лживого объявления, для того чтобы заем был закрыт. Естественно, те, кто вел мелкую
и крупную игру, использовали такое повышение, чтобы продать акции, которые они купили или
которые оставались в их руках. Точно так же в случае политического кризиса или войны,
способной вызвать понижение курса ценных бумаг, эти игроки будут первыми, кто станет
продавать.
Операции эти были столь частыми, что выработалась особая терминология: хозяева контор
именовались банкирами-негоциантами, банкирами-посредниками, посредниками в капитале;
агенты по продаже бумаг и маклеры были «предпринимателями» — на их обязанности лежало
распространять и «рядиться» из-за «облигаций» (понимай: акций займа) с частными лицами. Их
также называли коммерсантами при капиталах. Не вовлечь их в дело было бы чистым безумием,
они провалили бы проект. Эти выражения я заимствую у Я.Х.Ф. Ольдеко-па, консула Екатерины II
в Амстердаме. Из года в год мы встречаем в его переписке государей, нуждающихся в деньгах, и
их агентов, предпринимающих с большим или меньшим успехом одни и те же демарши. «Сейчас
идут, — пишет Ольдекоп в апреле 1770 г., — негоциации с г-ми Хорнекой, Хогером и компанией
[банк, специализировавшийся на профранцузских и французских делах] [о займе] для Швеции,
каковой, как говорят, составит пять миллионов и каковой начали с одного миллиона. Поначалу
был собран первый миллион, коего по меньшей мере половина была размещена в Брабанте,
говорят даже, благодаря деньгам иезуитов»
350
. Однако же всякий думает, что «встретятся немалые
затруднения при сборе» суммы, о которой оставалось договориться. В то время сам Ольдекоп
оказался по велению
246 Глава 3. СТАРИННЫЕ ЭКОНОМИКИ... АМСТЕРДАМ
русского правительства втянутым в переговоры о займе с «Хоупом и компанией», «Андре
Фелисом и сыном», «Клиффордом и сыном», с которыми он «договорился» и которые
принадлежали к «главным негоциантам сего города»
35
'. Трудность заключалась в том, что Санкт-
Петербург «отнюдь не вексельный рынок, где можно получать и выписывать векселя с каждой
почтой». Лучше всего будет производить платежи в самом Амстердаме, а для покрытия займа и
процентов организовать поставку в Голландию меди. А в марте 1763 г.
352
уже курфюрст
Саксонский ходатайствовал о займе в 1600 тыс. флоринов, которые, как просили лейпцигские
купцы, были бы выплачены «в голландских дукатах, кои ныне весьма высоко ценятся».
Французское правительство одним из последних появится на амстердамском рынке, заключив
свои займы, катастрофические для него самого и катастрофические для заимодавцев, которых 26
августа 1788 г. ошеломит прекращение французских платежей. «Сей громовой удар... грозящий
сокрушить столько семейств, — пишет Ольдекоп, — вызвал... резкое и ужасное потрясение для
всей негоциации с заграницей». Облигации упали с 60 до 20%
353
. Крупная фирма Хоупов, весьма
вовлеченная в операции с английскими ценными бумагами, станет держаться чудесной мысли:
быть всегда подальше от французских займов. Случайно или по зрелом размышлении? Во всяком
случае, ей не пришлось об этом жалеть. Мы увидим, как в 1789 г. глава фирмы будет пользоваться
на Амстердамской бирже «такою беспримерной властью... что вексельный курс [не]
устанавливается, пока он не прибудет»
354
. Он также сыграет роль посредника в деле английских
субсидий Голландии во время «ба-тавской революции»
355
. А в 1789 г. он даже воспрепятствует
закупке французским правительством зерна в странах Балтийского бассейна
356
.
ИНАЯ ПЕРСПЕКТИВА: УДАЛЯЯСЬ ОТ АМСТЕРДАМА
Но оставим центр этой обширной сети, оставим Амстердам — эту командную вышку. Теперь
проблема заключается в том, чтобы посмотреть, как эта сеть в целом (на мой взгляд, надстройка)
соединялась у основания с менее развитыми экономиками. Нас занимают именно эти сочленения,
эти стыки, эти соединения в цепи в той мере, в какой они раскрывали способ, каким
господствующая экономика могла эксплуатировать экономики подчиненные, избавившись в то же
время от необходимости самой обеспечивать наименее рентабельные дела и производства и —
чаще всего — от непосредственного присмотра за внутренними звеньями рынка.
Решения варьировали от региона к региону и в зависимости от характера и эффективности
господства, осуществляемого центральной экономикой. Чтобы отметить эти различия, достаточно
будет, я пола-
ПРЮБЛАДАНИЕ И КАПИТАЛИЗМ 247
гаю, четырех групп примеров: стран Балтийского моря, Франции, Англии, Индонезии.
ВОКРУГ БАЛТИЙСКОГО МОРЯ
Страны Балтийского бассейна слишком различны для того, чтобы выборка примеров, которые мы
изберем, покрыла бы все их пространство. Некоторое число внутренних областей, гористых,
лесных или заболоченных, усеянных озерами и торфяниками, оставалось к тому же за пределами
нормальных связей.
Именно крайний недостаток населения и создавал в первую голову такие, более чем наполовину
пустынные зоны. Например, шведская область Норланд, начинающаяся на краю долины реки
Даль-Эльвен, была громадной лесистой зоной между голыми горами норвежской границы на
западе и узкой освоенной полосой балтийского прибрежья на востоке. Быстрые и могучие реки,
пересекающие ее с запада на восток, еще сегодня, после вскрытия ледяного покрова, переносят
при сплаве впечатляющую массу бревен. Один Норланд сам по себе более обширен, чем вся
остальная Швеция
357
, но в конце средних веков он едва насчитывал 60-70 тыс. жителей.
Следовательно, край примитивный, в основном эксплуатировавшийся (в той небольшой мере, в
какой он поддавался эксплуатации) гильдией стокгольмских купцов; в целом же настоящая
периферийная зона. К тому же долина Даль-Эльвена всегда признавалась важнейшей преградой.
По старому шведскому присловью, «дубы, раки и дворяне [добавим: и пшеница] севернее реки не
встречаются»
358
.
И если бы еще пример Норланда был единственным в своем роде; в самом деле, подумайте о
стольких областях Финляндии, заполненных лесами и озерами, о стольких обделенных судьбою
внутренних районах Литвы или Польши. Однако повсюду над таким примитивным уровнем
поднимались экономики: экономика внутренних районов, где деревенская жизнь, создательница
прибавочного продукта, представляла все виды деятельности; прибрежная экономика, всегда
оживленная, с вызывающими подчас удивление деревнями моряков-каботажников; городская
экономика, которая возникала и брала верх скорее силой, нежели мирным путем; наконец,
территориальные экономики, которые обрисовались и уже вступили в действие: Дания, Швеция,
Московское государство, Польша, Бранденбургско-прус-ское государство, претерпевавшее
глубокие и настойчивые перемены с момента прихода к власти великого курфюрста (1640)*. То
были
* Великий курфюрст — Фридрих-Вильгельм, курфюрст Бранденбургский (1640-1688), один из создателей будущего
могущества Пруссии. — Примеч. пер.
248 Глава 3. СТАРИННЫЕ ЭКОНОМИКИ... АМСТЕРДАМ
национальные экономики, крупномасштабные создания, которые мало-помалу станут играть
первые политические роли и оспаривать друг у друга пространство Балтики.
Таким образом, это пространство предоставляет нашему наблюдению целую гамму экономик,
возможных в XVII и XVIII вв., от домашнего хозяйства (Hauswirtschaft) вплоть до городского
хозяйства (Stadt-wirtschaft) и территориального хозяйства (Territorialwirtschaft)
359
. Наконец, все
это венчалось миром-экономикой, проникшим сюда за счет пособничества моря. Будучи как бы
добавлен сверху к экономике нижних этажей, он их охватывал, навязывал им ограничения, дис-
циплинировал их, а также и обучал их, ибо глубокое неравенство между господствующими и
теми, над кем господствуют, существовало не без определенной взаимности услуг: я тебя
эксплуатирую, но я же тебе и помогаю время от времени.
Короче, чтобы фиксировать нашу точку зрения, скажем, что ни плавания норманнов, ни Ганза, ни
Голландия, ни Англия, если даже они и создавали на Балтике такие сменявшие друг друга
господствующие экономики, не построили того экономического фундамента, без которого высшие
формы эксплуатации захватили бы только пустоту. В таком же смысле я уже говорил, что некогда
Венеция
360
захватила экономику Адриатики, но не создала ее.
Швеция — она будет главным нашим примером — была формировавшейся территориальной
экономикой, одновременно и ранней, и запоздалой. Ранней — потому что шведское политическое
пространство обрисовалось вокруг Упсалы и по берегам озера Меларен очень рано, в XI в.,
сдвинувшись позднее к югу и включив Западный и Восточный Гёталанд. Но экономически
запоздалой, ибо с начала XIII в. любекские купцы находились в Стокгольме, который контро-
лирует на Балтийском море узкий выход из озера Меларен (примерно вдвое превышающего по
размеру Женевское озеро), и продолжали активно действовать там вплоть до конца XV в.
361
Город,
же достиг полного и отныне неоспоримого успеха лишь со вступлением на престол династии Ваза
в 1523 г. Следовательно, для Швеции, как и для других национальных экономик, экономическое
пространство организовывалось медленно в предварительно очерченном политическом прост-
ранстве. Но в Швеции такая замедленность имела также и особые, достаточно очевидные
причины.
Прежде всего, это трудные, даже не существовавшие коммуникации (прекрасные шведские дороги
восходят к XVIII в.)
362
на огромном пространстве, превышавшем 400 тыс. кв. км, которое долгие
войны увеличили до размеров империи (Финляндия, Ливония, Померания, Мекленбург,
епископства Бременское и Верденское). Еще к 1660 г. эта империя покрывала, включая Швецию,
900 тыс. кв. км.
ПРЕОБЛАДАНИЕ И КАПИТАЛИЗМ 249
Часть этих территорий Швеция утратит после 1720 г. (Стокгольмский мир с Данией) и 1721 г.
(Ништадтский мир с Россией), но Финляндия, огромное колониальное владение, останется за ней
до самого присоединения Финляндии к России Александра I в 1809 г.
363
Если к этим
пространствам прибавить поверхность вод Балтики, которую Швеция пыталась окружить своими
владениями (а именно 400 тыс, кв. км), то все вместе превышало миллион квадратных километров.
Другой слабостью Швеции было ее недостаточное население: 1200 тыс. шведов, 500 тыс. финнов,
1 млн прочих подданных по берегам Балтики и Северного моря
364
. Клод Норманн
365
был прав,
подчеркивая контраст между 20 млн подданных Франции Людовика XIV и едва 3 млн их в
шведских владениях. В результате «величие» Швеции
366
было возможно лишь ценою безмерных
усилий. Рано начатая бюрократическая централизация, сама стоившая немалых затрат, утвердила
фискальную эксплуатацию, выходившую за рамки разумного, которая одна только сделала
возможной империалистическую политику Густава-Адольфа и его преемников.
И последний, самый болезненный недостаток заключался в том, что водами Балтийского моря,
главным пространством перевозок, Швеция не овладела. Вплоть до войны Аугсбургской лиги
(1689—1697) ее торговый флот был невелик; имелись, конечно, многочисленные корабли, но
ничтожного тоннажа, деревенские беспалубные суда, занимавшиеся каботажем. Ее родившийся в
XVII в. военный флот даже после основания около 1679 г. солидной военно-морской базы в
Карлскруне
367
не в состоянии был уравновесить датский флот, а позднее — флот русский.
Фактически перевозки морем были последовательно монополизированы Ганзой, а затем, с XVI в.,
Голландией. В 1597 г. почти 2 тыс. голландских кораблей
368
пришли на Балтику, целиком
охваченную тогда плотной сетью их обменных операций. И Швеция, кагие бы преимущества ни
давали ей ее завоевания и таможенные доходы, которые она присваивала, контролируя реки и
перевозки Северной Германии, оказалась, в свою очередь, опутана нитями амстердамского
капитализма. В XV в. из Стокгольма, перевалочного пункта внешней торговли, все шло в сторону
Ганзы, прежде всего — в направлении Любека
369
; впредь все пойдет в Амстердам. Ярмо было
закреплено прочно: даже шведы знали, что избавиться от голландцев ради какой-то выгодной
конъюнктуры означало бы прервать на Балтийском море кормившие их перевозки и поразить
собственную страну в самое сердце. Настолько, что и будучи враждебны этим требовательным
хозяевам, шведы, все же не хотели положиться на помощь французов или англичан, чтобы от этих
хозяев освободиться. В 1659 г. шведские сановники
370
предупредили англичан, что они не должны
изгонять голландцев с Балтики, разве что они сами их там заменят!
250 Глава 3. СТАРИННЫЕ ЭКОНОМИКИ... АМСТЕРДАМ
Вплоть до 70-х годов XVII в., до того, как стало очевидным английское наступление на Балтике,
голландцы будут устранять любую конкуренцию. Их купцы не довольствовались тем, чтобы
управлять шведскими делами из Амстердама. Немалое их число — и не самых мелких: де Гееры,
Трипы, Кронстрёмы, Блюммерты, Кабильжо, Веве-стеры, Усселинки, Спиринки
371
—
обосновывались в Швеции, иногда натурализовались там, получали дворянские грамоты и тем
самым обретали полную свободу маневра.
Деятельность голландцев пронизывала шведскую экономику до самых ее глубин, вплоть до
производства, вплоть до использования дешевой крестьянской рабочей силы, Амстердам
контролировал одновременно продукцию шведского леса на севере страны (лес, брусья, доски,
корабельные мачты, деготь, вар, смола) и всю деятельность горнопромышленного округа Бергслаг
неподалеку от столицы и от берегов озера Меларен. Представьте себе круг площадью 15 тыс. кв.
км, где встречаются золото, серебро, свинец, цинк, медь и железо. Два последних были
решающими в шведском производстве — медь до 1670 г., пока не истощились фалунские
рудники, и железо, принявшее после этого эстафету и все больше и больше экспортировавшееся в
Англию в виде чушек чугуна или железных плит. В пределах Берг-слага возвышались домны и
кузнечные цехи, заводы, изготовлявшие пушки и ядра
372
. Эта мощная металлургия, вполне
очевидно, служила политическому величию Швеции, но не ее экономической независимости, ибо
в XVII в. горнопромышленный сектор находился в зави -симости от Амстердама, как в
предшествовавшие столетия он зависел от Любека. В самом деле, образцовые предприятия де
Гееров и Трипов были не так новы, как это утверждают. Рабочие-валлоны из района Льежа
(откуда был родом Луи де Геер, «король железа») ввели в Берг-слаге домны из кирпича; но
задолго до этого немецкие рабочие строили там очень высокие доменные печи из дерева и
глины
373
.
Когда в 1720—1721 гг. Швеция будет сведена к сухопутному блоку Швеция—Финляндия, она
станет искать компенсацию своим неприятностям на Балтике в западном направлении. Наступила
эпоха взлета Гетеборга, основанного на Каттегате в 1618 г. и сделавшегося шведским «окном на
Запад». Набрал силу шведский торговый флот, наращивая число и водоизмещение своих кораблей
(их было 228 в 1723 г., 480 — три года спустя в 1726 г.), и флот этот вырвался из Балтийского
моря. В 1732 г. первое финляндское судно, выйдя из Або (Турку), пришло в Испанию
374
; в
предшествовавшем году — 14 июня 1731 г.
375
— получила пожалованную ей королевскую
привилегию шведская Индийская компания. Эта компания, базировавшаяся в Гётеборге, познает
довольно продолжительное процветание (дивиденды доходили до 40 и даже до 100%). В самом
деле, Швеция сумела извлечь выгоду
ПРЕОБЛАДАНИЕ И КАПИТАЛИЗМ 251
из своего нейтралитета и морского соперничества западных держав, чтобы воспользоваться
своими шансами. Зачастую шведы были к услугам тех, кто к ним за этим обращался, беря на себя
прибыльную роль «замаскированных» кораблей
376
.
Этот подъем шведского флота означал относительное освобождение; он означал прямой доступ к
соли, вину, тканям Запада, к колониальным продуктам — и посредники были разом устранены.
Швеция, осужденная на то, чтобы восполнять неуравновешенность своего торгового баланса
экспортом и услугами, искала избыточных денег, которые позволили бы ей поддерживать
денежное обращение, заполненное билетами Риксбанка (Riksbank) (основанного впервые в 1657 г.,
а вторично —- в 1668 г.)
377
. Внимательная к этому меркантилистская политика упорствовала в
создании разных видов промышленности и более или менее в том преуспела — весьма, когда речь
шла о судостроении, и плохо — когда имела дело с шелком или высококачественными сукнами. В
конечном счете Швеция продолжала зависеть от амстердамских финансовых кругооборотов, и ее
процветающая Индийская компания допускала широкое иностранное участие, в частности
английское, как на уровне капиталов, так и на уровне команд и суперкарго
378
. Мораль: трудно
избавиться от разных форм превосходства международной экономики, у которой никогда не
исчерпываются ресурсы и уловки.
Путешествие в Финляндию предлагает нам недавнее сообщение Свена Эрика Астрёма
379
,
обладающее тем преимуществом, что выводит нас к самой нижней границе обменов на рынках
Лаппстранда и Выборга, небольшого города-крепости, возведенного на юге, у оконечности
Финского залива. Мы замечаем здесь крестьянскую торговлю, которую Г. Миквиц, В. Ниитемаа и
А. Соом называют Sobberei (слово sobberei происходит от sober, имеющего в Эстонии и Ливонии*
значение «друг»), а финские историки именуют majmise.'i (от финского слова majanies — «гость»).
Эти слова заранее нам показывают, что речь там шла о таком типе обменов, который отклонялся
от обычных норм и который, на наш взгляд, вновь ставит не получившие настоящего решения
проблемы, поднятые Карлом Поланьи и его учениками
380
.
Финляндия, менее доступная для Запада, нежели Норвегия или Швеция, так как была от него
более удаленной, обнаруживала тенденцию предлагать внешней торговле продукты
лесопереработки, среди которых на первом месте стоял деготь. В Выборге деготь был включен в
треугольную систему: крестьянин-производитель; государство, надеявшееся, что облагаемый
налогом крестьянин сможет выплачивать свои налоги в деньгах; купец, единственно способный
предложить
В таком употреблении «Ливония» означает практически территорию сегодняшней Латвии. — Примеч. пер.
252 Глава 3. СТАРИННЫЕ ЭКОНОМИКИ... АМСТЕРДАМ
крестьянину немного денег, с тем чтобы затем их у него отобрать при помоши натурального
обмена соли на деготь. Тут шла игра с тремя партнерами: купец, крестьянин и государство, бальи
(своего рода интендант), служивший комиссионером и арбитром.
В Выборге купцы, «буржуа» городка, были немцами. Обычай требовал, чтобы, когда крестьянин,
их поставщик и клиент, являлся в город, купец помещал его у себя, занимался сразу и его кровом,
и его пропитанием, и его счетами. Результатом, как это легко предвидеть, была постоянная
задолженность крестьянина, задолженность, надлежащим образом отмеченная в книгах немецких
купцов Выборга
381
. Но сами-то эти купцы были только агентами, заказы на закупку и денежные
авансы поступали к ним из Стокгольма, который, в свою очередь, лишь передавал амстердамские
заказы и кредиты. Поскольку деготь был делом весьма крупным (ежегодно валили от одного до
полутора миллионов деревьев)
382
, поскольку крестьянин, занимавшийся перегонкой древесины,
был крестьянином, способным посещать рынки, осведомляться в близлежащих небольших гаванях
о цене на соль, бывшую в данном случае решающей, и поскольку вдобавок то был свободный
крестьянин, он мало-помалу освободится от пут majmiseri. Но не обретет свободы от более
высоких инстанций — от Дегтярной компании, созданной в Стокгольме в 1648 г. и надзиравшей за
ценами на соль и смолу (и на самом деле устанавливавшей их). Наконец, он подвергался нажиму
конъюнктуры. Так, коль скоро цена на рожь росла быстрее цены на деготь, то в конце XVIII в.
приступят к сведению лесов и обширной распашке земель. Значит, финляндский крестьянин не
был сам себе хозяином, даже если на базовом уровне он и обладал некоторой свободой маневра.
Тогда откуда же эта относительная свобода? По мнению Свена Эрика Астрёма, знающего
проблему лучше, чем мы, она гарантировалась участием крестьянина в сеймах Великого
княжества, которые наподобие стокгольмского Риксдага включали четвертое сословие —
крестьянское. Политика и право будто бы охраняли свободу этого крестьянина далеких окраинных
областей, как и свободу самого шведского крестьянина, который тоже никогда не был
крепостным. Тем более что монархическое государство, противник дворянства, могло сказать свое
слово в этом случае. Короче говоря, эти шведские крестьяне, будучи хозяевами своего достояния
— ftemmaw
383
, были привилегированными по сравнению с возраставшей массой батраков и с
кишевшими во множестве бродягами и беднейшими — тор-парями™. Правда и то, что шведские и
финляндские земли были пересечены громадными зонами первоначального заселения. Не сыграла
ли также своей роли и такая зона в создании и сохранении крестьянской свободы?
ПРЕОБЛАДАНИЕ И КАПИТАЛИЗМ 253
Но не в этом заключается наша проблема. Что интересно для нас в финляндском примере, так это
возможность присмотреться поближе к «тортовому» положению крестьянина, а также узнать, на
каком уровне происходила смена занятого производством собирателя имущества стоявшим выше
негоциантом, узнать, до какого момента крупный купец действовал сам по себе. Разная высота
точки смыкания цепи верхней с цепью нижней — это показатель, почти что мера. В принципе в
Выборге голландцев не было. Они были только в Стокгольме.
Последний пример: Гданьск (Данциг), город странный во многих отношениях, богатый,
густонаселенный, восхитительно расположенный, сумевший лучше любого другого города Ганзы
сохранить драгоценные права своего этапного местоположения. Его немногочисленный
патрициат был богатейшим
385
. Его «горожане обладают исключительной привилегией закупать
зерно и прочие товары, кои прибывают из Польши... в своем городе, иностранцам же не дозволено
ни торговать с Польшей, ни провозить свои товары в Польшу через город; они обязаны вести свою
торговлю с горожанами как при покупке, так и при продаже товаров». Еще раз восхитимся
мимоходом краткой ясностью Савари дэ Брюлона
386
. Монополия Гданьска определена в
нескольких словах: город был если и не единственной
387
, то по меньшей мере самой главной,
оставлявшей далеко позади все остальные, входной и выходной дверью между широким миром и
громадной Польшей. Однако эта привилегия завершалась жесткой подчиненностью вовне — по
отношению к Амстердаму: существовала достаточно строгая корреляция между ценами в
Гданьске и ценами на голландском рынке
388
, который ими командовал. И если этот голландский
рынок столь заботился о сохранении вольности города на Висле, так это потому, что, защищая ее,
он оберегал свои собственные интересы. А также потому, что Гданьск уступил в главном: на
рубеже XVI и XVII вв. голландская конкуренция положила конец морской активности Гданьска в
западном направлении и заодно вызвала в виде компенсации краткий подъем промышленности
Гданьска
389
.
Следовательно, взаимное положение Гданьска и Амстердама не отличалось существенно от
взаимного положения Стокгольма и Амстердама. Что отличало, так это расположение Польши
позади города, который ее эксплуатировал, положение, аналогичное тому, какое по тем же
причинам сложилось позади Риги
390
, другого господствовавшего города, на милость которого
была отдана зона крепостнической эксплуатации крестьян. Тогда как в Финляндии, на окраине,
где затухала эксплуатация Западом, или в Швеции крестьянство, напротив, оставалось свободным.
Правда, Швеция не знала в средние века феодального строя; правда, зерно, повсюду, где оно
служило предметом широкой экспортной торговли, работало на «феодализацию» или на
254 Глава 3. СТАРИННЫЕ ЭКОНОМИКИ... АМСТЕРДАМ
Отплытие кораблей
из французских гаваней
на Тексел, аванпорт Амстердама
(1774)
Речь идет почти исключительно о кораблях голландских, активно действовавших вдоль всего французского побережья Северного моря,
Ла-Манша и Атлантического океана. Что же касается французских средиземноморских портов, то активность голландских кораблей
была ограниченной. (По данным документа: А. N.. А.Е., В1 - 165, fo 2, 12 января 1775г.)
«рефеодализацию». Тогда как вероятно, что горнопромышленная или лесопромышленная
деятельность предрасполагала к определенной свободе работника.
Как бы то ни было, польское крестьянство опутано было сетью крепостничества. Тем не менее
любопытно, что для своих обменов Гданьск выискивал свободных крестьян, еще встречавшихся
неподалеку от его стен, или мелких шляхтичей, предпочитая их магнатам, которыми, несомненно,
труднее было управлять, но которых гдань-ский купец в конечном счете тоже обходил,
предоставляя им, как и прочим, авансы под поставки пшеницы или ржи, давая им в обмен на их
поставки предметы роскоши с Запада. Противостоя сеньорам, купец во многом был господином
условий торговли (terms of trade)
391
.
Интересно было бы лучше узнать эту внутреннюю торговую деятельность; узнать, обращались ли
к эвентуальным продавцам у них на дому или же они лично отправлялись в Гданьск; выяснить
точно роль посредников, которых город использовал в делах со своими поставщиками; выяснить,
кто был хозяином или по меньшей мере вдохновителем судоходства по Висле, кто контролировал
перевалочные склады Торуня, где зерно сушили и складировали из года в год, как это было и в
многоэтажных башнях-хранилищах Гданьска; кто в Гданьске заботился о лихтерах, о плашкоутах
(bordings), которые разгружали корабли и могли (из-за небольшой своей осадки) подниматься или
спускаться по каналу, соединяющему город с Вислой. В 1752 г. в низовья Вислы пришло 1288
судов и барок (польских и прусских), в то время как
ПРЕОБЛАДАНИЕ И КАПИТАЛИЗМ 255
в порт пришло более 1000 морских кораблей. Было чем занять, и занять целиком, 200 горожан-
негоциантов, каждый день сходившихся на Юнкерском дворе (Junckerhqff), активной гданьской
бирже
392
.
Мы слишком хорошо видим, как Гданьск, погруженный в собственный эгоизм и поглощенный своим
благосостоянием, эксплуатировал и предавал огромную Польшу и как ему удавалось придавать ей
нужную ему форму.
ФРАНЦИЯ ПРОТИВ ГОЛЛАНДИИ: НЕРАВНАЯ БОРЬБА
В XVH в. Франция была буквально порабощена крохотной северной республикой. Вдоль ее
атлантического побережья, от Фландрии до Байонны, не было ни одной гавани, которая не познала бы
всевозрастающих посещений голландских кораблей с очень небольшой командой (7—8 человек). Они
непрестанно грузились либо вином, либо водкой, либо солью, либо фруктами и прочими
скоропортящимися продовольственными товарами
393
, либо даже холстами, а то и пшеницей. Во всех