Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв 3 тт. Том 2. Игры обмена
Подождите немного. Документ загружается.
терминами механики: приводной ремень вращался по часовой стрелке — от Севильи до Канарских
островов, до американских гаваней, Багамского пролива к югу от Флориды, а затем к Азорским островам и
снова в Севилью. Мореплавание придавало конкретный облик торговому кругообороту
133
. Для Пьера Шоню
не существует никаких сомнений: в XVI в. «побудительным для тех условий движением» было «движение
туда» — из Испании в Америку. Он уточняет: «Ожидание европейских изделий, предназначавшихся для
Индий, составляло одну из главных забот севиль-цев в момент отправок флота»
134
: идрийская ртуть,
венгерская медь, строительные материалы Севера и целыми кораблями — тюки сукон и тканей, а поначалу
даже и растительное масло, мука и вино, продукты, поставлявшиеся самой Испанией. Следовательно, вовсе
не она одна оживляла
160 Глава 2. ЭКОНОМИКА ПЁРВД ЛИЦОМ РЫНКОВ
крупномасштабное движение через океан: ей помогала Европа, которая потребует своей доли благ по
возвращении флота. Французы считали, что система не функционировала бы без их поставок. Необходимы
были также и генуэзцы, которые с самого начала и вплоть до 1568 г. финансировали в кредит
долговременные и медленные торговые операции с Новым Светом
135
, и многие другие. Нужное Севилье для
отправки флота движение означало, следовательно, мобилизацию многочисленных сил Запада, движение в
значительной мере внешнее относительно Испании по своим истокам, предполагавшее одновременно
деньги генуэзских деловых людей, штреки идрийских рудников, фландрские ткацкие станы и те два десятка
полудеревенских рынков, на которых продавались бретонские холсты. Доказательство от противного: по
воле «чужаков» все в Севилье, а позднее в Кадисе останавливалось. Это правило сохранялось долго: в
феврале 1730 г., сообщала одна газета, «отплытие галионов было задержано до начала следующего марта,
дабы дать иностранцам время погрузить большое количество товаров, каковые еще не смогли прибыть в Ка-
дис по причине противных ветров*
136
.
И тем не менее нужно ли говорить о первопричине (Primum mobile)? В принципе ремень мог быть приведен
в движение в любой точке своей трассы — приведен в движение или же, наоборот, остановлен. А ведь очень
возможно в данном случае, что первое продолжительное замедление к 1610 или к 1620 г. обязано было
своим возникновением снижению производства в серебряных рудниках Америки — может быть, в силу
«закона» снижающейся отдачи и уж наверняка из-за уменьшения чис-
1600
| Официальные данные до 1660г.
| По данным голландских газет и дополнительных документов
Поставки в Европу американского серебра
Мишель Морино (Morineau M-), критически использовав источники голландских газет и шифрованные сообщения, посылавшиеся
иностранными послами в Мадриде, заново нарисовал («Anuario de historia economica y social», 1969, p. 257-359) кривую импорта драго-
ценных металлов в XVII в. Ясно виден верхний уровень, затем — паление поставок начиная с 1620 г. и быстрый подъем с 1660 г.
(масштаб: 10, 20, 30... млн песо).
___________________ТОРГОВАЯ ПРИБАВОЧНАЯ СТОИМОСТЬ, ПРЕДЛОЖЕНИЕ И СПРОС 161
ленности индейского населения, поставлявшего необходимую рабочую силу. И когда к 60-м годам XVII в. в
Потоси, как и на серебряных рудниках Новой Испании, все вновь пришло в движение, тогда как Европа, по-
видимому, была еще охвачена стойкой стагнацией, толчок исходил из Америки, от «туземных» горняков,
снова использовавших свои традиционные жаровни-бразеро
137
еще до того, как ожили крупные «совре-
менные» горные предприятия. Короче говоря, по меньшей мере дважды первую роль, сначала негативную, а
потом положительную, сыграли по другую сторону Атлантики, в Америке.
Но это не было правилом. После 1713 г., когда благодаря привилегии асьенто и путем контрабанды
англичане открыли себе рынок Испанской Америки, они скоро наводнили его своими изделиями, особенно
сукнами, отдававшимися в кредит перекупщикам в Новой Испании, притом в значительных количествах.
Отсюда вытекала оплата в серебре. На сей раз английский нажим (forcing), этот мощный импульс, оказался
движущей причиной по эту сторону океана. Относительно того же самого процесса в Португалии Дефо
откровенно объяснял, что это означает насильно навязывать свое предложение вовне (force a vend abroad)
138
.
К тому же требовалось, чтобы сукна не оставались в Новом Свете слишком долго непроданными.
Но как в данном случае различить предложение и спрос, не прибегая к четырехчленной схеме Тюрго? В
Севилье предложение в виде массы товаров, набитых в трюмы отплывающего флота, которые купцы
набирали, лишь целиком исчерпав собственные резервы денег и кредита, либо же с отчаяния переводя
векселя на заграницу (а перед отправлением флота и до его возвращения на месте не получить было в долг
ни единого мара-ведиеа!*), — так вот это предложение, подталкивавшее вперед многочисленные и
разнообразные производства Запада, сопровождалось «подпиравшим» его спросом, настойчивым,
требовательным и никоим образом не скромным. Город и купцы, что вложили свои капиталы в этот экспорт,
имели в виду получить оплату при возвращении флота в серебре, белым металлом. Точно так же в
Веракрусе, Картахене или Номбре-де-Диос (а позднее в Портобельо) спрос на товары Европы — плоды ее
земли или изделия ее промышленности (обычно оплачисавшиеся очень дорого) — сопровождался
несомненным предложением. В 1637 г. на ярмарке в Портобельо можно было видеть серебряные слитки,
сваленные в кучи, как камни
139
. Вполне определенно без этого «желанного предмета» ничто бы не
сдвинулось. И там тоже предложение и спрос работали одновременно.
Будем ли мы говорить, что два предложения — т. е. два производства, противостояние которых
обрисовалось, преобладали над двумя опросами, над потребностями, над «тем, чего у меня нет»? Не следует
ли лучше
' Мараведис, мараведи — медная разменная монета. — Примеч. пер.
162 Глава 2. ЭКОНОМИКА ПЕРЕД ЛИЦОМ РЫНКОВ
сказать, что они существовали только в соотнесении с предвиденным и поддающимся предвидению
спросом?
Во всяком случае, проблема ставится не в одних лишь этих, экономических, категориях (притом
ведь предложение и спрос далеко не «чисто» экономические, но это уже иной вопрос). По всей
очевидности, ее следует ставить и в категориях могущества. Сеть управления шла из Мадрида в
Севилью и дальше — в Новый Свет. Стало правилом издеваться над «законами Индий» (leyes de
Indias), вообще над иллюзорностью реальной власти католических королей по другую сторону
океана. Я вполне согласен, что на этих далеких землях не все делалось согласно их воле. Но воля
эта достигала определенных целей, к тому же она как бы материализовалась в массе королевских
чиновников, которые заботились не об одних только собственных интересах. Все-таки от имени
короля регулярно взималась пятая доля, и документы всегда обмечают долю короля в прибылях от
обратных рейсов наряду с долей купцов. При первых связях с Америкой королевская доля была
относительно огромной, корабли возвращались, так сказать, в балласте, но с балластом уже из
серебряных слитков. И колонизация недостаточно еще продвинулась, чтобы от Европы тре-
бовалось много товаров, которые бы направлялись в сторону Америки. Тогда существовала скорее
эксплуатация, нежели обмен, эксплуатация, которая не прекратилась и не сгладилась
впоследствии. Около 1703 г. один французский отчет говорит, что «испанцы привыкли [перед
войной за Испанское наследство, которая только что вспыхнула в 1701 г.] вывозить на 40 млн
[турских ливров) товаров и привозить обратно на i 50 млн золота, серебра я прочих товаров» — и
так каждые пять лет
140
. Разумее i -ся, цифры эти представляли лишь валовую стоимость обменов.
Но каковы бы ни были необходимые поправки, чтобы установить действительный объем
прибылей с учетом затрат на транспортировку туда и обратно, это яркий пример неэквивалентного
обмена со всеми экономическими и политическими последствиями, какие предполагает такая
неуравновешенность.
Конечно же, для того чтобы наличествовали эксплуатация, неэквивалентный обмен или обмен
насильственный, не обязательно было вмешательство в него короля или государства. Манильский
галион* был с коммерческой точки зрения необычным завершением кругооборота, но не надо себя
обманывать: господство короны здесь осуществлялось к выгоде купцов Мехико
141
. Эти
торопливые посетители кратковременных ярмарок в Акапулько, находясь на расстоянии в месяцы
и годы пути от Филиппин, крепко держали на поводке купцов манильских (которые отыгрывались
на китайских купцах), совсем так же, как голландские купцы
* Имеются в виду ежегодные рейсы испанских кораблей между Акапулько в Мексике и Манилой на Филиппинских островах.
— Примеч. пер.
___________________ТОРГОВАЯ ПРИБАВОЧНАЯ СТОИМОСТЬ. ПРЕДЛОЖЕНИЕ И СПРОС 163
долго держали на поводке ливорнских купцов-комиссионеров. Когда существовало такое
соотношение сил, то что же в точности обозначали термины «спрос» и «предложение»?
СПРОС САМ ПО СЕБЕ
С учетом сказанного не будет, я полагаю, никакого неудобства в том, чтобы на какое-то мгновение
выделить сам по себе спрос из контекста, в который он заключен. К этому поощряют меня
замечания экономистов, занимающихся в сегодняшней действительности развивающимися стра-
нами. Рагнар Нурксе высказывается категорично: именно за бечевку спроса следует потянуть,
если хочешь запустить двигатель
142
. Думать единственно об увеличении производства значило бы
вести дело к перебоям. Я хорошо знаю, что то, что действительно для сегодняшнего «третьего
мира», вовсе не является в силу самого этого, ipso facto, действительным для экономик и обществ
Старого порядка. Но сравнение заставляет задуматься, и задуматься в двух направлениях. Разве
только для вчерашнего дня имеет силу сделанное в 1766 г. замечание Кенэ? Никогда нет не-
достатка «в потребителях, кои не могут потреблять столько, сколько им бы хотелось: те, кто едят
только хлеб из гречихи и пьют одну только воду, желали бы есть пшеничный хлеб и пить вино; те,
кто не могут есть мясо, желали бы его есть. Те, у кого есть лишь худая одежка, хотели бы иметь
доброе платье, а те, у кого нет дров для обогрева, желали бы иметь возможность их купить и т.
д,»
143
. К тому же эта масса потребителей непрестанно увеличивается. И следовательно, сказал бы
я, всегда имелось в потенции с необходимыми поправками «общество потребления». Его
аппетиты ограничивались лишь его доходами,
9
/ю которых оно неизменно и с легкостью
пожирало. Но то была граница, ощущавшаяся подавляющим большинством людей как
непреодолимая. Французские экономисты XVIII в., как и экономисты сегодняшнего «третьего
мира», осознавали наличие такой границы, когда искали рецепты увеличения доходов и
потребления, «падение которого, — как говорил уже Буагиль-бер, — есть падение дохода»
144
.
Короче говоря, увеличивайте спрос.
Но, вполне очевидно, существовал спрос и спрос. Кенэ, противник спроса на «показную роскошь»,
проповедовал «потребление для поддержания существования», т. е. расширение повседневного
спроса «производительного класса»
145
. Он не заблуждался: как раз этот спрос и есть важнейший,
ибо он долговременный, большой по объему и способен поддерживать во времени свое давление и
свои требования, а значит, безошибочно направлять предложение. Любое «разбухание» этого
спроса имело первостепенную важность для экономического роста.
Этот базовый спрос проистекал из старинного выбора (либо пшеница, либо рис, либо кукуруза), и
последствия и «дрейфы»
146
такого выбора
164 Глава 2. ЭКОНОМИКА ПЕРВД ЛИЦОМ РЫНКОВ
бывали многочисленны. Он проистекал из потребностей, от которых человеку не уйти, — в соли, дровах,
тканях... Именно исходя из таких первоочередных потребностей, историю которых так редко изучали,
следует судить о массовых, главнейших видах спроса и о соответствовавших им рекордах. Таких рекордах,
как, скажем, то, что Китаю удавалось перевозить на север, до самого Пекина, по длинному водному пути
Императорского канала рис, соль и лес южных провинций; что в Индии осуществлялись перевозки морем
риса Бенгалии или же транспортировка, на сей раз сухим путем, риса и пшеницы караванами из тысяч
вьючных быков; что повсюду на Западе циркулировали зерно, соль и лес; что соль из Пек-кэ, в Лангедоке,
поднималась по Роне до Сесселя
147
; что соль Кадиса, Сетубала, бухты Бурнёф шла от Атлантики к
Северному морю и в бассейн моря Балтийского. Так что прервать снабжение Соединенных Провинций
солью означало бы в конце XVI в. поставить их на колени. Испания могла только мечтать об этом
148
.
Что касается леса, на массовое использование которого мы указывали в нашем первом томе, то невозможно
без изумления представить себе громадное движение, какое лес вызывал на всех реках Европы или Китая:
плоты, караваны плотов, сплав молем, суда, которые пускали на слом по прибытии на место (так было на
нижней Луаре и на множестве других рек), морские корабли, груженные досками, брусьями или даже
специально построенные для доставки на Запад и на Юг несравненного мачтового леса Севера. Замена дров
углем, жидким топливом, электричеством потребует более века последовательного приспособления. Для
вина, бывшего составной частью базовой цивилизации Европы, перерывов в перевозках почти не
наблюдалось. Правда, Пьер Шоню слегка преувеличивал, когда утверждал, будто «винные флоты» были в
экономиках Старого порядка тем же, чем станет перевозка угля в XVIII в. и еще того больше — в XIX в,
149
С
другой стороны, зерно — тяжелое и относительно дешевое — перемещалось сколь возможно мало в той
мере, в какой оно возделывалось повсеместно. Но едва лишь плохой урожай создавал его нехватку, едва
лишь возникал дефицит, как зерно совершало огромные путешествия.
Рядом с этими массивными, неповоротливыми действующими лицами такой товар, как предметы роскоши,
выступал как персонаж хрупкий, но блестящий и притом весьма шумный. Деньги устремлялись к нему, по-
виновались его велениям. Таким образом, существовал сверхспрос со своими путями перевозок и своими
внезапными переменами настроения. Желание, никогда не бывавшее слишком устойчивым, скорая на
изменение мода создавали потребности искусственные и настоятельные, переменчивые, но исчезавшие
лишь для того, чтобы уступить место другим, по видимости столь же безосновательным страстям: сахару,
спиртному, табаку, чаю, кофе. И зачастую именно мода и роскошь диктовали свой спрос на текстильные
изделия в наиболее развитых и более всего вовле-
___________________ТОРГОВАЯ ПРИБАВОЧНАЯ СТОИМОСТЬ. ПРЕДЛОЖЕНИЕ И СПРОС 165
ценных в торговлю секторах, хотя прядение и ткачество в домашних условиях еще давали многое для
повседневного употребления.
В конце XV в. богачи оставили сукна, затканные золотом и серебром, ради шелка. Последний,
распространяясь и становясь в определенной мере обыденным, станет признаком всякого продвижения по
социальной лестнице и более чем на сто лет предопределит последний скачок процветания по всей Италии,
пока шелковые мануфактуры не распространятся по всей Европе. Все еще раз переменилось с рождением
моды на сукно английского образца в последние десятилетия XVII в. В следующем веке это будет внезапное
вторжение «расписных тканей» (понимай, набивных хлопчатых тканей), сначала ввозимых из Индии, а
затем производимых и в Европе. Во Франции соответствующие власти вели отчаянную борьбу, дабы
защитить национальные мануфактуры от нашествия этих тонких тканей. Но ничто не помогало — ни
надзор, ни обыски, ни тюремное заключение, ни штрафы, ни разгулявшееся воображение советчиков, вроде
Брийона де Жуй, купца с улицы Бурдоннуа в Париже, который предлагал платить троим полицейским
(exempts) по 500 ливров каждому, с тем чтобы они «раздевали прямо на улице... женщин, одетых в
индийские ткани», либо же, ежели сия мера покажется чересчур радикальной, вырядить в «индийские ткани
уличных девок», дабы их принародно раздевать в качестве спасительного примера
150
. Доклад генеральному
контролеру Демаре в 1710 г. обнаруживает серозное беспокойство в связи с этими кампаниями: следует ли
заставлять людей заново создавать свой гардероб в обстановке, когда пищевые припасы столь дороги,
звонкая монета редка, а правительственные облигации столь неудобны и мало пригодны для употребления.
И к тому же как противодействовать моде?
151
Самое большее — высмеивать ее, как делал это Даниэль Дефо
в 1708 г. в статье в «Уикли ревью». «Мы видим, — писал он, — знатных господ, обряжающихся в
индийские ткани, кои незадолго до того находили для себя вульгарными их горничные. Индийские ткани
возвысились, они поднялись с пола на женские спины; из ковриков они сделались юбками, и сама королева
в эти времена любила показаться одетой в Китай и Японию — я хочу сказать, в китайские шелка и ситцы. И
это не все, ибо наши дома, наш кабинет, наша спальня оказались наводнены этими тканями: занавеси,
подушки, стулья — вплоть до самого постельного белья — это только
СИТЦЫ И ИНДИЙСКИЙ ХЛОПОК».
Достойная или недостойная осмеяния, но мода, настойчивый, многоликий, сбивающий с толку спрос в
конечном счете всегда одерживали победу. Во Франции более чем 35 постановлениям не удалось «излечить
тех и других от этой приверженности к контрабанде [индийскими тканями]; так что помимо конфискации
товаров и штрафа в тысячу экю с тех, кто их покупает и продает, пришлось эдиктом от 15 декабря 1717 г.
добавить наказания по приговору суда, и в их числе — пожизненные галеры и даже
166 Глава 2. ЭКОНОМИКА ПЕРВД ЛИЦОМ РЫНКОВ
более тяжкие, ежели случай того потребует». Запрет был окончательно отменен в 1759 г., и производство
индийских тканей утвердилось в королевстве и быстро составило конкуренцию их производству в Англии,
швейцарских кантонах и Голландии и даже в самой Индии
152
.
ПРЕДЛОЖЕНИЕ САМО ПО СЕБЕ
Экономисты, которые интересуются доиндустриальным миром, согласны в одном: предложение играло там
незначительную роль. Ему недоставало гибкости, оно неспособно было быстро приспособиться к какому
угодно спросу
153
. И к тому же следует делать различие между предложением сельскохозяйственным и
промышленным.
Главным в экономике в ту эпоху была деятельность земледельческая. Несомненно, в определенных районах
земного шара, особенно в Англии, производство и производительность полей возросли «революционным
путем» в силу некоторых сопряженных друг с другом технических и социальных факторов. Но, как часто
отмечали историки, даже в Англии именно случайный элемент — хорошие урожаи несколько лет подряд в
1730—1750 гг. — сыграл видную роль в самом начале экономического подъема острова
154
. В общем же
сельскохозяйственное производство было зоной неподвижности.
В противоположность этому существовали две сферы — прежде всего промышленность и затем торговля,
— где прогресс стал очевиден уже рано, невзирая на то, что вплоть до наступления эры машин, с одной сто-
роны, и на то, что с другой, слишком большая часть населения будет жить в условиях полуавтаркического
мелкого земледелия, некий «потолок», одновременно внутренний и внешний, сдерживал любой чересчур
энергичный рывок. Однако что касается промышленности, то я бы предположил на основании спорных
соображений, имеющих в виду лишь порядок величин, что объем производства в Европе вырос между 1600
и 1800 гг. по меньшей мере впятеро. Я равным образом полагаю, что видоизменилось и обращение,
расширив свое содействие. Наблюдалось нарушение изолированности экономик, расширение обменов. На
обширном пространстве Франции, с этой точки зрения весьма удобном поле для наблюдений, такое
разрушение перегородок было в глазах историков самым примечательным фактом XVIII века
155
.
Итак, вот к чему я веду: предложение, которое противостояло в конце XVIII в. ненасытному чудищу-
потреблению, больше не было таким жалким и скромным, как можно было бы заранее предполагать. И
разумеется, оно будет укрепляться с нарастанием промышленной революции. К 1820 г. оно уже было
важной персоной. Довольно естественно, что экономисты сделаются внимательнее к его роли и начнут им
восхищаться. С формулированием и «запуском в обращение» так называемого закона
___________________ТОРГОВАЯ ПРИБАВОЧНАЯ СТОИМОСТЬ. ПРЕДЛОЖЕНИЕ И СПРОС 167
Жан-Батиста Сэ (1767-1832) для предложения наступило «повышение в ранге»
156
.
Этот великолепный популяризатор (а вовсе не «гениальный деятель», возражал Маркс) был автором
данного закона (именуемого также «законом рынков сбыта») не более, чем Томас Грешэм был создателем
знаменитого закона, носящего его имя. Но взаймы дают только богачам, а Ж.-Б. Сэ, казалось, господствовал
над умами экономистов своего времени. В действительности же элементы закона рынков сбыта встречаются
уже у Адама Смита и еще более — у Джеймса Стюарта (1712-1780). И разве же не наметил его
формулировку уже Тюрго, приписав Джозайе Чайлду ту «неоспоримую максиму, что работа одного
человека дает работу другому человеку»
1
?
157
Сам по себе закон формулируется очень просто: предложение
на рынке постоянно вызывает спрос. Но поскольку простота эта, как всегда, скрывает глубинные сложности,
всякий экономист развивал формулу на свой лад. Для Джона Стюарта Милля (1806-1873) «любое
увеличение производства, если оно, без ошибок в расчетах, распределяется на все типы изделий в
соответствии с пропорциями, каких требует частный интерес, создает или скорее организует свой собствен-
ный спрос»
158
. Вот уж кто не отличается ясностью, пытаясь быть чрезмерно ясным! В формуле Шарля Жида
(1847-1932) неподготовленный читатель разберется не сразу. «Любой продукт находит тем больше рынков
сбыта, — поясняет он, — чем большее имеется разнообразие и изобилие других продуктов»
159
; в общем,
предложение находит свой спрос тем легче, чем более обильны другие предложения. «Протянуты две руки,
— писал в 1952 г. Анри Гиттон, — одна, чтобы давать, другая, чтобы получать... Предложение и спрос суть
два выражения одной и той же реальности»'
60
. И это правда. Другой способ более логично объяснить суть
дела: производство какой бы то ни было [материальной] ценности, которая в более или менее короткий срок
будет предложена на рынке, самим своим процессом влекло за собой некое распределение денег: нужно
было оплатить сырье, покрыть транспортные издержки, выдать заработную плату рабочим. Обычная участь
этих распределенных денег — рано или поздно появиться вновь в форме спроса или же, если угодно,
покупок. Предложение назначает свидание самому себе.
Этот закон Сэ будет законом и объяснением для нескольких поколений экономистов, которые, за очень
немногими исключениями, почти что не подвергали его сомнению примерно до 1930 г. Но законы, или так
называемые экономические законы, живут, быть может, столько, сколько длятся реальности и устремления
той экономической эпохи, более или менее точным зеркалом и интерпретацией которых эти законы были.
Иная эпоха порождает новые законы. К 1930 г. Кейнс без труда опрокинул вековой давности закон Сэ.
Помимо прочих доводов, он считал, что лица, получающие выгоду от предложения, отнюдь не обязательно
распо-
168 Глава 2. ЭКОНОМИКА ПЕРЦЦ ЛИЦОМ РЫНКОВ
ложены сразу же появиться на рынке как выразители спроса. Деньги — это возможность выбора: либо их
сохранить, либо потратить, либо же инвестировать. Но задача наша не в том, чтобы с большей полнотой
представить критические соображения Кейнса, определенно бывшие в его время плодотворными и
реалистичными. По правде говоря, был ли Кейнс прав или не прав в 1930 г. — не наше дело. Был ли прав
или не прав Сэ в 1820 г. — тоже не наша забота. Был ли он прав, я хочу сказать, был ли его закон приложим
к периоду, предшествовавшему промышленной революции? Нас занимает этот, и только этот вопрос, но мы
не в состоянии с уверенностью на него ответить так, чтобы быть удовлетворенными этим ответом.
Двигаясь вспять от промышленной революции, мы оказываемся перед экономикой, подверженной частым
перебоям, где разные сектора плохо соответствуют друг другу, движутся не в одном и том же ритме, какой
бы ни была конъюнктура. Если даже какой-то один начинал двигаться вперед, он вовсе не обязательно
увлекал за собой другие. И даже все могли по очереди играть роль «узкого места» для прогресса, никогда не
бывавшего постоянным.
Нам хорошо известно, что купцы тех времен сетовали из принципа и что они преувеличивали. Но в конце
концов они не лгали систематически, они не измышляли свои затруднения или превратности конъюнктуры,
ее надломы, ее перебои, ее банкротства даже на самых высоких уровнях концентрации денег.
Сектор «промышленного» производства — тот самый, о котором думал Сэ, — не мог в таких условиях
рассчитывать, что его предложение встретит автоматический и долговременный благосклонный прием.
Деньги, какие распределяло это производство, расходились неравномерно между поставщиками орудий,
поставщиками сырья, перевозчиками и работниками. Последние были значительной статьей затрат. Но ведь
то были своеобразные экономические «агенты». Деньги у них сразу же шли, как говорилось, «из руки в
рот». Именно поэтому «обращение монеты становится более быстрым по мере того, как она проходит через
руки низших классов», и самым оживленным бывает обращение монеты мелкой, поясняет Исаак де
Пинто
161
. Подобным же образом немецкий камера-лист* Ф.В. фон Шрёттер в 1686 г. проповедовал развитие
мануфактурной деятельности как средство развивать денежное обращение
162
. Распределить деньги среди
ремесленников означало потерять всего лишь мгновение: деньги галопом возвращались в общий поток
обращения. Можете этому поверить на слово, так как еще в 1817 г. Рикардо считал, что «есте-
* Камералистика, камеральные науки — так в XVIII и начале XIX в. обозначалась совокупность экономических и правовых
дисциплин, изучавших способы эффективного управления государственными имуществами. — Примеч. пер.
___________________ТОРГОВАЯ ПРИБАВОЧНАЯ СТОИМОСТЬ, ПРИЛОЖЕНИЕ И СПРОС 169
ственная заработная плата» работника, вокруг которой колеблется «текущая [средняя] заработная плата», —
это та, которая предоставляет работнику средства к существованию, к продолжению рода
163
. Зарабатывая
лишь строго необходимое, тот уступает прежде всего спросу на продовольствие: он откликается
преимущественно на сельскохозяйственное предложение; к тому же как раз цена съестных припасов
определяет его заработную плату. Следовательно, не было речи о предъявителе спроса на изготовленные
мануфактурами товары, которые он же и произвел и которые зачастую бывали предметами роскоши
164
. И
тогда рассматриваемое предложение создавало на эти товары в лучшем случае лишь опосредованный спрос.
Что же касается земледельческой продукции, то ее нерегулярные излишки были не таковы, чтобы повлечь за
собой значительный опосредованный спрос на изделия мануфактур со стороны издольщика, поденщика или
мелкого собственника.
Короче говоря, именно в этом тяжеловесном контексте надлежит понимать с такой легкостью вводящую нас
в заблуждение мысль физиократов. Разве ошибочным было выдвигать на первый план земледельческое
производство и земледельческое богатство в эпоху, когда предложение съестных припасов неизменно с
трудом удовлетворяло спрос, с трудом следовало за всяким демографическим подъемом? И в то же время
разве столь частые застои в промышленности не зависели от слишком слабого спроса, будь то со стороны
сельского населения, будь то со стороны городских ремесленников и рабочих? Делаемое Ф.Дж. Фишером
различие между земледелием, которое тормозится предложением, и промышленностью, которую тормозит
спрос
165
, — кратчайшая формула, довольно удачно описывающая экономики Старого порядка.
В этих условиях я боюсь, как бы закон Сэ в тем, что касается дореволюционных веков, не оказался еще
менее действителен, чем даже в применении к нашему XX в. Впрочем, мануфактуристы XVIil в. открывали
свои крупные предприятия только при субсидиях, при беспроцентных займах и при монопольных правах,
которые им предоставлялись заранее. Можно подумать — злоупотребляющие привилегиями
предприниматели! А ведь в таких изумительных условиях успеха добивались не все, далеко
не все.
Предложение растущее, способное создавать из любых вещей новые потребности, — то было еще будущее,
то был скачок, ставший возможным с машинным производством. Никто лучше Мишле не сказал о том,
насколько промышленная революция была в конечном счете революцией спроса, преобразованием
«желаний», если воспользоваться выражением Тюрго, которое не вызвало бы возражений у некоторых
сегодняшних
философов,
В 1842 г., писал Мишле, «прядильное производство было в отчаянном положении. Оно задыхалось, склады
ломились, сбыта не было никакого.
170 Глава 2. ЭКОНОМИКА ПЕРЕД ЛИЦОМ РЫНКОВ
Перепуганный изготовитель не осмеливался ни работать, ни остановить работу с этими все пожирающими
машинами... Снижали иены — тщетно; снова снижали, вплоть до того, что хлопок упал до шести су... Тут
произошла неожиданная вещь. Слова эти — шесть су — стали сигналом пробуждения. Миллионы
покупателей, беднота, которая никогда не покупала, пришли в движение. Тогда стало видно, каким
огромным и мощным потребителем является народ, когда он в этом принимает участие. Склады опустели
разом. Машины снова начали яростно работать... То была во Франции революция, малозаметная, но
великая; революцию чистоплотности, украшения жизни испытала бедная семья. У целых классов появилось
нательное белье, белье постельное, столовое, занавеси — у классов, которые раньше, испокон веков, этого
не знали»
166
.
У РЫНКОВ СВОЯ ГЕОГРАФИЯ
В предыдущем разделе мы оставили в забвении купца, с тем чтобы увидеть только роль экономических
ограничений и правил. Мы снова предадим его забвению в нижеследующем разделе, дабы рассмотреть
только рынки сами по себе: пространство, какое они занимали, их объем, их удельный вес, — коротко
говоря, их ретроспективную географию. Ибо любой обмен занимает некое пространство, и никакое
пространство не бывает нейтральным, т. е. не измененным и не организованным человеком.
Говоря исторически, будет полезно обрисовать изменяющееся пространство, в котором доминировали одна
фирма, один торговый центр, одна нация или же которое занимал какой-либо данный вид торговли —
зерном, солью, сахаром, перцем или даже драгоценными металлами, Это представляет способ пролить свет
на воздействие рыночной экономики в каком-то данном пространстве, на лакуны этой экономики, частые ее
несовершенства и не в меньшей степени — на постоянный динамизм.
ФИРМЫ НА СВОЕМ ПРОСТРАНСТВЕ
Купец всегда был связан с покупателями, поставками, заимодавцами, кредиторами. Нанесите места
жительства этих действующих лиц на карту, и обрисуется пространство, которое в своей совокупности
властвует над самой жизнью купца. Чем обширнее бывало такое пространство, тем более связанный с ним
купец имел шансов стать влиятельным в принципе и почти всегда в действительности.
Зона дел, которые вели Джанфильяцци — флорентийские купцы, обосновавшиеся во Франции во второй
половине XIII в., — покрывала Альпы, прежде всего Дофине, и долину Роны; в западном направлении они
действовали до Монпелье и Каркассонна
167
. Тремя столетиями позд-
У РЫНКОВ СВОЯ ГЕОГРАФИЯ 171
Торговые сношения фирмы Саминиати в XVII в.
Речь идет об обосновавшейся во Флоренции и Ливорно фирме Саминиати, многочисленные документы которой, спасенные в конце
концов Армандо Сапори, находятся в Университете Боккони в Милане. Заштрихованная зона (Центральная и Северная Италия) — зона
тесных связей фирмы. Она охватывала своей деятельностью все Средиземноморье, Кадис, Лиссабон, а также север Европы (Париж,
Лион, Франкфурт-на-Майне, Лилль, Лондон, Амстердам, Гамбург и Вену). Карта составлена м-ль М. Лапейр.
нее, около 1559 г., антверпенские Каппони, видное тосканское семейство, имевшее мировое значение и
мировую известность, судя по их письмам и реестрам, оперировали внутри длинного и узкого пучка связей,
протянувшегося от Северного моря до Средиземного, до Пизы и Флоренции и имевшего ответвления к югу.
Это был тот же самый или почти тот же самый пучок, связывавший Нидерланды с Италией, который на про-
тяжении первой половины XVI в. определял деятельность пизанских Сальвиати, чьи монументальные
архивы практически не использовались. В XVII в. итальянские торговые сети обнаруживали тенденцию
распространиться на все Средиземноморье, утрачивая одновременно с этим свое господствующее
положение на Севере. Реестр «поручений и распоряжений» («commessioni e ordini») за 1652-1658 гг.
тосканской фирмы Саминиати, стержнем деловых связей которой был Ливорно, обнаружи-
172 Глава 2. ЭКОНОМИКА ПЕРВД ЛИЦОМ РЫНКОВ
У РЫНКОВ СВОЯ ГЕОГРАФИЯ 173
вает сеть связей главным образом средиземноморскую: Венеция, Смирна, сирийский Триполи,
варварийский Триполи, Мессина, Генуя и Марсель занимают там первые места; часто упоминаются
Константинополь, Александретта, Палермо, Алжир. Пунктами контакта с Севером были Лион и особенно
Амстердам. Использовавшиеся суда зачастую бывали голландскими или английскими. Но Ливорно есть
Ливорно, и в ведомостях нашей фирмы мы находим упоминание двух кораблей, которые погрузили в
Архангельске красную юфть
168
. Исключение, подтверждающее правило!
Если бы мы располагали сотнями или тысячами ведомостей такого рода, сама собой обнаружилась бы
полезная типология торгового пространства и торговых фирм. Мы узнали бы, как противопоставить друг
другу пространство закупок и пространство продаж, как объяснить одно другим, как различать то, что
соединяется, и то, что рассеивается. Мы научились бы различать пространственный пучок связей,
практически линейный и, видимо, отражавший отступление к одной главной оси, и обширных пропорций
круг, который бы соответствовал периодам подъема и оживленных обменов. После второго или третьего
примера мы бы не усомнились в том, что купец скапливал состояние — что само собой разумеется! — когда
прочно укоренялся в ареале крупного торгового центра. Об этом говорил уже Котрульи, рагузинец XV в.:
«Крупную рыбу ловят в больших озерах»
169
. Мне нравится также рассказанная Эриком Машке история того
аугсбургского купца и хрониста, начало деятельности которого было таким трудным и чья жизнь начала
обретать равновесие лишь с того времени, как он добрался до Венеции
170
. Точно так же для складывания
состояния Фуггеров характерны две даты: сентябрь 1367 г. — Ганс Фуггер покидает свою родную деревню
Грабен, чтобы направиться в близлежащий Аугсбург, где он устроится со своим семейством в роли ткача,
изготовляющего бумазею (Barchent), и 1442 г. — его наследники становятся купцами, торгующими на
дальние расстояния, имеющими деловые связи с соседними крупными городами и с Венецией
171
. Это были
факты обыденные, стократно повторявшиеся. Федер'иго Мелис упоминает историю Борромеи, выходцев из
пизанской пригородной деревни (соп-tado), «которые в конце XV в. миланизировались», т. е. обосновались в
Милане («che alia fine del secolo XV si milanesizzarono»), и сразу же создали состояние
172
.
Пространство купца было кусочком национального или международного пространства в данный период.
Если период этот проходил под знаком подъема, «купеческое» пространство, на котором действовал него-
циант, имело шансы быстро округлиться, в особенности если последний занимался крупными делами,
векселями, монетой, драгоценными металлами, «королевскими товарами» (такими, как пряности, перец,
шелк) или товарами модными, например сирийским хлопком, необходимым
ткачам — изготовителям бумазеи. Из весьма недостаточного ознакомления с архивами Франческо Датини
из Прато я вынес впечатление, что около 1400 г. крупномасштабным предприятием было обращение вексе-
лей — из Флоренции в Геную, Монпелье, Барселону, Брюгге, Венецию. Так не было ли финансовое
пространство в конце XIV в. и в эти первые годы XV в. более зрелым и быстрее расширявшимся, нежели
какое-либо другое?
Если прогресс XVI в. завершился, как я постулировал, весьма активной надстройкой ярмарок и торговых
финансовых центров, мы лучше поймем резкое расширение пространства, на котором развертывались
Семейство Буонвизи покорило всю Европу
С 1575 по 1610 г. торговая Европа была покрыта сетью фирм семейства Буонвизи — луккских купцов, обосновавшихся в Лионе
и представленных во всех важных торговых центрах своими родственниками и своими корреспондентами. Векселя связали в
единую сеть самые разные дела. Речь идет здесь о числе введенных в оборот векселей, а не об их стоимости. Так что нельзя
полностью доверяться создаваемому этим графиком впечатлению повсеместно выгодного положения фирмы (за исключением
Нанта и Тулузы). Было бы интересно установить реальные размеры мелких пересылок векселей из Лиона на Лион и
ненормально большого потока в сторону Лукки — города из которого происходили Буонвизи. (Карта составлена по эскизу
Франсуазы Бейяр — Bayard F. Les Buonvisi, marchands banquiers de Lyon, IS75-!629.-«AnnalesE.S.C.», 1971, p. 1242-1243).
174 Глава 2. ЭКОНОМИКА ПЕРЕД ЛИЦОМ РЫНКОВ
многочисленные дела аугсбургских Фуггеров и Вельзеров. По масштабам эпохи то были предприятия
громадные, внушавшие страх прочим купцам и общественному мнению самим своим размахом.
Аугсбургские Вельзеры присутствовали повсюду в Европе, Средиземноморье, Новом Свете, Венесуэле с
1528 г., где затем испанское недоброжелательство и ужасающие насилия местных властей привели их к
хорошо известному краху*. Но разве же эти Вельзеры не оказывались с удовольствием везде, где нужно
было рискнуть, создать или потерять состояние? Во сто крат более благоразумные Фуггеры достигли не
только еще более крупного успеха, но и более прочного. Они были хозяевами самых больших горных пред-
приятий Центральной Европы — в Венгрии, Чехии, Альпах. Через подставных лиц они прочно закрепились
в Венеции. Они господствовали в Антверпене, который в начале XVI в. был активным центром мира. Очень
рано Фуггеры появились в Лиссабоне и Испании, где поддержали Карла V; в 1531 г. мы их встречаем в
Чили, хотя оттуда они довольно быстро, в 1535 г., убрались
173
. В 1559 г. они открыли в Риске (Фиуме) и
Дубровнике свое собственное «окно в Средиземноморье»
174
. В конце XVI в., когда они испытывали
колоссальные трудности, Фуггеры некоторое время принимали участие в международном перечном
консорциуме в Лиссабоне. Наконец, они присутствовали и в Индии через посредство своего
соотечественника Фердинанда Крона, который приехал туда в 1587 г. в возрасте 28 лет и который будет
представлять Фуггеров и Вельзеров в Кочине, а затем в Гоа. Он, вероятно, оставался там вплоть до 1619 г.,
имея достаточно времени, чтобы сколотить очень большое состояние, оказывать тысячи услуг своим
далеким испанским хозяевам, а на месте — хозяевам португальским, чью черную неблагодарность он
испытает после 1619 г., познав и тюрьмы и беззаконие
175
. Короче, империя огромной фирмы была обширнее
империи Карла V и Филиппа II, над которой, как известно, никогда не заходило солнце.
Но отнюдь не эти колоссы, не эти загромождавшие арену истории персонажи были самыми
показательными. Что нас интересовало бы, так это средние величины, т. е. фирмы разной величины и их
общая вариативность. В XVII в. их размеры, по-видимому, в среднем уменьшились, В XVIII в. все выросло
вновь: деньги захватили всю Европу и даже весь мир. Более чем когда-либо налицо оказался интернационал
очень богатых. Но для того чтобы обосновать эту схему, потребовалось бы приумножить число примеров и
сопоставлений. Предстоит еще проделать большую и тщательную работу.
" Бартоломеус Вельзер получил от Карла V в обеспечение займа управление провинцией Каракас. В 1548 г. испанские власти
насильственно завладели этой провинцией,
а сам Вельзер был казнен. — Примеч. пер.
У РЫНКОВ СВОЯ ГЕОГРАФИЯ 175
ГОРОДСКИЕ ПРОСТРАНСТВА
Город находился в центре связанных друг с другом пространств: существовал круг, за счет которого город
снабжался; круг тех, кто пользовался его монетой, его весами и мерами; круг, из которого приходили в
город его ремесленники и новые горожане; круг его кредитных дел (это был самый обширный из всех); круг
его закупок и продаж — все это были последовательные круги, через которые проходили новости,
притекавшие в город или распространявшиеся из него. Как лавка купца или же его склад, город занимал
экономическое пространство, которое ему «жаловали» его положение, его богатство, долговременная
конъюнктура, которую город переживал. В любой момент город определяли эти круги, что лежали вокруг
него. Но их информацию необходимо осмыслить.
Вот перед нами свидетельство города Нюрнберга около 1558 г, в котором вышла «Книга о торговле»
(«Handelsbuch») нюрнбержца Лоренца Ме-дера. В этой купеческой книге, только что переизданной и
снабженной комментарием Германом Келленбенцем
176
, Лоренц Медер задался целью дать своим
согражданам практические сведения, а вовсе не решать занимающую нас ретроспективно проблему, а
именно — дать правильный перечень и верную интерпретацию торговых пространств Нюрнберга. Но его
указания, дополненные Германом Келленбенцем, позволили составить карту, довольно богатую данными
(см. ее на с. 176). Она говорит сама за себя. Нюрнберг — промышленный, торговый и финансовый город
первой величины — тогда, во второй трети XVI в., еще пребывал на том взлете, который несколькими
десятилетиями раньше сделал Германию одним из двигателей европейской деловой активности. И значит,
Нюрнберг был связан с экономикой большого радиуса, а его изделия, перемещаясь все дальше и дальше,
доходили до Ближнего Востока, Индии, Африки и Нового Света. Однако деятельность его оставалась
ограничена европейским пространством. Центральная зона его торговли в общем охватывала всю Германию
посредством связей короткого и среднего радиуса. Перевалочными пунктами и пределами его действий на
дальнее расстояние, местами, где Нюрнберг в некотором роде передавал эстафету, служили Венеция, Лион,
Медина-дель-Кампо, Лиссабон, Антверпен, Краков, Вроцлав, Познань, Варшава.
Иоганнес Мюллер показал, что на протяжении начальных лет XVI в. Нюрнберг был как бы геометрическим
центром активной экономической жизни Европы
177
. В этом утверждении нет чрезмерного местного
патриотизма. Но почему это было так? Несомненно, вследствие возросшей активности сухопутных
перевозок. А также вследствие того, что Нюрнберг располагается на полпути между Венецией и
Антверпеном, между древним торговым пространством Средиземноморья и Атланти-
176 Глава 2. ЭКОНОМИКА ПЕРЕДЛИЦОМ РЫНКОВ
У РЫНКОВ СВОЯ ГЕОГРАФИЯ 177
Городское пространство: сфера влияния Нюрнберга около 1550 г.
По данным «Das Meder'sche Handelsbuch» (Hrsg. H. Kellenbenz, 1974).
кой (и связанными с ней морями), новым пространсгвом успеха Европы. Вне сомнения, ось Венеция-
Антверпен оставалась на протяжении всего XVI в. самым активным из всех европейских «перешейков».
Правда, посередине его перегораживают Альпы, но они были ареной непрерывных чудес в том, что касалось
транспорта, как если бы трудность порождала систему коммуникаций, превосходящую все остальные. Зна-
чит, не будем излишне удивляться, констатировав, что в конце XVI в. перец прибывал в Нюрнберг как через
Антверпен, так и через Венецию. Перец «северный» и перец «южный» были в настолько равном положении,
что товар мог с одинаковым успехом, и на сей раз без остановки, отправляться из Антверпена в Венецию
или из Венеции в Антверпен. Морем и по суше.
Разумеется, речь здесь идет о положении германской экономики в данную эпоху. В плане долгосрочном
чаша весов склонялась к выгоде Восточной Германии, более континентальной. Этот подъем востока
приобрел конкретную форму с XVI в. (особенно после банкротств 1570 г. в Нюрнберге и Аугсбурге) в виде
возвышения Лейпцига и его ярмарок. Лейпцигу удалось навязать себя германским рудникам, устроить у
себя самый значительный рынок Кихеп ~ паев горнодобывающих предприятий, напрямую связаться с
Гамбургом и Балтийским морем, избавившись от промежуточного этапа в Магдебурге. Но город оставался
также
прочно привязан к Венеции, «венецианские товары» поддерживали целый сектор его деятельности. Кроме
того, Лейпциг сделался по преимуществу транзитным центром для товаров, перемещавшихся между
западными и восточными районами. С годами его подъем стал стабильным. В 1710 г. можно было
утверждать, что лейпцигские ярмарки были «намного важнее и значительнее» («weit importanter und
considerabler»), чем ярмарки во Франкфурте-на-Майне, по крайней мере если говорить о товарах, ибо как
финансовый центр город на Майне был в этот период более важен, чем Лейпциг
178
. У денежных привилегий
была трудная жизнь.
Как видим, городские пространства трудно поддаются интерпретации, тем более что и документы не больно
отвечают на наши вопросы. Даже такая богатая материалом книга, как недавно вышедший труд Жан-Клода
Перро «Генезис современного города. Кан в XVIII веке» (1975), не может разрешить все проблемы, которые
в ней рассмотрены с образцовыми тщательностью и пониманием. То, что теоретическая схема фон Тюнена
действительна для Кана, не вызывает удивления: вокруг города, взятого изолированно, даже зажатого в
собственных границах, легко зафиксировать «огородно-молочный пояс», потом ареал зерновых и ареал
животноводства
179
. Но уже труднее было бы различить ареалы, где распространялись промышленные
изделия, изготовленные в городе, и те рынки и ярмарки, через которые они распределялись. Разве не была
более всего показательна двойная игра в региональном и международном пространстве, которую
приходилось вести городу, и, стало быть, две разные системы обращения — первая «капиллярная», на
близкие расстояния и непрерывная; вторая — перемежающаяся и вынужденная в случаях про-
довольственных кризисов использовать водные перевозки по Сене или же морскую торговлю с исходными
пунктами в Лондоне и Амстердаме. Две эти системы приноравливались друг к другу, пропвостояли одна
другой, или дополняли одна другую, либо сменяли друг друга. Способ, каким международная жизнь
затрагивала город, характеризовал последний в такой же мере, а порой и больше, чем его непреходящие
связи со своим ближним окружением. Всемирная история перешагивала через историю локальную.
СЫРЬЕВЫЕ РЫНКИ
Мы могли бы написать историю крупных рынков сырья между XV и XVIII вв. наподобие классического
руководства Фернана Моретта, относящегося к миру 20-х годов XX в.
18
° И если бы мы благоразумно
пожелали придерживаться примеров многозначительных, то оказались бы перед трудным выбором: все
ходовые товары предлагают себя в качестве свидетелей, а их свидетельства, хоть и очень различающиеся,
сходятся по край-
178 Глава 2. ЭКОНОМИКА ПЕРЕД ЛИЦОМ РЫНКОВ
ней мере в одном: самые активные города, самые уважаемые и самые блестящие купцы охватывали своими
операциями громадные пространства. Размах служил стойким признаком богатства и успеха. Пример
пряностей — слово это «перекрывает удивительное многообразие продуктов» от таких, что служили «для
улучшения вкуса блюд... [вплоть] до медицинских снадобий [и до] материалов, необходимых при окраске
тканей»
181
, — настолько известен и до того классический, что колеблешься, предлагать ли его в качестве
модели. Преимущество этого примера заключено в том, что он являет нам долговременный подъем в виде
сменяющих друг друга эпизодов, а затем, в XVII в., явный спад
182
. Но мы уже объяснились по этому
поводу
183
. В противоположность этому сахар был продуктом относительно новым, потребление и
пространство сбыта которого с XV по XX в. непрестанно и в быстром темпе расширялись. За несколькими
незначительными исключениями (кленовый сироп, сахар из маиса), до самых времен континентальной
блокады и использования сахарной свеклы драгоценный продукт получали из сахарного тростника. Этот
последний, как мы показали
184
, переместился из Индии в Средиземноморье и на Атлантику (Мадейра,
Канарские острова, Азорские острова, Сан-Томе, Принсипи, а затем тропическое побережье Американского
континента, Бразилия, Антильские острова). Продвижение это было тем более примечательно, что
требовало, принимая во внимание технические средства той эпохи, дорогостоящих капиталовложений.
С таким же успехом сахар, продолжавший, как и в прежние времена, оставаться в арсенале аптекаря, все
больше завоевывал кухню и стол. В XV и XVI вв. он еще был очень большой роскошью, княжеским подар-
ком. 18 октября 1513г. король португальский преподнес владыке Святого престола его изображение в
натуральную величину, окруженное фигурми двенадцати кардиналов и тремя сотнями свечей длиною в
полтора метра каждая — все изготовленное из сахара терпеливым кондитером
185
. Но, не став еще всеобщим,
потребление сахара уже делало успехи. В 1544 г. в Германии обычно говаривали: «Сахар никакое ;блюдо не
портит» («Zucker verderbt keine Speis»)
m
. Начались поставки из Бразилии: в XVI в. в среднем 1600 тонн в год.
В 1676 г. с Ямайки отправилось 400 кораблей, нагруженных каждый в среднем 180 тоннами сахара (всего,
стало быть, 72 тыс. тонн)
187
. А в XVIII в. столько же, если не больше, произведет Сан-Доминго (Гаити)
188
.
Но не будем представлять себе европейский рынок наводненным сахаром из приатлантических стран. Или
воображать рост сахарного производства, бывший будто бы первопричиной расцвета океанских плаваний и,