Боннар Андре. Греческая цивилизация. Том 2-й. От Антигоны до Сократа

Подождите немного. Документ загружается.

Я указал выше на сочинения этического характера в «Сборнике» —

«Клятва», «Закон», «О враче» и другие. Напомню, что они были составлены

Гиппократом уже в старости или его учениками вскоре после его смерти, но в

соответствии с его принципами и его практикой. Следует уточнить, что

«Клятва», облекающая в письменную форму древний обычай, представляет

самый древний текст «Сборника», но вместе с тем она в своей нынешней

форме несколько моложе великих гиппократовых трактатов V века до н. э.

Вместе с тем это самый главный из этических текстов.

Вот дословный перевод той клятвы, которую произносили врачи в

момент, когда приобщались к этой профессии:

«Клянусь Аполлоном врачом, Асклепием, Гигиеей и Панакеей и всеми

богами и богинями, беря их в свидетели, исполнять честно, соответственно

моим силам и моему разумению, следующую присягу и письменное

обязательство:

Считать научившего меня врачебному искусству наравне с моими

родителями, делиться с ним моими достатками и в случае надобности

помогать ему в его нуждах; его потомство считать своими братьями и это

искусство, если они захотят его изучать, преподавать им безвозмездно и без

всякого договора.

Наставления, устные уроки и все остальное в учении сообщать своим

сыновьям, сыновьям своего учителя и ученикам, связанным обязательством и

клятвой по закону медицинскому, но никому другому.

Я направлю режим больных к их выгоде сообразно с моими силами и

моим разумением, воздерживаясь от причинения всякого вреда и

несправедливости.

Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу

пути для подобного замысла; точно так же я не вручу никакой женщине

абортивного пессария.

Чисто и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство.

Я ни в коем случае не буду делать сечения у страдающих каменной

болезнью, предоставив это людям, занимающимся этим делом.

В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи

далек от всего намеренного, неправедного и пагубного, особенно от

любовных дел с женщинами и мужчинами, свободными и рабами.

Что бы при лечении — а также и без лечения — я ни увидел или ни

услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо

разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной.

Мне, нерушимо выполняющему клятву, да будет дано счастие в жизни

и в искусстве и слава у всех людей на вечные времена: преступающему же и

дающему ложную клятву да будет обратное этому»f

Гиппократ, Клятва, Избранные произведения, с. 87—88.

В большинстве современных государств требуется, чтобы врачи

присягали. Однако теперь самое слово присяга (клятва) употребляется в

искаженном смысле. Врач обычно клянется лишь своей честью или дает

обещание. Эволюция верований и развитие науки, видимо, выветрили

постепенно все содержание из старого текста Гиппократа.

В моей стране, в кантоне Во, врач дает следующее обязательство перед

префектом округа, представляющим Совет государств, осуществляющий

исполнительную власть:

«Ознакомившись с основными принципами деонтологии и

законодательными установлениями, регулирующими мою профессию,

обязуюсь честью соблюдать их в точности, честью обещаю служить этой

профессии по совести, с достоинством и человечностью, которые

предписывают ее человеколюбивые цели».

Ни слова о запрещении прописывать яды: нынешние врачи,

использующие токсицирующие элементы, которые могут оказаться в

лекарстве, только и делают, что целый день прописывают такие «яды-

лекарства». Нет более запрещения производить аборты по просьбе женщин: в

большинстве случаев аборт узаконен. Сохранилось уважение к коллегам,

предусмотренное статутами деонтологии.

Сохранена профессиональная тайна, которая — теоретически, во

всяком случае, — охраняется «Санитарным законом кантона Во» от 9

декабря 1952 года, а также швейцарским Уголовным кодексом, ст. 321

которого гласит, что «те, кто откроют медицинскую тайну, доверенную им в

силу их профессии, подлежат наказанию тюремным заключением или

штрафом».

Сохранились в нашей присяге, приведенной в качестве примера,

благородные слова о совести, достоинстве и гуманности, о соблюдении

единственного «долга оказания помощи», которые являются как бы

отдаленным, но подлинным отголоском той любви, которую Гиппократ

проявлял к своим больным и которую он внушал своим ученикам.

Присяга женевских врачей, которую еще называют «Женевской

клятвой», более близка гиппократовой клятве. Она произносится перед

общим собранием Ассоциации врачей, а не перед представителем

политической власти. Вот ее текст:

«В момент принятия в число членов медицинской профессии:

Я беру на себя торжественное обязательство посвятить свою жизнь

служению Человечеству.

Я сохраню должное уважение и признательность к своим наставникам.

Я буду заниматься своей профессией по совести и с достоинством.

Я буду считать заботу о здоровье пациента своей первейшей

обязанностью.

Я буду уважать тайну того, кто мне доверится.

Я буду охранять в меру всех своих средств честь и благородные

традиции медицинской профессии.

Мои коллеги будут моими братьями.

Я не допущу, чтобы соображения национальности, расы, партийности

или социальной принадлежности могли встать между моим долгом и моим

пациентом.

Я буду стараться оберегать человеческую жизнь начиная с зачатия.

Даже под угрозой я не допущу, чтобы мои медицинские познания были

использованы против законов человечности.

Я даю эти обещания торжественно, свободно и по чести».

Эта «Женевская клятва» была принята на общем собрании Всемирной

ассоциации врачей в Женеве в сентябре 1948 года.

* * *

«Клятва», «Закон» и другие этические трактаты Гиппократа нуждаются

в нескольких дополнительных замечаниях.

Первое из них, не лишенное значения, заключается в том, что

наставления, даваемые врачу относительно исполнения им своих

профессиональных обязанностей, хотя и собраны и подкреплены клятвой, в

этих сочинениях все же никогда не опровергаются, а, наоборот,

подтверждаются в других трактатах «Сборника», во всяком случае в тех,

которые можно приписывать Гиппократу. Таким образом, перед нами лишь

кодификация древних обычаев, причем эта кодификация произведена по

внушению учителя в духе полной верности его памяти.

Так, ни один из запрещенных в «Клятве» приемов не встречается в

семи книгах «Эпидемий», в этих заметках, составленных небрежно, без

намерения их опубликовать, и часть которых, несомненно, написана рукой

Гиппократа; в своей совокупности они — верное зеркало практической

деятельности всей школы.

Приведем другую подробность. Этические сочинения уделяют

огромное внимание и внешнему облику врача, и его моральному облику.

Врач входит в дом лишь «на благо больного». Этот больной, кто бы он ни

был, каково бы ни было его социальное положение, идет ли дело о мужчине,

женщине, ребенке, свободен ли он или раб, — этот больной для врача прежде

всего страждущее существо, «пациент» в прямом этимологическом смысле

этого слова. Он имеет право на обходительность, на внимание врача, и тот

уважает его, как он должен был уважать себя сам.

«Врач-философ, — пишет автор трактата «О благоприличном

поведении», — равен богу... И все, что ищется для мудрости, есть и в

медицине, а именно: презрение к деньгам, совестливость, скромность,

простота в одежде, уважение, суждение, решительность, опрятность... знание

всего того, что полезно и необходимо для жизни... отрицание суеверного

страха перед богами»f

Автор книги, озаглавленной «О враче», заявляет в свою очередь, что

врач должен быть воздержанным и что ему «прилично держать себя чисто...

Пусть он также будет по своему нраву человеком прекрасным и добрым и,

как таковой, значительным и человеколюбивым»f

Гиппократ, О благоприличном поведении, Избранные произведения,

с. 111.

Там же, с. 96.

В общем он должен вести себя как «порядочный человек» и быть

«любезным с порядочными людьми». Что касается больного, то

«поспешность и чрезмерная готовность» врача презираются. Он никогда не

бывает не в духе, однако следует избегать и того, чтобы «изливаться в смехе»

и быть «сверх меры веселым». Врач «должен быть справедливым, —

продолжает тот же автор, — при всех обстоятельствах, ибо во многих делах

нужна бывает помощь справедливости, а у врача с больными — немало

отношений».

Одним из основных качеств этого врача — честного человека должна

быть скромность — качество не только моральное, но и интеллектуальное.

Врач может ошибаться; он должен признать свою ошибку, как только ее

заметит, и сделать это перед больным, во всяком случае если дело идет о

«небольших промахах». Формирование врача, занявшее длительный период и

происходившее под руководством просвещенных наставников, должно

предохранить его, как правило, от крупных ошибок. Если он их все же

совершит и они могут повлечь за собой смерть больного, он не должен

признавать их в присутствии больного, так как это может нарушить покой

больного. Ему предпочтительнее отметить их в своих записях в назидание

врачам следующих поколений.

С другой стороны, скромность врача обязывает его обратиться к своим

собратьям, если он в затруднении. Мы читаем в «Наставлениях»: «Нет

ничего постыдного, если врач, затрудненный в каком-либо случае у больного

и не видя ясно, по причине своей неопытности, просит пригласить других

врачей, с которыми он мог бы совместно выяснить положение больного и

которые посодействовали бы ему найти помощь... Врачи, вместе

осматривающие больного, не должны ссориться между собой и высмеивать

друг друга. Ибо я с клятвою заверяю, что никогда суждение одного врача не

должно возбуждать зависти другого; это значило бы показывать свою

слабость»f

Гиппократ, Наставления, Избранные произведения, с. 122—123.

И опять-таки из скромности врач должен отказаться от применения

показных средств, предназначенных для того, чтобы ввести в заблуждение

больного. Потому что «обманчивым и непрочным бывает утверждение,

основанное на болтовне». При всех обстоятельствах врач должен выбирать

способ лечения, в котором меньше всего показного. Подобное поведение —

единственное достойное «человека сердца и искусства». Эти два термина

вытекают один из другого, потому что искусство врача находится на службе

людей. «Наставления» напоминают об этом незабываемой фразой: «Где

любовь к людям, там и любовь к своему искусству».

Таким образом, скромность врача проистекает, во-первых, из его

любви к той профессии, которую он избрал: в самом деле, врачу известна

необъятность требований, предъявляемых его искусству, он ежедневно

убеждается в этом в своей практике, как он знает и рамки своих

возможностей. И, во-вторых, скромность присуща врачу, потому что он

любит людей, которых лечит, потому что он особенно остро чувствует

ценность и всю сложность жизни, которую он взялся охранять и за которую

он несет ответственность.

Любовь к людям и любовь к своему искусству — таковы две отправные

точки его гуманизма.

* * *

В заключение отметим еще одну черту, на которую почти не указывали

до сих пор.

Во всем «Гиппократовом сборнике» нигде, ни в одном из его

многочисленных трактатов, не делается ни малейшей разницы между рабами

и людьми свободными. И те и другие имеют одинаковые права на внимание,

уважение и заботы врача. Не только рабы, но и бедняки, которых становится

довольно много в эллинском мире к концу V века до н. э. и чья жизнь

нередко не менее тяжела, чем жизнь рабов.

В книгах «Эпидемий», не принадлежащих Гиппократу (который в

своих заметках редко упоминает профессии своих пациентов), автор

указывает на профессии больных. Вот некоторые из них: плотники,

сапожники, кожевники, валяльщики, виноградари, садоводы, рудокопы,

каменщики, учителя, трактирщики, повара, конюхи, профессиональные

спортсмены, разные служащие (ими могли быть государственные рабы) и т.

д. В огромном количестве случаев профессии не указаны. Имеется также

много женщин, свободных и рабынь. Как видно, все это скромные и даже

очень скромные профессии. Весьма вероятно, что многие из упомянутых в

трактатах работников были рабами. Иной раз на это и указывается.

Достоверно то, что врач не делал никакой разницы между рабом,

иностранцем и гражданином. Автор «Наставлений» даже предлагает, чтобы

«с особым вниманием лечили чужестранцев и бедняков».

И вот оказывается, что это «наставление» выполняется — и даже сверх

ожидаемого. Если взять карточки больных только из одной книги

«Эпидемий», хотя бы из пятой, то видно, что на сто больных девятнадцать, а

может быть, и больше (часто это трудно решить), безусловно, рабы

(двенадцать мужского пола, семь женского). Некоторых из них лечили в

Лариссе Фессалийской во время довольно длительного пребывания там врача

(периодевта), который составлял книгу V. За всеми ими, вероятно, был

внимательный уход, лечились они продолжительное время. Одна женщина-

рабыня умерла на сороковой день от воспаления мозга после того, как долго

была в бессознательном состоянии.

Вот случай с мальчиком-конюхом, рабом из числа этих девятнадцати.

Ему одиннадцать лет, лошадь ударила его копытом в лоб, над правым глазом.

«Казалось, кость была поражена, и из нее вышло немного крови.

Раненый был широко трепанирован до диплоэ [двойной пластинки, губчатого

вещества черепной кости]; его лечили, причем кость, оставаясь в таком виде

после трепанации, загноилась. Около двадцатого дня началась опухоль около

уха с лихорадкой и ознобом; опухоль была днем более значительной и более

болезненной; лихорадочное состояние начиналось дрожью; глаза опухли, так

же как лоб и все лицо; правая сторона головы была наиболее поражена,

однако опухоль шла также с левой стороны. Это нисколько не вредило; под

конец лихорадка стала менее постоянной; так длилось восемь дней. Раненый

выжил; его прижигали, очищали слабительным питьем и делали припарки к

опухоли; рана не послужила причиной ничего дурного»f

Гиппократ, Соч., т. II, с. 211.

Больные, описанные в книге V, страдают самыми различными

недугами. Например: ангина, глухота, гангрена или омертвение тканей,

плеврит, воспаление легких, чахотка, понос и другие кишечные или

желудочные болезни, опухоли в животе, расстройство мочевого пузыря,

болезни желчного пузыря, камни, рожа и многие другие. Очень часто речь

идет о травматических повреждениях и о беременности. В общем создается

впечатление, что врач лечит и отмечает в своих карточках лишь случаи

тяжелых заболеваний; пустяки его не интересуют.

Смертность очень велика. Из девятнадцати рабов книги V двенадцать

умерло. Однако процент смертности для всех больных в целом не меньше,

чем для рабов. Из сорока двух случаев, упомянутых в книгах I и II

«Эпидемий», в двадцати пяти отмечен смертельный исход. Врач, живший в

конце дохристианской эры, заявил, что «Эпидемии» следует читать, потому

что они наводят на «размышления о смерти». Ведь в то время люди еще

умирали как мухи! Могло ли быть иначе? Медицина в том состоянии, как мы

ее описали, не знавшая самого основного в анатомии, потому что обычаи

того времени запрещали ей вскрытие трупов, не могла, конечно, снизить

«естественный» процент смертности. Естественный ли? Я разумею под ним

тот, который естественная среда и собственное тело определили

человеческому роду. И все же наступит день, когда врачи смогут сказать не

только у Мольера: «Мы все это изменили».

Во всяком случае, медицина не делает разницы между этими людьми,

столь подверженными смертельной опасности. Для нее рабы — такие же

человеческие создания. В этом проявляется факт поразительный, на который

стоит в заключение обратить внимание. Конечно, владелец раба

заинтересован в сохранении этого человеческого капитала. Но что стоил

одиннадцатилетний мальчик, историю которого я рассказал? Меньше, чем

ничего, безусловно меньше, чем издержки на лечение.

Надо сказать, что и тон, в котором составлены заметки врача, один и

тот же, независимо от социального положения пациента; он отражает ту

смесь научной любознательности и симпатии к людям, которая определяет

гуманизм Гиппократа.

Следует вспомнить о двух великих философах последующих веков, об

их презрении к «одушевленным орудиям», какими являются рабы.

По своей поразительной жажде познания, по строгости своих

исследований, всегда оплодотворенных рассуждениями, наконец, по своему

самоотверженному служению страдающему существу, по своему чувству

дружбы, распространяемому на всех людей без различия, медицина

Гиппократа поднялась до вершин гуманизма V века до н. э. и, более того,

смело двинулась дальше в этом последнем пункте — обычаев и мышления

своего времени.

Предлагая всем людям телесное благо, которое она с трудом для них

добывает, она представляет во тьме своего невежества самый прекрасный из

заветов.

Что же касается остального, то вспомним слова Бэкона (я цитирую по

памяти): «Медицина может больше, чем знает».

ГЛАВА VIII

СМЕХ АРИСТОФАНА

Смех Аристофана — нечто менее всего аттическое, самое галльское,

самое грубое, что можно себе представить? Нет. Тогда — нечто самое

изящное, самое воздушное в мире? Тоже нет. Или, может быть, дважды да.

Все виды смеха вместе. На обоих полюсах — смех сатирический и смех

радостный. И всякий другой смех также.

Итак, два главных вида смеха. Первый, свойственный гневу, смех

раздирающий, разносящий в клочья глупость, нелепости, процветающие на

почве «общественного строя» Афин конца V века до н. э., и здесь нашел свое

место. Золотой век устал производить совершенные творения из мрамора,