Боннар Андре. Греческая цивилизация. Том 2-й. От Антигоны до Сократа

Подождите немного. Документ загружается.

Скажу о самом важном: до меня

Не знали люди ни целящих мазей,

Ни снедей, ни питья и погибали

За недостатком помощи врачебной.

Я научил их смешивать лекарства,

Чтоб ими все болезни отражать.

(«Ïðîìåòåé», ñò. 478, ïåðåâîä Ñ. Ñîëîâüåâà)

Гиппократ, опиравшийся на древнюю традицию, был в V веке до н. э.

Прометеем медицины.

Эта традиция воплощает чисто практические и светские знания,

передаваемые от одного к другому внутри определенной корпорации людей,

принадлежащих к этому роду искусства, и прослеживается нами вплоть до

«Илиады». В этой поэме, где присутствует смерть, встречается множество

врачей, вернее попросту профанов, умеющих вскрыть рану, ее

дезинфицировать и перевязать, прикладывать компрессы, иногда порошок из

измельченных корешков. Этим врачам «Илиады» случается произвести и

настоящую операцию.

Гомеру известна и им описана, иной раз с большой точностью, сто

сорок одна рана. Он знает также про многие органы человеческого тела.

Профессией врача занимаются в его поэме люди свободные и всеми

уважаемые:

Опытный врач драгоценнее многих других человеков, —

(«Èëèàäà», XI, 514, ïåðåâîä Ãíåäè÷à)

говорит он.

Магическое врачевание не занимает, так сказать, никакого места в

«Илиаде». В «Одиссее», являющейся сказкой, нимфы-волшебницы,

встречающиеся в экзотических странах, прибегают к заклинаниям.

В последующие века (включая V век до н. э.) приобретает силу

мистическое течение восточного происхождения, оно словно овладевает

народным сознанием и заслоняет, даже в глазах философов, научное

медицинское исследование.

В святилищах Эскулапа, в Трикке в Фессалии, и особенно в Эпидавре

— множество паломников и сколько угодно чудес! Эпидаврские надписи,

составленные жрецами в форме обетов, донесли до нас отголоски чудесных

исцелений, которые всегда происходят во сне посредством вмешательства

бога в сновидения (исцеление верой, как говорят еще и сегодня некоторые

верующие). Вот одна из надписей, отнюдь не самая странная:

«Амбросия из Афин, кривая. Эта женщина пришла в храм бога и

насмехалась над некоторыми исцелениями, заявляя, что невозможно, чтобы

хромые и слепые выздоравливали просто во время сна. Затем она уснула в

храме и видела сон. Ей показалось, что бог подошел к ней и сказал, что он ее

вылечит, но что для этого она должна пожертвовать храму серебряного

поросенка в доказательство своей глупости. С этими словами он рассек глаз

больной и влил в него лекарство. На следующий день она ушла исцеленной».

Эмпедокл в своих «Очищениях» и сам Платон в ряде отрывков

свидетельствуют, что вера в свойства заклинаний и магической медицины не

была чуждой греческому классическому мышлению.

Надписи Лурда — Эпидавра современны работам, приписываемым

Гиппократу.

Было бы большой ошибкой считать, как это иногда делают в наши дни,

что греческая медицина возникла в святилищах. В Греции в эпоху

рационализма существовали две медицинские традиции, параллельные, но

совершенно отличные друг от друга.

Примечательно отметить, что, в то время как в орбите святилищ

распространены были заклинания, сновидения, знамения и чудеса — все

послушные голосу жрецов, существовало медицинское искусство,

независимое и целиком светское. В нем нашли отражение самые различные

течения, но оно никогда не склонялось к суеверию и в нем никогда не

появлялась фигура жреца-врачевателя или истолкователя бога-целителя, хотя

бы в качестве предмета критики или насмешки.

Так, в одном случае никогда не возникает вопрос о методическом

научном исследовании в целях установления материальных причин болезней,

ни о правилах, выходящих за рамки единичных случаев с каждым больным,

но речь идет исключительно о чудесах, совершенных произвольно, по

прихоти божества. В другом, хотя врач мыслит отнюдь не атеистически, мы

видим, что он решительно отклоняет всякое объяснение, которое бы

ссылалось на бога, и только на одного бога.

Очень характерно и поразительно смело написано вступление трактата

под заглавием «О священной болезни» (то есть эпилепсии):

«Относительно болезни, называемой священною, дело обстоит таким

образом: нисколько, мне кажется, она ни божественнее, ни более священна,

чем другие, но имеет такую же природу происхождения, какую и прочие

болезни. Природу же ее и причину люди назвали каким-то божественным

делом вследствие неопытности и удивления, потому что она нисколько не

похожа на другие болезни. И вот, вследствие невежества в том, чего не

знают, у них предоставляется ей божественное свойство... Мне кажется, что

первые, признавшие эту болезнь священною, были такие люди, какими и

теперь оказываются маги, очистители, шарлатаны и обманщики, которые

представляются весьма благочестивыми и понимающими больше других. И

действительно, прикрывая и оправдывая божественностью свою

несостоятельность, они за неимением средств, чем бы действительно могли

помочь, из опасения, чтобы не сделалось явным их полное невежество,

провозгласили, что эта болезнь священна»f

Гиппократ, Избранные книги, О священной болезни, перевод с

греческого В. И. Руднева, М., 1936, с.495—496.

Этот трактат «О священной болезни» входит в то, что со времен

александрийцев получило название «Гиппократова сборника», содержащего

около семидесяти трактатов, которые древние приписывают великому врачу

с Коса. Эти трактаты были в самом деле составлены при жизни Гиппократа,

во второй половине V и начале IV века до н. э. Некоторые из них, впрочем

трудно отличимые, написаны рукой самого косского врача или его

ближайших учеников. Другие, напротив, принадлежат руководителям

направлений или школ, соперничавших с косской.

Коротко говоря, в «Гиппократовом сборнике» можно различить

трактаты трех больших групп врачей. Имеются врачи-теоретики, философы-

любители умозрительных спекуляций. Им противостоят врачи Книдской

школы, у которых уважение к фактам настолько велико, что они оказываются

не в состоянии шагнуть дальше их. Наконец, в третьей группе — и к ней

принадлежит Гиппократ со своими учениками, то есть Косская школа, —

имеются врачи, которые, основываясь на наблюдении, исходя из него и

только из него, настойчиво стремятся его истолковать и понять. У этих

врачей позитивное мышление: они отказываются от произвольных

предложений и постоянной константой считают разум.

Эти три группы авторов в равной мере противостоят медицине

святилищ. Но только Косская школа основала медицину как наукуf

В этой главе я тесно примыкаю к работе М. Луи Буржея «Наблюдение

и опыт у врачей «Гиппократова сборника» (1953). Эта книга была моим

путеводителем при открытии области, для меня совершенно новой. Мне

пришлось бы отсылать к ней читателя чуть ли не на каждой строчке этой

главы. Но я не мог придерживаться такого метода в этой книге,

предназначенной для широкого круга читателей. Тем не менее я хочу отдать

должное учености г-на Буржея и попросить его позволить мне считать его

ученый труд общим достоянием, отданным им в распоряжение всех

жаждущих познания.

* * *

Врачи-теоретики задержат нас ненадолго. Это блестящие жонглеры

слова, причастные к тому широкому движению, которое затронуло —

нередко очень оправданно — все области человеческой деятельности и

получило название софистики.

В этом случае их метод следует путем, противоположным здравому

научному методу. Вместо того чтобы исходить из анализа фактов, авторы

трактатов этой группы в большинстве случаев исходят из общих принципов,

заимствованных у философии или верований того времени; они

довольствуются тем, что совершенно произвольно применяют тот или иной

из этих принципов к медицинским фактам, которые им требуется объяснить.

Порою это попросту предвзятые идеи, вроде того, что числу 7 отводится

доминирующая роль в человеческой деятельности.

Трактаты «О мускулах», «О семимесячном плоде» и его продолжение

«О восьмимесячном плоде» доказывают или претендуют на доказательство

того, что если зародыш жизнеспособен в семь месяцев, а затем в девять

месяцев и десять дней, то это потому, что в обоих случаях он насчитывает

точное количество недель — в первом случае тридцать, во втором сорок. В

этих трактатах точно так же приводится в качестве доказательства, что

здоровый человек может выдержать голод в течение семи дней, что у детей

зубы меняются в семилетнем возрасте, что при острых заболеваниях кризисы

наступают через полнедели, неделю, полторы и две недели.

Трактат «О ветрах», в котором многие доныне усматривают ключ к

теории Гиппократа, представляет собой не столько медицинский трактат,

сколько риторическое рассуждение о роли воздуха и ветра, рассматриваемых

одновременно как основа развития вселенной, как причина смены времен

года и как общая причина всех болезней: эпидемических, или гибельных,

лихорадок, катарров, опухолей, кровохарканья, водянки, апоплексии, колик и

даже зевоты.

С десяток трактатов нашего «Сборника» посвящено подобной

софистической медицине, блестящей и пустой, бесконечно далекой от

практики Гиппократа. Все же в наименее плохих из них встречаются

разумные указания, как будто говорящие о подлинном опыте.

В трактате «О диете при острых заболеваниях», начинающемся с

пустых рассуждений по поводу природы человека, его души, являющейся

смесью воды и огня, рассуждений, в которых не забыты пол, близнецы и

искусства, не без удивления обнаруживаешь очень неплохое перечисление

огородных трав и их свойств, равно как и перечисление свойств злаков в

зависимости от того, употребляется ли ячмень в натуральном виде или после

обдирки, пользуются ли ячменным отваром или мукой, едят ли ячменный

хлеб сразу после выпечки или через некоторый промежуток времени; тут же

даны сведения о пшеничном хлебе — белом, из непросеянной муки, и

заквашенном. Страница за страницей ведется рассказ об овощах, далее

читаем о свойствах мяса различных животных, начиная с быка, причем не

забыт и еж. Болтливый и псевдофилософский тон начала трактата уступает

место невероятным рецептам кушаний с примечаниями на полях об

опасности скопления газов, стуле, мочегонных свойствах, а также о

питательности каждого продукта. За туманными теориями вступления

(Аристофан высмеивает врачей этого рода в «Облаках») следует поток

советов о полезности повторной рвоты, опасности гнилостных солей и о

пользе прогулок. Отметим мимоходом заявление автора о том, что он

советует соблюдать эти диеты «вообще всем людям, которым поневоле

приходится проводить жизнь беспорядочно и у которых нет возможности,

пренебрегая остальным, позаботиться о своем здоровье». Затем он

устанавливает другой режим, представляющий его «открытие» и

предназначенный для состоятельных людей. Никто, заявляет он, об этом не

подумал до него. Далее наш автор сбивается на какую-то путаную болтовню

об «отличиях», которая достаточно выявила его собственное тщеславие: он

тут окончательно отворачивается от «земной науки», по пути которой

некоторое время терпеливо шел.

Отдадим должное и трактатам «О семимесячном плоде» и «О

восьмимесячном плоде», в которых наряду с разглагольствованиями о

седмерицах и о луне имеется по меньшей мере одна верная, даже волнующая

страница об опасностях, которым подвержен новорожденный ребенок.

«Изменения пищи, так же как и дыхания, опасны. Если дети

поглощают что-нибудь болезнетворное, они поглощают его ртом и через

ноздри, и вместо того, чтобы вводимого было как раз достаточно, не неся в

себе никакого излишка, оно входит в гораздо большем количестве, чем

нужно, так что производит как своим обилием, так и расположением, в

котором находится тело ребенка, то, что одна часть его выходит обратно

через рот и ноздри, а другая — вниз, через кишечник и мочевой пузырь,

тогда как раньше ничего подобного не происходило.

Вместо воздуха и влаги, настолько сродных, к которым всегда по

необходимости имеется в матке привычка и расположение, дитя пользуется

вещами совсем чуждыми, более сырыми, более сухими, менее

приноровленными к человеку, откуда необходимо следует много страданий,

много смертей, так как даже у возмужалых перемена страны и диеты

зачастую производит болезни. То же рассуждение относится и к одеждам,

ибо вместо того, чтобы быть окруженным мясом и тепловатыми жидкостями,

дающими испарения и сродными, дети окружены теми же материями, что и

взрослые. Пуповина — единственный во всем теле путь для дитяти,

связанный с маткой и принимающий участие во всех поглощениях. Все

остальное закрыто, и ничто не открывается до выхода ребенка из утробы

матери; когда же он будет на выходе, все остальное открывается, но

пуповина утончается, замыкается и отсыхает»f

Гиппократ, Соч., т.III, М.—Л., 1941—1944, с. 299.

* * *

Антиподом этих врачей-теоретиков, этих «иатрософистов», является в

«Гиппократовом сборнике» врачевание Книдской школы, соперницы или

подражательницы Косской (школы Гиппократа). Лучше всего эту книдскую

медицину в сборнике представляют трактаты «О внутренних страданиях» и

«О болезнях» (книга II). К ним нужно присоединить около дюжины

трактатов, которые хотя и не являются строго книдскими, но в большей или

меньшей мере приближаются к взглядам этой школы. Среди них —

несколько трактатов по гинекологии.

Книдскую группу отличают приверженность к точному и даже

мелочному наблюдению, стремление дать конкретные и подробные описания

болезней, избегая всякого неправомерного обобщения, каких бы то ни было

«философических» отклонений. Врач этой школы возвращается к тому, что

составляло во все времена основу его искусства: к клиническому наблюдению.

Книдяне — это главным образом практики. Они не идут далее

непосредственного наблюдения, они остерегаются наводить больного на

показания и придавать им слишком большое значение. Они не слишком

доверяют фактам, и это несколько сужает их кругозор. Они довольствуются

классификацией болезней, что же касается их лечения, то тут они

придерживаются терапии, проверенной традицией.

Они не устраивают медицинских прений, не доискиваются причин

болезней, сводимых ими к предположению о двух «влагах» — желчи и

флегме. Они избегают всяких трудных проблем, которых не могут

разрешить. По существу, они не стремятся к пониманию.

Их классификация дробит разделы и как бы множит болезни. В

трактатах «О внутренних страданиях» и «О болезнях» (книга II) различаются

и описаны три вида болезни печени, пять болезней селезенки, пять видов

тифа, четыре вида болезни почек, три вида ангины, четыре вида полипов,

четыре — желтухи, пять — водянок, семь — чахоток и большое количество

мозговых заболеваний.

Не приходится говорить, что некоторые из этих подразделений

оправданны и, кроме того, новы. Например, острый суставной ревматизм и

подагра. Однако большинство их недостаточно обосновано или просто

вымышлено.

Приведем в виде примера описание одной из упомянутых чахоток:

«Вторая чахотка: происходит от тяжелого труда. То же самое испытывает

больной, как в предшествующем случае, но болезнь представляется более

тихой, чем первая, и летом дает ремиссии. Больной отхаркивает более густую

мокроту, чем в предыдущем случае. Кашель удручает в особенности людей

пожилых; страдание сильнее в груди: кажется, что там нависает камень;

спина также болезненна; цвет самого больного прозрачен, и при малейшем

усилии он тяжело дышит и задыхается. Обыкновенно от этой болезни он

умирает в три года»f

Другой вид чахотки описывается следующим образом: «Со временем

тело худеет, исключая голеней, ибо они опухают, так же как и стопы. Ногти

загибаются; плечи становятся худыми и слабыми; горло наполняется чем-то

вроде пуха: оно свистит, как через трубочку; жажда сильна в течение всей

болезни, и сильная слабость охватывает тело. Когда дело так обстоит,

больной погибает в течение года очень изможденным»f

Гиппократ, Избранные книги, О внутренних страданиях, с. 435.

Там же, с. 434.

Описание нередко очень выразительно. Некоторые подробности

поневоле привлекают внимание: больной, которому не хватает воздуха,

«раздувает ноздри, как бегущая лошадь, он высовывает язык, как собака

летом, когда ее томит зной». Сравнение верное и выразительное.

Но все-таки книдские врачи в своих классификациях оказались как бы

в плену разновидности носологического бреда. При этом бросается в глаза,

что наряду с таким обилием описаний поразительно бедна терапия.

Слабительные, лечение рвотой (у древних рвота рассматривается как

очищение желудка сверху), приемы молока, прижигания.

Укажем все же на некоторые способы лечения, словно предугаданные

книдянами. «Эррины» представляют любопытный прием, состоящий в том,

что в ноздри кладут разные вещества для излечения тех болезней, которые

врач относил к заболеваниям головы: апоплексии, желтухи, чахотки и т. д.

Эти эррины — «слабительные для головы». Их применение предполагает,

что мозг сообщается с носом. Не говорят ли и сейчас — «мозговой насморк»?

Отметим также метод исследования легкого, применяемый врачом,

когда ему нужно, прежде чем начать лечение, точно определить место

скопления жидкости, которое, по его предположению, находится в полости

плевры. В тексте по этому поводу сказано, что, «усадив больного, которого

его помощник держит за руки, на устойчивое сидение, врач берет его за

плечи и встряхивает, приложив ухо к ребрам, чтобы узнать — справа или

слева находится пораженное место». Эта так называемая «гиппократова

встряска» (хотя она и принадлежит книдянину, забытому или не

признанному традицией) показывает, какую изобретательность проявляли

книдяне, когда надо было наблюдать факты. Лаэннек заявляет что с успехом

пользовался этим методом, как он описан в трактате древних.

Эта «гиппократова встряска» напоминает нам о том, что древняя

книдская медицина с ее эмпиризмом, едва ли не переходящим в чистый

прагматизм, чтобы не сказать в рутину, тем не менее благодаря своей

верности опыту пришла к нескольким открытиям, из которых главное —

выслушивание. Подтверждение этого встречается еще в одном месте, помимо

приведенного выше. «Врач, — пишет автор трактата «О болезнях» (книга II),

— прикладывая ухо к ребрам и тщательно выслушивая, улавливает ухом как

бы шипение кипящего уксуса». Другие выдержки подтверждают, что

выслушивание, к которому прибегали врачи V века до н. э., было,

несомненно, книдским изобретением.