этнического сознания, которые оставили глубокий след при переживании их как желаемые, но не
реальные для достижения. Эффектная образность присуща тем пословицам русского фольклора,
которые описывают человеческие пороки: лень, распутство, воровство, обжорство и др.Можно
предположить, что таким способом пороки высмеиваются, приобретая значение негативного
примера, ориентира для воспитания отрицательного к ним отношения.С этим можно согласиться,
если опустить явно заложенный в пословицах элемент тайного восхищения данными пороками.
Пословицы позитивной направленности отражают то, что должно быть, требуют, заставляют
соответствовать необходимому, что понимается, но не принимается как руководство к действию.
Умышленное "невнимание" к антиценностям народного воспитания способствовало созданию в
советской педагогике неполного ценностного портрета россиянина. В конечном итоге фольклорные
подтасовки и фальсификации "вылепили" как бы народный образ труженика, на "формирование"
которого и были брошены силы коммунистического воспитания.
Аналогичным образом представлено отношение к ценности труда в русских народных сказках и
былинах. Своеобразной "стартовой" ценностью здесь выступает такая этнохарактеристика, как
эзотеричность российского менталитета, то есть постоянное ожидание чуда.
Гуманистичность традиции зависит от понимания смысла ценностей труда, отдыха, свободы и т.д.
Представления о труде действительно занимают первое место в рейтинге черт и свойств,
определяющих ценность передаваемого отношения. Понятно стремление официальной
этнопедагогики рассматривать позитивные пословицы "как единство педагогической мудрости и
педагогической деятельности народа". Однако такая позиция продолжает традицию одностороннего
рассмотрения смысла ценностей, содержащихся в народном воспитании. Сравним назидательно-
устрашающую пословицу "хлеб затопчишь - Бог накажет - земля проглотит" с игриво-ленивой -
"были б хлеб да одежа, так и ел бы лежа", создающей живой образ мечтающего о недостижимом, но
очень желанном русского крестьянина.
Обратимся к наиболее характерным для России фольклорным жанрам - к сказкам (сказаниям,
легендам, былинам и т.д.) и пословицам (поговоркам, присказкам и т.д.).
Три главных героя русских народных сказок - Илья Муромец, Иванушка-дурачок и его
коронованный тезка Иван-царевич. Опираясь на представления о труде, как наиболее значимую
основу, формирующую русский национальный характер и соответственно отраженную в фоль-
клоре, определим отношение к ней обозначенных персонажей.
По разным причинам, но в целом одинаково, ни один из героев (никаким) трудом не занимается.
Илья Муромец просидел на печи трид-цать лет и три года по причине врожденной болезни и,
чудесным образом излечившись, начинает совершать ратные, но отнюдь не трудовые подвиги.
Отношение к ратному труду явно положительное, но вычленить отношение к традиционно тяжкому
крестьянскому труду, даже по косвенным показателям, достаточно сложно. При современном
прочтении возникает невольная аллюзия на явление, широко распространившееся в связи с
уклонением от трудовой и воинской повинности и обозначенное в современном фольклоре глаголом
"косить", "закашивать", т.е. уклоняться от общественных обязанностей, предоставляя поддельные
документы о болезни синонимы: схиливать, сваливать, отмастыриваться, придуриваться и т.д.
Примечательно, что исходной мотивацией, источником исцеления и последовавших поступков
является не столько мотив "за державу обидно", традиционно фигурирующий в толкованиях
народных подвигов, сколько мотивы страха и личного оскорбления, привнесенные "инородцами и
иноверцами", издевавшимися над ущербностью будущего героя.
Сомнительно, что под "державой" современники и даже потомки Ильи Муромца могли понимать
Владимирское княжество, даже если применить к этому феодальному наделу столь модный сегодня
термин "малая Родина".
Изначально и принципиально занимается "ничегонеделанием" и Иванушка-дурачок, чья лень как бы
оправдывается его умственными способностями, вернее, отсутствием таковых - что с дурака взять.
На поверку он оказывается далеко не глупым, испрашивая себе вполне разумные материальные
блага, хотя и с некоторой придурковатостью, но и та только видимость: казалось бы, зачем дураку
самоходная печь, ведь по щучьему велению можно и без печи перемещаться, куда пожелаешь? В
данном случае печь - это метафора куража, издевки, эпатажа: основа любой избы, русская печь, без
которой изба - не жилье, движется! Безудержное народное воображение воплощает недостижимую,
но столь желанную Мечту - сняться с места; да как снимется, куда двинется крепостной?
80