176
Мюнхена, об ужине, на котором бросали жребий (убить импе
ратрицу), об их таинствах и проч. и с удовольствием заметил, что
этот разговор нанес мартинистам смертельный удар и произвел
сильное брожение в уме Павла, крайне дорожившего своей само
державной властью и склонного видеть во всяких мелочах заро
дыш революции. Лопухин, успевший написать всего один указ о
пенсии какойто камерюнгфере, отправлен в Москву сенатором,
Новиков, которого, по освобождении его из тюрьмы, император
полюбопытствовал видеть, был затем выслан из Петербурга и от
дан под надзор, священник (Матвей Десницкий, впоследствии
митрополит Петербургский) остался при своем церковном слу
жении; но многие лишились прежнего влияния, потеряли всякое
значение и стали жертвами весьма язвительных насмешек госу
даря. Неудивительно, что в его мнениях произошла такая скорая
перемена: существуют класс людей и род услуг, которые нравятся
наследникам престола до их воцарения, но от которых они отво
рачиваются после, даже наказывая тех, кто казался необходимым,
а потом в награду получает одно только презрение»
75
.
Растопчин, очевидно, переоценил значение своего извета. Па
вел изменился еще до своего воцарения, и масоны, не сумевшие
приспособить свой катехизис к придворной атмосфере, должны
были бы покинуть Двор и без доносов Растопчина. Знавшие ха
рактер нового государя остались при нем, несмотря на опалу, по
стигшую Новикова и Лопухина, и среди них сохранил свое влия
ние на некоторое время даже Плещеев, которого Растопчин выс
тавлял главным покровителем масонства. Хорошо знакомый с
учением русских масонов, Павел, без сомнения, мог отличить их
от иллюминатов школы Вейсгаупта, но он, еще будучи наследни
ком, возненавидел проявления в их деятельности общественной
силы, независимой от верховного правительства, ясно усмотрел
за «чудачествами» масонов проявление общественного самосоз
нания, а в них самих — людей, действующих «скопом». Выделив
из среды масонов Лопухина как «глупца менее виновного, чем
прочие», Растопчин не заметил, что Лопухинто, собственно, один
и подвергся изгнанию от Двора именно за свой смелый язык, за
свое неукротимое желание «вещать правду» монарху. Между тем
это был, выражаясь современным языком, самый благонамерен
ный почитатель и охранитель старого строя, даже в большей сте