утомить экспериментатора (кто кого), то есть когда он ставил экспериментатора в позицию
испытуемого. В этой перевернутой ситуации экспериментатор мог принять вызов испытуемого, делая
вид, что он устал (экспериментатор зевал, потирал глаза, стонал), тогда пресыщение не наступало. Но
экспериментатор мог занять другую позицию – принять роль заинтересованного: он «внимательно»
наблюдал за действиями испытуемого, якобы «усердно» записывал, то есть ставил испытуемого «на
место». Заинтересованность экспериментатора не освобождала испытуемого от занудной задачи, и
признаки истощаемости у него усиливались. Подобное могло происходить в ситуации уровня
притязания – экспериментатор мог так построить ситуацию, что расхождение идеальной и реальной
целей становилось столь значительным, что уровень притязания и уровень ожидания не формировались.
Или опыты Т. Дембо. Ну что, казалось бы, из того, что вы не смогли найти третье (то есть мнимое)
решение. Напомню, что ее испытуемыми были взрослые: студенты, доценты. Выступая в качестве
испытуемых, волновались и Лурия, и Дункер, и Хейдер (исключение составил один Вертгеймер); все
они не только злились на Дембо во время эксперимента; многие признавались, что, когда встречали ее в
следующие дни около института, они переходили на другую сторону улицы.
Ситуация эксперимента требовала в школе Левина не только выполнения задания, предложенного
экспериментатором. В эксперименте у него происходило формирование определенной жизненной
ситуации, своеобразного «драматического сигмента», по выражению Политцера. Не просто
формировалось отношение экспериментатор – испытуемый, не просто осуществлялось принятие цели и
искались пути решения задачи, – в его эксперименте возникали реальные эмоции, реальные реакции,
реальное поведение, возникал какой–то реальный пласт жизни со всеми своими нюансами.
Ситуация эксперимента затрагивала в той или иной форме и самооценку, и критичность, и
механизмы саморегуляции человека, причем выступало все это не как следствие, интерпретации, не на
основе анализа безусловно обоснованного метода, а столь же реально, как в жизни. Все то, о чем пишут
представители других школ: ненаправляемость поведения (К. Роджерс), оживление прошлых
ассоциаций, грезы, мечты, ирреальный план при замещении (как у 3. Фрейда), – все это происходило в
экспериментах школы К. Левина.
То, что Левин называл «полем», «психологическим пространством», было реальным отрезком жизни,
в котором выявляется личность. Один студент мог есть, танцевать в ситуации, когда записывали
характер его движений и поведения. А другой – нет. Это не ответ на опросник, где один хочет отвечать,
а другой – нет, один «знает», как отвечать, а другой – нет. Это не идентификация с героем: сам
испытуемый становился героем и вовлекал экспериментатора. Хочу быть правильно понятой – речь
идет не о критике других методов. Левин строил свой метод на основе жизненных ситуаций. (Приведем
примеры: правонарушители, девочка Ганна не может сесть на камень, официант забывает заказ.) Важно
вот что: использовались не эти феномены сами по себе, Левин шел от них к своей теории. Из–за того,
что испытуемые включались в жизненную ситуацию, самонаблюдение испытуемых, к которому
прибегал Левин, шло в ином ракурсе. Это не просто ответ на вопрос теста–опросника, а ответ одного
человека другому в определенной ситуации. Последнее следует подчеркнуть. Это не опрос по
определенному, раз и навсегда заданному тесту; иногда сам испытуемый начинал спрашивать. Это
совместная работа и общение испытуемого и экспериментатора.
Говоря о системе методов Левина, нельзя обойти вопрос о формализации. Левин был одним из
первых, кто привнес ее в анализ психической деятельности (если в берлинский период его работы она
носит еще не столь ярко выраженный характер, то в американский – становится основным методом его
научных изысканий). Все изученное в работах его школы (уровень притязаний, пресыщение,
замещающее действие, прерванное действие, его положение о временной перспективе, о
целеполагании) было осуществлено в берлинский период его деятельности. В США Левин пытался
формализовать социальные явления, когда стал заведующим Центром групповой динамики. По
существу, в США он ничего нового не создал. Когда я говорю о его школе, я имею в виду берлинский
период [Зейгарник, 1981].
По существу, судьба школы Левина напоминает судьбу реактологической школы В. М. Бехтерева,
поставившего своей целью изгнание психики, а экспериментальные труды его школы оказались, по
сути дела, не чем иным, как анализом именно психических процессов. Левин формализовал описание
эксперимента, но жизненными остались работы его берлинского периода, а не его формализм. Все
сказанное нужно было для того, чтобы показать, что исследование Левином личности нацеливает на то,
чтобы эксперимент заключался не в установлении какой–либо черты, особенностей восприятия, а в
создании экспериментальной ситуации как взаимодействия, как общения между испытуемым и