Бофре Жан. Диалог с Хайдеггером. В 4-х книгах. Кн. 1. Греческая философия
Подождите немного. Документ загружается.
ворит он Моисею. Это ни в коей мере не значит,
что, как считал святой Фома, то, что греки искали
под именем бытия, и есть «Я». Последнее слово
могло бы здесь вернуть нас к Ницше, который в
одном афоризме из По ту сторону добра и зла го
ворит: «Что Бог научился греческому, когда захо
тел стать писателем, в этом заключается большая
утонченность — как и в том, что он не научился
ему лучше».
8
Пора все же сделать вывод. А значит, следует
еще раз вернуться к нашей теме. Тема: рождение
философии. Возможно, стало более ясно, что фи
лософия не является вечной необходимостью, ко
торая всегда сопровождала бы передвижение че
ловека по земле, но что у нее есть рождение, есть
страны, где она рождается, ее колыбель. Она ро
дилась в Средиземноморье, на берегах Ионии, а
также Италии, прежде чем ближе к закату грече
ского мира обосноваться в Аттике, где она была
принята не слишком хорошо, если судить по мень
шей мере по изгнанию Анаксагора, первым при
бывшего в Афины из Ионии и вынужденного, не
смотря на дружбу с Периклом, отправиться об
ратно, или позже, по казни Сократа, которая
была для философии еще более решительным из
гнанием. Дело в том, что афиняне очень не любили
философию. У них была, как говорят, «менталь
ность ветеранов» мидийских и других войн. Имен
но поэтому Сократ был обвинен в развращении
молодежи, то есть будущих воинов. Афиняне не
имели, впрочем, времени привыкнуть к чемуто
новому, так как в Греции, как сказал Шеллинг,
54
8
Ницше Ф. По ту сторону добра и зла // Ницше Ф. Сочи
нения: В 2 т. Т. 2. С. 298.
«все движется с невероятной быстротой». Если
все, что нас интересует, начинается на самом деле
в
V веке, вместе с разящими наповал изречениями
Гераклита, то заканчивается у Аристотеля, немно
гим более столетия спустя, но заканчивается, как мы
видели, в столь решительном преобразовании перво
начала, что этим нельзя не восхищаться.
Философия Греции заканчивается на самом
деле на Аристотеле, за которым следовали толь
%
ко чистые доксографы или простые коммента
торы, не считая многочисленных шарлатанов,
создавших множество сект, которые возникали
на первоначальной основе, ничего к ней не добав%
ляя.
Так в прошлом столетии говорил Огюст Конт, у
которого кроме экстравагантной жизни были
иногда и неплохие идеи.
Сегодня охотно говорят об ускорении исто%
рии. Это позволяет избежать многих трудно
стей. Я всерьез опасаюсь, что в такой формуле,
пущенной в оборот Даниэлем Галеви, история
смешивается со средствами коммуникации и
транспорта. Возможно, все мы, наоборот, отно
сительно неподвижны за счет тех бегунов, кото
рые так давно проделали свой путь, тех, чей не
долгий бег и проложил дорогу нашей собствен
ной истории.
Так как именно этот раскол речи, раскол в изре
чениях, которым в момент своего рождения была
создана греками философия, и вывел нас в мир,
снабдив чемто вроде особого инстинкта, проти
воположного всем остальным. Им восхищался Ва
лери, называвший его «инстинктом безвозвратно
го отклонения».
55
Не только греческая философия, но, возмож
но, и философия как таковая сегодня оказывается
у нас за спиной, оставляя свое место освободив
шимся от нее наукам. Никто не знает, куда ведет
мир их стремительный рост. Но если мы все охва
чены этим движением, не в силах ему сопротив
ляться, то причина, возможно, в том далеком и за
бытом рождении, в рождении греческой филосо
фии. Именно поэтому, может быть, неразумно
ожидать от философии и от того, что может из
нее выйти, предотвращения опасностей, которые
как раз и были вызваны ее судьбой. Но, вероятно,
также неразумно верить, что есть шанс предот
вратить их благодаря внешней помощи, которая
всегда, как говорил Ницше, является лишь хитрой
уловкой. Не оказываемся ли мы, таким образом, в
безвыходном положении? Знаем ли мы об этом?
Или мы находимся там, где нам предстоит еще
многое узнать? Если мы постепенно начинаем ста
вить перед собой такие вопросы, чтобы они дела
лись все более и более доступными нашей мысли,
то мы не напрасно остановились в раздумьях пе
ред загадкой рождения философии.
ГЕРАКЛИТ И ПАРМЕНИД
1
Посвящается Рене Шару
Если мир так называемых досократиков вооб
ще богат оригинальными фигурами, то Гераклит и
Парменид по праву располагаются в самом его
центре. Так как вместе с Гераклитом и Пармени
дом создается сам фундамент западного мышле
ния. К ним восходит тайна истока всего того, что
еще живет и что всегда жило в основе наших мыс
лей. Можно сказать, что мы мыслим именно бла
годаря им, даже если о них мы и не вспоминаем,
так как они — это свет, освещающий изначальную
глубину нашего мира, глубину, которой мы сами
не перестаем быть и которая тем не менее, чем
больше мы приближаемся к самому сокровенному
в нашей истории — как той, что уже свершилась,
так и той, что еще произойдет — оказывается для
нас еще более загадочной, а также еще более дале
кой.
От Гераклита Эфесского, называемого Герак
литом Темным, нам осталось собрание изречений,
из которых приблизительно сто могут считаться
подлинными. Их называют фрагментами. Эти
фрагменты были, возможно, цитатами из труда,
сегодня исчезнувшего. Тем не менее они не явля
ются фрагментами, извлеченными из неизвестно
го целого, которое до нас дошло бы только в от
57
1
Опубликовано в «Bottegne Oscure» (Rome, 1960, N 25).
(переработанный текст).
рывках. Фрагменты Гераклита и были такими от
рывками или, если угодно, вспышками света, до
шедшего до нас из глубины веков, словно зарница
таинственной бури, которая нас миновала. Если
Гераклита во времена античности называли Тем
ным, то, конечно же, изза стиля, самого по себе
фрагментарного, афористичного в самом полном
смысле слова, когда под афоризмом буквально
понимают такое ясно очерченное размышление,
которое выделяет определенный существенный
признак и закрепляет его в изречении, касающем
ся нашей участи.
От Парменида Элейского, который, несомнен
но, был немного моложе, чем Гераклит, нам оста
лось нечто совсем иное. Парменид — автор поэмы,
которая целиком до наших дней не дошла, хотя
некоторые фрагменты и сохранились. Но здесь
это слово имеет совершенно иной смысл, нежели
тогда, когда речь идет о фрагментах Гераклита.
Если Гераклит фрагментарен по существу, Пар
менид стал таковым лишь со временем. Именно
поэтому древние не относили его к числу стран
ных, загадочных мыслителей, но располагали,
судя по всему, рядом с Ксенофаном, Платоном и
Аристотелем, среди учителей, которые не пренеб
регают объяснением и заботятся, как скажет Сим
пликий, «о тех, кто все понимает поверхностно».
И все же фрагменты поэмы Парменида, которые
мы имеем сегодня, представляют собой — как
Парфенон рядом с греческими храмами — самые
впечатляющие и лучше всего остального сохра
нившиеся руины мира до Сократа.
Обычно — и этот обычай датируется антично
стью, так как мы встречаем его уже у Платона —
58
Гераклита и Парменида противопоставляют друг
другу как двух сражающихся гладиаторов, скре
щивающих свои мечимысли. Разве не является
первый философом универсального движения, и
разве второй не провозглашает, напротив, ради
кальную неподвижность бытия? Неотвратимое не
счастье подвижности бытия — такой была заря
философии. «Все вещи текучи», ð¢íôá ·å‹, говорит
Гераклит, а Платон, весьма не любивший такую
манеру высказываться, насмешливо добавляет: «…
он презирает и себя, и вещи, в которых будто бы
нет ничего устойчивого, но все течет, как дырявая
скудель, и беспомощно, как люди, страдающие на
сморком».
2
Бытие есть, говорит, напротив, Пар
менид, и то, что меняется, является лишь иллюзи
ей, так как если мы разыскиваем определенный
путь, то между жизненностью бытия и безжизнен
ностью небытия нельзя проложить какуюлибо
дорогу, по которой можно было бы с уверенно
стью двигаться. Таким образом, философия начи
нается с упрощенного столкновения противоречи
вых высказываний, и нам теперь остается лишь от
важно, пуская в ход все средства, продолжить ту
полемику, в которой она родилась. Цицерон имел
все основания написать: «Право же, какую можно
еще высказать нелепость, которая была бы уже не
высказана кемнибудь из философов?».
Тем не менее все, возможно, обстоит не так про
сто. Напомним сначала, для справки, что знамени
тое ð¢íôá ·å‹, всеми цитируемое, которое уже Пла
тон, кажется, принимает как краткую, но доста
точно точную формулу мышления Гераклита, не
59
2
Платон. Кратил // Платон. Собр. соч.: В 4 т. Т. 1. М.,
1990.
относится к подлинным афоризмам, приписывае
мым знаменитому эфесцу. Несомненно, у Герак
лита действительно обнаруживается образ вечно
меняющегося потока, но мыслитель, указывая на
поток, как раз и противопоставляет текучести
воды постоянство потока. Солнце для него также
является каждый день новым, но оно никогда не
выходит за свойственные ему границы, так как
Эринии, стражницы справедливости, не теряют
своей бдительности. Если даже огонь становится
морем и если море становится землей, море, в свою
очередь, зависит от того, чью меру оно приняло
прежде, чем родилась земля. Таким образом более
радикальным, чем изменчивость, является посто
янство мер, которые не перестают всем управлять.
Но эта мысль о постоянстве преподносится нам не
для того, чтобы предоставить внутри изменчиво
сти, островок спокойствия, где мы могли бы найти
прибежище. Ибо такое постоянство, если оно и ус
танавливает границы изменчивости, тем не менее
не останавливает ее окончательно. Оно оказыва
ется постоянством лишь в той мере, в какой явля
ется одновременно и постоянством, и изменчиво
стью внутри единства, насквозь пронизанного раз
личием. Именно поэтому «бог есть деньночь, зи
малето, войнамир, избытокнужда; изменяется
же словно, когда смешивается с благовониями,
именуется по запаху каждого из них». Бог? Каким
был этот всегда иной бог Гераклита? Его истинное
имя — Борьба. «Война (Полемос) — отец всех,
царь всех; одних она объявляет богами, других —
людьми, одних творит рабами, других свободны
ми» (фрагмент 53). Этот необычный богБорьба
является, таким образом, изначальным единством
60
противоположностей, единством, которое сохра
няет их противоположное друг другу значение
вплоть до крайней степени антагонистического
напряжения и вместе с тем никогда не выводит ни
одну из них за пределы борьбы. Другим именем та
кого бога является Гармония. Но здесь греческое
¡ñìïíßç исключает какуюлибо ссылку на слаща
вое спокойствие, которое вслед за Платоном мы и
называем гармонией. Гармония Гераклита говорит
о жестком соединении сил, противостоящих друг
другу. Она действует лишь в соединении враждеб
ных усилий, соединении, благодаря которому лук
выпускает стрелу. Греческое слово «лук» напоми
нает одновременно и о жизни, âßïò, и о грозном
оружии Артемиды, âéüò, оружии, распространяю
щем смерть. Здесь философствует сам язык, и игра
слов предваряет мышление, так как именно в языке
непосредственно образуется то единство противо
положностей, через которое нам дано бытие мира,
противоположностей в одно и то же время и слиш
ком старых, чтобы жить, и слишком молодых, что
бы умирать, но живущих нашей смертью и уми
рающих нашей жизнью по закону бога, Борьбы и
Гармонии. Его четвертым именем является также
Á„èí, т. е. Время, Век. «Век — дитя играющее, кос
ти бросающее, дитя на престоле!» (фрагмент 52).
Любой комментарий мог бы здесь только ослабить
это первоначальное упоминание о невинности в
самом сердце гармонии, то есть о раздоре, в кото
ром мир приобретает форму нашего мира, мира,
чей закон нам приходится защищать так, как за
щищали бы мы родные стены.
Таким образом, нет ничего более чуждого духу
Гераклита, чем это мнимое учение о всеобщей
61
подвижности, которое приписывает ему косная
традиция. И если мы желаем сохранить изречение
«ð¢íôá ·å‹» как действительно принадлежащее Ге
раклиту, нам необходимо его переосмыслить, что
бы обнаружить его истинный смысл. Это изрече
ние говорит нам, возможно, не столько о простой
текучести потока, сколько о его существенном и
необходимом отношении к встречному течению.
Контрастное движение потока и встречного тече
ния — это уже не движение притока и оттока, но
благодаря ему устанавливается уровень, постоян
ство которого, по меньшей мере относительное,
позволяет судам быть на плаву и выходить в от
крытое море, а также возвращаться в порт. Дви
жение потока и встречного течения — это и есть
само движение борьбы. Вместо того чтобы все уп
рощать в однозначности и односторонности ве
щей, борьба постоянно связывает каждую сторо
ну с противоположностью противостоящей сто
роне. Именно их столкновение она обязывает нас
принять во внимание, и именно как фазу такого
столкновения логос безоговорочно определяет
то, что мы можем принять за постоянство,— и
только в том случае, если мы остаемся способны
ми всегда этим столкновением овладевать.
В этом логосе, образующем всеобщую противо
положность, соединение сторон которой и есть
мировая борьба, Гераклит предписывает нам при
знать особое достоинство огня и тем самым, ка
жется, кладет начало «вулканической» космоло
гии, намеренно противоречащей «нептунизму»
Фалеса Милетского. Если верить стоикам, он даже
утверждал, что огонь постоянно расширяется до
тех пор, пока все не сгорает во всеобщей катастро
62
фе, периодически воспроизводящейся. В действи
тельности огонь, о котором говорит Гераклит,—
это не столько основной элемент, в конце концов
берущий верх над всеми остальными, сколько то,
на что все остальное обменивается, «как имуще
ство на золото, а золото на имущество».
Если огонь обменивается на все, и нет ничего,
чем бы он во внешнем проявлении свой сути ни
был, то этот обмен, в свою очередь, имеет смысл
лишь благодаря огню, мыслимому как живой
центр любой противоположности. Огонь действи
тельно таковым и является: в нем все приобретает
меру. Он многообразен в мире противоположно
стей, ибо сам по себе он и есть изначальная проти
воположность, одновременно и пылающий свет, и
тлеющий жар. Так как если фюзис — это цветение,
в котором все становится ясным, то сама эта яс
ность может быть ясностью только посредством
исключения из нее более тайного жара, очага лю
бой ясности как любого прояснения. В таком слу
чае в ясноститемноте огня, «расширение которо
го всегда свертывается в нем самом», и оживает
лицо мира, постоянное цветение и постоянное
увядание, цветение, оживляющее то увядание, из
которого оно постоянно лучится, бросая вызов
любому упадку. Те, кто стремятся поддерживать
огонь, не позволяя ему умереть в очаге, знают об
этом больше, чем может объяснить пустое много
%
знание ученых. Гераклит был из числа таких лю
дей. Аристотель рассказывает, что чужакам, при
шедшим его увидеть, которые, кажется, не вправе
были найти его греющимся возле печи, он говорит,
приглашая подойти ближе: «Боги присутствуют и
здесь тоже». Как понимать это «и здесь тоже?»
63