Бибихин В. Лес (hyle)

Подождите немного. Документ загружается.

ЛЕС. 17 (10.2.1998) 229

вплоть до своих мельчайших частей»

188

. Животный организм есть

автомат, — можем мы повторить вместе с Декартом.

Берг согласен с Декартом, Лейбницем, Аристотелем: живое

это машина. «Одним из видов машин является организм»

Легкая странность, живое существо машина, но мы ее прогла-

тываем, принимаем. Почему. Потому что, не очень заметив, мы как-то

нечаянно все говорим машина в двух смыслах. Машина раздвои-

лась: на автомат и на... автомат, а автомат для нас раздвоился от-

четливо, окончательно уже давно. Разница проходит однако даже

не так как мы ее проводили до сих пор, хотя конечно и так тоже, но

оказывается не это главное, — не то, что самодвижное в живом авто-

мате спонтанно, а в механическом задано и строго предписано по

программе, т. е. всё что сделает автомат он как бы уже сделал зара-

нее в своей программе. Теперь, сегодня, разницу между машиной и

машиной мы можем уловить отчетливее: живой автомат включает

фазу амехании, зависания. Например живое млекопитающее су-

щество проходит через амеханию при спаривании, она тень смер-

ти, и из нее выбрасывает себя в род, который бессмертен не хуже

чем существа, размножающиеся делением всех своих клеток.

Надо провести грубую работу, вымести или выскрести налип-

шую грязь, что будто бы есть механизм рода, его жизни, и важные

моменты, как продолжение рода, сопровождаются «субъективны-

ми переживаниями», как когда на американских горках дело дохо-

дит до езды вниз головой, то это сопровождается сенсациями, а

может не сопровождаться, скажем у сильных. С фазой амехании и

с изменением души при продолжении рода дело обстоит не так,

что это «сопровождение» физиологических «процессов», так что

кто-то не «поддастся» переживаниям. Сильный не в лучшем поло-

жении когда прикасается к жизни рода, не зависнуть в амехании

будет уродством, — т. е. вовсе не так, что чем сильнее человек тем

он спокойнее проходит через поворот, момент рода.

Каждый в ключевые моменты жизни рода, рождение, спарива-

ние, смерть, делает, восстанавливает, воспроизводит скачок, кото-

рый сделала жизнь, когда рискнула пойти по сложному, истори-

ческому пути, решила расстаться с бессмертием. Вовсе не обяза-

тельно жизнь по этому интересному пути (должна была идти,)

могла не пойти, ее было много и так.

Или иначе сказать: никогда не было, чтобы в род на каком-то

первичном уровне были заложены механизмы его продолжения,

188

Там же, с. 46.

189

Там же.

230

В. в. БИБИХИН

функционирования, которые потом допустим с развитием созна-

ния начали ощущаться, переживаться, Всегда было так, что род

жил вокруг точки, сосредоточенности амехании, которая охваты-

вает всё, физиологию и «переживание», или «психику». Психика,

так сказать, уже была с самого начала.

Машина в смысле организма (такое представление сколько

угодно распространено, красиво оно развернуто у Мамардашви-

ли, произведение искусства как машина

190

*) включает то что в

программированном, расписанном автомате самое скверное и

противное: зависание в невозможности сделать шаг, странно ска-

зать, отказ механизма. У Мамардашвили это момент творчества.

Мне очень сильно кажется, что и с машиной и с творчеством нам

еще придется встречаться, каждый раз удивляясь, как мы могли

думать, что их понимаем. Но пока здесь нас интересует только

этот различительный момент, мертвая точка хода живой маши-

ны. Почему живая машина выходит из мертвой точки, почему в

гегелевской триаде синтез снова становится тезисом.

Первое решение, которое приходит в голову и вам и мне, это

конечно подпитка, горящий уголь подогревает воду, вдохновение,

вдыхание допустим духа, обеспечивает движение мысли. Вы

понимаете, что такое решение феноменологически негодно, оно

просто отодвигает дело куда-то, допустим в глубины космоса,

откуда идут разные лучи. От большого взрыва идет первоначаль-

ная энергия, она каскадом изливается и приводит в движение ма-

шину мира.

Мы чувствуем, что надеяться на подпитку даже и нечестно.

Если амехания частична, если зависание это просто временное не-

поступление энергии, если там есть гарантии, то крест упраздня-

ется, он трюк, фокус, опереточная драматизация. Наш опыт гово-

рит, что нас кидают не условно и с подстраховкой, а по-настояще-

му. Сотворение мира из ничего или из чего угодно происходило

не когда-то давно, так что мы живем дивидендами, а входит в ма-

шину, прежде всего в машину мира. Начало надо искать в аме-

хании.

У Берга: «Живое, скажем мы, это как бы часы с необычайно

длинным, быть может, вечным заводом: будучи раз заведены, на

заре истории жизни, эти часы продолжают сохранять запас энер-

гии, передавая его от поколения к поколению». Этот уход «на

зарю жизни» не может нравиться. Тут отодвигание трудности в

°* См.: М. Мамардашвили. Лекции по античной философии. Москва:

Аграф, 1997, с. 17.

ЛЕС. 17 (10.2.1998)

231

прошлое. Типичный академический жест расчистки удобного

пространства. Тот же жест, дающий как будто сразу удобство, но

потом увязающий в неизбежной необходимости новых термино-

логических уточнений — предлагаемое Бергом различение живой

машины и механического агрегата. Мы поступим как всегда: дога-

давшись о разнице, будем мириться с тем, что как раньше авто-

мат, так теперь машина скользкое место, расслаивается.

Дарвин уверенно, жестом Моисея, как во сне указал на кризис

живого. «Вся природа ведет войну; сильнейший, в конце концов,

берет верх, слабейший терпит поражение... Жестокая и часто во-

зобновляющаяся борьба за существование определит: тем измене-

ниям, которые благоприятны, хотя и незначительны, быть сохра-

ненными или отобранными, а неблагоприятным быть уничтожен-

ными. Это сохранение в борьбе за жизнь тех разновидностей,

которые обладают каким-либо преимуществом в строении, фи-

зиологических свойствах или инстинкте, я назвал естественным

отбором. Герберт Спенсер хорошо выразил ту же мысль словами

„переживание наиболее приспособленных"»

191

. Survival of the fit-

test, мы не забудем, «приспособленные» плохой перевод, fittest

скорее самые годные.

Тем интереснее, почему это дарвиновское поразило как уве-

ренная правда; Томас Генри Гексли (1825—1895) сказал: «Как глупо

человечество, которое до сих пор не додумалось до этого», — тем

страннее, что на самом деле мысль эта частая и старая. Гераклит,

когда возражает Гомеру, что его благодушное пожелание «да ис-

чезнет раздор из среды богов и людей» это рецепт разрушения

уничтожения мира. Закон природы: доведение до крайности, пре-

дельной тесноты, закон крайнего напряжения, в котором начинает

происходить самое интересное. У Канта в «Идеях к всеобщей ис-

тории в космополитическом аспекте»: «Люди, добродушные как ов-

цы, не придали бы своему существованию больше достоинства, чем

есть у этих их домашних животных: они не заполнили бы лакуну

природы в виду их цели, как разумные живые существа... Человек

хочет согласия (Eintracht); но природа лучше знает, что хорошо

для его рода: она хочет раздора (Zwietracht). Он хочет удобно и в

довольстве жить; природа хочет наоборот, чтобы он вышел из вя-

лости и недеятельного довольства наружу в работу и тяготу»

192

191

Цит. по: Л.С. Берг. Труды по теории эволюции..., с. 40—50.

192

Кант двуязычный 1, 92—93.*

* См.: Двуязычное Собрание основных сочинений Канта в четырех то-

мах. М., 1994—2006.

232

В. в. БИБИХИН

И здесь нет никакого зла. Люди как деревья в лесу, говорит Кант,

вырастают стройными и высокими, в тесноте. Так и война. Кант:

через войны, через сверхнапряжение, никогда не слабеющую под-

готовку к ним, через нужду даже в мирное время, после многих

опустошений, переворотов и даже сплошного внутреннего исто-

щения сил — выйти из беззаконного состояния дикости и т.д. Нет

зла как дьявольщины. К этому месту Канта можно добавить: есть

то, что называется хорошая злоба. В этом смысле говорят о злобо-

дневном. В этом смысле зло приходит в рассерженности на добро,

в котором нет добра. Оставляю вам посмотреть этимологию «зло-

бы». Кажется того же корня зело в смысле очень.

Дарвин поздно начинает думать, он улавливает уже проис-

шедший отбор, но до этого конечного результата что-то происхо-

дило уже в жесткой ситуации борьбы, она как бы выбивала реше-

ния, которые потом поступали на отбор, на конкурс.

Что создается в крайнем напряжении? Можно ответить фор-

мально: необычное. Невозможное. Происходит уже не совершен-

ствование полезности. В амехании мало места для полезности.

Критерием оказывается уже в самом широком смысле годность.

Или по-другому, словом Канта из Положения седьмого тех же

Идей: из войны, всеобщей жесткой борьбы должен родиться авто-

мат. Т.е. если плавное совершенствование накопляет сложность,

то из амехании, зависания прорыв возможен, если возможен,

только в автомат, который основу амехании удерживает.

Дальше ответ на вопрос, почему антропный принцип неверен,

до следующего раза.

18(17.2.1998)

Еще разница между автоматом и автоматом: один я завожу,

включаю, потому что мне его действие нужно, например чтобы

когда в рассчитанный момент действие мыла уже ослабло, а ист-

репывание белья еще не наступило, автомат сам что-то нужное

сделал. По-честному конечно не сам автомат придумал когда это

сделать, а наоборот я перестал, может быть устал решать эту зада-

чу каждый раз для каждой партии стирки и научно, т.е. риту-

ально, проведя разные сложные процедуры расчета, отодвинул от

себя белье, занятие стирки, воду как заботу, но заботу о науке не

отодвинул, последствия выброса синтетического порошка в кана-

лизацию, фильтрование городской воды, воздействие остаточной

чистящей химии на кожу, проблема расходования высвободивше-

гося времени, предоставление необходимых для этого развлече-

ний, например в виде женских журналов, женских передач по те-

левидению, вообще феминизма, — всё это на мне висит, не только

не автоматизировалось, но наоборот гораздо хуже, перспектива

автоматизации тут отдалилась в бесконечность, я с ворохом на ру-

ках этих проблем, городского хозяйства, планировки и оборудова-

ния жилища, психологии, экологии так и остался и мне некуда с

рук сбросить этот ворох до скончания века.

Кант хочет, чтобы общество и государство стали автоматом,

вовсе не в том смысле — здесь опять важная разница между авто-

матом и автоматом, — что кто-то запрограммирует общество.

Программист извне, человек в автомате Канта (т.е. я имею в виду

«Идею к всеобщей истории в космополитической перспективе»,

Положение 7, автомат, которым станет человеческое общество в

видах природы, zwar nicht in der Absicht der Menschen, aber doch in

der Absicht der Natur) — внутри автомата, как у Пелевина. В мо-

мент смены личности (выбрав неправильный эскалатор, ведущий

в мясорубку) личность мгновенным безвременным переключени-

234 В. в. БИБИХИН

ем, как перескок квантированной элементарной частицы с одной

орбиты на другую, видит себя в другой ситуации, в том же теле и в

той же одежде или нет, не очень существенно. В отличие от авто-

мата Пелевина, где людьми играют, автомат Канта свободен — но

ведь не так, что деталь автомата может остановиться, выйти из

игры и починить себя извне. Зависание, самый важный, ключевой,

собственно решающий момент автомата (в остальное время он

спокойно и гладко функционирует), и не условное, игровое, и ког-

да автомат зависает, он не может на ходу, на лету изменить свои

правила, он оказывается в невозможности, перед челюстями мя-

сорубки неотменимая ясность гибели в ней, через мгновение и

мгновенной, бросает в полную невозможность «действовать».

Какое мы имели право, кроме желания помечтать, говорить о

невозможности еще и в другом смысле, громадности. Что-то не-

вероятное тут может быть и произойдет, но не мое и не по моей

власти, вмешается божественная рука, клавиши оператора, неви-

димого. — Гипотезу Бога или оператора мы однако сразу отбра-

сываем, не потому что их нет, а потому что неинтересно, из амеха-

нии настоящий автомат должен как-то выходить сам. Но он не мо-

жет ничего сделать в зависании, у него нет средств. Мы здесь

подходим к загадке сознания: не так ли, что оно автомату не нуж-

но, но в невозможности может оказаться разница между тем как

идти под зубья проглатывающей машины, и похоже, что эта раз-

ница проходит между пусть будет так и пусть будет так, при-

нятием и принятием, разница в тоне впускания судьбы.

Т.е. раньше мы хоть и догадались, что роль не выбирают, вы-

бирают только хорошо или плохо сыграть, но еще не догадыва-

лись, что от хорошей или плохой игры ничего не зависит, кроме

вот этого одного: она будет хорошая или плохая. Игра не изменит-

ся, перерабатывающая машина в конце эскалатора всё равно за-

глотает человека, но — Пелевин этого неожиданного варианта не

предусматривает, но древняя философская фантастика преду-

сматривала, — продолжения в другой игре и ситуации уже не бу-

дет; как говорили, череда рождений кончится.

Не таким ли образом мы можем подобраться к происхожде-

нию видов. Пока попробуем взять это чисто формально: эволюци-

онизм, или креационизм, вообще история жизни связывает проис-

хождение видов с годностью, степень fitness во всяком случае

должна быть угадана, чтобы вид сложился и осуществился. Но

ведь критерий этой годности, fitness — не уютное вписывание в

экологическую нишу, а имеет отношение к впусканию другого

рода, не в готовую экологическую нишу. В автомате Канта выбор

ЛЕС. 18 (17.2.1998)

235

и устройство ниш автоматические, для Пелевина и в его глазах это

мир Пелевина, и одновременно для других глаз это очищенное

поле свободы, где принимаются самые ответственные и захваты-

вающие решения, именно между отпущением и отпущением, или

между решением и решением, в той сфере, или в амеханической

топологии, где человек не может шевельнуть пальцем. Я написал

человек. Или просто живое. Нам нужно будет вернуться к биоло-

гии Аристотеля, где у животных есть нрав, ум, принципы, как у

пчел например средства против лени. Нужно будет привыкнуть к

мысли, что живое существо всегда как-то причастно к той годно-

сти, тому угадыванию, каким оно всегда оказывается, чтобы су-

ществовать.

Расставаясь с Пелевиным: автомат и действующее лицо внут-

ри автомата будут участвовать в годности и негодности своей

роли и автомата в целом, и по этому принципу будет идти естест-

венный отбор, или естественно будет идти отбор. Вопрос о год-

ности и негодности будет всегда открыт не планирующей воле,

а раньше, так рано, что годность и негодность будет опережать и

волю и планирование.

Годно и негодно, fit unfit — то же, что хорошо и плохо. Выжи-

вание приспособленным, годным может быть дано в награду, а

может быть и не дано. Не имеет смысла говорить, что вымираю-

щие сосны «не приспособлены» к такому-то проценту СО в атмо-

сфере и поэтому вымирают. Не всё живое, мы говорили, и годно.

Годность ставит жизни задачу, на которую жизнь может ворчать,

жаловаться, как римский солдат на рюкзак с полцентнером по-

клажи. Жизнь может взбунтоваться против креста, постоянно и

бунтует.

Проверим это предположение, что годность, fitness не нужна

жизни и соскальзывает в приспособление, но она становится опре-

деляющей в моменты несрабатывания автомата и автомат в амеха-

нии выходит из амехании через различение хорошего-плохого,

которое действует как санкция или несанкция, освящение или нет.

Участник автомата не знает устройства и цели автомата, не имеет

расписания для себя конкретно, только общее и значит чужое, но

откуда-то он причастен к знанию которое не больше и у создателя

автомата, и ни у кого в мире.

Неверно, что на уровне жизни хорошо загорать на песке в Бай-

ях, а на уровне креста нести через горы полцентнера на плечах, и

эти два критерия разные, смотря как посмотреть: у того, кто был

на кресте, не было раздвоения и двойного счета, что в чем-то, в

биологии, он проигрывает, а в биографии выигрывает; тайна крес-

236 В. в. БИБИХИН

та в том что крест это победа безусловная. — Между прочим, тео-

рия естественного отбора не классифицирует, для каких целей от-

бор, и интересно спросить, почему для нее удачная форма страуса,

например, не расписывается по столбцам, в графе «приспособлен-

ность для летания в воздухе» одна оценка, «приспособленность

для плавания в воде» другая. Почему приспособленность не нуж-

дается в априорных критериях и всегда уже только описывается:

сильные ноги достигают, перья способствуют, устройство желуд-

ка позволяет. Я думаю, причина в том, что (...) природный вид по-

ражает исследователя на его раннем, доисследовательском, наив-

ном общечеловеческом уровне как хороший до удивления. Науч-

ное наблюдение умножает этот донаучный опыт восхищения,

многократное повторение, подтверждаемое каждым новым опы-

том, приучает ожидать, и ожидание не обманывает, что в каждом

новом живом существе опережающим будет годность, останется

только развернуть, интерпретировать ее.

Хорошо, если вы подумали: не совсем так. У нас нет честных

стопроцентных оснований думать, что другая жизнь не доводит

себя до хорошести, как мы доводим, или что тяга к хорошести

удается всем одинаково, а не так, беря аристотелевские примеры,

что пчелам лучше чем осам. Так говорить странно, поэтому оста-

немся только на этом осторожном, негативном: мы не знаем, что

тяга к хорошему во всем живом мире есть только у человека. Если

говорить вообще о притяжении годного, то скорее всего такое

притяжение общее. — Притяжение тут не совсем точное слово.

Лучше вернуться к более формальному, санкция. Участник авто-

мата, его фигура, всегда находит себя в поле санкции, которая

есть или нет и которую он «знает» так же достоверно, как свя-

тость, целость и годность. Интересно, что санкция может быть

узнана только санкцией, у нее нет объективных признаков.

Так называемый антропный принцип предполагает, что мож-

но указать на человека вообще, человека вот такого, но дейктиче-

ский жест теряется на полпути, как только мы замечаем, что ука-

зывают при этом на хорошего человека, а не плохого, а у плохого

ведь вся физиология так сказать та же самая, стало быть не на нее

указывают. Перескакивая несколько ступеней рассуждения, это

не так интересно и важно, получаем в итоге от антропного прин-

ципа: Вселенная с самого начала была такая, что могла пойти в хо-

рошую и в плохую сторону, и эта ее черта, возможность святости,

остается по-видимому всегда неизменной. Какие бы содержа-

тельные параметры, например разум, ни проецировать с человека

на Вселенную, можно спросить, а нужны ли вообще эти парамет-

ЛЕС. 18 (17.2.1998)

237

ры; их санкционирование возвращает к святости. — Ясно, как воз-

ник антропный принцип: в среде, средненаучной, которая за то,

чтобы считать себя по определению хорошей (потому что созна-

тельной), заплатила тем, что очень упростила, до размытого либе-

рализма, толерантности, критерии хорошести.

Как критерий годности в полной мере присутствовал в антич-

ном эволюционизме, не всегда видно, потому что например в

«Природе мира» Лукреция Кара он вшифрован в поэтическое

совершенство исследования, брошенное на описание развития

жизни. Лексически об освящении победивших форм жизни вроде

бы ничего нет, но они подняты в святое, победившее возвышен-

ностью поэтической речи. Лукреций говорит об исчезновении

видов:

Но были звери еще, коим не дано было уменья

Жизнь защищать свою собственной силой и не дано свойства

Чем-либо быть нам полезными, ради чего мы б старались

Нашей защитой их племя питать и им дать безопасность.

Звери такие добычей и жертвой других становились

И попадали в оковы злосчастного рока, покуда

Всё поколение их, наконец, не исчезло в природе.

Здесь нет нашей теперешней печали о гибели видов, может

быть потому что много и осталось, само исчезание освящено голо-

сом святой поэзии. Поэзия лгала бы, если бы вбирала в свою свя-

тость что-то, не увидев сначала святость в сути дела.

Вся эта «природа мира» сдвинута Лукрецием хотя бы немнож-

ко в прошлое, современность шатается и освящения у него не по-

лучает, она темна и пошла вразнос, как на волнах корабль, совре-

менность рискует играет с гибелью:

Люди конца ведь не знают стяжанью,

Или границ, до которых расти может их наслажденье,

Это и вывело жизнь постепенно в открытое море

И до глубин всколебало войны величавые волны.

(V, 1429—1432).

«Природу мира» Лукреция Кара приходится поэтому отнести

к райским видениям, как в Библии описание Эдема. Поэзия умеет

райски видеть вещи и имеет на это право. Так же с детством.

Обычно разница освещения, пространства при этом соблюдается,

смешения не происходит. Я говорил о том, как стирка белья сти-

ральной машиной, при удобстве для обычной бездумной хозяйки,

на самом деле висит целым пакетом экологических проблем. Вот

238

В. в. БИБИХИН

для контраста описание сходного действия, умывания правда

только рук, но которое безусловно освящено, вдвойне, или втройне,

как давний языческий обычай в день летнего солнцестояния, как

христианский праздник Иоанна Крестителя и еще потому, что

описано поэтом, Петраркой 29-летним в 1333 году. Он путешест-

вует по Германии и добрался до Кёльна, Agrippina Colonia, «рас-

положенный на левом берегу Рейна, славный и местоположением,

и рекою, и народом. Поразительно, какая в этой варварской земле

человечность (civilitas), какая красота города, какая степенность

мужей, какая опрятность жен! Случилось так, что я прибыл туда в

канун Иоанна Крестителя, и Солнце уже клонилось к закату. Сра-

зу же по совету друзей — ибо и там скорей молва, чем мо.и заслу-

ги, создали мне друзей — меня с постоялого двора ведут к реке

посмотреть на редкостное зрелище. И не обманывают моих ожи-

даний. В самом деле, весь берег реки был покрыт прекрасным и

огромным строем женщин. Я был ошеломлен: боги праведные, ка-

кая красота, какая осанка! Тут мог бы влюбиться всякий, кто при-

шел бы с еще свободным сердцем. С небольшого возвышения, где

я стоял, легко было видеть всё происходящее. Скопление было

огромное, но без сутолоки; одна за другой, весело, некоторые опо-

ясавшись пахучими травами, с поднятыми выше локтей рукавами

они мыли в потоке ладони и белые руки, о чем-то мягко перегова-

риваясь неведомой мне речью... Есть очень древний укоренив-

шийся в простом народе, особенно среди женщин, обычай их пле-

мени смывать с себя все беды на целый год вперед, омываясь в

реке в этот день, после которого должны наступить радость и уда-

ча; словом, это ежегодное купание, соблюдавшееся и соблюдае-

мое с никогда не слабеющим усердием»

193

У Петрарки это увиденное откровенно отнесено, приподнято в

райское и отделено от злободневного. По-настоящему, по-серьез-

ному этот автомат (он автомат, потому что обычай и древний,

и радостный, и соблюдаемый с неослабевающим старанием, и нет

своих причин, пока течет Рейн, ему прекратиться) не работает.

«О безмерно счастливые жительницы берегов Рейна, смывающе-

го несчастья! Наши никогда не удавалось смыть ни По, ни Тибру.

Вы свои беды отсылаете по Рейну к британцам, мы охотно отпра-

вили бы наши к африканцам или иллирийцам, да, видно, реки у

нас ленивей!»

194

*. В этом настоящем продолжается работа поэти-

193

* См.: Ф. Петрарка. Письма. Пер. с лат. В. Бибихина. СПб., 2004, с. 52

(Книга писем о делах повседневных, I 5).

194

* Там же, с. 53 сл.