
Янко Слава [Yanko Slava](Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru || slavaaa@yandex.ru 123
С
Башляр затрагивает одну из древних теорий происхождения языка, отвергающую произвольность знака и
видящую корни языка в звукоподражании (так называемая буль-буль-теория).
260
строит свои догадки, не производит какого бы то ни было реального шума, но другие действия
того же рода воспроизводятся сознанием с достаточной отчетливостью, ибо этому помогает
сопровождающий их шум, звуки, послужившие созданию корня этого слова»
1
. Так, значит, здесь мы
имеем дело с как бы перемещенной или сдвинутой ономатопеей, которую — для того, чтобы ее
услышать, — нужно произнести, спроецировать со своеобразной абстрактной ономатопеей,
«озвучивающей» дрожащее веко.
После грозы с листьев падают капли, которые тоже мигают (по-русски, скорее, мерцают. — Прим.
перев.); и от них дрожит свет и зеркало водной глади. Чтобы их увидеть, вслушиваются в их трепет.
Итак, по нашему мнению, в поэтическом творчестве присутствует некий условный рефлекс,
рефлекс необычный, ибо у него три корня: в нем объединяются впечатления зрительные, слуховые и
речевые. Радости же самовыражения свойственно такое богатство характеристик, что в пейзажах
запечатлеваются ее доминантные «лады», ее выражения в звучащей речи. Голос проецирует видения.
И тогда уста и зубы порождают разнообразные зрелища. Кисти рук и челюсти зачинают пейзажи...
Есть пейзажи «губовидные»
А
, нежные, прекрасные, удобопроизносимые... В частности, если бы
можно было объединить в одну группу все слова с плавными фонемами, совершенно естественно
получился бы водный пейзаж. И наоборот, поэтический пейзаж, выражающийся гидрирующей
психикой, глаголом вод, совершенно естественно обретает плавные согласные. Звук, живой и
естественный, т.е. голос, расставляет вещи в соответствии с их иерархией. Над изобразительным
даром истинных поэтов властвует голосоведение. Мы попытаемся привести хотя бы один пример
голоса, определяющего сущность поэтического воображения.
Вот, например, когда я слушаю шум ручьев, мне начи-
1
Nodier Ch. Dictionnaire raisonné des Onomatopées fransaises, 1828, p. 90.
A
Губовидные — ботанический термин.
261
нает казаться абсолютно естественным, что во многих стихах в ручьях цветут лилии и гладиолусы.
Проанализировав этот пример немного пристальнее, приходишь к пониманию победы словесного
воображения над визуальным, или же, просто-напросто, — победы творческого воображения над
реализмом. И становится понятной поэтическая инерция этимологии.
Гладиолус
А
получил свое название — визуально и пассивно — от меча (glaive, есть русское слово
«шпажник». — Прим. перев.). Этим мечом не «орудуют», он не режет, и остриё у него весьма тонкое
и великолепно обрисованное, но столь хрупкое, что даже не колет. Форма его, как и цвет, не
принадлежит сфере водной поэзии. Этот пронзительный цвет — горячий, это адское пламя;
гладиолус в некоторых краях так и называется: «адское пламя». Наконец, его не так-то просто
разглядеть, когда смотришь вдоль ручья. Но если ты поешь, то неправым всегда будет реализм.
Физическое зрение перестанет командовать, а этимология — думать. И вот у слуха тоже
пробуждается страсть к именованию цветов; слух хочет, чтобы все, чье цветение слышит ухо, цвело
бы и взаправду, цвело бы в языке. Да и плавность течения тоже стремится показать кое-какие образы.
Так вслушайтесь же! И тогда гладиолус станет каким-то особым вздохом реки, и мы синхронно с нею
вздохнем, и легкая, легчайшая печаль выйдет из нас, утечет прочь, и больше никто никогда не
назовет ее по имени. Гладиолус — это полутраур навевающей грусть воды. И в памяти всплывает и
отражается отнюдь не пронзительный цвет, а легкое рыдание, уходящее в даль забвения. И
«плавные» слоги смягчают и уносят с собой образы, задерживающиеся лишь миг над стародавним
воспоминанием. Они придают печали немного текучести
1
.
А
Лат. gladius «меч», gladiolus — уменьшительное от «меч».
1
У Малларме гладиолус ассоциируется с лебедем: «рыжеватый гладиолус с лебедями у тонкой шеи»
(«Цветы»), Нам представляется, что ассоциация эта имеет водное происхождение.
262
А как иначе — если не поэзией водных звуков — объяснить тο, что столько потонувших
колоколов*, колоколов, оставшихся лежать на речном дне, все еще звонят; столько золотых арф все
еще придают какую-то силу притяжения голосам зеркальной глади вод! В одной немецкой песне,
приводимой Шюре
В
, возлюбленный девушки, которую похищает водяной, тоже начинает играть на
золотой арфе
1
. Водяной
С
постепенно покоряется этой гармонии и возвращает жениху суженую. Чары
преодолевают чарами, музыку — музыкой. Так и движется очарование
D
в диалогах...
Точно так же у смеха вод совершенно нет сухости, и для того чтобы передать его, словно звук
каких-то обезумевших колоколов, требуются звуки «цвета морской волны», ибо в них звучит некая
Башляр Г. Вода и грезы. Опыт о воображении материи / Пер. с франц. Б.М. Скуратова. — М.: Издательство
гуманитарной литературы, 1998 (Французская философия ХХ века). 268 с.