Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики

Подождите немного. Документ загружается.

венных писаниях». Эта форма, как мы уже указывали,

восприняла существенное влияние платоновской схемы

жизненного пути познающего. Но здесь для нее найдена

совершенно иная объективная опора. Дается каталог

собственных произведений, раскрываются их темы, от-

мечается их успех у публики, дается автобиографиче-

ский комментарий к ним (Цицерон, Гален и др.). Ряд

собственных произведений дает реальную твердую опо-

. ру для осознания временного хода своей жизни. В по-

•

следовательности собственных произведений дан суще-

ственный след биографического времени, объективация

его.

Наряду с этим самосознание здесь раскрывается не

перед «кем-то» вообще, а перед определенным кругом

• читателей своих произведений. Для них строится

автобиография.

(

Автобиографическая сосредоточенность

на себе и на своей собственной жизни приобретает

здесь некоторый минимум существенной публичности

совершенно нового типа. К этому автобиографичес-

кому типу относятся и «Retractationes» бл. Августина.

В новое время сюда нужно отнести ряд произведений

гуманистов (например, Чосера), но в последующие

эпохи этот тип становится лишь моментом (правда,

очень важным) творческих автобиографий (например,

у Гете).

Таковы те античные автобиографические формы, ко-

торые могут быть названы формами публичного

самосознания человека.

Коснемся вкратце зрелых биографических форм

римско-эллинистической эпохи. Здесь прежде всего не-

обходимо отметить влияние Аристотеля на характеро-

логические методы античных биографов, именно учение

об энтелехии как о последней цели и в то же время

первой причине развития. Это аристотелевское отождест-

вление цели с началом не могло не оказать сущест-

венного влияния на особенности биографического време-

ни.

Отсюда — завершенная зрелость характера есть

подлинное начало развития. Здесь совершается своеоб-

разная «характерологическая инверсия», исключающая

подлинное становление характера. Вся юность человека

трактуется лишь как предуказание зрелости. Извест-

ный элемент движения вносится лишь борьбою склон-

ностей и аффектов и упражнением в добродетели, что-

бы придать ей постоянство. Такая борьба и такие

упражнения лишь закрепляют уже наличные свойства

290

характера, но ничего нового не создают. Основою оста-

ется устойчивая сущность завершенного человека.

На этой основе сложились два типа построения ан-

тичной биографии.

; Первый тип можно назвать энергетическим. В основе

его лежит аристотелевское понятие энергии. Полное бы-

тие и сущность человека есть не состояние, а действие,-

деятельная сила («энергия»). Эта «энергия» есть раз-

вертывание характера в поступках и выражениях^ При

этом поступки, слова и другие выражения человека во-

все не являются только проявлением вовне (для других,

для «третьего») какой-то внутренней сущности характе-

ра, существующего уже помимо этих проявлений, до них

и вне их. Эти проявления и есть бытие самого харак-

тера, который вне своей «энергии» и не существует во-

все.

Помимо своей проявленности вовне, своей выра-

женности,-зрелости и слышимости характер

(

не обладает

полнотою действительности, полнотою бытия. Чем пол-

нее выраженность, тем полнее и бытие.

Поэтому изображать человеческую жизнь (биос) и

характер должно не путем аналитического перечисле-

ния характерологических свойств человека (добродете-

лей или пороков) и объединения их в твердый образ

его,

— но путем изображения поступков, речей и дру-

гих проявлений и выражений человека.^

Этот энергетический тип биографий представлен"

Плутархом, влияние которого на мировую литературу

(и не только биографическую) было исключительно

велико.

^Биографическое вр£Д1я у Плутарха — специфично.

Это —^вр^мя раскрытия характера! но отнюдь

не время становления и роста человека

правда, вне

этого раскрытия, этой «манифестации» характера его и

пет, — но как «энтелехия» он предрешен и может рас-

крыться только в определенном направлении. Сама ис-

торическая действительность, в которой совершается

раскрытие характера, служит только средою этого рас- .

рьш*я, дает поводы для проявления характера в по-

ступках и в словах, но лишена определяющего влияния

па самый характер •реформирует,^te^cggflaej его, она

'Тишь актуализует его. Историческая/действительность—

Время — феноменально, сущность же характера вне време-

ни.

Субстанциальность характеру дается не временем.

291

арена для раскрытия и развертывания человеческих ха-

рактеров, не больше.

Биографическое время не обратимо в отношении са-

мих событий жизни, которые неотделимы от историче-

ских событий. Но в отношении характера это время об-

ратимо: та или иная черта характера сама по себе

могла бы проявиться раньше или позже. Самые черты

•

характера лишены хронологии, их проявления переме-

стимы ©о времени. Сам характер не растет и не меня-

ется, — он лишь восполняется: не полный, «не рас-

крывшийся, фрагментарный вначале — он становится

полным и округленным в конце. Следовательно, путь

раскрытия характера ведет не к изменению и станов-

лению его в связи с исторической действительностью,

- а только к завершению его, то есть только к вос-

полнению той формы, которая была предначертана с

самого начала. Таков биографический тип Плутарха.

L Второй тип биографии можно назвать аналитиче-

скйм. В основу его кладется схема с определенными руб-

риками, по которым и распределяется весь биографиче-

ский материал: общественная жизнь, семейная жизнь,

поведение на войне, отношения к друзьям, достойные

запоминания изречения, добродетели, пороки, наруж-

ность, habitus и т. п. Различные черты и свойства харак-

тера подбираются из различных и разновременных

событий и случаев жизни героя и разносятся по указан-

ным рубрикам. Для черты даются как доказательства

один-два примера из жизни данного лица.|^ ^

Таким образом, временной биографический ряд ока-

зывается здесь разбитым: под одну и ту же рубрику

подбираются разновременные моменты жизни/ Руково-

дящим началом и здесь является целое характера, с

точки зрения которого безразличны время и порядок

проявления той или иной части этого целого. Уже пер-

вые штрихи (первые проявления характера) предопре-

деляют твердые контуры этого целого, и все остальное

располагается уже внутри этих контуров либо во вре-

менном (первый тип биографий), либо в систематиче-

ском порядке (второй тип).

Главным представителем этого второго античного

типа биографий был Светоний. Если Плутарх оказывал

-громадное влияние на литературу, особенно на драму

(ведь энергетический тип биографии, по существу, дра-

матичен), то Светоний оказывал преимущественно влия-

292

пне па узкобиографический жанр, в особенности в сред*

нпе века. (И до наших времен сохранился еще тип по-

строения биографий по рубрикам: как человек, как писа-

тель,

как семьянин, как мыслитель и т. п.).

Все упомянутые до сих пор формы, как автобиогра-

фические, так и биографические (принципиальных раз-

личий в подходе к человеку между этими формами не

было),

носят существенно публичный характеру Теперь

мы должны коснуться тех автобиографических форм, где

проявляется уже разложение этой публичной овнешнен-

ности человека, где начинают пробиваться приватное

самосознание изолированного одинокого человека и рас-

крываться приватные сферы его жизни. На античной

почве мы и в области автобиографии находим только

начало процесса приватизации человека и его жизни.

Поэтому новые формы для автобиографического выра-

жения .одинокого самосознания здесь еще не

были выработаны. Были созданы лишь специфические

модификации наличных публично-риторических форм.

Мы наблюдаем в основном три таких модификации.

^Первая модификация — это сатирико-ироническое-

или юмористическое изображение себя и своей жизни

в сатирах и диатрибах. Особо отмечаем общеизвестные

стихотворные иронические автобиографии и самохарак-

теристики у Горация, Овидия и Проперция, включаю-

щие в себя и момент пародирования публично-героиче-

ских форм. Здесь частное и приватное облекает-

ся в форму иронии и юмора (не находя положи-*

тельных форм для своего выражения).

Вторая модификация — очень важная по своему ис-

торическому резонансу

—

представлена письмами Цице-.

рона к Аттику.

Публично-риторические формы единства человечес-

кого образа омертвевали, становились официально-услов-

ными, героизация и прославление (и самопрославле-

ние) становились шаблонными и ходульными. Кроме то-

го,

наличные публично-риторические жанры, по суще-

ству, не давали места для изображения приватной жиз-

ни,

сфера которой все более и более разрасталась и в

ширину и в глубину и все больше и больше замыкалась

в себе. В этих условиях начинают получать большое зна-

чение камерно-риторические формы, и прежде*

всего форма дружеского письма. В интимно-друже-'

ской атмосфере (полуусловной, конечно) начинает рас-

293

крываться новое приватно-камерное самосознание- чело-

века. Целый ряд категорий самосознания и оформления

биографической жизни

—

удача, счастье, заслуга — на-

чинают утрачивать свое публично-государственное зна-

чение и переходить в приватно-личный план. Сама при-

рода, вовлеченная в этот новый приватно-камерный мир,

.начинает существенно меняться.[Зарождается «пейзаж»,

.то есть природа как кругозор (предмет видения) и окру-

жение (фон, обстановка)? вполне приватного и одиноко-

бездействующего человека. Эта природа резко отлична

от природы пасторальной идиллии или георгик, нечего

и говорить о природе эпоса и трагедии. В камерный

мир приватного человека природа входит живописными

обрывками в часы прогулок, отдыха, в моменты слу-

чайного взгляда на раскрывшийся вид. Эти живописные

обрывки вплетены в зыбкое единство приватной жизни

культурного римлянина, по не входят в единое, могучее,

одухотворенное и самостоятельное целое природы, как

в эпосе, в трагедии (например, природа в «Прометее

прикованном»). Эти живописные обрывки могут быть

лишь в отдельности округлены в замкнутые словесные

пейзажи. Аналогичную трансформацию претерпевают

другие категории в этом новом приватно-камерном мир-

ке. Получают значение многочисленные мелочи приват-

ной жизни, в которых человек чувствует себя дома и

на которые начинает опираться его приватное самосо-

знание. Образ человека начинает сдвигаться в замкну-

тые приватные пространства, почти интимно-комнатные,

тде он утрачивает свою монументальную пластичность и

всецелую публичную овнешненность.

Таковы письма к Аттику. Но все же в них много еще

публично-риторического, как условного и омертвевшего,

так и еще живого и существенного. Здесь как бы фраг-

менты будущего совершенно приватного человека вкрап-

лены (впаяны) в старое публично-риторическое един-

ство человеческого образа.

Последнюю, третью модификацию можно условно

- назвать стоическим типом автобиографии. Сюда пре-

жде всего нужно отнести так называемые «коь'солации»

(утешения). Эти консолации строились в форме диало-

га с философией-утешительницей. Прежде всего нужно

назвать не дошедшую до нас «Consolatio» Цицерона, на-

писанную им после смерти его дочери. Сюда же отно-

сится и «Hortensius» его. В последующие эпохи мы

2т

встретим такие консолации у Августина, у Боэция и,

наконец, у Петрарки.

К третьей модификации нужно, далее, отнести письма'

Сенеки, автобиографическую книгу Марка Аврелия

(«К себе самому») и, наконец, «Исповедь» и другие*

автобиографические произведения Августина.

Для всех названных произведений характерно появ-

ление новой формы отношения к себе самому. Это но-

вое отношение лучше всего может быть охарактеризова-

но термином Августина «Soliloquia», то есть «Одинокие

беседы с самим собою». Такими одинокими беседами

являются, конечно, и беседы с философией-утешительни-

цей в консолациях.

Это новое отношение к себе самому, к собственному

«я»,

без свидетелей, без предоставления права толоса

«третьему», кто бы он ни был. Самосознание одинокого

человека ищет здесь опору и высшую судебную инстан-

цию в себе самом и непосредственно в идейной сфере —

в философии. Здесь имеет место даже борьба с точкой

зрения «другого», например, у Марка Аврелия. Эта точ-

ка зрения «другого» на нас, которую мы учитываем и с

которой оцениваем себя самих, является источником

тщеславия, суетной гордости или источником обиды.

Она замутняет наше самосознание и самооценку; от нее

нужно освободиться.

Другая особенность третьей модификации — резкое

увеличение удельного веса событий интимно-личной жиз-

ни,

таких событий, которые при громадном значении в

личной жизни данного человека имеют ничтожное значе-

ние для других и почти вовсе не имеют социально-поли-

тического значения; например, смерть дочери (в «Conso-

latio» Цицерона); в таких событиях человек чувствует

себя как бы принципиально одиноким. Но и в событиях

публичного значения начинает акцентуироваться их лич-

ная сторона. В связи с этим очень резко выступают во-

просы бренности всех благ, смертности человека; вообще

тема личной смерти в разных ее вариациях начинает

играть существенную роль в автобиографическом само-

сознании человека. В публичном самосознании ее роль,

конечно, сводилась (почти) к нулю.

Несмотря на эти новые моменты, и третья модифика-

ция остается все же в значительной мере публично-рито-

рической. Того подлинного одинокого человека, какой

появляется в средние века и играет затем такую боль-

295

шую роль в европейском романе, здесь еще нет. Одино-

чество здесь еще весьма относительное и наивное. Само-

сознание здесь имеет еще довольно прочную публичную

опору, хотя частично уже и омертвевшую^ Тот же Марк

Аврелий, который исключал «точку зрения другого» (в

борьбе с чувством обиды), исполнен глубокого чувства

своего публичного достоинства и гордо благодарит судь-

бу и людей за свои добродетели. И самая форма авто-

биографии третьей модификации носит публично-рито-

рический характер. Мы уже говорили, что даже «Испо-

ведь» Августина требует громкой декламации.

Таковы основные формы античной автобиографии и

биографии. Они оказали громадное влияние как на раз-

витие этих форм в европейской литературе, так и на

развитие романа.

IV. ПРОБЛЕМА ИСТОРИЧЕСКОЙ ИНВЕРСИИ

И ФОЛЬКЛОРНОГО ХРОНОТОПА

В заключение нашего обзора античных форм романа

отметим общие особенности освоения времени в них.

Как обстоит дело с полнотой времени в античном ро-

мане? Мы уже говорили о том, что/какой-то минимум

полноты времени необходим во всяком временном об-

разе^

(а образы литературы — временные образы). Тем

более не может быть и речи об отражении эпохи вне хо-

да времени, вне связи с прошлым и будущим, вне пол-

ноты времени. Где нет хода времени, там нет и момента

времени в полном и существенном значении этого слова.

Современность, взятая вне своего отношения к прошло-

му и будущему, утрачивает свое единство, рассыпается

на единичные явления и вещи, становится абстрактным

конгломератом их.

L Известный минимум полноты времени имеется и в

античном романе. Он, так сказать, минимален в грече-

ском романе и несколько значительнее в авантюрно-бы-

товом романе.)|В античном романе эта полнота времени

имеет двоякий характер. Она, во-первых, имеет свои

чкорни в народно-мифологической полноте времени^ Но

эти специфические временные формы находились уже в

стадии разложения и в условиях наступившего к тому

времени резкого социального расслоения не могли, ко-

296

нечно, охватить и адекватно оформить новое содержа-

ние.

Но эти формы фольклорной полноты времени все

же еще действовали в античном романе.

[ С другой стороны, в античном романе имеются сла-

бые зачатки новых форм полноты времени, связанных с *

раскрытием социальных противоречий J Всякое раскры-'

тие социальных противоречий неизбежно раздвигает

время в будущее. Чем они глубже раскрываются, чем

они, следовательно, зрелее, тем существеннее и шире мо-

жет быть полнота времени в образах художника. Зачат-

ки такого реального единства времени мы видели в аван-

тюрно-бытовом романе. Однако они были слишком

слабы, чтобы полностью предотвратить новеллистиче-

ское распадение форм большого эпоса. ,

Здесь необходимо остановиться на одной^ особенно-

сти ощущения- времени,-

которое оказало громадное

определяющее влияние на развитие литературных форм

и образов.

Эта особенность /проявляется прежде всего в так

называемой «исторической инверсии». Сущность

такой инверсий сводится к тому, что мифологическое и'

художественное мышление локализует в прошлом такие

категории, как цель, идеал, справедливость, совершен-

ство,

'"'гармоническое состояние человека и общества и

т. п. Мифы о рае,.о Золотом веке, о героическом веке,

о древней правде^ более поздние представления о есте-

ственном состоянии, о естественных прирожденных пра-

вах и др. — являются выражениями этой исторической

инверсии. Определяя ее несколько упрощенно, можно

сказать, что/ здесь изображается как уже бывшее в

прошлом то,"~что на самом деле может быть или долж-

но быть осуществлено только в будущем, что, по суще-

ству, является целью, долженствованием, а отнюдь не

действительностью прошлого^/

( Эта своеобразная «перестановка», «инверсия» вре-

мени) характерная для мифологического и художествен-

ного мышления разных эпох развития человечества,

определяется особым представлением о времени, в част-.

ности, о будущем^ За счет будущего обогащалось на-

стоящее и в особенности прошлое. Сила и доказатель-

ность реальности, действительности принадлежит только

настоящему и прошлому — «есть» и «было», — будуще-

му же принадлежит реальность иного рода, так сказать,

более эфемерная, «будет» лишено той материальности

297

и плотности, той реальной весомости, которая присуща

ч«есть» и «было». Будущее не однородно с настоящим и

прошлым, и каким бы длительным оно ни мыслилось,

оно лишено содержательной конкретности, оно пустова-

ло и разрежено, так как все положительное, идеальное,

должное, желанное путем инверсии относится в прош-

лое или частично в настоящее, ибо этим путем все это

становится более весомым, реальным и доказательным.

Чтобы наделить реальностью тот или иной идеал, его

, "мыслят как уже бывший однажды когда-то в Золотом

-веке в «естественном состоянии» или мыслят его суще-

ствующим в настоящем где-то за тридевять земель, за

i -океанами, если не на земле, то под землей, если не под

! землей, то на небе. Готовы скорее надстраивать дейст-

^ вительность (настоящее) по вертикали вверх и вниз,

чем идти вперед по горизонтали времени. Пусть эти

[^вертикальные надстройки и объявляются потусторонне-

j идеальными, вечными, вневременными, — это вневремен-

иное и вечное мыслится как одновременное с данным мо-

\ ментом, с настоящим, то есть как современное, как то,

!что уже есть, это лучше, чем будущее, которого еще

гнет и которого еще никогда не было. Историческая ин-

версия в точном смысле слова предпочитает такому бу-

дущему с точки зрения реальности прошлое как более

-весомое, плотное. Вертикальные же потусторонние над-

стройки предпочитают такому прошлому вневременное и

•

вечное как уже сущее и как бы уже современное. Каж-

дая из этих форм по-своему опустошает и разреживает

будущее, обескровливает его. В соответствующих фило-

софских построениях исторической инверсии соответст-

вует провозглашение «начал» как незамутненных, чис-

тых истоков всего бытия и провозглашение вечных цен-

ностей, идеально-вневременных форм бытия.

С Другая форма, в которой проявляется то же отноше-

ние к будущему, — эсхатологизм. Здесь будущее опус-

тошается иным образом. Будущее здесь мыслится как

жонец всего существующего, как конец бытия (в его

бывших и настоящих формах}^ В данном отношении

безразлично, мыслится ли конец как катастрофа и чис-

тое разрушение, как новый хаос, как сумерки богов или

как наступление царствия божия, — важно лишь, что

конец полагается всему существующему, и притом конец

относительно близкий. Эсхатологизм всегда мыслит се-

бе этот конец так, что тот отрезок будущего, который.

'298

•отделяет настоящее от этого конца, обесценивается, утра-

чивает значение и интерес: это ненужное продолжение

настоящего неопределенной длительности.

Таковы специфические формы мифологического и

художественного отношения к будущему. Во всех этих

формах реальное будущее опустошается и обескровли-,

вается. Однако в пределах каждой из них возможны'

различные по ценности конкретные вариации.

Но прежде чем коснуться отдельных вариаций, необ-

ходимо уточнить отношение всех этих форм к реальному

будущему. Ведь для этих форм все дело сводится все

же к реальному будущему, к тому именно, чего еще

нет, но что должно быть. По существу, они стремятся-

сделать реальным то, что считается должным и истин-

ным, наделить его бытием, приобщить времени, проти-

вопоставить его как действительно существующее и в то

же время истинное наличной действительности, также

с) шествующей, но плохой, не истинной.

Образы этого будущего неизбежно локализовались*

в прошлом или переносились в тридевятое царство, за*

моря-океаны; их непохожесть на жестокую-злую со-

временность измерялась их временной или пространст-

венной далью. Но образы эти не изымались из времени

как такового, не отрывались от реальной и материаль-

ной здешней действительности. Напротив, так сказать,

вся энергия чаемого будущего глубоко интенсифициро-

вала образы здешней материальной действительности, и

прежде всего образ живого телесного человека: человек*

рос за счет будущего, становился богатырем по сравне-

нию с современными людьми («богатыри, — не вы»),

наделялся невиданной физической силой, трудоспособ-

ностью, героизовалась его борьба с природой, героизо-

вался его трезвый, реальный ум, героизовались даже

его здоровый аппетит и его жажда. Здесь идеальная ве-'

личина и сила и идеальное значение человека никогда-

не отрывались от пространственных размеров и времен-

ной длительности. Большой человек был и физически

большим человеком, широко шагавшим, требовавшим

пространственного простора и долго жившим во времени

реальной физическою жизнью. Правда, иногда этот

большой человек в некоторых формах фольклора пере-

живает метаморфозу, во время которой он бывает ма-

леньким и не реализует своего значения в 'пространстве

и времени (он Заходит, как солнце, нисходит в преис-

299