Бахтин М.М. Литературно-критические статьи

Подождите немного. Документ загружается.

в форме: «всякий на моем месте солгал бы также».

К. Маркс говорил, что только высказанная в слове

мысль становится действительной мыслью для другого

и только тем самым и для меня самого

Но этот другой

не только ближайший другой (адресат-второй), в по-

исках ответного понимания слово идет все дальше

и дальше.

Услышанность как таковая является уже диалогиче-

ским отношением. Слово хочет быть услышанным, поня-

тым, отвеченным и снова отвечать на ответ, и так ad

infinitum

. Оно вступает в диалог, который не имеет

смыслового конца (но для того или иного участника

может быть физически оборван). Это, конечно, ни в ко-

ей мере не ослабляет чисто предметных, исследователь-

ских интенций слова, его сосредоточенности на своем

предмете. Оба момента—две стороны одного и того же,

они неразрывно связаны. Разрыв между ними проис-

ходит только в заведомо ложном слове, то есть в

таком, которое хочет обмануть (разрыв между пред-

метной интенцией и интенцией к услышанности и поня-

тости).

Слово, которое боится третьего и ищет только вре-

менного признания (ответного понимания ограниченной

глубины) у ближайших адресатов.

Критерий глубины понимания как один из высших

критериев в гуманитарном познании. Слово, если оно

только не заведомая ложь, бездонно. Набирать глубину

(а не высоту и ширь). Микромир слова.

Высказывание (речевое произведение) как непов-

торимое, исторически единственное индивидуальное

целое:

Это не. исключает, конечно, композиционно-стилисти-

ческой типологии речевых произведений. Существуют

речевы! жанры (бытовые, риторические, научные,

литературные и т. п.). Речевые жанры

—

это типовые

модели построения речевого целого. Но эти жанровые

модели принципиально отличаются от лингвистиче-

ских моделей предложений.

Единицы языка, изучаемые лингвистикой, принципи-

ально воспроизводимы неограниченное количество раз

в неограниченном количестве высказываний (в том чис-

ле воспроизводимы и модели предложений). Правда,

Маркс

К. и

Энгельс

Ф.

Соч.,

т, 3, с. 29,

* до

бесконечности (лаг.}»

частота воспроизведения у разных единиц разная (наи-

большая у фонем, наименьшая у фраз). Только благо-

даря этой воспроизводимости они и могут быть едини-

цами языка и выполнять свою функцию. Как бы ни опре-

делялись отношения между этими воспроизводимыми

единицами (оппозиция, противопоставление, контраст,

дистрибуция и т. п.), эти отношения никогда не могут

быть диалогическими, что разрушило бы их линг-

вистические (языковые) функции.

Единицы речевого общения

—

целые высказывания

—

невоспроизводимы (хотя их и можно цитировать) и свя-

заны друг с другом диалогическими отношениями.

ОТВЕТ НА ВОПРОС РЕДАКЦИИ «НОВОГО МИРА»

Редакция «Нового мира» обратилась ко мне с вопро-

сом о том, как я оцениваю состояние литературоведения

в наши дни.

Конечно, на такой вопрос трудно дать категорический

и уверенный ответ. В оценке своего дня, своей современ-

ности люди всегда склонны ошибаться (в ту или другую

сторону). И это нужно учитывать. Постараюсь все же

ответить.

Наше литературоведение располагает большими воз-

можностями: у нас много серьезных и талантливых ли-

тературоведов, в том числе молодых, у нас есть высокие

научные традиции, выработанные как в прошлом (По-

тебня, Веселовский), так и в советскую эпоху (Тынянов,

Томашевский, Эйхенбаум, Гуковский и другие), есть, ко-

нечно, и необходимые внешние условия для его развития

(исследовательские институты, кафедры, финансирова-

ние,

издательские возможности и т. п.). Но, несмотря

на все это, наше литературоведение последних лет (в

сущности, почти всего последнего десятилетия), как мне

кажется, в общем не реализует этих возможностей и не

отвечает т!м требованиям, которые мы вправе к нему

предъявить. Нет смелой постановки общих проблем, нет

открытий новых областей или отдельных значительных

явлений в необозримом мире литературы, нет настоящей

и здоровой борьбы научных направлений, господствует

какая-то боязнь исследовательского риска, боязнь гипо-

тез.

Литературоведение, в сущности, еще молодая наука,

оно не обладает такими выработанными и проверенны-

ми на опыте методами, какие есть у естественных наук;

поэтому отсутствие борьбы направлений и боязнь смелых

гипотез неизбежно приводят к господству трюизмов и

штампов; в них, к сожалению, у нас нет недостатка.

501

Таков, на мой взгляд, общий характер литературо-

ведения наших дней. Но никакая общая характеристика

не бывает вполне справедливой. И в наши дни выходят,

конечно, неплохие и полезные книги (особенно по исто-

рии литературы), появляются интересные и глубокие

статьи, есть, наконец, и большие явления, на которые

моя общая характеристика никак не распространяется.

Я имею в виду книгу Н. Конрада «Запад и Восток»,

книгу Д. Лихачева «Поэтика древнерусской литературы»

и «Труды по знаковым системам», четыре выпуска (на-

правление молодых исследователей, возглавляемых

Ю.

М. Лотманом). Это в высшей степени отрадные явле-

ния последних лет. По ходу нашей дальнейшей беседы

я,

может быть, еще коснусь этих трудов.

Если же говорить о моем мнении по поводу задач,

стоящих перед литературоведением в первую очередь,

то я остановлюсь здесь лишь на двух задачах, связанных

только с историей литературы прошлых эпох, притом

в самой общей форме. Вопросов изучения современ-

ной литературы и литературной критики я вовсе не буду

касаться, хотя именно здесь больше всего важных, пер-

воочередных задач. Те две задачи, о которых я намерен

говорить, выбраны мною потому, что они, по моему мне-

нию,

назрели и уже началась их продуктивная разработ-

ка, которую надо продолжить.

Прежде всего литературоведение должно установить

более тесную связь с историей культуры. Литература

—

неотрывная часть культуры, ее нельзя понять вне це-

лостного контекста всей культуры данной эпохи. Ее не-

допустимо отрывать от остальной культуры и, как это

часто делается, непосредственно, так сказать, через го-

лову культуры соотносить с социально-экономическими

факторами. Эти факторы воздействуют на культуру в ее

целом и только через нее и вместе с нею на литературу.

У нас на протяжении довольно долгого времени уделя-

лось особое внимание вопросам специфики литературы.

В свое время это, возможно, было нужным и полезным.

Следует сказать, что узкое спецификаторство чуждо луч-

шим традициям нашей науки. Вспомним широчайшие

культурные горизонты исследований Потебни и особенно

Веселовского. При спецификаторских увлечениях игно-

рировали вопросе взаимосвязи и взаимозависимости

различных областей культуры, часто забывали, что гра-

ницы этих областей не абсолютны, что в различные

эпохи они проводились по-разному, не учитывали, что

502

как раз наиболее напряженная и продуктивная жизнь

культуры проходит на границах отдельных областей ее,

а не там и не тогда, когда эти области замыкаются

в своей специфике. В наших историко-литературных тру-

дах обычно даются характеристики эпох, к которым от-

носятся изучаемые литературные явления, но эти харак-

теристики в большинстве случаев ничем не отличаются

от тех, какие даются в общей истории, без дифференци-

рованного анализа областей культуры и их взаимодей-

ствия с литературой. Да и методология таких анализов

еще не разработана. А так называемый литературный

процесс эпохи, изучаемый в отрыве от глубокого анали-

за культуры, сводится к поверхностной борьбе литера-

турных направлений, а для нового времени (особенно

для XIX века), в сущности, к газетно-журнальной шу-

михе, не оказывавшей существенного влияния на боль-

шую,

подлинную литературу эпохи. Могучие глубинные

течения культуры (в особенности низовые, народные),

действительно определяющие творчество писателей, оста-

ются не раскрытыми, а иногда и вовсе не известными

исследователям. При таком подходе невозможно про-

никновение в глубину больших произведений и сама

литература начинает казаться каким-то мелким и не-

серьезным делом.

Задача, о которой я говорю, и связанные с ней проб-

лемы (проблема границ эпохи как культурного единства,

проблема типологии культур и др.) очень остро встали

при обсуждении вопроса о литературе барокко в славян-

ских странах и особенно в продолжающейся и сейчас

дискуссии о Ренессансе и гуманизме в странах Востока;

здесь особенно ярко раскрылась необходимость более

глубокого изучения неразрывной связи литературы с

КуЛЬТурОЙ 1ПОХИ.

Названные мною выдающиеся литературоведческие

работы последних лет—Конрада, Лихачева, Лотмана

и его школы

—

при всем различии их методологии одина-

ково не отрывают литературы от культуры, стремятся

понять литературные явления в дифференцированном

единстве всей культуры эпохи. Здесь следует подчерк-

нуть,

что литература — явление слишком сложное

и многогранное, а литературоведение еще слишком мо-

лодо,

чтобы можно было говорить о каком-то одном

«единоспасающем» методе в литературоведении. Оправ-

данны и даже совершенно необходимы разные подхо-

ды,

лишь бы они были серьезными и раскрывали что-то

503

новое в изучаемом явлении литературы, помогали более

глубокому его пониманию.

Если нельзя изучать литературу в отрыве от всей

культуры эпохи, то еще более пагубно замыкать литера-

турное явление в одной эпохе его создания, в его, так

сказать, современности. Мы обычно стремимся объяс-

нить писателя и его произведения именно из его совре-

менности и ближайшего прошлого (обычно в пределах

эпохи, как мы ее понимаем). Мы боимся отойти во вре-

мени далеко от изучаемого явления. Между тем произ-

ведение уходит своими корнями в далекое прошлое.

Великие произведения литературы подготовляются века-

ми,

в эпоху же их создания снимаются только зрелые

плоды длительного и сложного процесса созревания.

Пытаясь понять и объяснить произведение только из

условий его эпохи, только из условий ближайшего

времени, мы никогда не проникнем в его смыс-

ловые глубины. Замыкание в эпохе не позволя-

ет понять и будущей жизни произведения в последу-

ющих веках, эта жизнь представляется каким-то пара-

доксом. Произведения разбивают грани своего времени,

живут в веках, то есть в большом времени, притом

часто (а великие произведения

—

всегда) более интен-

сивной и полной жизнью, чем в своей современности.

Говоря несколько упрощенно и грубо: если значение

какого-нибудь произведения сводить, например, к его

роли в борьбе с крепостным правом (в средней школе

это делают), то такое произведение должно полностью

утратить свое значение, когда крепостное право и его

пережитки уйдут из жизни, а оно часто еще увеличивает

свое значение, то есть входит в большое время. Но

произведение не может жить в будущих веках, если оно

не вобрало в себя как-то и прошлых веков. Если бы оно

родилось все сплошь сегодня (то есть в своей совре-

менности), не продолжало бы прошлого и не было бы

с ним существенно связано, оно не могло бы жить и в

будущем. Все, что принадлежит только к настоящему,

умирает вместе с ним.

Жизнь великих произведений в будущих, далеких от

них эпохах, как я уже сказал, кажется парадоксом.

В процессе своей» посмертной жизни они обогащаются

новыми значениями, новыми смыслами; эти произведе-

ния как бы перерастают то, чем они были в эпоху своего

создания. Мы можем сказать, что ри сам Шекспир, ни

его современники не знали того «великого Шекспира»,

504

какого мы теперь знаем. Втиснуть в Елизаветинскую

эпоху нашего Шекспира никак нельзя. О том, что каж-

дая эпоха открывает в великих произведениях прошлого

всегда что-то новое, говорил в свое время еще Белин-

ский. Что же, мы примышляем к произведениям Шекс-

пира то, чего в них не было, модернизируем и искажаем

его? Модернизации и искажения, конечно, были и будут.

Но не за их счет вырос Шекспир. Он вырос за счет того,

что действительно было и есть в его произведениях,

но что ни сам он, ни его современники не могли осоз-

нанно воспринять и оценить в контексте культуры своей

эпохи.

Смысловые явления могут существовать в скрытом

виде, потенциально и раскрываться только в благоприят-

ных для этого раскрытия смысловых культурных контек-

стах последующих эпох. Смысловые сокровища, вложен-

ные Шекспиром в его произведения, создавались и соби-

рались веками и даже тысячелетиями: они таились в язы-

ке,

и не только в литературном, но и в таких пластах

народного языка, которые до Шекспира еще не вошли

в литературу, в многообразных жанрах и формах рече-

вого общения, в формах могучей народной культуры

(преимущественно карнавальных), слагавшихся тысяче-

летиями, в театрально-зрелищных жанрах (мистерийных,

фарсовых и др.), в сюжетах, уходящих своими корнями

в доисторическую древность, наконец, в формах мышле-

ния. Шекспир, как и всякий художник, строил свои

произведения не из мертвых элементов, не из кирпичей,

а из форм, уже отягченных смыслом, наполненных им.

Впрочем, и кирпичи имеют определенную пространствен-

ную форму и, следовательно, в руках строителя что-то

выражают.

Особо важное значение имеют жанры. В жанрах (ли-

тературных и речевых) на протяжении веков их жизни

накопляются формы видения и осмысления определен-

ных сторон мира. Для писателя-ремесленника жанр слу-

жит внешним шаблоном, большой же художник про-

буждает заложенные в нем смысловые возможности.

Шекспир использовал и заключил в свои произведения

огромные сокровища потенциальных смыслов, которые

в его эпоху не могли быть раскрыты и осознаны в своей

полноте. Сам автор и его современники видят, осознают

и оценивают прежде всего то, что ближе к их сегодня-

шнему дню. Автор — пленник своей эпохи, своей совре-

менности. Последующие времена освобождают его из

505

этого плена, и литературоведение призвано помочь это-

му освобождению.

Из сказанного нами вовсе не следует, что современ-

ную писателю эпоху можно как-то игнорировать, что

творчество его можно отбрасывать в прошлое или прое-

цировать в будущее. Современность сохраняет все свое

огромное и во многих отношениях решающее значение.

Научный анализ может исходить только из нее и в своем

дальнейшем развитии все время должен сверяться с нею.

Произведение литературы, как мы ранее сказали, рас-

крывается прежде всего в дифференцированном един-

стве культуры эпохи его создания, но замыкать его

в этой эпохе нельзя: полнота его раскрывается только

в большом времени.

Но и культуру эпохи, как бы далеко эта эпоха ни от-

стояла от нас во времени, нельзя замыкать в себе как

нечто готовое, вполне завершенное и безвозвратно ушед-

шее,

умершее. Идеи Шпенглера о замкнутых и завершен-

ных культурных мирах до сих пор оказывают большое

влияние на историков и литературоведов. Но эти идеи

нуждаются в существенных коррективах. Шпенглер

представлял себе культуру эпохи как замкнутый круг.

Но единство определенной культуры

—

это открытое

единство.

Каждое такое единство (например, античность) при

всем своем своеобразии входит в единый (хотя и не

прямолинейный) процесс становления культуры челове-

чества. В каждой культуре прошлого заложены огром-

ные смысловые возможности, которые остались не рас-

крытыми, не осознанными и не использованными на

протяжении всей исторической жизни данной культуры.

Античность сама не знала той античности, которую мы

теперь знаем. Существовала школьная шутка: древние

греки не знали о себе самого главного, они не знали,

что они древние греки, и никогда себя так не назы-

вали. Но ведь и на самом деле, та дистанция во времени,

которая превратила греков в древних греков, имела

огромное преобразующее значение: она наполнена рас-

крытиями в античности все новых и новых смысловых

ценностей, о которых греки действительно не знали, хотя

сами и создали »х. Нужно сказать, что и сам Шпенглер

в своем великолепном анализе античной культуры сумел

раскрыть в ней новые смысловые глубины; правда, кое-

что он примышлял к ней, чтобы придать ей большую

закругленность и законченность, но все же и он уча-

506

ствовал в великом деле освобождения античности из

плена времени.

Мы должны подчеркнуть, что говорим здесь о новых

смысловых глубинах, заложенных в культурах прош-

лых эпох, а не о расширении наших фактических, мате-

риальных знаний о них, непрестанно добываемых архео-

логическими раскопками, открытиями новых текстов,

усовершенствованием их расшифровки, реконструкциями

и т. п. Здесь добываются новые материальные носители

смысла, так сказать, тела смысла. Но между телом

и смыслом в области культуры нельзя провести абсо-

лютной границы: культура не создается из мертвых эле-

ментов, ведь даже простой кирпич, как мы уже говорили,

в руках строителя что-то выражает своей формой. По-

этому новые открытия материальных носителей смысла

вносят коррективы в наши смысловые концепции и мо-

гут даже потребовать их существенной перестройки.

Существует очень живучее, но одностороннее и по-

тому неверное представление о том, что для лучшего

понимания чужой культуры надо как бы переселиться

в нее и, забыв свою, глядеть на мир глазами этой чужой

культуры. Такое представление, как я сказал, односто-

ронне. Конечно, известное вживание в чужую культуру,

возможность взглянуть на мир ее глазами, есть необхо-

димый момент в процессе ее понимания; но если бы по-

нимание исчерпывалось одним этим моментом, то оно

было бы простым дублированием и не несло бы в себе

ничего нового и обогащающего. Творческое пони-

мание не отказывается от себя, от своего места во вре-

мени, от своей культуры и ничего не забывает. Великое

дело для понимания—-это вненаходимость пони-

мающего— ^р времени, в пространстве, в культуре—по

отношению к тому, что он хочет творчески понять. Ведь

даже свою собственную наружность человек сам не мо-

жет по-настоящему увидеть и осмыслить в ее целом,

никакие зеркала и снимки ему не помогут, его подлин-

ную наружность могут увидеть и понять только другие

люди, благодаря своей пространственной вненаходимо-

сти и благодаря тому, что они другие.

В области культуры вненаходимость

—

самый могу-

чий рычаг понимания. Чужая культура только в глазах

другой культуры раскрывает себя полнее и глубже

(но не во всей полноте, потому что придут и другие

культуры, которые увидят и поймут еще больше). Один

смысл раскрывает свои глубины, встретившись и со-

507

прикоснувшись с другим, чужим смыслом: между «ими

начинается как бы диалог, который преодолевает

замкнутость и односторонность этих смыслов, этих

культур. Мы ставим чужой культуре новые вопросы,

каких она сама себе не ставила, мы ищем в ней

ответа на эти наши вопросы, и чужая культура от-

вечает нам, открывая перед нами новые свои стороны,

новые смысловые глубины. Без своих вопросов нель-

зя творчески понять ничего другого и чужого (но,

конечно, вопросов серьезных, подлинных). При такой

диалогической встрече двух культур они не сливаются

и не смешиваются, каждая сохраняет свое единство и

открытую целостность, но они взаимно обогащаются.

Что касается моей оценки дальнейших перспектив

развития нашего литературоведения, то я считаю, что

эти перспективы вполне хорошие, так как у нас огромные

возможности. Не хватает нам только научной, исследо-

вательской смелости, без которой не подняться на вы-

соту и не спуститься в глубины.