Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества

Подождите немного. Документ загружается.

все мы одним Духом крестились в одно тело, иудеи или эллины, рабы или

свободные, и все напоены одним Духом» (I Кор., 12, 12 — 13; далее по связи

мыслей текста житейски необходимая забота даже о самых «низменных» и

«непочтенных» частях тела выставляется как норма для теплоты отношений в

церковной общности, где должно быть «о менее совершенном большее

попечение»). Поэтому единение христианина со Христом не только духовно, но и

в весьма существенном своем аспекте телесно: «Тело же не для блуда, но для

Господа, и Господь для тела... прославляйте Бога и в телах ваших и в душах

ваших, которые суть Божий» (I Кор., 6, 13, 20). Таинство такого единения до

известных пределов сопоставимо с размыканием телесной самозамкнутости

индивида при сожительстве супругов и вообще мужчины и женщины,

претворяющихся, по Библии (Быт., 2, 24), «в плоть едину» (ср. выше у Бахтина о

сексуальном «слиянии в единую внутреннюю плоть»). В пределах христианского

мировоззрения эта сопоставимость не только не отменяет, но, напротив,

острейшим образом обосновывает аскетический принцип блюдения

целомудренной чистоты тела: «Разве не знаете, что тела ваши суть члены

Христовы? Итак, отниму ли члены у Христа, чтобы сделать их членами

блудницы? Да не будет! Или не знаете, что совокупляющийся с блудницею

становится одно тело с нею? ибо сказано: «два будут одна плоть». А

соединяющийся с Господом есть один дух (с Господом). Бегайте блуда; всякий

грех, какой делает человек, есть вне тела, а блудник грешит против собственного

тела» (I Кор., 6, 15 — 18).

В одном новозаветном тексте (Эф., 5, 22 — 33) говорится об отношениях

Христа и церкви (то есть общины всех верующих) как идеальной парадигме

отношений мужа и жены в «великой тайне» брака. В этой перспективе муж и жена

— как бы «икона» Христа и церкви. С другой стороны, в Апокалипсисе Небесный

Иерусалим, символизирующий так называемую Церковь Торжествующую (то есть

общину верующих уже в вечности, по ту сторону земных конфликтов),

неоднократно называется женой и невестой Агнца (то есть Христа): «...наступил

брак Агнца, и жена Его приготовила себя» (Апок., 19, 7); «И я, Иоанн, увидел

святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как

невеста, украшенная для мужа своего» (Апок., 21, 2).

Проповеди Бернарда Клервоского на ветхозаветную Песнь песней,

истолковывающие чувственные образы как описание огненной духовной любви к

богу, продолжили традицию, основанную еще раннехристианскими мыслителями

(особенно Григорием Нисским), и в свою очередь дали импульс мотивам

«Gottesminne» («боговлюбленности») в немецко-нидерландской мистике позднего

средневековья (Хильдегарда Бингенская, Мехтхильда Магдебургская, Мейстер

Экхарт, Генрих Сузо, Руисбрек Удивительный и другие).

Мистика Франциска Ассизского отмечена народной свежестью и бодростью:

природа — просветленный и таинственный мир, взывающий к человеческой

любви, лукавство бесов бессильно и достойно осмеяния, доктрина о

предопределении к погибели души — сатанинский вымысел. Олицетворяя

солнце и луну, огонь и воду, христианские добродетели и смерть, Франциск

обращался к ним, как в сказке, и называл братьями и сестрами; переживание

этого братства всех творений божьих, соединяющего мир человека с миром

природы, выражено в так называемой «Песни Солнца» — проникновенном

лирическом стихотворении на народном языке. В это же братство входит как

часть природы «брат Осел» — собственное тело

390

Франциска, сурово взнуздываемое по законам аскетизма, но не отвергаемое, не

проклинаемое и не презираемое; «брат Осел» — в этом обозначении для тела

есть мягкий юмор, который вносит свои коррективы к аскетическому энтузиазму.

Это действительно очень далеко от атмосферы неоплатонизма. Оставаясь в

русле христианского мировосприятия, Франциск предвосхитил ту потребность в

обновлении форм средневековой культуры, которой был порожден итальянский

Ренессанс. Отсюда вытекает значение его образа для двух предтеч Ренессанса

— живописца Джотто ди Бондоне и поэта Данте Алигьери. Личная преданность

памяти Франциска Ассизского была фактом биографии того и другого: Джотто

недаром назвал одного из своих сыновей Франциском, одну из своих дочерей

Кларой (по имени сподвижницы Франциска), а Данте был, по-видимому,

францпсканцем-терциарием, то есть членом братства мирян при ордене

миноритов. Реализм Джотто, нанесший удар средневековой условности,

сформировался в работе над циклом фресок из жизни Франциска, изобилующей

живыми, красочными эпизодами (роспись Верхней церкви Сан Франческо в

Ассизи). Английский писатель Честертон говорит в своем эссе «Джотто и св.

Франциск» о положениях христианской веры: «Истины эти воплощались в строгие

догмы, подобные строгим и простым, как чертеж, византийским иконам, чья

темная ясность радует тех, кто ценит равновесие и строй. В проповедях

Франциска и во фресках Джотто эти истины стали народными и живыми, как

пантомима. Люди начали разыгрывать их, как пьесу, а не только изображать, как

схему... То, о чем я говорю, как нельзя лучше выражает легенда о деревянной

кукле, ожившей в руках Франциска, что изображено на одной из фресок Джотто»

(пер. Н. Л. Трауберг). Прочувствованную похвалу Франциску Данте вложил в уста

Фоме Аквинскому («Рай», XI); многочисленные обращения к его образу рассеяны

в других местах «Божественной комедии».

«Рай», XXXI — XXXII. В тексте поэмы нет какого-то определенного места, к

которому изолированно, вне связи с контекстом могли бы относиться слова

Бахтина; они скорее суммируют общий смысл некоторого ряда высказываний

Данте.

См. примеч. 36 к данной работе.

Автор имеет в виду прежде всего лозунг так называемой «реабилитации

плоти», присущий идеологии «Молодой Германии» в период, предшествовавший

революции 1848 г., но подготовленный мыслью романтиков; следует особенно

отметить эзотерическую мистику пола и вообще органической жизни у Новалиса

(«Фрагменты»), а также неслыханно решительное и притом абсолютно

серьезное, чуждое всякой гривуазности утверждение чувственного начала в

нашумевшем романе Фридриха Шлегеля «Люцинда» (1799). До сих пор

чувственности было отведено в жизни и культуре хотя бы сколь угодно важное

(ср. обиход эпохи рококо), но непреложно фиксированное место, и гривуазный

тон был знаком этой фиксации; романтизм разрушил ее.

«Вчувствование» (нем. «Einfühlung») — термин, встречающийся уже у

Гердера («Vom Erkennen und Empfinden», 1778; «Kalligone», 1800) и у романтиков,

а позднее пущенный в широкий обиход немецким философом и эстетиком

Фридрихом Теодором Фишером. См., например, его труд «Das Schöne und die

Kunst» (Stuttgart, 2. Aufl., 1897, S. 69 sqq.).

Ср. рассуждение Августина о том, что благодать называется по-латыни

«gratia» в знак того, что дается она gratis.

391

Основательный анализ «импрессивиой теории эстетики» дан автором в

книге «Формальный метод в литературоведении. Критическое введение в

социологическую поэтику» (с. 59 — 76).

См. примеч. 24 к данной работе.

Термины античной метрики («поднятие» и «опущение»), обозначавшие

слабую, неударную и сильную, ударную части стопы.

Из стихотворения Жуковского «Желание» (1811; перевод из Шиллера):

Верь тому, что сердце скажет;

Нет залогов от небес...

Эти же строки Жуковского автор вспомнит позже в заметках «К философским

основам гуманитарных наук» (см. с. 410 настоящего издания).

Имеется в виду ряд евангельских текстов, объединенных смысловым

единством. Во-первых, это притча о мытаре (Лук., 18, 13). Во-вторых, это эпизод

хананеянки (Матф., 15, 27). В-третьих, это рассказ об отце бесноватого мальчика,

который «воскликнул со слезами: верую, Господи! помоги моему неверию» (Марк,

9, 24).

Псалом 50, 9, 12.

«История моих бедствий» французского философа-схоласта, теолога и

поэта Абеляра (XII в.).

«Secretum» («Тайное»), другие варианты заглавия: «De contemptu mundi»

(«О презрении к миру»), «De secreto conflictu curarum mearum» («О тайном споре

забот моих») — диалог Франческо Петрарки, возникший в 1342 — 1343 гг. и

переработанный в 1353 — 1358 гг. Действующие лица диалога — сам Петрарка

(Франциск), олицетворенная Истина и Бл. Августин. Содержание диалога —

обсуждение образа жизни Петрарки, который и осуждается (Истиной и

Августином, но отчасти и самим Петраркой) как грешный и защищается или,

лучше сказать, внекритически описывается как объективная данность, не

подлежащая переменам (основная позиция Петрарки как участника диалога). Ср.

статью М. Гершензона «Франческо Петрарка» в кн.: Петрарка. Автобиография.

Исповедь. Сонеты. Спб., 1914.

«Сладостный новый стиль» — сложившаяся в Тоскане промежуточная

ступень между средневековым лиризмом трубадуров и любовной лирикой

Ренессанса.

Как известно, важнейшим событием жизни Петрарки было увенчание его на

Капитолии лавровым венцом за поэтические заслуги. На его воображение

действует созвучие между именем возлюбленной и словом «лавр» как символом

восторженного, патетического славолюбия.

Это конспективное примечание автора станет понятно в связи с аналогичной

мыслью в статье «Проблема содержания, материала и формы в словесном

художественном творчестве»: «Есть произведения, которые действительно не

имеют дела с миром, а только со словом «мир» в литературном контексте, —

произведения, рождающиеся, живущие и умирающие на листах журналов, не

размыкающие страниц современных периодических изданий, ни в чем не

выводящие нас за их пределы» (Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики, с.

35).

392

ИЗ КНИГИ «ПРОБЛЕМЫ ТВОРЧЕСТВА ДОСТОЕВСКОГО»

Книгу о Достоевском Бахтин готовил на протяжении 20-х гг. В письме из

Витебска от 18 января 1922 г. М. И. Кагану упоминается «работа о Достоевском»,

причем — что существенно — рядом с другой работой, которая в несколько

более раннем (недатированном) письме М. И. Кагану характеризована как

«введение в мою нравственную философию»: «Сейчас я пишу работу о

Достоевском, которую надеюсь весьма скоро закончить; работу «Субъект

нравственности и субъект права» пока отложил». По-видимому, эта последняя

работа имелась в виду в сообщении издававшегося в Витебске журнала

«Искусство» (1921, № 1, март, с. 23): «М. М. Бахтин продолжает работать над

книгой, посвященной проблемам нравственной философии». Не известно, была

ли она закончена, как ничего не известно и об упомянутой в цитированном

письме ранней работе о Достоевском. Созданию книги о Достоевском

сопутствовала, таким образом, внутренне с нею тесно соотносясь, разработка

оригинальной нравственной философии и философской эстетики Бахтина

(публикуемая в настоящем издании работа об авторе и герое). Книга «Проблемы

творчества Достоевского» вышла в свет в 1929 г. в ленинградском издательстве

«Прибой».

В настоящем сборнике перепечатываются три фрагмента из книги 1929 г. (с. 3

— 4, 100 — 102, 238 — 241), не вошедшие во второе, значительно

переработанное издание книги, озаглавленной «Проблемы поэтики

Достоевского» (М., 1963; см. ниже относящийся к 1961 г. проспект переработки

книги для второго издания). Фрагменты эти содержат замечания, не получившие

впоследствии развития в новом издании книги (о связях Достоевского с

европейским романтизмом, о внутренней диалогизации «Легенды о великом

инквизиторе», о различном соотношении диалога Достоевского с платоновским и

библейским диалогом, об' утопическом идеале «общины в миру» у героев

Достоевского), и дают представление о научной позиции Бахтина на исходе 20-х

гг., что позволяет яснее представить направление переработки книги тридцать

лет спустя. В «Предисловии» дана четкая формулировка двустороннего

отталкивания поэтики Бахтина как от «узкого идеологизма» (философская

критика начала XX в., «софилософствовавшая» с Достоевским, точнее, с его

героями, недостаточность которой для понимания главного в Достоевском

широко показана в первой главе книги), так и от «узкоформалистического

подхода». С преодолением этого разрыва идеологии и формы связаны здесь

тезис о внутренней, имманентной социальности литературного произведения и

понятие «социальная оценка», обоснованное в ряде работ Бахтина второй

половины 20-х гг., наиболее подробно — в книге «Формальный метод в

литературоведении». Социологические категории в работах Бахтина этого

периода получают глубоко своеобразную интерпретацию: они служат терминами

его философии общения, широко понятого диалога. Понятие «социальная

оценка» обозначает актуальное содержание и «ценностную атмосферу» живого

акта высказывания в неповторимой конкретной ситуации. Эту «внутреннюю

социальность» диалогически обращенного слова-высказывания Бахтин

противопоставлял социальности внешней, «вещной» (см. его позднейшее

замечание на с. 312 настоящего издания). «Социальные оценки», так понятые,

пронизывают насквозь всякое высказывание, проникают, объединяют и

организуют изнутри и все элементы поэтического произведения как его

конструктивный фактор. В статье «Проблема содержания, материала и формы в

словес-

393

ном художественном творчестве» автор проводит теоретически важное

разграничение между «эстетическим объектом» как содержанием эстетической

деятельности художника, направленной па мир человеческих отношений и его

ценности, и воплощающим его в определенном материале «внешним

произведением» и, соответственно, между ценностно ориентированной

архитектонической формой эстетического объекта и композиционной формой

«материального произведения» (см.: Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики,

с. 12 — 21). В плане этого разграничения можно считать, что в книге Бахтина о

Достоевском исследуется именно эстетический объект творчества писателя и

архитектоническая форма его романа, направленная на такие ценности

человеческого мира, как правда самосознания личности («человека в человеке»,

по Достоевскому) и ее глубинное общение (диалог) с другой личностью. Эту

ценностно-смысловую «пронизанность» всех элементов формы произведения и

называет автор в книге 1929г. его внутренней социальностью.

Замечание об «исторической точке зрения» как необходимом фоне

теоретического анализа предвещает широкое введение вопросов исторической

поэтики — прежде всего вопроса о жанровых традициях романа Достоевского —

в переработанное издание 1963 г. (в особенности в четвертую главу).

Переориентация исследования с языка «социологической поэтики» 20-х гг. на

язык исторической поэтики очевидна во втором издании книги. Переработка в

этом направлении была подготовлена обращением автора к проблемам и

методам исторической поэтики жанра, прежде всего романа, в работах 30-х гг. по

теории романа и к смежным проблемам соотношения литературы и

карнавального фольклора в законченном к концу 30-х гг. исследовании «Рабле в

истории реализма».

В переработанном издании книги этот прокламированный в словах Шатова

прорыв эмпирического пространства и времени в «решающих встречах человека

с человеком» у Достоевского характеризуется как «выход в карнавально-

мистерийное пространство и время» (Бахтин М. Проблемы поэтики

Достоевского, с. 307, 457).

Соотношение диалога Достоевского с платоновским диалогом было

переосмыслено автором во втором издании книги в связи с предпринятым здесь

анализом глубинных жанровых истоков и «жанровой памяти», отложившейся и

отозвавшейся в жанровых формах творчества Достоевского. Сократический

диалог понят теперь как один из истоков той «диалогической» линии развития

европейской прозы, которая ведет к Достоевскому (см.: Бахтин М. Проблемы

поэтики Достоевского, с. 183).

Ср. несколько скорректированный взгляд на соотношение «последних

вопросов» и «промежуточных звеньев» у Достоевского в проспекте переработки

книги для второго издания (с. 311 настоящего издания).

Ср. в лекциях Бахтина по истории русской литературы: «На могиле Илюши

создается маленькая детская церковь. И здесь как бы дается ответ Ивану. <...>

Только та гармония имеет живую душу, которая создается на живом страдании.

Вокруг страдания и смерти замученного мальчика образуется союз. <...> Так что

эпизод с мальчиками в маленьком масштабе воспроизводит роман».

394

РОМАН ВОСПИТАНИЯ И ЕГО ЗНАЧЕНИЕ В ИСТОРИИ РЕАЛИЗМА

К 1936 — 1938 гг. относится работа Бахтина над книгой «Роман воспитания и

его значение в истории реализма». Книга была написана и сдана в издательство,

но до начала войны не успела выйти; в последующие военные годы рукопись

книги была утеряна. Сохранились части проспекта и обширные

подготовительные материалы к книге, позволяющие судить о широте ее задачи.

В задачу эту входило изучение многовековой предыстории европейского романа,

начиная с поздней античности, характеристика крупных исторических

разновидностей и типов построения жанра (роман странствований, роман

испытания, биографические, автобиографические и исповедальные формы,

наконец, роман воспитания и становления — главная цель исследования),

многостороннее выяснение художественно-исторической ситуации, в которой

складываются зрелые формы романа нового времени. Три основных фактора его

формирования и, соответственно, основные аспекты исследования Бахтина: 1)

новый образ человека (становящийся, «неготовый» герой); 2) радикальное

изменение пространственно-временной картины мира; 3) своеобразие слова в

романе (романное «многоязычие», изображение разноречивого мира). Каждый из

этих аспектов получил самостоятельную разработку в трудах Бахтина. Так,

изучение времени и пространства в романе породило учение о «хронотопе» (к

подготовительным материалам книги о романе воспитания относится и большая

работа, которой автор впоследствии дал заглавие «Формы времени и хронотопа

в романе»; см.: Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики, с. 234 — 407).

В настоящем издании из подготовительных материалов к книге «Роман

воспитания...» публикуются два фрагмента проспекта и относительно

завершенный очерк о времени и пространстве в произведениях Гёте (заглавие

этому очерку дано составителем).

Материалы к несохранившейся книге показывают, что тема «Гёте и роман

воспитания» была в ней центральной, книга в значительной мере была

посвящена Гёте, из произведений которого специально рассматривались

«Поэзия и правда», «Годы учения Вильгельма Мейстера» и «Годы

странствований Вильгельма Мейстера». По отношению к этой основной

разработке темы публикуемый очерк, основанный на автобиографических

произведениях Гёте, имеет как бы предварительный характер (отсылки к более

фундаментальному анализу творчества Гёте в последующих частях книги не раз

встречаются в публикуемом тексте).

Таким образом, из материалов к книге выясняется, что Гёте наряду с

Достоевским и Рабле был третьим главным героем научного творчества Бахтина.

При этом если в замысле книги Рабле и Гёте типологически сопоставлены и

сближены (ср. их сближение в работе «Формы времени и хронотопа в романе»;

см.: Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики, с. 286, 310, 354), то соотношение

Гёте и Достоевского во всемирной литературе в ряде существенных моментов

(художественное чувство времени и роль идеи «становления») мыслилось

исследователем как противопоставление; это противопоставление Гёте как

художника, органически тяготевшего к становящемуся ряду, Достоевскому,

основной категорией художественного видения которого «было не становление, а

сосуществование и взаимодействие», намечено в книге о Достоевском (см.:

Бахтин М. проблемы поэтики Достоевского, с. 47 — 50). «Сопоставление

(точнее,

395

противопоставление) Гёте и Достоевского» — такая запись есть в материалах к

книге о романе воспитания. В то же время существенно в воссоздаваемой

Бахтиным картине всемирной литературы сближение по этому признаку

«раскрытия мира в разрезе чистой одновременности и сосуществования»

Достоевского с «вертикальным хронотопом Данте» (Бахтин М. Вопросы

литературы и эстетики, с. 308).

С публикуемым очерком (в частности, с тем, что здесь сказано о значении

зримости и культуры глаза в художественном мире Гёте) соотносятся общие

суждения Бахтина об эстетике Гёте в двух письмах И. И. Канаеву, являющихся

откликами на прочитанные в рукописи (и высоко оцененные) две книги И. И.

Канаева о Гёте (Канаев И. И. Иоганн Вольфганг Гёте. Очерки из жизни поэта-

натуралиста. Л., 1962; Его же. Гёте как естествоиспытатель. Л., 1970). 11 октября

1962 г. Бахтин писал: «Я коснусь здесь только одного вопроса, связанного с

гносеологией Гёте. Мне кажется, что философскую позицию Гёте очень

проясняет его отношение к двум кардинальным парам понятий гносеологии: к

понятиям явления и сущности и субъекта и объекта познания. Своеобразие

гётевского миропонимания и его исследовательской методологии, пожалуй, ярче

всего проявляется в последовательном отрицании им этих основополагающих

гносеологических противопоставлений.

Противопоставление явления сущности было глубоко чуждо стилю гётевской

мысли. Сущность для него не скрывается, не прячется за явлением, а именно

является в нем самолично. Надо только уметь ее увидеть. По Гёте, все

существенное, истинное, ценное стремится к открытости, явленности,

выраженности. Поэтому он и ищет его в зоне максимальной видимости,

явленности и освещенности. Отсюда и роль созерцания (в гётевском понимании

этого слова). Отсюда и глубокое доверие его к мыслящему глазу и видящей

мысли и недоверие к окольным путям абстрактного мышления. Гёте ничего не

искал «за», «позади» или «по ту сторону», отказывался различать внешнее и

внутреннее, оболочку и ядро и т. п. Вместо противопоставления явления и

сущности Гёте пользуется сопоставлением части и целого или «одного» и

«всего». И в этом один из пунктов его соприкосновения со Спинозой.

Глубоко чуждо Гёте и самое кардинальное для гносеологии

противопоставление субъекта и объекта. Познающий для Гёте не противостоит

познаваемому как чистый субъект объекту, а находится в нем, то есть является

соприродною частью познаваемого. Субъект и объект сделаны из одного куска.

Познающий, как микрокосм, содержит в себе самом все, что он познает в природе

(солнце, планеты, металлы и т. п.; см. «Wanderjahre»).

Это отрицание основных гносеологических координат дается у Гёте не в четко

сформулированных теоретических положениях, а в форме тенденций мысли,

проникающих его высказывания и определяющих его исследовательские методы.

Во всем этом много философской наивности, но много и глубины и

предвосхищений (Хайдеггер, например, считает «метафизическое»

противопоставление субъекта и объекта главным пороком всего философского

мышления нового времени)».

Из письма от января 1969 г.: «Эстетические высказывания Гёте чрезвычайно

противоречивы, причем не только в разные периоды его творческого пути, но и в

пределах одного периода. Самое замечательное то, что Гёте никогда не

стремился устранить или смягчить эти противоречия и вовсе не хотел (в

противоположность Шиллеру)

396

приводить свои эстетические взгляды в систему (исследователи, которые

пытаются это делать, в некоторой мере нарушают волю Гёте).

Разные эпохи и течения оставили свои следы в эстетических взглядах Гёте:

Просвещение, «Буря и натиск», немецкий классицизм, романтизм. В зрелом

творчестве Гёте эти следы сосуществуют. В духе Просвещения Гёте не проводил

резкой границы между наукой и искусством и допускал их сочетание в пределах

одного произведения. С просветительской эстетикой связана и его склонность к

типизации, его особая любовь к типу. С романтизмом связано утверждение Гёте

о возможности в поэзии таких иррациональных и парадоксальных прозрений,

какие совершенно невозможны в прозе; романтично и его понимание

индивидуальности. С немецким классицизмом связан примат созерцания.

Особое значение имеет общефилософское утверждение Гёте о том, что

высшим началом является деяние, чисто жизненная активность, а не познание.

Это убеждение Гёте сложилось еще в эпоху «Бури и натиска» и наиболее яркое

выражение получило в «Пра-Фаусте», но он сохранил его до конца жизни. Это

убеждение определяет и гётевское понимание созерцания: это не пассивное

отражение предмета, но активное соучастное созерцание; поэтому художник

может стать творцом, продолжающим дело природы.

Все эти противоречивые определения Гёте и не пытался примирить и

привести в какую-либо завершенную систему. Но Вы, разумеется, вправе

выделить те моменты, которые требуются задачами Вашей книги, и придать им

относительную закругленность. Углубляться в противоречия нет никакой нужды».

«Жизнь Ласарильо с Тормеса, его невзгоды и злоключения» — испанская

повесть, изданная анонимно в 1554 г.

«Жизнеописание плута Гусмана де Альфараче» (ч. 1 — 1599, ч. 2 — 1604) —

роман испанского писателя Матео Алемана (1547 — ок. 1614).

«Комическое жизнеописание Франсиона» (1623 — 1633) — роман

французского писателя Шарля Сореля (1602 — 1674).

«История Жиль Блаза из Сантильяны» (1715 — 1735) — роман французского

писателя Алена Рене Лесажа (1668 — 1747).

Роман греческого писателя III или IV в. Гелиодора.

Роман греческого автора II или III в. Ахилла Татия. Подробный анализ романа

дан Бахтиным в работе «Формы времени и хронотопа в романе» (Бахтин М.

Вопросы литературы и эстетики, с. 242 — 260).

«Климентины» — произведение раннехристианской агиографической

литературы III в., близкое к литературным формам античного романа; один из

источников немецкой «Народной книги о докторе Иоганне Фаусте» XVI в.

Ср. характеристику творческого видения Гёте в противоположность видению

Достоевского в книге «Проблемы поэтики Достоевского» (с. 48).

Об автобиографических методах Гёте в связи с «Поэзией и правдой» есть

замечания в проспекте книги «Роман воспитания...»: «В изображении эпохи,

литературных деятелей того времени, наконец, участников его жизни Гёте

сочетает точку зрения того времени (изображенного, вспоминаемого) с точкой

зрения, современной его творческой работе над автобиографией. Задача Гёте —

не только мир своего прошлого (и участников своей прошлой жизни) в свете на-

397

стоящего зрелого осознания и понимания, обогащенного временной

перспективой, но и свое прошлое осознание и понимание этого мира (детское,

юношеское, молодое). Это прошлое сознание — такой же предмет изображения,

как и объективный мир прошлого. Оба эти сознания, разделенные

десятилетиями, глядящие на один и тот же мир, не расчленены грубо и не

отделены от объективного предмета изображения, они оживляют этот предмет,

вносят в него своеобразную динамику, временное движение, окрашивают мир

живой становящейся человечностью: детскостью, юностью, зрелостью — без

всякого ущерба для объективности изображения мира. Напротив, наличие двух

аспектов заставляет рельефнее выступить объективность изображаемой

действительности. Эта субъективность, проникающая изображаемый мир, не

бескровная субъективность такого романтика, как Новалис, а конкретная,

наполненная живою кровью, растущая, зреющая, стареющая».

Детальный анализ этого описания дан М. Бахтиным в книге «Творчество

Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса» (М., 1965, с.

265 — 278).

Перевод «Энеиды» на итальянский язык, выполненный в XVI в. итальянским

поэтом Аннибалом Каро.

«Генеральная горная и водная карта Европы», составленная в 1816 г. А.

Соррио.

Гердер И.-Г. Идеи к философии истории человечества (четыре части вышли

в свет соответственно в 1784, 1785, 1787, 1791 гг.). Первые части создавались в

тесном творческом общении Гердера с Гёте.

Эти «обедняющие» мир результаты философской работы просветителей и

«суженная концепция действительности» в просветительском реализме (между

просветительским реализмом и реализмом Гёте делается при этом качественное

различие) особенно подчеркнуты Бахтиным в проспекте к книге: «Наконец, в

романе воспитания до Гёте процесс становления героя приводит в результате не

к обогащению, а к некоторому обеднению мира и человека. Многое в мире

оказывается нереальным, иллюзорным, развенчивается как предрассудок,

фантазия, вымысел; мир оказывается беднее, чем он казался прошлым эпохам и

самому герою в юности. Развеиваются и многие иллюзии героя о себе самом, он

становится трезвее, суше и беднее. Такое обеднение мира и человека

характерно для критического и абстрактного реализма эпохи Просвещения». Ср.

также запись в подготовительных материалах: «Суженная концепция

действительности (бытия, реальности) в XVIII веке. «Et voilà tout» как характерная

тенденция мысли, уменьшающая, обедняющая реальность, оставляющая в ней

гораздо меньше, чем было».

Пирмонт (Бад-Пирмонт) — город в северо-западной Германии, в княжестве

Вальдек-Пирмонт.

В материалах к книге говорится об особой роли Петрарки, его «открытия

человека и природы» (в том числе «открытия одинокой прогулки»).

Об «исторической инверсии» см. в работе М. Бахтина «Формы времени и

хронотопа в романе» (Бахтин М. Вопросы литературы и эстетики, с. 297 — 298).

Эпиникий — жанр древнегреческой хоровой лирики, гимн, прославлявший

победителей на общегреческих состязаниях.

398

ПРОБЛЕМА РЕЧЕВЫХ ЖАНРОВ

Работа написана в 1952 — 1953 гг. в Саранске; фрагменты опубликованы в

журнале «Литературная учеба» (1978, № 1, с. 200 — 219).

Явление речевых жанров было исследовано Бахтиным еще в работах второй

половины 20-х гг. В книге «Марксизм и философия языка» (Л., 1929; в

дальнейшем цитируется по второму изданию — Л., 1930; основной текст книги

принадлежит М. Бахтину, издана под именем В. Н. Волошинова) намечена

программа изучения «определяемых речевым взаимодействием жанров речевых

выступлений в жизни и в идеологическом творчестве» и, «исходя отсюда,

пересмотра форм языка в их обычной лингвистической трактовке» (с. 98). Здесь

же дано краткое описание «житейских жанров» речевого общения: «Законченный

вопрос, восклицание, приказание, просьба — вот типичнейшие целые жизненных

высказываний. Все они (особенно такие, как приказание, просьба) требуют

внесловесного дополнения, да и внесловесного начала. Самый тип завершения

этих маленьких жизненных жанров определяется трением слова о внесловесную

среду и трением слова о чужое слово (других людей). <...> Об определенных

типах жанровых завершений в жизненной речи можно говорить лишь там, где

имеют место хоть сколько-нибудь устойчивые, закрепленные бытом и

обстоятельствами формы жизненного общения. <…> Каждая устойчивая бытовая

ситуация обладает определенной организацией аудитории и, следовательно,

определенным репертуаром маленьких житейских жанров» (с. 98 — 99).

Значение «типа речевого взаимодействия, то есть самого жанра данной беседы»,

на примере обращения Чичикова к генералу Бетрищеву (с использованием той

же цитаты из «Мертвых душ», что и в публикуемой работе) демонстрируется

также в статье: Волошинов В. Н. Конструкция высказывания. — «Лит. учеба»,

1930, № 3, с. 78 — 86.

Широкое понимание жанра как реальности человеческого общения (так что

жанры художественной литературы рассматриваются в ряду речевых жанров, а

ряд этот определяется в границах от бытовой реплики до многотомного романа)

связано с тем исключительным значением, которое в истории литературы и

культуры Бахтин придавал категории жанра как носителя «наиболее устойчивых,

«вековечных» тенденций развития литературы», как «представителя творческой

памяти в процессе литературного развития» (Бахтин М. Проблемы поэтики

Достоевского, с. 178 — 179). Ср. смещающее привычные литературоведческие

представления суждение: «Историки литературы, к сожалению, обычно сводят

эту борьбу романа с другими готовыми жанрами и все явления романизации к

жизни и борьбе школ и направлений. <...> За поверхностной пестротой и

шумихой литературного процесса не видят больших и существенных судеб

литературы и языка, ведущими героями которых являются прежде всего жанры, а

направления и школы — героями только второго и третьего порядка» (Бахтин М.

Вопросы литературы и эстетики, с. 451).

В замыслах Бахтина в 50 — 70-е гг. была книга «Жанры речи»; публикуемая

работа была для автора лишь предварительным очерком этого

неосуществленного труда.

Основа учения Ф. де Соссюра — различение языка (la langue) как системы

взаимосвязанных знаков и форм, нормативно определяющей каждый отдельный

речевой акт и являющейся специ-

399