Бачинин В.А. Философия права и преступления
Подождите немного. Документ загружается.
Получившая распространение в философских учениях XVII— XVIII вв., она возникла еще в
античности. Уже греческие философы-циники пытались смоделировать ситуацию полной
автономии витальной ипостаси человеческого существа от социальных условностей. Новое время
с присущим ему интенсивным развитием промышленного производства, товарно-денежных
отношений и государственно-правовых институтов вызвало у ряда философов стремление
поставить «мыслительный эксперимент» и вообразить ситуацию человеческого существования за
пределами всех этих сложных социальных форм.
«Естественному человеку», то есть существу, чья витальность предоставлена самой себе,
требовалась соответствующая, тоже «естественная», то есть докультурная, доцивилизационная
среда, где бы не было ни промышленности и денег, ни рынка и торговли, ни искусства и ремесел,
ни социального неравенства и сослов-но-классовых различий, ни политики и права. В этих
условиях человек якобы мог оставаться таким, каким его сотворила природа. Занимаясь охотой,
ловлей рыбы и сбором плодов, он проявлял бы себя в меру эгоистичным и добрым, энергичным и
умеренным. Будучи, как считал, например, Ж.-Ж. Руссо, от природы незлобив и рассудителен,
благоразумен и терпим по отношению к ближним, «естественный человек» не был склонен к
порокам и преступлениям и потому не нуждался ни в государстве, ни в праве. Эти положительные
свойства как-то сглаживали впечатление о его интеллектуальной, творческой, духовной
ограниченности, которая была очевидна и дала И. Канту возможность заметить: «Человек
естественной простоты очень рано обретает чувство справедливости, но очень поздно или вообще
не обретает понятия справедливости» '.
Разрешение противоречия между витальностью и социальностью в пользу витальности
предполагало у сторонников концепции «естественного человека» исходное допущение об
изначальной, врожденной неагрессивности людей. Но это допущение носило гипотетический
характер и не могло опровергнуть доводы противоположного характера.
ПРОТИВОРЕЧИЕ МЕЖДУ СОЦИАЛЬНОСТЬЮ И ДУХОВНОСТЬЮ
От социального и духовного начал исходят различные требования. Первое настаивает на том,
чтобы человек, подчиняясь ин-
1
Кант И. Сочинения. Т. 2 М., 1964, с. 196
тересам и нормам конкретной социальной общности, будь то группа, коллектив, партия или
государство, не боялся возможных обвинений в корпоративном эгоизме, «квасном патриотизме» и
даже национализме. При этом общность считала бы себя вправе заставить его пойти против чего
угодно и кого угодно. Так, тоталитарные государства фашистского и коммунистического типа готовы
были пойти войной на весь мир и вели за собой миллионы.
Иной характер носит духовность, подчиняющаяся не корпоративным нормам, а требованиям
универсальных ценностей, общечеловеческих идеалов и потому имеющая силы противостоять
партийной ангажированности, ложному патриотизму и национализму.
В условиях тоталитаризма различные модели разрешения противоречий между социальностью и
духовностью персонифицируются в типах интеллигента и обывателя. Духовное «Я» истинного
интеллигента не желает приспосабливаться к социальным требованиям режима. Для него
универсальные ценности мировой культуры выше политических интересов тоталитарного государства,
руководствующегося неправовыми принципами.
Обыватель, в отличие от истинного интеллигента, разрешает противоречие между социальностью и
духовностью в пользу социального начала. Он делает это во имя собственной безопасности, спокойной
жизни, успешной карьеры, приличного заработка и т. п. Напор внешних социальных обстоятельств
оказывается для него непреодолим, и он отступается от духовных идеалов и нравственных принципов,
чтобы интегрироваться в социальную систему, слиться с ней в единое целое.
ПРОТИВОРЕЧИЕ МЕЖДУ ВИТАЛЬНОСТЬЮ И ДУХОВНОСТЬЮ
Витальность и духовность — полюса человеческого существа, «подножие» и «вершина» его
существования. Витальное «Я» человека, в отличие от животной витальности, сознает себя и тем
самым как бы переступает собственные границы и становится чем-то неизмеримо большим, чем просто
органическая воля к жизни. Сущность и возможности животного жестко заданы его исключительно
биологической природой и потому ограничены. Оно существует в соответствии с однозначной,
негибкой программой, заданной его инстинктами, и не может стать чем-то большим, чем животное.
Человек, в отличие от него, находится в процессе неустанного преодоления ранее поставленных перед
ним границ и пределов. Инстинкты для него — всего лишь отправная точка
стремлений, которым присуща вечная неудовлетворенность и жажда неизведанного.
В отличие от витальности, удерживающей человека внизу, у границ животности и постоянно грозящей
ему опасностью срыва в ее бездонное чрево, духовное «Я» удерживает его от подобных срывов и
устремляет ввысь. Человеческое существование — это всегда бытие на грани, отделяющей
возможность падений от возможности взлетов. Удерживаться от падений ему помогают религия,
философия, искусство, нравственность, право, то есть все то, что именуется одним словом — культура.
Культура не отвергает и не перечеркивает человеческой витальности, а помогает перерабатывать ее в
духовность. Она наделяет человека умением направлять возникающие противоречия между этими
двумя началами не в деструктивное, а конструктивное русло. Она предлагает этим коллизиям
разворачиваться не по антагонистическому, а по антагональному и агональному сценариям.
Культура является наиболее соответствующей человеческому предназначению формой разрешения
противоречий между духовностью и витальностью, духовностью и социальностью. Она представляет
собой, с одной стороны, развитие и совершенствование духовно-практических форм через посредство
человека и одновременно — самовозвышение человека через посредство этих форм. Творя культуру,
создавая духовные и материальные ценности, человек одновременно творит, формирует,
совершенствует и самого себя. Вступая в борьбу с собственным несовершенством, с различного рода
инстинктивно-импульсивными, аффективными движениями и порывами, унижающими его
достоинство, с деструктивными воздействиями социального окружения, человек тем самым
устремляется к высшим формам культуры. Противодействуя отдельным проявлениям витальных или
социальных начал, человек при этом не перестает быть живым организмом или общественным
существом, просто логика культурного бытия заставляет его стремиться возвыситься над
эмпирической ограниченностью своего витального «эго» или над корпоративными пристрастиями
ближайшего социального окружения. Как носитель духовных начал, он не может позволить себе
оставаться вечным пленником своих витальных начал. Король Лир у Шекспира говорит:
Что человек, когда он занят только
Сном и едой? Животное, не больше.
Тот, кто нас создал с мыслью столь обширной,
Глядящей и вперед и вспять, вложил в нас
Не для того богоподобный разум,
Чтоб праздно плесневел он
Довольство сущим противоречит самой сути культуры, которая представляет собой динамику
непрерывного возвышения человека над своей естественной и социальной ограниченностью.
Неудовлетворенность наличной социальной данностью, способность вынашивать идеалы и искать пути
и средства их практического осуществления — это тоже отличительная черта культурного сознания,
мечтающего о гармоничном и совершенном мире.
МЕНТАЛЬНЫЕ ПРЕДПОСЫЛКИ ПРАВОСОЗНАНИЯ
Человек, дающий себе отчет в характере, логике и противоречиях своего социального бытия,
рефлексирующий по поводу собственного пребывания во времени-пространстве, правовой реальности,
склонен внимательно исследовать свои отношения с ней и с мировым целым. Для него неприемлемо
мироотношение, лишенное смыслообразующей активности и являющееся лишь бессознательным
мироощущением, адаптивным растворением индивидуального «Я» в сущем. Его собственное
мировоззрение — это прежде всего сфера смыслов, которые он отыскал и продолжает искать и
привносить собственными усилиями в окружающий мир и в свои отношения с ним. Такая позиция
носит, как правило, контрадаптивный характер и представляет собой перманентный процесс духовного
освоения социальных реалий и противоречий «живой жизни». Она нацелена на активное постижение
заключенных в этих противоречиях смыслов и на выявление их социальной и личностной значимости.
Логика социализации предполагает восходящее продвижение индивидуального сознания от
непосредственно-эмпирических созерцаний к обобщениям различных уровней, где подъем на каждую
новую ступень социального мышления предполагает разрешение соответствующих познавательных
или ориентационных противоречий предыдущих уровней.
Структурно-содержательная сложность правосознания обусловлена многоуровневостью его
архитектоники, где высший уровень представлен разумом,средний — рассудком. Нижний же, который
часто именовали обыденным сознанием, было бы вернее обозначить при помощи более аутентичного
термина, которым с успехом пользовался Гадамер, — «пред-рассудо к». Ни одна из этих ментальных
форм не является автономной и самодостаточной. Они взаимосвязаны посредством целевой
ориентированности правового сознания на решение актуальных социально-этических проблем. При
этом каждая из них обладает своей мерой культуротворческой продуктивности. Взаимодействуя меж-
ду собой и зачастую противореча друг другу, они проблематизи-руют внутреннюю жизнь
индивидуального сознания, насыщают ее различными контроверзами, превращая ее в драму с трудно
предсказуемыми последствиями.
«Пред-рассудок», рассудок и разум — это не только формы и средства миро- и жизнеосмысления, но и
ступени человеческой духовности, восхождение по которым составляет важную особенность процесса
социализации, воспитания, образования личности. Между ними нет жестких границ, и каждый из них
способен в известный момент своей эволюции переступить собственные пределы и
трансформироваться в более высокую форму мироосмыс-ления. При этом переход на новую ступень не
отменяет социокультурных функций нижележащей способности, оставляя в ее компетенции
определенную область жизненного материала и позволяя ей доминировать в нем. Так, за «п р е д - р а с
с у д к о м» остается соционормативная регуляция витальных, природно-те-лесных проявлений
человеческого существования, за «р а с с у д-к ом» — область практически-духовной деятельности
человека в локальных социальных сферах, подчиненных частным императивам этнического,
национального, этатистского, политического, идеологического, морального и позитивно-правового
характера, а за разумом — сфера бытия личности как субъекта общечеловеческой культуры,
пребывающего в социокультурном универсуме, сознающего себя «гражданином мира» и носителем
родовой сущности, выстраивающего линию своего социального поведения в соответствии с всеобщими
нравственными нормами и императивами естественного права.
«ПРЕД-РАССУДОК»
«Пред-рассудок» выступает как начальная, первичная форма рациональности, еще не порвавшая
непосредственных связей с механизмами чувственного восприятия. Через него человек сознает себя
эмпирическим индивидом, телесной единичностью, «жизнью, которая хочет жить» и потому наделена
для этого соответствующими влечениями и силами. В этом своем качестве сознание еще не
поднимается до осмысления многообразия своих практически-духовных связей с социокультурным
универсумом, а сознает лишь свою причастность к непосредственно созерцаемым очевидностям
натурального мира. Для него в первую очередь очевидна его собственная погруженность внутрь
природного, физического времени с его повторяющимися циклами и маятниковой ритмикой.
«Пред-рассудку» свойственно в его активных проявлениях и сменах представлений постоянно
возвращаться к одним и тем же
исходным основаниям своего существования, к центрирующему началу. Таковым для него выступает
витальное «Я», образующееся из постоянно возобновляющихся соматических, психофизиологических,
эмоционально-чувственных реакций и их меняющегося многообразия, обусловленного, в свою
очередь, как внутренней психофизической динамикой, так и изменениями внешних условий.
Витальное «Я» венчает совокупность врожденных свойств и способностей человека, обеспечивающих
его жизнь в природе. Оно эгоцентрично и видит свою главную задачу в самосохранении, в
оборонительно-агрессивном поведении, обеспечивающем подобное самосохранение. Замкнутое
прежде всего на самом себе, на своих жизненных потребностях, вовлеченное в борьбу за собственное
выживание и продолжение рода, оно способно, при необходимости, пренебрегать различиями между
допустимым и запретным.
«Пред-рассудок», обслуживая непосредственную жизнедеятельность человека в ее наиболее простых и
типичных проявлениях, несет на себе заметную печать воздействия бессознательных и эмоциональных
структур психики. Именно поэтому в продуктах его культуротворческой активности почти всегда
можно обнаружить атавистические элементы мифологической архаики. При малейших социально-
ориентационных затруднениях на уровне «пред-рассудка» включаются защитно-резервные
арефлексивные «блокираторы», препятствующие развертыванию внутренних противоречий и
диссонансов: в объяснительную схематику миропонимания начинают вводиться мифологемы судьбы,
провидения, чуда, тайны, нечистой силы, рока и др. Поэтому «пред-рассудку», как правило, неведом
истинный драматизм этических и экзистенциальных контроверз. Он застрахован от них своей
приближенностью к спасительным пластам бессознательно-мифологических архетипов.
Мифомышление, разворачивающее свою причудливую логику на уровне «пред-рассудка», производно
от результатов отношения человека к внешним обстоятельствам. Если это стоящие над ним силы, не
поддающиеся не только никаким воздействиям, но и рациональному осмыслению, если они несут
угрозу его естественным правам, безопасности и жизни и порождают чувство физической
беспомощности перед их мощью, человек поневоле наделяет их мифологическими характеристиками.
В социальном мире всегда встречается то, что не укладывается в стереотипные логические формы и не
поверяется «алгеброй» социологических прогнозов. Наряду с внешними обстоятельствами это могут
быть события внутренней жизни человека, также
имеющие свое социологическое измерение. Складывающиеся не только из осознаваемых движений
мысли, чувств, воли, но также из скрытых под многослойными социокультурными напластованиями
установок и интенций, они могут уходить своими корнями в глубины бессознательного. Область
«неназываемых», «непроименованных» интуиции с большим трудом поддается рациональному
освоению. И тем не менее они включаются в контекст культуры при помощи мифов и мифологем,
позволяющих на «пред-рассудочном» уровне передавать непередаваемое и объяснять необъяснимое.
Значительный интерес для понимания того, как это происходит, представляет концепция В. В.
Налимова. В его толковании логика мышления — это правила оперирования такими дискретными
символами, как слова. Слово имеет две ипостаси — атомарную и континуальную. С каждым словом
связано размытое поле смысловых значений, из которых сознание выбирает то, что соответствует
обрамляющему его контексту. Смысл любого отдельного слова можно раскрывать бесконечно,
используя для этого бессчетное множество других слов и словосочетаний. При этом всегда можно
придумать еще одну новую фразу, которая в дополнение к прежним способна внести свою лепту в
раскрытие смысла данного слова. В этом отношении человеческое мышление континуально, поскольку
смысловые поля слов бесконечно делимы. Но так как мышление континуально, а языковые средства
вносят в него начала дискретности, то отсюда возникают различные противоречия, в том числе жалобы
людей на нехватку слов для выражения своих мыслей.
Рефлексивное мышление — это лексически-дискретное управление континуальным потоком мысли.
«Человек на дискретном языке задает вопрос самому себе — своему спонтанно протекающему
мыслительному процессу. Получая ответ, он анализирует его на логическом уровне, и если ответ его не
удовлетворяет, то ставится следующий, видоизмененный вопрос» '.
Правовое мышление в данном случае не составляет исключения. Нравственно-психологические
реакции, зарождаясь на бессознательно-рефлекторном уровне, с необходимостью проходят процесс
вербализации, что оказывается для них чревато как обретениями, так и утратами. Обретая лексическую
четкость, смысловую определенность рациональных формулировок, мы одновременно утрачиваем
ощущение многомерности предмета и глубины восприятия его нашим «Я». Ограниченный тезаурус
' Налимов В В Непрерывность против дискретности в языке и мышлении. • В кн. «Бессознательное». Т. III. Тбилиси, 1978, с.
289.
правовых понятий с легко исчислимым количеством словарных единиц не покрывает сущности
нравственных переживаний, не передает всей их сложности или силы, тонкости или трагизма и т. д. То,
что остается за пределами прокрустова ложа правовой лексики, настоятельно требует собственных
форм, которые могли бы «транспортировать» его содержание на уровень рациональности.
Мифы и мифологемы возникают там, где кончаются границы очевидного, где реальность
обнаруживает свою загадочность, апофатичность, где логические доводы рассудка и разума
отказываются выполнять свою объяснительную функцию. Тайное, чтобы стать явным, находит в них
соответствующий его природе язык.
У каждой социальной или этико-экзистенциальной тайны есть своя онтология, гносеология и
аксиология. В онтологическом смысле это еще не разрешившееся противоречие внутри предмета,
объекта или субъекта, содержание которых будет определяться тем, какая из сторон возобладает и
какая из возможностей перейдет в действительность. В гносеологическом отношении тайна — это то,
что еще не познано или в принципе не познаваемо. И наконец, в аксиологическом смысле за понятием
тайны стоит та или иная жизненная ценность, которая по ряду причин тщательно оберегается и
скрывается личностью от других людей. Невозможно согласиться с утверждением психолога Ф. Е.
Василюка, будто индивидуальная тайна — это «язва, изнутри разлагающая общение». «Полнокровное
человеческое общение, — пишет он, — предполагает стремление к максимальной открытости
сознания. В нем — постоянная борьба за предельное самовыражение, включение в общение всего
человека, всей полноты его души... Нити ассоциаций, проявляющихся в общении, как бы пронизывают
человека, просвечивают его для самого себя и для другого... Тайна одного из общающихся — это
некоторая дыра, непрозрачная инородная капсула в теле общения, место, в котором прерываются ходы
беседы, взаимных объяснений поступков, воспоминаний и т. п.»
1
. Подобный взгляд на межличностное
общение предполагает этическую и экзистенциальную прозрачность человеческого бытия, а также
обязательность демонстрирования этой прозрачности. При этом игнорируется то фундаментальное
обстоятельство, что человек и мир человека неисчерпаемы в своих проявлениях, а эти проявления
неисчерпаемы в своих смыслах и сопровождаются бесконечным многообразием противоречий. Те из
противоречий, что еще далеки не только от своего разрешения, но и от достаточ-
1
Василюк Ф. Е. Психология переживания. М., 1984, с. 167.
но адекватного понимания, способны выступать в обрамлении загадочности и таинственности.
Личная тайна — необходимая этико-экзистенциальная составляющая индивидуального бытия.
Феномены признания, исповеди, покаяния, размышления о таинствах рождения, смерти, греха и
порока по своей природе таковы, что их не обязательно выносить на поверхность вербального
общения. Считать иначе — значит опираться на предельно редуцированную социологическую модель
человека.
РАССУДОК
Социальность человека находится в плену его телесности, пребывает в непосредственной зависимости
от витальных начал, за которыми стоит безапелляционная власть природной необходимости. И все же
человек — это существо, которое «по своему рангу должно не допускать, чтобы его определяли
вложенные природой импульсы. Человек в непосредственном и не культурном состоянии находится
поэтому в положении, в котором он не должен находиться и от которого он непременно должен
освободиться» '. Рассудочная форма рациональности помогает человеку решительно шагнуть
навстречу такому освобождению. Но шаг этот может остаться только шагом, не перейдя в
поступательное восхождение, поскольку в самом рассудке имеются труднопреодолимые
самоограничения.
Социокультурное пространство, выстраиваемое при помощи рассудочных определений, отличается
принципиальной смысловой и аксиологической ограниченностью. Существуя в качестве замкнутой
семантической сферы, оно напоминает ту скорлупу ореха, о которой шекспировский Гамлет говорил,
будто внутри нее человек способен чувствовать себя покорителем Вселенной. Действительно,
рассудочный активизм не в состоянии устремляться дальше им же самим положенных пределов.
Оперируя частными определениями в познавательной, ориентационной, оценочной практике,
однозначно воспринимая социальные реалии, рассудок не склонен устремляться в иные, непривычные
для него системы аксиологических координат. Он привержен конечным целям и непреложным,
установленным раз и навсегда ориентирам, локализованным внутри ограниченных социальных
структур. Опираясь прежде всего на эти ориентиры, он выстраивает разнообразные
мирообъяснительные модели и схемы. Не склонный рассуждать в терминах бесконечного,
универсального, абсолютного, не обладая способностью к глубинному, «стереоскопическому»
мировос-
1
Гегель Г В. Сочинения. Т. VII М , 1934, с 46—47
приятию, рассудок склонен превращать многомерные социальные объекты в одномерные схемы и
двигаться по пути регулярного построения редуцированных объяснений, лишь в небольшой степени
приближенных к истинным сущностям вещей. Именно он и составляет ментальное основание
юридического позитивизма.
В отличие от эгоцентрического «пред-рассудка», рассудок, как уже отмечалось, предписывает
индивиду заботиться не столько о себе, сколько о выживании, безопасности и развитии тех социальных
общностей, к которым он принадлежит. Его коррелятом является уже не витальность, а социальность
как совокупность приобретаемых человеком качеств, обеспечивающих его способность существовать в
составе разнообразных общественных групп и выполнять требуемые этими группами функции. С
позиций рассудка человек—всего лишь часть той или иной общности, неравноценная ей, зависящая от
нее, подчиненная логике ее существования, детерминируемая ее механизмами. Над индивидуальной
социальностью всегда довлеет социальная необходимость, требующая ставить общественное выше
личного, а долг выше свободы.
Противоречия, возникающие между рассудком и «пред-рассудком», чаще всего имеют своим
основанием более глубокое противоречие между социальностью и витальностью. Так, к примеру, одна
из главных проблем социальной педагогики состоит в том, чтобы научить ребенка, подростка
преодолевать инстинктивный, биологический эгоизм, считаться не только с собственными
потребностями, но и с интересами окружающих людей. Существуют комплексы психиатрических,
социально-психологических, криминологических вопросов, требующих выяснения того, как влияют на
социальное поведение человека его генотип, подсознание, сексуальность, агрессивно-оборонительные
инстинкты и т. д.
Задача цивилизованного человека состоит в том, чтобы не просто нести в себе противоречие
витального и социального начал как одно из условий истинно человеческого существования, но
держать его под контролем высшей внутренней инстанции — своего духовного «Я» и его
рационального коррелята — разума.
РАЗУМ
Классическая традиция отличать рассудок с его ориентированностью на ограниченные социальные
цели от разума с его нацеленностью на безусловное и абсолютное, предполагает противоречивые
отношения между этими двумя модусами рациональности. В отличие от рассудка, твердо убежденного
в достаточном, исчерпывающем характере своих объяснительных концептов и моделей, разум полагает
себя постоянно находящимся на границе понимания