Астахова А.М. и др. (ред.) Русский фольклор. Материалы и исследования. Том IV

Подождите немного. Документ загружается.

«Князь Дмитрий и его невеста Домна» 91

щего богатыря, разрушил семью, т. е. тот институт, который он должен

был охранять. Характерно, что раскаянье приходит к нему только после

того,

как, взрезав чрево жены, он увидел младенца-богатыря.

С этой точки зрения можно разобрать проблему брака в эпосе, и ничто

не будет противоречить общему, отражаемому эпосом движению к закрепо-

щению женщины. Одна из характерных черт эпоса разных стран, в том

числе и русского, — потеря женщиной с замужеством своего богатырства

или своих волшебных свойств.

Эпос идеологически защищал семью, ставшую впоследствии первичной

ячейкой феодального общества.

Казалось бы, Домна по характеру значительно мельче Настасьи из

былины «Дунай». Мир ее сужен условиями теремной замкнутой жизни,

в которой важными становятся платья, сны, предчувствия. Она вздорна,

подчас груба (так, отвечает матери: «Про себя спала, про себя сон видела»),

своенравна и капризна в поступках. Осмеяв Дмитрия (запись П. Н. Рыб-

никова), она вдруг заявляет матери: «Уйду я замуж за Митрия Василье-

вича». Но при всем том именно в рыбниковской записи особенно ярко

проявляется обаятельность этого своенравного характера — такая сила и

стремительность вдруг раскрываются в этой теремной затворнице, когда

она восклицает: «Ай же ты, родная матушка! Если спустишь — пойду, и

не спустишь — пойду».

Симпатии певцов, при всех колебаниях, склоняются на сторону Домны.

Дмитрий, убивая ее, выступает не против института семьи, а против сво-

боды чувства, свободы выбора героини. Характерно, что вторая

версия баллады делает эту борьбу героини за свободу чувства еще

более яркой, так как там девушка прямо отказывается от брака и наклады-

вает руки на себя, а не просто гибнет от руки Дмитрия. В народном созна-

нии героизм требует действия, героизм без подвига, героизм страдания,

почти непонятен народу.

Таким образом, перед нами начало крушения раннего феодального ми-

ровоззрения в вопросах семейного права. Безыменных творцов баллады

начинают привлекать трагические, теневые стороны семейного права, т. е.

само это право перестает ощущаться как безусловно полезное и справед-

ливое.

Разумеется, от этого смутного ощущения далеко еще до признания рав-

ноправия женщины в семейном быту. В верхах общества еще сочиняется

«Домострой», еще века не будут найдены «ключи от счастья женского»

(Некрасов)—золотые ключи, потерянные в вещем сне Домниной матушки,

утрату которых каждая девушка оплакивала в горькой свадебной песне

до революции. Вот что, кстати, обеспечило долгую жизнь «Домны» на

Севере. «Все это быль, быль, было, — говорила мне пожилая исполнитель-

ница баллады в с. Шуерецком на Карельском берегу,—так же вот жили,

так же сватались, так же бросались на ножики».

Вместе с тем новое осмысление действительности рождало и новые ху-

дожественные приемы. Взгляд певца как бы раздвинул старинную систему

эпических преувеличений и картинности. Князь Дмитрий уже не богатырь;

он и не эпический злодей — в нем нет ничего чрезмерно преувеличенного; на-

рочито не богатырским выглядит и убийство — избиение Домны. Из ткани

Эпическая формула, которой богатыри обычно отвечают матери, когда она н*

дает разрешения на отъезд. Например, в былине, записанной в Сенной губе, недалеко

от Кижей, Василий Буслаев точно так отвечает своей матери, когда та не хочет отпу-

скать его в далекое путешествие (см.: А. Ф. Гильфердинг. Онежские былины, т. И.

Изд.

4-е, М.—Л., 1950, стр. 434.

lib.pushkinskijdom.ru

Д.

М. Балашов

повествования уже исчезли все те роскошные преувеличения, свободные по-

токи фантазии, развернутые описания внешности и убранства богатырей,

которые характеризовали былину и былинных героев так, что описания

какого-нибудь «выезда» героя, в котором и действия-то никакого еще не

происходит, достаточно, чтобы заключить, что перед нами — богатырь (ср.,

например, выезды Дюка Степановича, Добрыни Никитича и пр.).

Этот отказ от замедленных художественных приемов былины и даег

нам ту напряженность действия, ту некоторую строгость («графичность»)

рисунка, которые отличают эту и другие родственные ей баллады от былин

и придают им мрачноватый колорит, хорошо подчеркивающий скрытое-

в них ожидание трагической развязки.

Какая же эпоха в истории России вызвала описанный перелом в худо-

жественных взглядах? Т. е. какая эпоха могла закономерно родить сюжег

«Дмитрия и Домны»?

Нити тянутся к концу XIV—XV веку. Приблизительно с XV века

начался общий духовный переворот, определявшийся политически временехм

становления централизованного государства из разрозненных феодальных

уделов.

Становление это сопровождалось частичной ломкой взглядов феодаль-

ного общества — распадением священных связей, по выражению Энгельса,,

религиозными сомнениями, попытками реформ, ересями, движениями на-

родных масс и прочими кризисными явлениями растущего общества..

Подъем производительных сил, расширение торговых связей раздвигали-

границы привычного мышления, и многое начинало выглядеть иначе, чем:

прежде. (Вспомним мысли о религии, к которым пришел Афанасий Ники-

тин по окончании своего путешествия).

В литературе в связи с кризисом устойчивого прежде средневекового*

мышления начинается отход от обычных характеристик людей, слагав-

шихся согласно иерархии общества; как это показал Д. С. Лихачев,

представитель каждой общественной группы наделялся строго определен-

ными чертами характера, и ему приписывались строго определенные по-

ступки.

Теперь в литературе, живописи, архитектуре, прикладных искусствах:

происходят важные сдвиги. Повышается интерес к человеческой судьбе,,

к неожиданному, трагическому в жизни. Наивная вера в чудесное уступает-

место сложным символическим толкованиям, поискам ускользающей рели-

гиозной идеи. Развивается искусство аллегории. В литературе рядом —

«Хожение Афанасия Никитина» и «Сны Шахаиши», в живописи — Андрей

Рублев, с его отвлеченной идеалистической гармонией, и Феофан Грек, так.

полюбившийся новгородцам, с его мужественным трагизмом и неожидан-

ными в XIV веке поисками характера.

Можно усмотреть связь между развитием графического стиля в живо-

писи и того течения в искусстве слова, которое породило балладу. Новые-

веяния проникают в жития («Житие Михаила Клопского»), в хронографы.

Именно в это время, а не раньше стало возможным появление баллады.

Развитие балладного жанра на Западе соответствует этому же периоду раз-

вития духовных взглядов общества.

Закономерен интерес баллады к жизни правящего класса, вернее стрем-

ление перевести своих героев в княжескую (для России) или рыцарскую

Д. С. Лихачев. Изображение людей в житийной литературе конца XIV—

XV века. «Труды Отдела древнерусской литературы», т. XII, Изд. АН СССР, М.—Л.*

1956, стр. 105 и сл.

lib.pushkinskijdom.ru

«Князь Дмитрий и его невеста Домна» 93

(для Запада) среду. В эпоху раннего средневековья жизнь правящего

класса являлась в какой-то мере образцом для народных художников: они

украшали ее своим искусством, изготовляя своими руками и во многом на

свой вкус одежду, утварь, хоромы своих господ, вкладывая в этот труд

свои художественные идеалы. Вместе с тем семья в правящем классе и

семья крестьянская строились на одинаковых принципах. В описываемую

эпоху жизнь правящего класса становилась уже отрицательным примером

для народа, примером того, как не надо жить, но все еще интересовала на-

родных сказителей. В семейном неблагополучии певцами как бы угадыва-

лось неблагополучие общественное. Сходную картину показывают и другие

баллады, перечисленные в начале статьи (о князе Романе, о князе Михаиле

и пр.), и ряд исторических песен из циклов о Грозном, Скопине и др.

Период русского крестьянского движения начала XVII века характе-

ризуется уже появлением и развитием иных форм общественного сознания

и иных художественных форм. Укрепляется интерес непосредственно к про-

стому человеку, интерес народа к своей жизни, вне зависимости от чуждой

и уже посторонней ему жизни верхов. Весь русский XVII век с его яркой

и разноречивой культурой утверждает и развивает эти новые формы со-

знания. К XVII веку и относится появление второй версии «Домны».

Появление первой версии баллады мы можем датировать в широких

пределах XIV—XVI веков, а если связать ее сюжет с общественными

отношениями Великого Новгорода («Домна» могла сложиться в среде зави-

симых от крупного боярства новгородцев и с ними попасть на Север), то

возможно датировать появление баллады XIV—XV веками, последними

веками независимости Новгорода.

Из истории разбираемой нами баллады остался невыясненным вопрос

о том, как создавалась вторая ее версия.

Прежде всего надо напомнить те постоянные факторы, которые способ-

ствовали и сопутствовали переработке нашей баллады в районе Белого

моря.

Легкость переработки баллады частично объясняется особенностями ее

художественной системы. Поскольку текст изображает действия героев, их

поступки, очень скупо касаясь описательной стороны и не допуская автор-

ских характеристик, а также толкования внутренних психологических побу-

ждений, то любое изменение действия — лишний эпизод, перестановка

событий — очень легко осуществляется и уже меняет существо баллады,

т. е. само толкование сюжета. При такой зыбкости характеристик героев

баллада изменялась легче, чем могла, например, изменяться былина.

Выше приводилось высказывание одной из сказительниц из с. Шуерец-

кого,

объясняющее постоянный интерес к балладе со стороны исполнитель-

ниц, находивших в ней соответствия со своей нелегкой жизнью. Это объяс-

нение популярности «Домны» вплоть до недавнего времени приложимо и

к другим балладам; по наблюдению А. М. Астаховой, «устойчивость бы-

лин-баллад, корни которых иногда уходят в глубокую старину, обусловлена

и драматичностью сюжетов, и тем, что содержание некоторых из них на-

ходило долгое время соответствие в пережитках патриархальных семейных

отношений; особенно же привлекало певцов в этих песнях ярко выражен-

ное в них осуждение семейного деспотизма, насилия, попирания свободного

чувства».

А. М. Астахова. Былины Севера, т. II, стр. 6-

lib.pushkinskijdom.ru

Д.

М. Балашов

Благодаря этой близости содержания баллады к условиям семейной

жизни сказительниц обработки и переработки «Домны» производились по-

стоянно под воздействием образов свадебной лирики, где так ярко рас-

крывалась тяжесть замужней жизни. Это вливание в балладу образов из.

свадебной лирики было постоянным и могучим.

Распространение и переработка баллады определялись также направ-

лениями колонизации края.

Постоянным фактором идейного порядка было также стремление пев-

цов подчеркнуть, заострить тему борьбы героини за свободу чувства, за

свободу выбора, за свое человеческое достоинство, что вытекало из об-

щего характера развития народной мысли и самосознания и достаточно

подтверждено ростом политической сознательности крестьянских масс на

протяжении XVIII—XIX веков.

Итак, новгородцы выходили к Белому морю в районе Поморского бе-

рега, и отсюда их поселения распространялись на Карельский и Летний

берега, перекидываясь на Терский берег.

На Поморском берегу, в районе Нюхчи, Колежмы, Сумского посада, со-

хранилась старинная версия «Домны» с сильно усеченным и измененным

концом.

Версия эта составляет здесь одну редакцию, к ней относятся три записи

из четырех, произведенных А. Д. Григорьевым, а именно №№ 10, 14, 23

(I том), из которых только № 14 имеет конец, и три записи А. М. Аста-

ховой (по одной из Нюхчи, Колежмы и Сумского посада). Ее запись из

Нюхчи имеет более полный конец, чем № 14 у А. Д. Григорьева.

При сопоставлении всех названных вариантов видно, что они имеют

общий источник, при этом построчно подчас так совпадают друг с другом,

что,

видимо, источник этот не уходит в слишком глубокую древность.

Действуют здесь Митрий Васильевич и Домна Александровна, как и

в старейших записях первой версии, но уже есть зачин—трехлетнее сва-

товство Митрия. Потом следует рассказ, как Митрий пошел к заутрене, как

Домна бросилась к окну и, увидав князя, стала поносить его внешность

(«горбат», «покляп», «очи косые», «ноги кривые», «кудри заонежские»,

«речь карельская»). «Эти речи Митрию во слух пришли, Васильевичу за

беду стали»; он велит сестре позвать Домну на пир, сказав, что он на

охоте: «За куницами ушел, за лисицами, за черныма соболяма, за сибир-

скима», кроме того «стрелять-палить уток и лебедей». Послы трижды при-

ходят за Домной. Мать остерегает девушку словами, взятыми из свадебной

песни: «Мне ночесь мало спалось, да много виделось» — и рассказывает

свой сон (потеря креста или ключа; характерно, что сон этот повторяет

соответствующую свадебную причеть). Домна, беспечно отвечая матери:

«куда ночь прошла, туда и сон пройдет», — умывается, снаряжается (опять

следует цитатное использование свадебного образа) и идет на пир. Вся

эта последовательность в точности повторена всеми шестью вариантами.

В № 14 записи А.. Д. Григорьева после этого сообщается, что «брал тут

Митрий саблю вострую да срубил у Домны да буйну голову». Конец явно

усеченный, полузабытый. Запись А. М. Астаховой из Нюхчи передает

его полнее. Здесь Домна входит, кланяется. Митрий выходит из-за печи

(в ранней записи М. Суханова он выходил из-за занавески) и спрашивает:

«А ты смерть примешь, али замуж идешь?». Домна выбирает смерть, тогда

лишь Митрий рубит ей голову.

lib.pushkinskijdom.ru

«Князь Дмитрий и его невеста Домна»

В целом это еще первая версия баллады, но в ней началось переосмыс-

ление гибели Домны. Уже она гибнет после отказа выйти замуж за князя,—

это путь к тому, чтобы вовсе изменить конец, как то и произошло в ва-

рианте, записанном М. Сухановым и относящемся к последующей по времени

переработке «Домны». Некоторые совпадения, намечающиеся между помор-

скими вариантами и записью Суханова, подтверждают предположение, что

эта поморская редакция в старину была распространена много шире и лишь

постепенно уступала место редакциям второй, младшей версии баллады.

Последующая переработка произошла на нижней Двине, в месге

столкновения новгородского и московского колонизационных потоков.

Архангельск, получивший свое название в 1613 году, уже в середине

XVI века вел зарубежную торговлю. В 1693 году Петр закладывает тут

корабельную верфь (нам пригодится позже эта дата), в 1702 году город

становится центром края, а с 1708 года и всей губернии. Соответственно

с этим начинается усиленное движение населения от Архангельска на

берега Белого моря. Оно идет от Архангельска через Зимний берег на Тер-

ский берег и далее до Кандалакшской губы.

Надо сказать, что берега Белого моря знали несколько отливов жителей

на восток, в Сибирь. Последний был при Екатерине II, когда поморы бе-

жали, испуганные проектом обращения их в крепостное состояние. Новые

жители, заселяя Терское побережье, несли туда свой фольклор и отодви-

гали в глубь побережья старинную новгородскую традицию. Так, название

«старины» для эпических произведений, неизвестное никому ни на Карель-

ском, ни на Терском побережье, сохранялось до недавнего времени в ста-

ринном новгородском селе на Вялозере, в 60 км от берега Белого моря.

Москвичи, пришедшие на нижнюю Двину в допетровские времена, не

знали «Домны», но знали былину о Даниле Ловчанине, в которой жена

Данилы кончает самоубийством, чтобы не попасть в руки князя Влади-

мира. Под воздействием этой-то былины, очевидно, и произошла перера-

ботка «Домны» на нижней Двине, в чем убеждает нас сравнение текстов

былины о Даниле Ловчанине (Борисе Романовиче — Марков, № 48)

в записи от Крюковой с ее же вариантом «Домны» (Марков, № 33).

Эта нижнедвинская редакция «Домны», первая редакция младшей версии,

оказалась очень продуктивной, она попала на Пинегу (как мы установили,

в допетровское время), она же стала, постепенно видоизменяясь, завоевы-

вать побережья Белого моря.

Однако промышленное развитие Архангельска уничтожило в его

окрестностях эпическую традицию, поэтому нижнедвинскую редакцию при-

ходится восстанавливать по ее остаткам и косвенным указаниям, а именно:

по ремаркам М. Суханова к его записи «Домны», которые в совокупности

дают особый вариант баллады; по варианту, записанному А. Д. Григорье-

вым в Нюхче (т. I, № 11); по особой версии «Домны» с Пинеги — «Ко-

щавич-царь и его невеста Домна» (Григорьев, т. I, ч. II, № 91); по

воссоздаваемой в результате анализа текста А. М. Крюковой особой,

местной, золотицкой традиции «Домны».

Эта золотицкая редакция воссоздается так: дочь Аграфены Матвеевны

Крюковой, Марфа Семеновна, удостоверяет, что «пропевали эту старину

мать,

дед Таврило Леонтьевич и тетка Ирина Васильевна Крюкова; все

пели наразно, а только разница небольшая была».

Старины Аграфены

Пользуюсь данными личных наблюдении (Вялозеро находится на Кольском по-

луострове севернее Умбы).

Былины М. С. Крюковой, т. II. М., 1941, стр. 707.

lib.pushkinskijdom.ru

Д.

М. Балашов

Матвеевны А. В. Марков разделил на привезенные с Терского берега

(куда входит «Домна») и усвоенные от свекра Василия Леонтьевича (куда

входит былина на сюжет «Данилы Ловчанина»). Однако анализ текста

«Домны» и сравнение его с традиционными вариантами Терского берега

(здесь две записи сделаны экспедицией А. В. Маркова, А. Л. Маслова и

Б.

А. Богословского в 1901 году и шесть записей произведено автором

статьи летом 1957 года) показывают, что А. М. Крюкова включила в свою

«Домну» новые эпизоды, неизвестные на Терском берегу, при этом в тексте

видны «швы» такого соединения. Использованная ею редкая поговорка,

свойственная только старинам ее свекра, В. Л. Крюкова, («А бессроч-

ного-то времени на свете нет»), убеждает нас в факте такого заимствова-

ния. Вот эти золотицкие особенности «Домны» Крюковых и служат для

реконструкции нижнедвинской редакции.

Все названные варианты, разумеется, очень своеобразны и далеки друг

от друга. Но между ними имеются подчас и неожиданные совпадения. На-

пример, картина отказа жениху совпадает в пинежском «Кощавиче-царе»

и записи А. Д. Григорьева из Нюхчи; насмешки Домны из «Кощавича-

царя», отличаясь от пинежской редакции, повторяют запись М. Суханова;

ответ Домны матери: «Ты сама, мати, спала, да себе сон видела» из «Ко-

щавича-царя»— повторяется только в записи П. Н. Рыбникова и в записи

Кедрова из Новгородской обл., т. е. в старинной версии баллады. Только

в золотицкой традиции, в записи П. Н. Рыбникова из Кижской губы и

в особой записи из Нюхчи А. Д. Григорьева наличествует покаянное само-

убийство князя. Больше оно не встречается нигде, кроме опять же ремарок

М. Суханова.

Вопрос о возможности появления этих особенностей в порядке распро-

странения пинежской редакции к западу отпадает при изучении пинеж-

ских вариантов. На Пинеге создалась своя особая редакция баллады, где

мать сама посылает дочь к Дмитрию с целью выдать ее насильно замуж —

поворот темы, подсказанный певцам обрядовыми свадебными песнями,

в которых дочь упрекает мать в предательстве и насильственной отдаче

жениху. Пинежская редакция замкнута пределами Пинеги и создавалась и

передавалась здесь по крайней мере на протяжении XVIII и XIX веков.

Она имеет много местных особенностей (здесь отчество героя — Михайло-

вич; в насмешках девушки упоминаются «кошки ордастые, собаки бурна-

стые»; собрание у Дмитрия никогда не называется пиром, но всегда бесе-

дой; Дмитрий везет Домну к венцу в карете, и т. д.).

Наличие нижнедвинской редакции и вообще ряда обработок «Домны»

на нижней Двине проясняет и некоторые особенности вариантов баллады,

попавших на Волгу (см. вариант из собрания П. В. Киреевского).

По сохранившимся следам нижнедвинской редакции прослеживается

еще целый ряд ее своеобразных черт. В целом восстанавливается следую-

щая картина последовательной переработки старейшей версии: сперва

появилась редакция, где убийство совершается после решительного отказа

девушки выйти замуж за князя; вина князя подчеркивалась его самоубий-

ством; потом отказ Домны был подкреплен ее самоубийством, после чего

отпало самоубийство князя.

Всего текстологического разбора остатков нижнедвинской редакции

приводить не будем, заметим только, что при внесении в нее под влиянием

«Данилы Ловчанина» самоубийства героини не были преодолены некото-

рые неувязки в развитии сюжета. Например, встают вопросы, почему

Домна одевает «самомертвое» платье и берет ножи, отправляясь на девичью

беседу, если она знает, что Дмитрия нет дома и ей ничто не грозит? По-

lib.pushkinskijdom.ru

«Князь Дмитрий и его невеста Домна»

чему Домна кончает с собой, если она получила возможность уйти из дома

Дмитрия и тем самым спастись от него? Самоубийство жены Данилы

Ловчанина оправдано и вызвано безусловной необходимостью: любимый

муж убит, а князь всесилен. Здесь же, в «Домне» второй версии, обнару-

живается некоторая натяжка, а следовательно, возможность разных толко-

ваний и осмыслений, как всегда и бывает с неустоявшимися, не до конца

обработанными сюжетами. Отсюда на Пинеге создается свое осмысление

гибели девушки, своя редакция, в которой Домну хочет выдать за Дмитрия

ее родная мать, и девушка, не видя защиты дома, кончает с собой. На

Терском берегу в свою очередь создается особая редакция баллады, веду-

щая свое начало с той же нижней Двины, т. е. одна из редакций второй,

младшей версии баллады.

Редакция Терского побережья до эпизода прихода Домны в дом Дмит-

рия не имеет существенных отличий от редакции Поморского берега (стоит

сличить записи №№ 53 и 54 у А. В. Маркова, А. Л. Маслова и Б. А. Бо-

гословского с записью А. Д. Григорьева—т. I, № 14). Указанное сходство

помогает увидеть здесь соединение новой версии баллады, пришедшей

с нижней Двины, со старинной поморской редакцией первой версии. Но

отчество Домны на Терском берегу уже Фалелеевна, как и во всех редакциях

младшей версии, и конец баллады здесь рассказывает, по всем записям,

о самоубийстве Домны. При этом всюду девушка, отпущенная князем за

благословением со словами «Где хошь ходи, только моей слыви», непре-

менно заходит в кузницу, где ей выковывают роковые ножи, после чего

она кончает самоубийством.

Этот красивый, но далекий от жизненного реализма образ попал сюда,

конечно, не из действительности, а из фольклора, причем устанавливается

и вероятный источник — причсть невесты, сочиненная, судя по упомянутым

в ней реалиям, около Архангельска, возможно уже в XVIII веке в связи

с работой петровской корабельной верфи.

Вот названное причитание, привезенное с Терского берега (это невестин

плач накануне свадьбы, когда она просит сестру в последний раз заплести

ей косу):

«Ты сходи, моя лебедь бела,

Ко Арханьдельцьку ты ко городу,

Ко торговишшу гостиному,

Ко прибежишшу у мня лодейному,

Ко становишшицю корабельнёму,

Ты ишше сходи, лебедь бела,

Ты во кузьницы сходи, во медьници,

Уж ты скуй-ко-се, лебедь бела,

Ты три ножицька мне-ка булатного,

Ты вплети, моя лебедь бела,

Во природьненьку мне трубцяту косу;

Когды придё ко мне, лебедь бела,

Роскрестовенька да хрёсна матушка,

По кистям-то руки отрежу,

Когды росплетать-то стане, рострёпывать

Шьто природьну мою трубцяту косу».

А вот окончание «Домны» с Терского берега в записи тех же собира-

телей:

«Уж ты гой есь, Митрей-князь да ты Васильевиць!

Ты спусти меня сходить да к родной маменьки.

А. В. Марков, А. Л. М а с л о в, Б. А. Богословский. Материалы, со-

бранные в Архангельской губернии летом 1901 года. «Труды Музыкально-этнографиче-

ской комиссии», т. I, 1906, № 49.

7 Русский фольклор, т. IV

lib.pushkinskijdom.ru

Д.

М, Балашов

Я забыла ведь злацён перьстень да на окошоцьки».

Тут спроговорил ведь да Митрей-князь:

«Уж ты где хошь ходи, да только моей слови».

Пошла Домнушка она да ведь во кузьницю,

А сковала Домнушка два ножицька булатныя,

Пошла Домнушка да во цисто поле,

Она тыкнула тупым концём да во сыру землю,

А вострым концём себе да во белы груди:

«Не достаньсе ты, моё да тело белое.

Уж как Митрею-князю да на порыганьё,

Уж достаньсе, моё тело очень белое,

Bo-серым волкам на вбеньё,

Чёрным воронам да на пограеньё1».

На Карельском берегу «Домна» записывалась неоднократно.

Анализ

этих вариантов показывает смешение первой версии баллады со второй.

Следы первой версии видны в такой, например, развязке: Дмитрий толкнул

Домну, она упала, умерла (запись И. Этиной; в такой гибели можно видеть

влияние даже более древней, чем поморская, традиции: еще с убийством-

избиением). Вторая версия баллады здесь повсеместно наслаивается на пер-

вую,

поглощая и вытесняя ее, как и всюду, где эти две версии сталки-

ваются.

Поздняя двукратная обработка «Домны» М. С. Крюковой

идет по

пути внутреннего переосмысления баллады, при котором «Домна» превра-

щается в авантюрно-романтическую и мелодраматическую повесть о не-

счастной любви. Житейский, жизненный конфликт, родивший эту балладу,

тут расплылся, исчезнув в пышной декорации былинного киевского вели-

колепия. «Домна» М. С. Крюковой показывает, как неудержимо меняется

произведение устного творчества, когда меняются жизненные факторы, спо-

собствовавшие его сохранению.

Запись «Домны» в 1951 году экспедицией МГУ в Холмогорском районе

Архангельской обл.

показывает нам дальнейшую ступень разложения

внутреннего смысла сюжета, как и самой поэтики баллады. Трагический

конфликт, обусловленный бесправием женщины в феодальном обществе,

заменен тут случайной нелепой гибелью девушки по дороге к венцу, ни на

чем, собственно, не основанной (случайно убилась, з

пав головой о камень).

Конфликт ушел в прошлое, осталась трогательная повестушка. Это — путь

к забвению.

Итак, со значительной долей вероятности можно утверждать, что бал-

лада «Князь Дмитрий и его невеста Домна» является балладой новгород-

ского происхождения, первая версия которой возникла возможно в XIV—

XV веках (и никак не позже XVI века), а вторая — примерно в XVII веке

на нижней Двине при скрещении с былиной «Данило Ловчанин».

В XVIII—XIX веках баллада держится в основном на местах своего

Там же, т. II, 1911, стр. 98. № 53.

Сб. «Славянский фольклор», Изд. АН СССР, М., 1951, стр. 219—220

(текст из с. Сорока; публикация Р. Липец); «Студенческие записки Филологического

факультета ЛГУ, 1937, стр. 24—25 (запись И. Этиной в дер. Гридино Кемского

района в 1935 году); Рукописный отдел ИРЛИ, P. V, колл. 57, папка 1 (еще 3 текста

в записи И. Этиной из Кемского района). Есть новые записи 1957 года из тех же мест.

Былины М. С. Крюковой, т. II, № 71 (запись 1938 года Э. Г. Бородиной); Ру-

кописный отдел ИРЛИ, P. V, колл. 90, папка 5, № 9 (запись А. М. Астаховой

1937 года).

Архив Гос. Литературного музея, материалы экспедиции МГУ в Архангельской

области в 1951 г., тетр. 9, № 17.

lib.pushkinskijdom.ru

«Князь Дмитрий и его невеста Домна»

прежнего распространения, на Севере частично дорабатываясь, южнее

угасая. Районы бытования баллады разобщаются (происходит забвение

«Домны» на нижней Двине). В наши дни, при новых условиях жизни,

трагический конфликт баллады перестает восприниматься как типический

и забывается.

Как явление определенного жанра, бгллада создается в пору частичной

ломки средневекового миросозерцания, в пору образования централизован-

ного государства из разрозненных феодальных уделов; она отражает не-

благополучие в практике семейных отношений общества и тяготение народ-

ных масс к смене художественного метода, породившего былину.

Баллада отличается, при общей эпичности изложения, отсутствием эпи-

ческих преувеличений, напряженной сухостью, «графичностью» рисунка

и драматизмом содержания. В ней отсутствуют авторские характеристики

героев, скупы внешние описания. В художественных целях богато использо-

вана символика (символические платья, вещий сон). Характеры в балладе

раскрываются исключительно в их действиях.

Названные черты обнаруживаются при ближайшем знакомстве и в Дру-

гих старинных балладах: «Князь Михайло», «Князь Роман жену терял»,

«Князь Роман и Марья Юрьевна», «Князь, княгиня и старицы», «Вдова,

пашица», «Василий и Софья» и пр. Всестороннее изучение всей этой

группы баллад необходимо для того, чтобы уточнить и подкрепить данные

о характере жанровых особенностей баллад этого типа и о времени их

возникновения.

7«"

lib.pushkinskijdom.ru

О. Б. АЛЕКСЕЕВА

МАССОВАЯ

РЕВОЛЮЦИОННАЯ

ПЕСЕННАЯ

ПОЭЗИЯ

ГОРНО-

ЗАВОДСКОГО

УРАЛА

НАЧАЛА

ВЕКА

С конца 1890—начала 1900-х годов революционная марксистская тео-

рия становится достоянием рабочих масс. Революционное сознание дает

новые стимулы для развития поэтического творчества русского пролета-

риата, примером чего и служит пролетарская песенная поэзия.

Поэзия эта создавалась представителями самой пролетарской массы

или же представителями революционной интеллигенции, посвятившей свою

жизнь рабочему классу; и в том и в другом случае песни проводили идеи

пролетарской революции, посредством художественных образов вскрывали

необходимость ликвидации старого строя, призывали к беспощадной борьбе

с угнетателями, способствовали внесению в пролетарское движение социа-

листического сознания.

Определить ту и\и иную песню как произведение пролетарской револю-

ционной поэзии можно только исходя из ее содержания, ибо лишь то

искусство можно назвать пролетарским, которое, являясь творчеством

людей, посвятивших себя делу рабочего класса, последовательно и не-

устанно служит ему. Обращаясь к рабочим, Плеханов говорил: «У вас

должна быть своя поэзия, свои песни, свои стихотворения. В них вы

должны искать выражения своего горя, своих надежд и стремлений».

Революционная рабочая поэзия начала XX века отражает действи-

тельность с точки зрения революционного рабочего. Чем сознательнее от-

носились представители рабочего класса к своему положению, тем больше

негодования по отношению к существующему порядку и решимости бо-

роться с ним вызывала у них их собственная участь. Эти чувства запе-

чатлевались в песенном творчестве, которое по мере развития рабочего

сознания становилось все богаче и выразительнее. В период развития

революционного движения возникало большое количество песен, авторами

которых являлись сами рабочие; их произведения, выражавшие идеи ре-

волюционной борьбы, получали немедленное распространение в рабочей

массе, исполнялись ею и тем самым служили делу политической агитации.

В развитии песенного творчества рабочих Урала в начале XX века

наблюдаются те же явления, что и в развитии рабочего песенного творче-

ства других промышленных районов страны.

Главенствующее положение в песенном репертуаре уральских рабочих

занимают революционные песни. Складывавшиеся под воздействием социа-

листических идей и осваиваемые уральской рабочей массой, эти произведения

Г. В. Плеханов. Искусство и литература. Гослитиздат, М., 1948, стр. 485.

lib.pushkinskijdom.ru