ддооссььее —— ссппееккттаакклльь
19
№25
досье—спектакль
Наталья КАЗЬМИНА
Е
диница театрального измерения становится все
меньше. Хотя не уверена, что измеряем и вешаем мы
тщательнее. Почти исчезли с газетных и журнальных
полос такие «единицы хранения», как, например, обзор се<
зона, портрет театра или актера. О портрете художника я
и не говорю. Мы это объяснили старомодностью жанра,
а надо бы — неподъемностью темы и непопулярностью
разговора о кризисе (или перерождении) главных теат<
ральных профессий, в котором кому же охота копаться.
Количество только московских премьер сезона перевали<
ло за 200. Какой же критик в состоянии «обозреть» этот ха<
ос? Хотя, если бы взобрались на вершину и глянули (сквозь
время и вширь), остались бы удручены и встревожились.
Не тем, что в сезоне, как любят говорить критики, мало со<
бытий. Их мало было всегда. А тем, что и «новые», и «ста<
рые» театральные силы совершают одни и те же промахи.
Отчего прибиваться не хочется ни к тем, ни к другим. Вы<
строить «репрезентативный ряд» сегодня (в отсутствии ка<
нона и при наличии вкусовщины), действительно, трудно
или почти невозможно, но уже бы пора — хотя бы на гла<
зок прикинуть, куда идем, чего хотим и на каких бобах ос<
танемся.
Перестал быть единицей стиля актер, хотя новая жизнь
призвала на сцену новых волонтеров, разных, симпатич<
ных, талантливых, вокруг которых гудят поклонники. Уже
давно пора было бы написать и прочитать их портреты.
Нету. Недосуг.
Перестал быть единицей направления отдельный театр.
Над театром–домом посмеиваются, называя анахрониз<
мом (и он дает к этому повод), но отношение к конкретно<
му театру–дому зависит порой не от художественных его
исканий, а от «любви пространства» (критиков, зрителей,
власти) к его руководителю. Васильева времен «Моцарта
и Сальери» модно без конца сравнивать с Васильевым вре<
мен «Взрослой дочери» — чаще в пользу последнего.
Но никому не приходит в голову сравнить, к примеру, Мо<
розова времен «Сирано» с Морозовым времен «Севасто<
польского марша». Сравнивать МХАТ Табакова с МХАТом
Ефремова, объясняют мне, некорректно: иные нынче вре<
мена. А МХАТ Табакова с МХАТом Дорониной да еще с за<
ранее известным результатом сравнивают (как, кстати,
сравнивали и МХАТ Ефремова с тем же МХАТом Дорони<
ной). Мы лихо научились руководствоваться в оценках ис<
кусства «моральным релятивизмом» (К.Занусси), а уж
ярлыки навешиваем почище, чем в советские времена.
Причуды московского Бродвея.
Возможно, дело в том, что многое в театральном мире се<
годня неочевидно. Что плохо, что хорошо — расплывчато.
Этого не уважают, но говорят о нем по старинке с привыч<
ным пафосом. Этого любят, но пишут о нем без вдохнове<
ния. Еще недавно К.Райкин убеждал меня, что спектакль,
о котором не говорят, и смотреть не стоит. Теперь и это
неочевидно. Как неочевидно и то, что спектакль, о кото<
ром гудят, стоит обедни.
Единицей измерения спектакля стала публика. Единицей
успеха — количество рецензий после премьеры. Единицей
таланта — деньги. Увы, мы слишком легкомысленно пото<
ропились приравнять одно к другому. «Если ты талантлив,
тебе должны платить» — это правильный ответ. Но: «Если
тебе платят, то ты талантлив» — это слабое звено. А даль<
ше — проходят и успешные спектакли, и неуспешные,
и одинаково тихо погружаются в Лету. Хотя и у некоторых
официально «плохих» (к примеру, «Гамлет» Д.Крымова,
«Лир» В.Мирзоева, «Учитель словесности» Н.Шейко, «Де<
мон» К.Серебренникова) и у некоторых «хороших»
(«Трансфер» М.Угарова, «Эдип» А.Левинского, «Беспридан<
ница» А.Праудина; список, и тот, и другой, может быть
длиннее) есть определенное послевкусие, которое про<
фессионалам не мешало бы, покатав язык во рту, просма<
ковать и проанализировать.
Как шагреневая кожа, морщится театральное пространст<
во. Как портрет Дориана Грея все быстрее меняет черты.
Когда–то мы мыслили странами и десятилетиями. Потом
сезонами и поколениями. В сезонах искали «тему», в ак<
терах — «черты героя», в пьесах — «тенденцию». Грешили,
безусловно, вульгарным театроведением, но контекст
(даже при наличии двойного стандарта) ощущали до<
вольно точно. Уже в постсоветские времена был период,
когда единицей измерения стал спектакль. Вот вам «Без
вины виноватые» П.Фоменко, а вот — все вокруг. Нахлы<
нуло время фестивалей и призов, популярными стали
рейтинги и опросы про «лучших» и «худших». Какое–то
время это помогало определять «неформальных лиде<
ров», потом и это дело заформализовалось. Сегодня, чи<
тая анкеты и опросы, больше понимаешь в себе
и коллегах, в театре — меньше. Спектакль плохой, гово<
рим мы все чаще, но роль зато сыграна хорошо. Режиссу<
ра неважная, зато декорация какая! Вручаем приз «за
лучший спектакль» одному режиссеру, а приз «лучшего
режиссера» даем другому. Единица измерения — неле<
пость. Умиляемся, замечая в неудачном спектакле удач<
ный второй план, или финал сцены, или реплику
в монологе — «красочку». Единица измерения — бедность
художественных впечатлений.
Кстати, дольше других охраняли свою территорию и со<
храняли «самость» художники. Этот цех в театре до не<
давнего времени казался самым благополучным. Но и его
коснулись общие беды глобализации. Парадокс, но ху<
дожники, чуть ли не первыми отстоявшие свое право ав<
торства, перестают сегодня выглядеть полноценными
авторами спектакля. Среди художников и режиссеров
возникло немало новых тандемов (Серебренников–Си<
монов — лишь один пример), но, такое впечатление, что
они перестали работать в связке, в равноправном обще<
нии, т.е. обсуждая и вырабатывая общую идею спектакля
— как, скажем (хотя стыдно уже повторять одно и то же),
всегда работали и работают Васильев–Попов, Заха<
ров–Шейнцис, Гинкас–Яновская–Бархин, Дитятков<
ский—Капелюш. Если между режиссерами, как уже давно
замечено критикой, появилось немало имитаторов,
то среди театральных художников становятся все более
популярными декораторы, дизайнеры, г–да оформители.
Декорации кажутся взаимозаменяемыми, а не штучными.
В пространстве «Имаго» Н.Чусовой можно запросто сыг<
рать «Чайку» П.Сафонова — и наоборот. В пространстве
«Сладкоголосой птицы» К.Серебренникова — «Миллио<
нершу» В.Мирзоева — и наоборот. (Сравните, например,
три вокзала модерн из спектаклей «Анна Каренина»
Р.Виктюка, «Чудо святого Антония» П.Фоменко и «Плач
Палача» М.Захарова и сразу почувствуете разницу.) Еще
несколько сезонов назад мы только посмеивались над
тем, как сильно сцена полюбила стиль «евроремонт» (т.е.
некий стерильный «павильон вообще»), но считали этот
стиль принадлежностью исключительно буржуазной ант<
репризы. Сегодня он стал общим местом и репертуарно<
го театра. Молодой новый театр, формально
противостоящий буржуазному, ввел моду на иной, более
демократичный стиль — стиль IKEA. Результат, в сущнос<
ти, тот же. Без всякого ущерба для смысла в декорации,
например, спектакля М.Карбаускиса «Синхрон» можно
играть спектакль К.Серебренникова «И.О.» и наоборот.
Спектакль всегда–то кроился из сыпучей ткани, но сего<
дня эта ткань особенно ползет по швам. На разрушение
спектакля влияет, кажется, все — даже изменение погоды.
ЕДИНИЦА ИЗМЕРЕНИЯ