Выготский Лев. Собрание сочинений. Том 3. Проблемы развития психики

Подождите немного. Документ загружается.

Л.

С. ВЫГОТСКИЙ

стнохМ смысле относится к последующей жизни так, как утробное

развитие к иослеутробному. Это другая, как бы доисторическая

эпоха в культурном развитии ребенка. Пример в области развития

понятий опять показывает, до какой степени натуральный харак-

тер рассматриваемой эпохи связан с отсутствием речи, когда

предметы делятся для ребенка на предметы для осязания, для

схватывания и т. Д., т. е. размещаются по отдельным чувствен-

ным схемам.

' Мы видим, таким образом, в приведенной схеме Пиаже как бы

аналогию нашим понятиям натурального поведения. Мы видим,

как ложен взгляд, согласно которому ребенок начинает с позна-

ния единичных предметов и только путем их обобщения приходит

к понятию. На самом деле ребенок, как и животное, начинает с

самых общих схем, для него существуют указанные пять групп

вещей, которые индивидуально не различаются, но воспринимают-

ся им согласно этой ассимиляционной схеме. Если бы ребенок мог

закрепить в словах существующее у него понятие о вещах, он

должен был бы иметь всего пять слов и ими мог бы передать все

разнообразие известного ему мира.

Любопытно отметить, что аффективная теория происхождения

языка также намечает всего несколько основных слов для

передачи отдельных значений, осознанных человечеством в дои-

сторическую пору.

Пирамида понятий, как говорит Фолькельт, строится одновре-

менно с двух концов — от частного и от общего. Мы могли бы

пойти еще дальше и сказать, что, судя по поведению ребенка до

одного года, пирамида понятий строится именно из неразличения

частного, ребенок от общего идет к частному, выделяя постепен-

но все более и более дробные группы, и единичный предмет,

видимо, выделяется позднее. С этим совпадает и то, что нам

известно об основном свойстве нервной деятельности, именно об

иррадиации нервного возбуждения, которое приводит всегда, к

образованию генерализованных условных рефлексов. Только

позднее, в результате дифференциации, никогда не приходящей

сразу, ребенок начинает выделять и различать предметы.

Итак, натуральная речь, натуральная память, логическое раз-

витие доминант и ассимиляционные схемы вместо понятий—вот

что характеризует младенца. -Переход к орудиям, к социализиро-

ванной речи означает переломные пункты, на основе которых

возможно дальнейшее культурное развитие,, но сами по себе они

еще принадлежат к натуральному периоду в истории человече-

ства. Говоря на языке сравнительной психологии, они еще ничем

принципиально не отличаются от тех же форм поведения у

животных. Нерасчлененность личности и мировоззрения, слитых

в одном магическом действии, указывает на переходную стадию

культурного развития. Поправка, которую мы должны внести в

теорию Пиаже, заключается в том, что социализированная речь и

употребление орудий являются моментом, вбивающим клин,

расщепляющим эту магическую стадию. Приспособление к при-

322

ИСТОРИЯ РАЗВИТИЯ ВЫСШИХ ПСИХИЧЕСКИХ ФУНКЦИЙ

родному миру и к миру социальному начинает здесь разветвляться

на две отдельные линии. И, наконец, отмененный уже нами факт

отсутствия памяти о наших первых годах свидетельствует о'том,

что в эту пору еще не образовалась личность ребенка и не

создались те средства, при помощи которых она проявляет себя

вовне и во внутренних действиях.

Следующая эпоха в развитии ребенка характеризуется двумя

основными переменами, имеющими для последующей картины

развития решающее значение.

Первая перемена органическая, она состоит в том, что ребенок

овладевает вертикальной походкой. Отсюда радикальная перемена

в его приспособлении к пространству, расширение его власти над

вещами, освобождение рук от функции передвижения и обилие

предметов, которыми ребенок теперь может манипулировать и

овладевать. Другая перемена культурная, она заключается в

овладении речью. Мы указывали уже, что этот важнейший

момент в развитии ребенка совершается, если рассматривать его

схематически, следующим образом. Вначале доминируют хвата-

тельные движения. Неудавшиеся движения приводят к тому, что

рука остается протянутой к нужному предмету; отсюда вырастает

указательный жест, первый предвестник человеческой речи. Его

функция—указать, обратить внимание. Это может быть сделано

непосредственно протягиванием самого предмета, а может быть

сделано указанием на соответствующий предмет. Протягивание

руки к предмету появляется у ребенка до одного года, указатель-

ный жест—на втором году. Вся .речь ребенка развивается при

посредстве жестов, и здесь, таким образом,, происходит как бы

окольное и зигзагообразное развитие речи.

Первые слова имеют, в отличие от того, что предполагал

Мейман, не аффективно-выразительную, но указательную

функцию. Они заменяют или сопровождают указательный жест.

Звуковая речь развивается медленно и постепенно, вместе с ней

формируется основной аппарат связи с окружающими и воздей-

ствия на других.

В главе о мышлений мы уже показали, что овладение речью

приводит к перестройке всех особенностей детского мышления,

памяти и других функций. Речь становится универсальным сред-

ством воздействия на мир. Здесь возникает новая и своеобразная

форма детского мировоззрения. Так как ребенок воздействует на

внешние вещи через взрослых, у него начинает прокладываться и

более короткий путь между словами и предметами. Вспомним,

как ребенок в опытах Келера и Бюлера, когда не мог достать

находившийся за решеткой предмет, начинал кидать в него

подушками, поясом и другими вещами.

Сейчас ребенок поступает так со словом, и любопытно

отметить, что эта особенность сохраняется у взрослого человека

(брань по адресу неодушевленного предмета, с которым человек

не может справиться). Самое интересное, что ребенок пытается

воздействовать на вещи через слова. Так, в опытах М. Я. Басова

323

Л.

С. ВЫГОТСКИЙ

ребенок обращается к игрушке с просьбой спуститься вниз. Такое

смешение воздействия на людей и воздействия на вещи остается у

ребенка долго, но уже принципиально отличается от того положе-

ния, которое было на первом году жизни. Воздействие на людей и

воздействие на вещи идут уже каждое по своей линии. Ребенок

овладел орудием и знаком, во всяком случае, принципом их

употребления и применяет каждое как должно.

Решающим моментом в развитии личности ребенка в этом

периоде является осознание им своего «я». Как известно, ребенок

первоначально называет себя собственным именем и с некоторым

трудом усваивает личное местоимение. Дж. Болдуин справедливо

отметил, что понятие о «я» развивается у ребенка из понятия о

других. Понятие «личность» есть, таким образом, социальное,

отраженное понятие, строящееся на основе того, что ребенок

применяет по отношению к самому себе те приемы приспособле-

ния, которые он применяет по отношению к другим. Вот почему

можно сказать, что личность есть социальное в нас. Для нас этот

вывод не является сколько-нибудь неожиданным: ведь и при

анализе каждой отдельной функции мы видели, что овладение тем

или иным процессом поведения у ребенка строится по образцу

того,

как взрослый овладевает им. Мы уже видели, например, что

первоначально взрослые направляют внимание ребенка в ту или

другую сторону, а ребенок усваивает только те приемы и

средства, с помощью которых это делается. Так же обстоит дело

и с речью. Первоначально она выполняет функцию общения с

другими, а потом становится внутренней речью, основанной на

общении с самим собой. Личное имя ребенка выделяется часто в

ответ на вопрос, как правильно указывает А. Делакруа* когда у

многих детей спрашивают: «Кто хочет этого, у кого это есть?»

Личное местоимение, как и собственное имя ребенка, является

указательным жестом на самого себя.

И. Фихте

109

хотел праздновать духовное рождение своего сына

с того дня, как он начал говорить «я». Но, конечно, появление

этого местоимения так же мало говорит о появлении сознания

личности, как указательный жест—об объективном значении

слова. Особенно ясно это можно проследить во французском

языке, в котором существуют две отдельных частицы для

выражения «я»: «я» в самостоятельном смысле этого слова, как

бы заменяющего существительное (moi), и «я» как местоимение,

употребляющееся только с глаголом (je). Делакруа предполагает,

что у ребенка «я» в значении существительного предшествует «я»,

которое появляется только в качестве грамматического элемента.

Известен глухонемой ребенок, который, свободно говоря с 7

лет, только с 12 начал употреблять личное местоимение. До этого,

несмотря на специальное школьное обучение, он постоянно кроме

слова «я» употреблял еще и свое имя, например: «У Олега, у

меня, есть отец».

Любопытно в этом отношении замечание Штерна: у перворож-

денных детей собственное имя часто предшествует личному

324

ИСТОРИЯ РАЗВИТИЯ ВЫСШИХ ПСИХИЧЕСКИХ ФУНКЦИЙ

местоимению, а у детей вторых и последующих местоимение «я»

появляется одновременно с именем и не только как грамматиче-

ский элемент. Трудно найти лучшее подтверждение того, что

личность ребенка в,рассматриваемую стадию строится по социаль-

ному образу и ребенок переходит к осознанию «я» подобно тому,

как это делают другие, обозначая себя этим словом.

Следующей типичной стадией в развитии детского мировоззре-

ния мы считаем возраст игры как особой формы поведения

ребенка, чрезвычайно интересной именно с этой точки зрения. В

игре ребенок,^ придающий новое значение игрушкам и вещам,

воображающий себя то капитаном, то солдатом, то лошадью,

конечно, уже вышел из той магической стадии, когда он не

расчленял психологических и физических отношений. Сейчас для

него палочка, изображающая лошадь, не является лошадью, он не

впадает в иллюзию. Как мы пытались показать выше, это новое

(иллюзорное) значение еще не является часто условным символи-

ческим обозначением. Палочка в такой же мере не является

лошадью, как и знаком лошади, например картинкой или словом.

Интересно отметить, что у ребенка в игре редко рисунок или

картинка замещают какой-нибудь недостающий предмет. Г. Гет-

цер отмечала такие случаи, но все же мы склонны считать их

чрезвычайно редкими, они скорее исключение, чем правило.

Отношение между предметом и приписываемым ему значением

в.

данном случае глубоко своеобразно и соответствует той стадии

в мировоззрении ребенка, до которой он сейчас поднялся. Как

уже сказано, палка для него не иллюзия и не символ.

Мы пытались выше показать, что это значение возникает из

жестов, т. е. из того же общего корня, откуда появляется и речь

ребенка и откуда ведет начало вся естественная история развития

знака. Неудавшееся хватание, которое у животного отмирает, как

не достигшее цели, у человека благодаря социальному окружению

начинает выполнять новую функцию и является в сущности

истинным источником всех его культурных форм поведения. Оно

прежде всего просьба о помощи, обращение внимания и, следова-

тельно, первичный выход за пределы личности, т. е. примитивное

сотрудничество в психологическом смысле слова. Мы пытались

показать, что свое значение палочка приобретает для ребенка

благодаря жесту, движению, драматизации.

Психологи поддавались иллюзии, руководствуясь тем, что им

сообщал сам ребенок. Они видели только готовый результат или

продукт известного процесса, но не улавливали сам процесс,

который состоит в том, что первоначальное значение присуще

подражательному жесту, указанию ребенка, езде верхом и т. д. В

качестве объекта для полного выполнения жеста нужен какой-

нибудь предмет, и значение, которое приобретает этот предмет,

есть в сущности вторичное и производное, возникающее из

первичного значения жеста.

Мы видим, таким образом, что ребенок на стадии игры еще

чрезвычайно неустойчиво локализует свою личность и свое

325

Л.

С. ВЫГОТСКИЙ

мировоззрение, он так же легко может быть другим, как и самим

собой, так же, как и каждад вещь, может принять любой облик,

но примечательно, что при общей лабильности, неустойчивости

детского «я» и окружающих его вещей" внутри каждой игры

ребенок уже не магически, а разумно расчленяет обращение с

вещами и обращение с людьми. Примечательно и то,.что ребенок

на этой стадии развития уже не путает .деятельность в игре и

серьезную деятельность. То и Другое выделено у него как бы в

особую сферу, и ребенок легко и со знанием дела переходит из

одной сферы в другую, никогда не путая их. Это значит, что он

уже владеет обеими сферами.

Только в школьном возрасте у ребенка впервые появляется

более устойчивая, стабильная "форма личности и мировоззрения..

Как показал Пиаже, ребенок школьного возраста является и

гораздо более социализированным, и гораздо более индивидуали-

зированным существом. То, что внешне представляется нам как

бы противоречием, на самом деле является двумя сторонами

одного и того же процесса, и нельзя, думается нам, привести

более веское доказательство в пользу социального происхождения

личности ребенка, чем тот факт, что только с нарастанием,

углублением и дифференцированием социального опыта растет,

оформляется

"и

вызревает личность ребенка. .

Важнейшей основой этого изменения является формирование

внутренней речи, которая становится теперь главным орудием

мышления ребенка. Если в стадии игры ребенок мыслит и

действует слитно и, мысля о какой-нибудь деятельности, вопло-

щающейся в знаках, непосредственно переходит в драматизацию,

т. е. в фактическое выполнение действия, то у школьника

мышление и действие уже более или менее отделены друг от

друга. В игре мы видим своеобразную форму употребления

знаков: для ребенка сам процесс игры, т. е. само пользование

знаками, еще тесно слит с вживанием в значение этих знаков, в

изображаемую деятельность: ребенок пользуется здесь знаком не

как средством, а как самоцелью.

Положение решительно изменяется при наступлении школьно-

го возраста. Здесь мышление и действие ребенка резко разделя-

ются.

Ж. Пиаже предложил для объяснения всех особенностей

школьного возраста исходить из двух законов. Первый он

называет законом сдвига, или смещения. Сущность его состоит в

том, что особенности в поведении ребенка и его приспособления к

внешнему^миру, которые наблюдались в дошкольном возрасте в

сфере действия, сейчас сдвигаются, смещаются, переносятся в

план мышления.

Синкретическое мышление и объяснение им видимых явлений,

характерные для восприятия ребенка на ранней ступени развития,

сейчас выступают в форме вербального синкретизма, примеры

которого Пиаже дает в своих экспериментах. Этот закон можно

было бы сформулировать так: ребенок школьного возраста живет

326

ИСТОРИЯ РАЗВИТИЯ ВЫСШИХ ПСИХИЧЕСКИХ ФУНКЦИЙ

в сфере непосредственного восприятия и действия.

Другой закон, названный Пиаже законом осознания трудности,

установлен Э. Клапаредом. Смысл закона состоит в том, что

ребенок осознает свои операции только в меру неудачного

приспособления, и поэтому, если для ребенка дошкольного

возраста характерна в общем импульсивная, непосредственная,

неосознанная реактивная деятельность, то для ребенка школьного

возраста создается уже принципиально иное положение. Этот

ребенок уже осознал свои действия, при помощи речи он уже

планирует их, может дать в них отчет, у него уже разделилась та

высшая форма интеллектуального подражения, которую мы на-

звали выше понятием и которая может быть поставлена в связь с

тем, что ребенок .при помощи внутренней речи выделяет как бы

самый экстракт вещей И их отношений. Но у ребенка не

произошло еще самого важного—именно осознания собственных

процессов мышления. Ребенок еще не отдает себе отчет в них, он

на них не реагирует, а часто и не контролирует их. Они протекают

у него так же, как прежде протекали действия, т. е. чисто

реактивным путем. Только постепенно, только с годами ребенок

научается овладевать ходом своих мыслей, как он раньше

овладевал ходом своих действий, начинает их регулировать,

отбирать. Пиаже справедливо отмечает, что регулирование мыс-

лительньгх процессов есть в такой же степени волевой акт, акт

выбора, как и моральное действие.

Недаром Торндайк сравнивает размышление с арифметикой,

основанной на выборе нужных ассоциаций, с выбором при борьбе

мотивов, как этот процесс протекает в настоящей жизни. Только

к 12 годам, т. е. к окончанию первого школьного возраста,

ребенок вполне преодолевает эгоцентрическую логику и перехо-

дит к овладению своими мыслительными процессами.

Возраст полового созревания обычно обозначали как возраст,

в котором совершаются две крупнейшие перемены в жизни

подростка.

Говорят, что это возраст открытия своего «я», оформления

личности, с одной стороны, и возраст оформления мировоззре-

ния— с другой. В каких бы сложных отношениях эти два момента

ни стояли к основной перемене, совершающейся в подростковом

возрасте, т. е. к процессам полового созревания,, несомненно, что

в области культурного развития они составляют центральные

моменты, наиболее важные по значению из всего того, что

характеризует этот возраст.

Э. Шпрангер поэтому с полным основанием назвал переходный

возраст возрастом врастания в культуру. Когда говорят: подро-.

сток открывает свой внутренний мир с его возможностями,"

устанавливая его относительную независимость от внешней де-

ятельности,—то, с точки зрения того, что нам известно о

культурном развитии ребенка, это может быть обозначено как

овладение внутренним миром. Недаром внешним коррелятом этого

события является возникновение жизненного плана как известной

327

Л.

с. выготскиц

системы приспособления, которая впервые осознается подро-

стком. Возраст этот, таким образом, как бы венчает и завершает

весь процесс культурного развития ребенка.

Мы уже указывали, что вынуждены здесь ограничиться

беглым и схематическим обзором возрастов, так как исследования

в настоящей стадии не позволяют еще дать полную и дифферен-

цированную картину возрастных особенностей психического раз-

вития.

К вопросу о многоязычии

в детском возрасте

Вопрос о многоязычии в детском возрасте—один из самых

сложных и запутанных в современной психологии <...>.

Первым и хронологически, и логически должно быть названо

исследование Эпштейна, основанное на личных наблюдениях

автора над полиглотами, на данных анкеты, обращенной к ряду

людей, владеющих несколькими языками, и, наконец, на некото-

рых опытах с обучением разным языкам, проведенных автором в

Швейцарии. Эпштейн исходит из того принципа, что психической

основой языка является процесс ассоциативной связи, устанавли-

ваемой между звуковым комплексом и соответствующим значени-

ем,

т. е. предметом или идеей, названием которых является

данный звуковой комплекс. Из основной психологической предпо-

сылки вытекает и все дальнейшее рассмотрение вопроса. Если в

основе языка лежит не что иное, как ассоциативная связь между

знаком и значением, то проблема многоязычия с этой точки

зрения чрезвычайно проста. Вместо одной ассоциативной связи

мы имеем здесь две и несколько совершенно тождественных

ассоциативных связей между одним значением и его разными

звуковыми обозначениями в двух или нескольких языковых

системах.

Экспериментальной психологией были достаточно хорошо изу-

чены явления, получившие название ассоциативного торможения.

Сущность его заключается в тем, что несколько ассоциативных

связей, исходящих из одного пункта, оказывают тормозящее

действие друг на друга. Если данная идея связана одновременно с

двумя звуковыми обозначениями, то оба эти слова имеют тенден-

цию появиться вслед за данной идеей в нашем сознании. Между

той и другой ассоциативной тенденцией возникает конкуренция, в

результате которой побеждает наиболее сильная и привычная

ассоциативная связь. Но победа является результатом борьбы,

которая сказывается в замедлении и в нарушениях ассоциативного

процесса. Поэтому Эпштейн устанавливает, что две или несколько

языковых систем могут существовать одновременно как более или

менее автономные, не вступая в непосредственную связь одна с

другой, но оказывая друг на друга ассоциативное торможение.

Различные языки, говорит он, могут каждый прямо ассоцииро-

ваться с мыслью и функционировать во всех импрессивных и

экспрессивных формах, независимо от родного языка. Однако

между этими системами, из которых каждая связана с мыслью

совершенно одинаково ассоциативной связью, возникает антаго-

низм, приводящий к борьбе различных ассоциативных тенденций,

к смешению элементов одной системы с элементами другой, к

затруднению и оскудению не только нового, но и родного языка.

Таким образом, наряду с ассоциативным торможением возни-

кает интерференция, щщ смешение и взаимодействие одной и

329

Л.

С. ВЫГОТСКИЙ

другой системы. Отрицательное влияние одного языка на другой

выражается: в чувстве затруднения, неловкости, в стилистических

ошибках, смешении слов различных языков и т. Д.

Этим не ограничивается вредное влияние одного языка на

другой. Полиглосия, говорит автор, неизбежно препятствует

мышлению. Благодаря конкуренции ассоциативных тенденций

возникает чрезвычайно сложное взаимодействие между ними и

происходит взаимное отрицательное влияние одной речевой систе-

мы на другую. Благодаря тому что в различных языках часто не

существует совершенно идентичных слов, абсолютно точно соот-

ветствующих словам другого языка, но имеется всегда некоторое

различие не только в языках, но и в значении, благодаря, далее,

тому, что каждый язык имеет свою собственную грамматическую

и синтаксическую систему, многоязычие приводит к серьезным

затруднениям в мышлении ребенка. Каждый народ, говорит

автор, имеет свою особую манеру, характерную для него,

группировать вещи и их качества, их действия и их отношения для

того,

чтобы их называть. Термины, которые кажутся нам эквива-

лентными, в различных языках являются таковыми только

отчасти. Есть свои оттенки, значения и смысл, непереводимые

прямо с одного языка на другой. Различие в значениях—

чрезвычайно могущественный фактор интерференции при полиг-

лосии. Происходит не только перенос фонетических, грамматиче-

ских и стилистических особенностей одной системы в другую, но

И некоторая ошибочная идентификация значений.

Это затруднение оказывается еще более значительным, чем

затруднение, возникающее из-за различия в словах. В то время

как включение слов другого языка встречается относительно

редко, некоторое смешение идей и значений возникает чрезвычай-

но часто. Антагонизм идей, говорит Эпштейн, более интенсивен,

чем антагонизм слов. Еще более значительным фактором взаим-

ного торможения двух языковых систем является различие не

только в идеях, обозначаемых словами разных языков, но и в

объединениях этих идей.

Родной язык устанавливает у каждого индивида своеобразные

.процессы сцеплений идей и их конструкций, которые выражаются

в синтаксических формах. Эти формы приобретают исключитель-

ную ассоциативную прочность, но они неодинаковы в разных

языках. Таким образом возникает интерференция различных

принципов сцепления идей и наряду с взаимным торможением

слов и значений возникает также взаимное торможение различ-

ных способов сцепления, или связей, мыслей. Из этой теории

Эпштейн делает практический вывод: наименьший вред приносит

пассивное пользование несколькими языками. Всякое многоязы-

чие,

по его мнению, является социальным злом, и вся задача

педагога заключается в том, чтобы по возможности уменьшить

или смягчить влияние этого зла на развитие ребенка. Для этого

ребенок должен говорить только на одном языке, ибо активное

смешение двух языков, по наблюдениям Эпштейна, наиболее

330

К ВОПРОСУ О МНОГОЯЗЫЧИИ В ДЕТСКОМ ВОЗРАСШ

вредно. Поэтому понимать и читать, или пассивно пользоваться

многими языками, есть тот практический вывод, который делает

автор из своих исследований. Должны быть, как он выражается,

импрессивная полиглосия и экспрессивная моноглосия.

Далее, вред, приносимый многоязычием, согласно этим наблю-

дениям, зависит не только от активной или пассивной формы

пользования языком, но также и от возраста ребенка. Наиболее

губительно влияние многоязычия в раннем детском возрасте,

когда у ребенка только устанавливаются первые навыки и формы

мышления, когда ассоциативные'связи между его мышлением и

речью еще непрочны и когда, следовательно, конкуренция других

ассоциативных связей, устанавливаемых в другой языковой систе-

ме,

особенно гибельна для всей судьбы речевого и интеллектуаль-

ного развития <„.>.

<...> Многие педагоги-лингвисты, в отличие от Эпштейна,

утверждали, что изучение нескольких языков, отклоняющихся

друг от друга, не столько ведет к торможению психического

развития, сколько способствует ему и что различие двух языков

помогает лучшему пониманию родного языка. В качестве доказа-

тельства этой точки зрения обычно ссылаются на чрезвычайно

интересный опыт французского исследователя лингвиста Ронжа,

который в течение ряда лет наблюдал за речевым развитием

собственного ребенка. Ронжа, отец ребенка,— француз, а мать—•

немка. В его воспитании был проделан эксперимент, который

строго руководился принципом: один человек—один язык. Это

значит, что отец всегда говорил с сыном по-французски, а

мать—по-немецки. Все прочие окружавшие ребенка люди говори-

ли частью по-немецки, частью по-французски, но почти всегда

соблюдался тот же принцип: каждый человек говорил с ребенком

преимущественно на одном языке. Результатом эксперимента

явилось то, что ребенок усвоил оба. языка параллельно и почтя

совершенно независимо друг от друга. Параллельное овладение

двумя языковыми системами касается как фонетической стороны

языка, так и его грамматических и стилистических форм. Особен-

но интересно, что звуки в различных артикуляционных системах

одновременно приобретались там и здесь. На ребенке можно было

наблюдать как бы расщепленную надвое и превращенную в два

самостоятельных процесса историю речевого развития. Все фазы

и стадии, характеризующие переход от первых звуков лепета к

формально правильной речи, со всеми их особенностями и

отличительными чертами наблюдались в одинаковой последователь-

ности в отношении как немецкого, так

французского языка, хотя в

первое время немецкий язык, как язык матери, продвигался вперед

несколько быстрее.

Но самый замечательный результат опыта—далеко идущая

независимость одной и другой языковых систем, которая возник-

ла у ребенка относительно рано. Он в совершенстве владел

обоими языками, и очень рано можно было наблюдать чрезвычай-

но интересное речевое явление, когда ребенок одну и ту же мысль

331