Вольферен К.В. Загадка власти в Японии: народ и политика в безгосударственной нации

Подождите немного. Документ загружается.

Русский исторический журнал стр. 205-273

К. ван Вольферен

Загадка власти в Японии: народ и политика в безгосударственной нации

Wolferen Karel Van. The Enigma of Japanese Power: People and Politics in a Stateless Nation. - L:

Macmillan London ltd, 1989. - 496 p.

В книге выявляется уникальность исторически сложившейся политической системы Японии,

оказывающей решающее влияние на поведение ее граждан, на их отношение к государству,

семье, религии и культуре. Показано, как под прикрытием демократических институтов власти

действует самая жесткая система подавления личности, в которую вовлечены все общественные

группы - от высших до маргинальных. Такая система, лишенная внутренней оппозиции, немало

способствовала впечатляющему экономическому росту Японии в течение почти 40 лет, но в

конечном счете поставила страну в парадоксальное положение: претендуя на руководящую роль

в мировой экономике, Япония не может ее выполнять из-за неспособности интегрироваться в

мировое сообщество.

Суть японской проблемы.

"Япония озадачивает мир. Она стала крупной мировой державой, но ведет себя совсем не так,

как подобает державе такого ранга в глазах большей части остального мира; иногда даже

кажется, что она вообще не желает принадлежать к мировому сообществу. В то же время

внушительное экономическое присутствие Японии стало вызывать опасения как у западных

стран, так и у некоторых ее азиатских соседей. Отношения между Японией, с одной стороны,

и США и Европой - с другой, чрезвычайно осложнились. В конце 1980-х годов Запад начал

сомневаться в Японии как ответственном партнере в политике и торговле. В Японии стало

обычным делом для политиков и видных комментаторов заявлять, что их страна пала

жертвой недоброжелательства широких мeждvнaрoдныx кругов, и отвергать всякую критику

как проявление враждебности к Японии" (с.1).

На протяжении десятилетий Западу советовали проявлять терпение в отношении Японии,

ссылаясь на то, что японцы понимают необходимость корректировок и умножают свои усилия в

сторону "интернационализации". Эта цель постоянно провозглашалась в бесчисленных речах,

газетных и журнальных статьях, что как будто подтверждало серьезность заявленных на-

мерений. Однако обещанных перемен как не было, так и нет. Тем временем усиление критики и

требований, первые ответные меры и другие формы давления со стороны обманувшихся в своих

ожиданиях торговых партнеров, особенно США, изменили настроение японских официальных

лиц и комментаторов. Их ответы становятся подчеркнуто резкими. Дружеские увещевания

набраться терпения сменяются жесткими отповедями: США следует навести порядок в

собственном доме, а странам Европы - преодолеть лень и признать, что их представление о себе

как о передовых нациях - это болезнь ("advanced nation disease"), в которой невозможно

усомниться. В ходе возникшей перепалки каждая из сторон заявляла о своей твердой решимости

не допустить экономической войны, но к 1987 г. для многих как на Западе, так и в Японии стало

очевидным, что эта война уже в полном разгаре.

"Загадка, которую задает Япония большой части мира, не начинается и не кончается

экономическими конфликтами. Но они наиболее уловимы для глаза, так как в них вовлекаются,

в сущности, все страны, с которыми имеет дело Япония" (с. 1-2). Для большинства

наблюдателей японская проблема, как стали всюду именовать эти конфликты, выражается в

ежегодно рекордных показателях актива торгового баланса Японии: 44 млрд. долл. - в 1984 г.,

56 млрд. - в 1985 г., 93 млрд. долл. - в 1986 г. Этот постоянный рост был приостановлен лишь в

1987 г., когда обменный курс иены почти удвоился, что привело к снижению излишка до 76

млрд. долл.

Но суть японской проблемы не сводится к нарушению баланса ее внешней торговли.

Избыточный экспорт в сочетании с недоступностью японского рынка для иностранных товаров

подрывает промышленность Запада. Термин "подрывная торговля" (adversarial trade) был введен

Питером Драккером (Peter Drucker)

, чтобы отличить японский метод от конкурентной тор-

говли, при которой страна ввозит те же виды изделий, какие вывозит. ФРГ тоже имеет высокий

актив торгового баланса, но она, в отличие от Японии,

ведет конкурентную торговлю. Когда японские фирмы прибрали к рукам почти всю торговлю

бытовой электроникой и полупроводниками, страны Запада начали опасаться, что они могут

подвергнуться постепенной "деиндустриализации". "Стоит японской промышленности

приобрести необходимую технологию, как она тут же оказывается в состоянии

соединенными усилиями победить в конкурентной борьбе и вытеснить с рынка любую фирму,

создавшую и внедрившую в производство новый продукт" (с.2).

С явным опозданием западные наблюдатели вдруг обнаружили, что Япония добивается успехов

вовсе не в той игре, которую предложил ей Запад, и что она вообще не принимает правил этой

игры. При таких условиях "соревнование с Японией могло привести систему мировой торговли

к тяжелым сбоям и в конечном счете к краху всего некоммунистического международного

экономического порядка" (с.2).

Неясной оказалась сама цель, к которой стремится Япония. Легко понять, что японцы хотят

заработать как можно больше денег, но непонятно, зачем они направляют свои усилия на

завоевание все большей части внешнего рынка, если это не ведет ни к росту их благополучия,

ни к культурным достижениям. Стоимость жизни по сравнению со средним доходом

необычайно высока. Только 1/3 японских домов связана с канализационной сетью.

"Пригородные поезда немыслимо переполнены. Дорожная система до нелепости не отвечает

своему назначению. Эти и другие черты отсталой инфраструктуры повседневной жизни

оставляют рядовых японских горожан за порогом тех удобств, которыми пользуются

горожане в менее богатых европейских странах. Процветание торговли и промышленности не

сопровождается сколько-нибудь заметным процветанием искусств, как это часто бывало в

истории при крупных экономических подъемах. Вряд лu можно сказать, что из нынешней

Японии исходит что-то существенное в нематериальной сфере жизни - в серьезной музыке,

большой литературе или даже во впечатляющей архитектуре" (с.2-3).

"Вопрос о том, что же побуждает японский народ к нынешней гонке, стал, таким образом,

одной из международных головоломок. Ради какой конечной цели они отказываются от

жизненных удобств и рискуют навлечь на себя враждебность остального мира?" Обычно

ссылаются на то, что японцы отдают предпочтение общественным интересам перед личными.

Но неясно, в чем состоят эти общественные интересы и кто определяет их значимость. Обычно

внешние наблюдатели сходятся на том, что "этот странный коммунализм - результат

политических соглашений, сознательно внедренных в общество правящей элитой более 300 лет

назад", и что суть этих соглашений сводится к тому, что "всякий японец должен принимать как

неизбежность, что его умственный и психологический рост ограничивается волей коллектива.

А чтобы подсластить пилюлю, эту якобы коллективную волю преподносят как

благожелательную, ненасильственную и целиком определяемую уникальной культурой".

Но это объяснение не отвечает на вопрос, откуда исходит политическая сила. "Власть, которая

систематически подавляет индивидуализм в Японии, не опирается на утвердившийся в центре

жесткий режим. Япония столь же отличается от коллективистских коммунистических

государств Восточной Европы и Азии, сколь и от рыночных государств Запада" (с.З).

Непонимание на Западе механизмов взаимодействия народа и власти, обеспечивающих

устойчивое существование "недиктаторского коллективизма" в Японии, чрезвычайно

затрудняет урегулирование отношений с этой страной, необходимость в котором возрастает тем

больше, чем сильнее становятся трения в экономических взаимоотношениях с ней. Среди

расхожих ошибочных представлений о Японии ван Вольферен выделяет два главных,

мешающих странам Запада блокировать японскую "игру не по правилам". Это - вера в

существование ответственного правительства и в то, что эта страна имеет свободную рыночную

экономику. Руководители Запада продолжают питать иллюзию, что "Япония - суверенное

государство, обладающее, как и всякое другое, центральными органами управления, которые в

состоянии определить, что хорошо для их страны, и при этом наделены верховной

ответственностью за принятие решений на национальном уровне". Развеять эту иллюзию

очень трудно, так как гораздо удобнее считать, что имеешь дело с правительством, которое,

подобно другим, способно изменять политику государства с учетом международных реалий.

Тем не менее, пока не будет признана неспособность японского правительства принимать

ответственные решения, отношения с этой страной будут ухудшаться и впредь.

Система власти в Японии исторически сложилась так, что здесь нет социальной группы или

слоя, стоящего над всеми остальными. Ныне наиболее влиятельные группы включают

определенных министерских чиновников, некоторые политические клики и кучки бюрократов-

бизнесменов. Есть еще много менее значимых групп, таких как сельскохозяйственные

кооперативы, полиция, пресса и гангстеры. Все они - составные части Системы, которую, как

подчеркивает автор, ни в коем случае нельзя отождествлять с государством (это различие

подробно обосновывается в последующих главах). Упомянутые группы полуавтономны, и ни

одна из них в полной мере не господствует над другими. "Каждая наделена дискреционной

властью, подрывающей авторитет государства, и ни одна из них не представлена каким-либо

центральным руководящим органом". Важно отличать это положение от тех ситуаций, при

которых правительства находятся под давлением групп с разными интересами или неспособны

принять решение из-за межведомственных споров. "В данном случае речь идет не о

лоббирующих группах, а о структурном феномене, не отраженном в понятийном аппарате

нашей политологии. Существует, разумеется, иерархия или, вернее, комплекс взаимно

перекрываемых иерархий. Но он не имеет вершины: это усеченная пирамида. Нет верховного

института власти, обладающего полномочиями на принятие окончательных решений" (с.5).

Если официальные руководители Японии проявляют неуступчивость во внешней политике или

не выполняют данных обещаний, то это происходит потому, что радикальные перемены в

проводимом курсе требуют изменений в тех или иных компонентах Системы, а это вне

компетенции правительства. "Внутри страны правительство не имеет свободы маневра,

чтобы учесть пожелания или требования извне. Такие уступки делаются всегда с явной

неохотой и после бесплодных переговоров, когда разгневанные партнеры прибегают к

принудительным мерам. Япония нуждается во внешнем мире для экспорта, чтобы

поддерживать свою экономику; но многие японцы, занимающие государственные посты,

предпочитают свою традиционную изоляцию, желая, чтобы внешний мир со всеми его

политическими сложностями оставил их страну в покое" (с.6).

Другое заблуждение, определившее отношение Запада к Японии вскоре после войны, - это

представление о ней как о стране с "капиталистической, свободнорыночной" экономикой.

Пример Южной Кореи и Тайваня, во многом повторивших японский опыт (даже в отсутствие ее

культурных и психологических особенностей) и ставших индустриальными державами явно не

под действием свободных рыночных сил, позволяет по-новому взглянуть на японское

"экономическое чудо". Сила этих стран заключается в союзе бюрократии и промышленников.

"Этот вариант оказался не замеченным традиционной политологией и экономической

теорией. Красноречивое теоретическое возражение Фридриха фон Хаека против

государственного вмешательства в экономику состоит в том, что разработчики планов в

центре никогда не могут знать достаточно о чрезвычайно разветвленной социально-

экономической жизни, чтобы принимать верные решения. Согласно этой теории планируемая

из центра экономика никогда не может достигнуть процветания. Однако если это верно, то

каким же образом удалось увеличить свое национальное богатство и экономическую мощь

Японии, Южной Корее и Тайваню, правительства которых рассматривают промышленность

и торговлю в значительной мере как свое собственное дело?" (с.6-7).

Особенность третьего пути, по которому шли все эти три страны, состоит прежде всего в том,

что прямое вмешательство государства в экономику здесь никогда не противопоставлялось

частному предпринимательству. При коммунистическом подходе такое предпринимательство

приравнивается к первородному греху, при социалистическом (в европейских социально ори-

ентированных государствах) - государственное регулирование сдерживает

предпринимательство, а в названной группе стран государство поощряет частный сектор и

проявляет к нему особое уважение. Бюрократы никогда не пытаются полностью подчинить себе

неправительственные корпорации. Они направляют экономику, используя бизнесменов как

поисковые группы. "Они узнают о том, что происходит вдали от центра, ведя постоянное

наблюдение за опытом капиталистов, пытающихся найти новые пути для расширения своего

бизнеса"(с.7). Эти чиновники совершают, несомненно, много ошибок, но потери с лихвой

возмещаются соединением усилий, направленных на промышленное развитие. Экономика

процветает, поскольку перспективным отраслям предоставляются налоговые льготы,

поощряющие капиталовложения. Отрасли, которым придается стратегическое значение, стано-

вятся предметом особой опеки и оберегаются от иностранной конкуренции. Рыночная свобода

рассматривается при этом не как главная задача государства, а всего лишь как одно из

нескольких возможных средств для достижения наиважнейшей цели - постоянного

промышленного роста.

Япония первой встала на этот путь, еще в период Мэйдзи передав государственные предприятия

в частные руки (когда правительственные корпорации оказались на грани краха). В дальнейшем

она отрабатывала новую модель в Маньчжурии, где в 1930-1945 гг. проводила форсированную

индустриализацию. В своем послевоенном виде такая модель имеет четко выраженный

структурно-протекционистский характер. "Она должна оставаться таковой, если хочет

продолжать пользоваться своими доказанными преимуществами. Но остается вопрос, будет

ли по-прежнему плодотворным партнерство между бюрократией и бизнесом, когда

промышленность насытит внутренний рынок, а внешние рынки станут негостеприимными"

(с.7). Другой вопрос касается всего мирового сообщества: сможет ли устоять международная

свободная торговля как система, если и впредь она будет подвергаться массированному

демпинговому нажиму таких мощных государств, как Япония?

Вопрос о сущности японской политико-экономической системы и о ее принадлежности к "клубу

свободнорыночных капиталистических стран" продолжает вызывать много споров. Среди

важнейших причин разногласий - использование западными наблюдателями своих понятий и

представлений, в которые никак не вписываются японская реальность, традиционное японское

восприятие мира, исключающее представление об объективной истине (а следовательно, и о

необходимости ее логической проверки) и предполагающее конструирование виртуальной

реальности, а также, не в последнюю очередь, мощные финансовые вливания японского

правительства в западное японоведение.

Одним из примеров терминологических трудностей служит понятие взаимопонимания,

которому японские политики и комментаторы придают особый смысл. "О крайней

необходимости взаимопонимания говорят часто и с большим чувством. Но "вакатте кудасаи"

означает "пожалуйста, поймите" в смысле "пожалуйста, примите мое объяснение,

независимо от того, насколько оно обосновано". "Понимание" в этом японском контексте -

синоним согласия. Истинное "понимание" людей или вещей означает принимать их такими,

какие они есть, пока вы недостаточно сильны, чтобы изменить их. Если за вами сила, то

другая сторона проявит "понимание" - настолько, чтобы удовлетворить ваши желания. Таким

образом, на практике "взаимопонимание" означает, что иностранцы должны принять тот

образ Японии, какой рисуют для них ее представители. На тех же иностранцев, которые

продолжают возражать против японских методов торговли, несмотря на многочисленные

объяснения японцев, смотрят как на людей, проявляющих полную неспособность к пониманию"

(с. 10-11).

Важную роль в закреплении положительного образа Японии и ее системы играют иностранцы,

особенно представители западной академической науки. Ни одна страна в мире не может

сравниться с Японией по тем расходам, какие она официально несет на лоббирование в

Вашингтоне. Японское правительство и корпорации нанимают лучших юристов и бывших

членов президентской администрации, чтобы отстаивать свою позицию. Значительная часть

академических исследований, проводимых западными учеными-японоведами, финансируется

японскими учреждениями. "Представление о том, что ученые и комментаторы могут

сохранять объективность, поскольку их исследования оплачиваются без каких-либо условий, -

это по большей части иллюзия, когда деньги приходят из Японии". Бизнесмены и ученые,

критически относящиеся к Японии, знают, с какими трудностями они встретятся, приехав в эту

страну, если открыто будут выражать свое мнение. Перед ними попросту закроются многие

двери. "Сочетание таких факторов, как финансирование и потребность в доступе, наряду с

политической невинностью и сделало многих японистов, имеющих разные ученые степени,

невольными апологетами Японии. Об этом постоянно свидетельствуют их публичные

выступления и комментарии. Защита Японии стала способом зарабатывать на жизнь для

многих настоящих и мнимых специалистов, которые разглагольствуют на широко освещаемых

в печати семинарах, в дискуссиях, проводимых группами специально подобранных людей, и на

конференциях, организуемых для улучшения "взаимопонимания". Большинство представителей

крупных иностранных корпораций в Японии, а также иностранные консультанты были

вынуждены стать частью Японской Системы, чтобы функционировать в ней. Они не могут

рисковать отлучением от нее, публично выступая с критическим анализом, а потому

являются ненадежными информаторами" (с. 13).

Японскую политику обычно представляют (с подачи самих японцев) как продукт

специфической культуры, диктующей ей свои требования и нормы. Приоритетная роль этой

культуры, не подвергаемая сомнению, отодвигает на задний план влияние политических

решений, принимавшихся правящими

кругами страны на тех или иных этапах ее исторического развития. А между тем если уж

говорить об исторической специфике Японии, то она как раз в том и состоит, что здесь, как ни в

какой другой стране мира, политический фактор сыграл решающую роль в формировании

особой японской культуры. В любой европейской стране можно найти массу причин для

объяснения особенностей ее культуры, экономики или общественной жизни. То же самое

относится, например, к Индии. "А где искать корни того, что наиболее существенно в

китайской культуре? В государстве или в философии, которая дала его обоснование? Такие

вопросы о "яйце и курице" менее применимы к Японии. При взгляде на ее историю становится

ясно, что политические решения были главным фактором, определившим развитие японской

культуры. Относительная изоляция Японии означала, что правящая элита в своем стремлении

укреплять власть могла легко ограничивать проникновение и влияние иностранной культуры.

Правители страны могли также проявлять разборчивость в том, что предлагал остальной

мир, тщательно отбирая те приемы и подходы, которые наилучшим образом укрепляли их

собственные позиции. Такой относительно широкий контроль над культурой означал почти

абсолютный контроль над подрывными мыслями" (с. 18).

Общеизвестно, что китайские идеи и методы оказали на японскую официальную культуру самое

большое влияние по сравнению с другими. Если не говорить о китайской системе письма,

стилях и приемах живописи, эти культурные заимствования служили в первую очередь

политическим целям. В VI в. японские правители приняли буддизм, объясняя это

политическими мотивами. Вскоре по тем же причинам была введена китайская система го-

сударственного управления. Затем дипломатические каналы связи с Китаем были закрыты и

сознательно не восстанавливались многими поколениями японских правителей вплоть до 1401

г., когда сёгун Асикага Иосимицу установил торговые отношения с минским двором. Несмотря

на то что это принесло Иосимицу огромные доходы и многочисленные предметы роскоши, его

преемники вновь прервали торговлю с Китаем. В периоды, когда двор и сёгун не поддерживали

официальных отношений с Китаем, южные провинции Японии продолжали торговать с ним,

благодаря чему культурная изоляция была не полной, но она была достаточной, чтобы оградить

от внешнего влияния культуру японской элиты.

С середины XVI в. доступ в Японию получили португальцы, которые привнесли сюда

огнестрельное оружие, познания в области медицины и астрономии, часы и свою религию.

Однако незадолго до конца столетия им было отказано в гостеприимстве: "Сёгун начал

опасаться их как политической пятой колонны, осознав угрозу, создаваемую Господом в

заоблачной выси, на которого могли переключить свое чувство преданности его чиновники.

Результатом его политической проницательности стала почти полная изоляция,

сохранявшаяся до середины XIX в." (с. 19). Новые правители, пришедшие с реставрацией

Мэйдзи в 1868 г., стали поощрять практически любые заимствования, которые считали

полезными для новой Японии официальные миссии, направленные в США и Европу. Когда же

вслед за этим неизбежно последовало распространение подрывных идей, они увеличили

строгости в контроле над мыслями и начали пропагандировать "древнюю традицию", которую

сами же и изготовили из обрывков и кусков прежней политической идеологии, прославляя

императора как главу японского "семейного государства".

До 1945 г. в Японии существовали специальные полицейские силы, задачей которых было

искоренение "опасных мыслей". Офицеры этой полиции после войны стали министрами

просвещения, юстиции, труда, внутренних дел и социального обеспечения. В основе

сохраняющегося японского национализма и поныне лежат идеи мифов, созданных олигархией

Мэйдзи.

"Четырнадцать веков назад японские правители сумели тщательно перебрать все, что мог им

предложить Китай, и ограничить внешние культурные влияния почти исключительно такими

институтами и верованиями, которые устраивали их. Во второй половине XIX в. они добились

такого же успеха в отношении западных влияний. К этому времени, после длившегося веками

гражданского противостояния, правители подавили местные буддистские секты, грозившие

перевести религиозное соперничество в область политики, и избирательно поощряли или

подавляли различные социальные, экономические и культурные тенденции в зависимости от их

значения для удержания собственной власти. Правителям удавалось даже повернуть вспять

технический прогресс, как это произошло с завезенным португальцами огнестрельным

оружием, которое было ими запрещено и забыто. Они сделали это из опасения, что

простолюдины, приобретя навыки владения таким оружием, могут обратить его против

властей: стрелять из мушкета или ружья куда проще, чем владеть мечом, а тех, кто владеет

мечом, легче не подпускать к стенам замка, чем обладателей ружей и пушек".

На протяжении большого исторического периода рационалистические соображения не могли

оказывать какое-либо влияние на власть политической элиты в Японии, так как понятие

всеобщей или трансцендентальной истины никогда не допускалось в японскую идеологию.

"Правители смогли навязать свой контроль даже в этом' в самом деле, их власть никогда не

ограничивалась каким-либо законом. Поэтому не будет преувеличением сказать, что

политические меры оказали решающее влияние на определение границ японской религиозной

жизни и мысли" (с. 19). Японские представления о справедливости и месте закона в жизни

общества, сформированные властвующей элитой, сводятся к понятию целесообразности и пото-

му никак не влияют на позицию и поведение властей. То, что считается типичным для

японского общества и его культуры, - групповая жизнь, верность своей компании и стремление

к согласию, отсутствие индивидуализма, почти полное отсутствие судебных тяжб - возникло в

результате политических решений и поддерживается в политических целях.

Приоритет политики явно прослеживается и в стратегии японского бизнеса за рубежом в

послевоенный период. Хорошо известно, что для завоевания внешних рынков японские

корпорации готовы даже отказываться от нормальной прибыли или действовать в ущерб своим

прямым экономическим интересам, т.е. руководствуются, как и при военном овладении

территорией, прежде всего политическими мотивами. И в этом нет ничего удивительного,

учитывая усилившееся после войны сращивание бизнеса с государственной бюрократией,

усиление бюрократического контроля и протекционизма, замену предпринимателей

администраторами, имеющими дружеские связи в министерствах. Они покупают на Западе

финансовые институты, вкладывают огромные средства не внутри страны, которая и так

находится под их контролем, а за рубежом, где все еще имеется возможность расширить свой

рынок и потеснить западных конкурентов.

Успехи, которых добилась Япония в своей экспансии, создают тем не менее острую проблему

для нее самой, поскольку методы, к которым она прибегает, используя свою государственную

машину, приводят к конфликтам с другими странами и к изоляции от них. Внутри Японии

господствует атмосфера конформизма, подавляющая индивидуальность, в чем автор убедился

на собственном опыте 25-летнего пребывания в этой стране. "В системе школьного образовании

и на работе с японцами обращаются так, как садовник с живой изгородью: регулярная

стрижка отсекает все заметные проявления индивидуальности. Совершенно очевидно, что

безжалостное отношение политической системы к личности должно тяжело сказываться на

психологическом развитии граждан".

"Я полагаю, - продолжает ван Вольферен, - что все 120 млн, японцев являются личностями. Не

все они готовы отстаивать свою индивидуальность: большинство, сформированное такой

системой, не хочет этого. Но я встречал очень много людей, желающих, чтобы в них видели

особую личность, а не безликого члена группы. Эти самостоятельно мыслящие люди

находятся в угнетенном состоянии духа. Во многих случаях они погружаются в собственный

внутренний мир. Японская культура - это своего рода гавань, укрывающая от внешнего мира

обширный архипелаг таких разобщенных и не нанесенных на карту личных миров. Японцы с

выраженной индивидуальностью обычно аполитичны, потому что иначе они бы постоянно

обжигались, выражая собственный взгляд на политику властей. Но они все равно японцы,

несмотря на свое неприятие конформизма" (с.24). Депрессивное состояние, вызываемое у

мыслящих японцев существующей социально-культурной средой, - это, таким образом, и симп-

том нездорового состояния японской культуры, и самостоятельная проблема, влияющая на

перспективы развития страны и ее взаимоотношения с остальным миром.

Неуловимое государство

На первый взгляд, современная Япония вполне отвечает критериям гражданского общества. В

ней существуют законы и законодательные органы, парламент, политические партии,

профсоюзы, премьер-министр, объединения по интересам и акционеры. "Однако премьер-

министра не рассматривают как лидера; профсоюзы устраивают забастовки в обеденные

перерывы; законодательная власть на самом деле не выполняет этой функции; акционеры

никогда не требуют дивидендов; общества потребителей выступают за протекционизм;

законы принимаются только в том случае, если они не противоречат интересам властвующей

элиты, а правящая Либерально-демократическая партия (ЛДП) - это на самом деле никакая не

партия и вовсе не правящая" (с.25). Терминологическую путаницу вносят сами японские

журналисты и ученые, которые в силу воспитания не имеют склонности обнаруживать

противоречия и несоответствия в понятиях и суждениях. Они не ставят под сомнение те ярлыки,

которыми обозначаются различные институты, каково бы ни было их подлинное содержание.

Чтобы разобраться в японской структуре власти, нужно для начала заново переписать весь

политический словарь.

Одно из ключевых понятий в этом словаре - государство. Оно предполагает наличие верховного

органа власти или правителя, принимающего окончательные решения. По японской

конституции это двухпалатный парламент, но он не выполняет такой функции. Так бывает и в

других странах, но в Японии, в отличие от них, невозможно найти альтернативное учреждение,

лицо или группу лиц, которым фактически принадлежит верховная власть. Отпадает и

предположение, что государством руководят бюрократия и представители крупного капитала:

они не обладают необходимой полнотой власти. "Разобраться в реальном механизме любого

государства бывает нелегко, но в Японии это неразрешимая головоломка. Кто кому

подчиняется, где центр ответственности, как конкретно принимаются решения - над этими

вопросами можно биться до умопомрачения, не получая ответа" (с.26).

Монархическая власть в Японии всегда была чисто номинальной, по крайней мере начиная с XII

в. н. э. (что было отмечено тогдашними китайскими летописцами) и до наших дней. "Бывали

слабые короли и в других странах, до того как становление конституционных монархий

изменило характер царствования. Но в Японии безвластным был не монарх, а сам институт

монархии" (с.27-28). На протяжении столетий власть над страной переходила от одних

влиятельных семей к другим, представители которых выступали в роли советников сначала

монарха, а затем сёгунов. Никто из реальных властителей никогда не пытался захватить трон,

хотя они имели перед собой пример Китая, где предводители успешных восстаний всегда

создавали новые династии. Система делегированной власти не приносила славы, так как глава

клана, добившегося власти, оставался в тени, но она имела очевидное преимущество для

сохранения господствующих позиций. Семья Фуд-зивара, установившая в X в. такую форму

руководства, не была заинтересована в разрушении сложившейся системы, которая

обеспечивала ее на протяжении поколений всеми привилегиями верховного правителя, кроме

титула. "Если источник реальной власти неясен, то неясно также, как с ним бороться" (с.28).

Еще одна фикция, связанная с институтами государственной власти, -свободное волеизъявление

народа, определяющее состав законодательного органа. Отсутствие свободы выбора

проявляется хотя бы в том, что на протяжении всего послевоенного периода у власти пребывала

лишь одна партия - ЛДП, и по этому признаку японскую систему можно было бы назвать

однопартийной. Но и такое определение неверно, так как ЛДП фактически не является партией.

Это в первую очередь и главным образом машина для сбора голосов избирателей. Деятели ЛДП

обеспечивают себе большинство в парламенте не политическими лозунгами и программой

действий в национальном масштабе, а с помощью махинаций и подчеркивая свои связи с

правительственными кругами, от которых зависит значительная часть поступлений в местные

бюджеты. Наибольшую зависимость от финансовой поддержки центра, представляемого

высшей бюрократией, чувствуют жители сельских районов, и именно их голосами в первую

очередь манипулирует ЛДП. Наряду с подкупом избирателей особую роль в фальсификации

выборов играет нарезка избирательных округов, благодаря которой число мандатов от сельских

округов оказывается непропорционально большим по сравнению с численностью их населения:

голос одного сельского жителя весит столько же, сколько голоса трех горожан, и потому особой

заботой ЛДП на выборах является обеспечение явки к избирательным урнам как можно боль-

шего числа сельских жителей. "Как указывал в 1960 г. один из наиболее известных политологов

Японии, когда ЛДП завоевывает вдвое больше голосов, чем Японская социалистическая партия

(ЯСП), это не значит, что ее идеи, касающиеся политики благосостояния, оцениваются вдвое

выше. Это означает только то, что ее деньги вдвое более весомы, чем одни лишь мнения ЯСП"

(с.30).

Фальсификации системы способствуют "оппозиционные" партии, которые вполне

довольствуются своим местом вне системы реального управления. ЯСП, вторая по величине

партия, легко позволяет ЛДП представлять себя в качестве единственной партии, способной

управлять страной. "Ее пропаганда невооруженного нейтралитета и давнишняя

антиамериканская позиция как будто специально рассчитаны на то, чтобы оттолкнуть

рядового избирателя" (там же). Японская коммунистическая партия (ЯКП) отталкивает самим

своим названием, напоминающим о ее прошлой роли ставленницы

Москвы, а небольшая Социал-демократическая партия (СДП) и партия Комейто готовы были бы

участвовать в управлении страной, но только в коалиции с ЛДП. Эти партии никогда не

пользовались возможностью вступить в коалицию с ЯСП, чтобы создать правительство без

участия ЛДП.

Постоянная политическая "оппозиция" в Японии непохожа на оппозицию в западных

парламентских демократиях. Она может создавать помехи для принятия законов, которые

напоминают свободомыслящим японцам о довоенных методах и ограничениях. Она может

приводить в замешательство ЛДП в одной из постоянных комиссий парламента, устраивая

обструкции, привлекающие внимание газет. Но она не вступает в схватки с ЛДП при обсуж-

дении важных политических вопросов.

Наличие "оппозиции" в парламенте позволяет ЛДП избежать обвинений в том, что она проводит

законы диктаторскими методами. Обструкции, устраиваемые в парламенте, служат

впечатляющей демонстрацией символического гнева. Партии меньшинства прибегают к ним в

знак протеста против "своеволия" ЛДП, или чтобы привлечь внимание к "политической этике"

(вежливый намек на коррупцию среди членов ЛДП), или, от случая к случаю, чтобы показать

свое несогласие с национальным бюджетом. В случае бойкота, который парализует работу

парламента иногда на две - три недели, ЛДП обычно соглашается на символические уступки по

мелким вопросам, практически не оказывающие влияния на проводимую политику. "Коротко

говоря, японская парламентская оппозиция подобна хору в классической греческой трагедии. Ее

однообразные комментарии о состоянии нации и сетования на грехи ЛДП ритуальны и

безвредны" (с.31).

Обычно ЛДП называют правящей партией, но это еще одна терминологическая ошибка. ЛДП

очень мало участвует в разработке законов. В некоторых случаях ее влиятельные группы

выступают с политическими инициативами, но в основном эта сторона их деятельности имеет

второстепенное значение. Границы влияния этой партии лучше всего видны на примере тех

политических решений, которые ей не удается принять. Это касается, в частности,

необходимости смягчить напряженность в отношениях с другими странами или улучшить

внутреннюю инфраструктуру. Некоторые лица или группы внутри этой партии косвенным

образом осуществляют власть, но не такую, которую обычно относят к управлению

государством. "Все, что отличает парламентариев ЛДП от других японцев, - это личные

привилегии и способность передавать государственным чиновникам просьбы о покро-

вительстве от своих лоббирующих сторонников" (с.31).

Казалось бы, при таких условиях особо большой властью должен обладать премьер-министр,

который имеет дело со слабым парламентом и к тому же, согласно принятому порядку,

занимает пост председателя ЛДП. Однако на деле от премьера мало что зависит. Все, что он

может сделать сам, - это роспуск нижней палаты парламента. Если бы он попытался сделать

что-то существенно большее, его соперники в ЛДП, объединившись с "оппозиционными"

партиями, почти наверняка свалили бы его.

По конституции исполнительная власть возложена на кабинет, но министры кабинета в

большинстве своем не руководят теми подразделениями, во главе которых они стоят. Почти

ежегодные перестановки в кабинете не дают им времени как следует распорядиться огромными

аккумулированными и дотационными финансовыми ресурсами, разобраться в деталях, чтобы

взять под контроль работу чиновников своих ведомств. Если член кабинета пытается

воспользоваться теми полномочиями, которыми формально наделен, он почти во всех случаях

наталкивается на непреодолимый чиновничий саботаж. Заседания кабинета, за крайне редкими

исключениями, представляют собой всего лишь церемониальное мероприятие,

продолжающееся от 10 до 15 минут и проводимое с единственной целью утвердить проект

решения, согласованный накануне вице-министрами (высшими чиновниками в каждом

министерстве) на их собственном совместном заседании. В отличие от того, что принято в

европейских странах, кабинет не обсуждает никаких новых мероприятий, о которых не

осведомлены чиновники, или мероприятий, не проработанных чиновниками во всех деталях.

Можно ли в таком случае сказать, что власть в японском государстве принадлежит бюрократии?

Очень многие наблюдатели поддались искушению сделать именно такой вывод. И в самом деле,

в повседневных делах по управлению Японией группы чиновников, особенно из министерств

финансов, международной торговли и промышленности, строительства, почты и

телекоммуникаций, обладают гораздо большей властью, чем та, которой они формально

наделены. "Они сдерживают, контролируют и обеспечивают

стимулы для экономики. Они создают почти все законы, что уже немало как показатель

власти. Эти законы почти всегда проштамповываются парламентом, и затем бюрократы

используют их, как правило, в качестве средства для достижения собственных целей. Более

того, их неформальные полномочия позволяют им осуществлять даже еще больший контроль

над теми сферами общественной жизни, за которые они несут ответственность... Таким

образом, можно было бы разгадать тайну власти в Японии, определив эту страну как

авторитарное бюрократическое государство. Однако стоит лишь попытаться точно

указать, кто же из бюрократов фактически находится у власти, как вы снова оказываетесь в

дебрях" (с.33). Собираясь для согласования проектов постановлений кабинета, вице-министры

не идут на уступки друг другу, если представляемые ими министерства имеют возражения.

Обсуждение вопросов, по которым сталкиваются разные мнения, всегда заводит в тупик, так как

нет способа преодоления разногласий между министерствами.

Острое соперничество внутри чиновничества с давних пор мешает ему добиться ведущей роли в

определении политики Японии. Взаимная ревность и отсутствие четкого разграничения

полномочий между министерствами и ведомствами, часто приводящие к громким скандалам,

мешают выработке столь нужной единой национальной политики. "Но даже независимо от

внутреннего соперничества, юрисдикция бюрократии явно урезана, хотя никто не может

точно указать ее границы" (с.35-36).

Остается лишь одна важная группа, отождествляемая с государственной властью и

привлекающая особое внимание тех исследователей японской политики, которые

придерживаются версии закулисного сговора. Это зайкаи, широкий круг функционеров бизнеса,

а особенно те, кто представляет могущественные корпорации. Поскольку Японию знают в

окружающем мире главным образом по изделиям ее промышленности и по тому влиянию,

которое их экспорт оказывает на экономику других стран, у иностранцев возникает впе-

чатление, что именно капитаны японской индустрии оказывают решающее влияние на принятие

политических решений. При таком подходе естественно предположить, что ЛДП и чиновники

выступают как доверенные лица зайкаи. Однако это не так. "Верно, что японские корпорации

действуют в чрезвычайно благоприятной политической среде, но лишь постольку, поскольку

промышленная экспансия остается целью национального развития в глазах чиновников

экономических ведомств и ЛДП, и многие из применяемых методов рассматриваются как сами

собой разумеющиеся. Но это не превращает президентов и председателей промышленных

корпораций в тайных правителей Японии" (с.34).

Считается, что крупнейшие федерации бизнеса, особенно Кэйданрэн, обладают

исключительным могуществом. Они действительно очень влиятельны, но эти объединения

были созданы не предпринимателями, а представителями чиновничьего аппарата, и одна из

главных причин успешного партнерства между бюрократией и людьми бизнеса заключается в

том, что и в период формирования таких организаций, и много позже ими руководили

чиновники, отвечавшие за мобилизацию экономических ресурсов во время войны, и

обюрократившиеся руководители картелей военной поры. В нынешнем мире японского бизнеса,

еще более бюрократизированном, чем когда-либо прежде, руководители крупнейших

корпораций и их объединений остаются очень влиятельными людьми. "Они повышают

репутацию своих фирм, разглагольствуя с важным видом о том, что желательно для

общества, и занимаясь банальными рассуждениями о задачах и будущей роли Японии в мире.

Но они не способны направить Японию к новым приоритетам, более согласующимся с этими

задачами и с этой международной ролью" (с.35).

Конечно, различные группы бизнесменов и отдельные крупные корпорации занимаются

систематическим подкупом членов ЛДП в парламенте, добиваясь привилегий и влияния на

прохождение законов. Но это не дает возможности существенно влиять на политику в целом,

тем более что неформальный бюрократический контроль над бизнесом простирается очень

далеко. Даже в чисто экономической сфере зайкаи очень зависим от министерств, поскольку он

нуждается в защите своих предприятий от иностранной конкуренции на внутреннем рынке, а

также в руководстве и координации при освоении новых видов производства.

Таким образом, каждая из трех групп (правительство, бюрократия, зайкаи) "может иногда

проявлять удивительную силу, а временами - неожиданную слабость. Невозможно создать

стройное уравнение, точно указывающее, как они соотносятся друг с другом в дележе власти.

Существенно то, что ни одну из них нельзя воспринимать как вершину иерархии власти в

Японии" (там же).

Но какое же место в таком случае занимает японское государство? Не идет ли речь о его

угасании? На самом деле вопрос должен быть поставлен иначе: нуждаются ли японцы в

государстве? По крайней мере сама японская политическая элита на протяжении веков не

видела необходимости в государственной власти, хотя так было не всегда. В середине VII в.

правители Ямато, навязывая свою власть вождям других кланов, пытались создать

централизованное государство по китайскому образцу. Но это "государство" просуществовало

недолго. Губернаторы провинций, присланные из столицы, через некоторое время стали

оставаться на своих постах пожизненно и передавать власть по наследству. После разрыва

связей с Китаем японские властители перестали ощущать потребность в государстве. Даже

семья Фудзивара, добившаяся большой власти в более позднее время, никогда не держала под

своим контролем всю страну.

Самая большая возможность для создания государства, оказавшаяся упущенной, представилась

после решающей Секигахарской битвы в 1600 г., положившей конец гражданской войне,

которая продолжалась с перерывами около 300 лет. Заручившись лояльностью всех уцелевших

военачальников, участвовавших в сражениях, Токугава Иэясу стал сёгуном, и начался

длительный период относительного мира, названный его именем. Но этот мир не был

результатом достижения политического единства. Наоборот, политическое единство было

принесено в жертву миру. И сёгуны, и вассалы были озабочены сохранением того, чем они

владели, для своих наследников. Идея централизованного государства, подразумевающая

ограничение власти вассалов, создавала угрозу новой вспышки междоусобиц и гражданской

войны.

Сёгунат Токугавы контролировал лишь около 1/4 японской территории, опираясь на вассалов,

находившихся в разных формах зависимости от него (включая родственные связи), и стараясь

воспрепятствовать сплочению потенциально опасных автономных и полуавтономных

властителей, именуемых тозама ("внешние вассалы"), которых насчитывалось около 80. Неко-

торые из наиболее крупных владений тозама были фактически независимыми государствами,

если не считать ограничений в их отношениях с другими вассалами сёгуна. В конечном счете

нескольким из них удалось вступить в коалицию и свергнуть Токугаву, но к этому времени

Япония уже превратилась в очень сложное политическое образование, не являющееся

государством с институтом центральной власти. Задача создания государства не была

актуальной для японцев, которые, в отличие от китайцев, на протяжении столетий не опасались

вторжений чужеземцев: за всю историю Японии отмечены лишь две попытки вторжения,

предпринятые монголами в 1274 и 1281 гг.

Длительная изоляция Японии от внешнего мира, столь сильно повлиявшая на ее политическую

систему, была нарушена во второй половине XIX в. В 1853-1854 гг. США, пользуясь

неспособностью сёгуна оказать военное сопротивление, заставили его путем ультиматума

вступить с ними в торговые и дипломатические отношения. В дальнейшем такого же признания

в качестве торговых и политических партнеров добились Великобритания, Россия и