Васильев Л.С. Древний Китай. Том 1

Подождите немного. Документ загружается.

испытывая на себе ее влияние. Стоит заметить в этой связи, что

крупнейший русский китаевед первой половины XX в., акаде-

мик В.М.Алексеев, в начале века посетил Китай в составе эк-

спедиции Э.Шаванна, что не могло не сыграть свою роль в обре-

тении им его квалификации как синолога [1]. 1917 год карди-

нально изменил судьбы всей России, русской науки, русской ин-

теллигенции и, естественно, русской синологии.

Китаеведение практически исчезло. Немногие оставшиеся в

живых и не эмигрировавшие синологи либо надолго замолкли,

либо перестали публиковать свои труды вообще, как то случи-

лось, в частности, с Н.В.Кюнером, мало представленным в кор-

пусе советских китаеведческих публикаций [59; 60]. В значи-

тельной части в стол работали петербургские китаеведы старой

выучки во главе с В.М.Алексеевым (его труды стали активно

выходить в свет лишь посмертно, начиная с 50-х годов). Тем не

менее петербургская школа, оставшаяся после 1917 г. фактиче-

ски единственной в СССР школой востоковедения и бывшая та-

ковой до 30-х годов, продолжала не только существовать, но и

воспитывать новые кадры (среди которых выделялись Ю.К.Шуц-

кий [97], А.А.Штукин [96], К.К.Флуг [92] и некоторые другие,

не пережившие, как правило, массовых репрессий 30-х годов).

Очень мало возможностей для публикаций своих работ, в том

числе и по древнему Китаю, имели эти китаеведы. Написанные

ими труды, как и книги их учителя В.М.Алексеева, вышли в

свет лишь посмертно, в 50—60-е годы.

Петербургская школа русского китаеведения не имела воз-

можности свободно и активно развиваться, соразмеряя свою де-

ятельность с расцветом мировой синологии. И не только потому,

что написанные на высоком для второй трети нашего века

уровне работы ее представителей десятилетиями оставались не-

изданными. Не только потому, что многие из них в 30-е годы

были физически уничтожены, а оставшиеся снова надолго за-

молчали. Но и главным образом из-за того, что ученые петер-

бургской школы русского китаеведения плохо вписывались в за-

рождавшуюся и активно выпестовывавшуюся властями новую

школу советского китаеведения, центр которого с 30-х годов

формировался в Москве.

Советская московская школа китаеведения принципиально

отличалась от старой петербургской. Правда, эти отличия в ко-

нечном счете не помешали тому, что очередное поколение пе-

тербургских (уже ленинградских) китаеведов, послевоенное,

стало поколением советских китаеведов, а часть старых петер-

бургских синологов, уцелевшая от чисток, даже возглавила его,

как в Ленинграде, так и в Москве. Но несмотря на это, разница

между школами была принципиальной: первая была осколком

классического русского китаеведения, вторая стала новообразо-

ванием, не только открещивавшимся от многих позиций русской

школы буржуазного, как его тоща именовали, китаеведения, но

и осознанно стремившимся создать принципиально новое, иное,

марксистское советское китаеведение.

Хорошо известно, что марксизм как доктрина, как идеология

не только не терпит инакомыслия в собственных рядах, но и

стремится искоренить все концепции, ему противостоящие или с

ним не связанные. Это всеща относилось и к гуманитарным на-

укам (хотя далеко не только к ним), в том числе к китаеведе-

нию. Советское китаеведение призвано было не только перепи-

сать буржуазное (как западное, так и отечественное), но и ак-

тивно противостоять ему, разоблачать его немарксистские прин-

ципы и методы исследования. Эта поставленная сверху и на-

стойчиво проводившаяся в жизнь сверхзадача — общая для мно-

гих отраслей нашей жизни — в конкретной практике изучения

Китая выражалась не только и даже не столько в том, чтобы

свысока и с пренебрежением относиться к буржуазному насле-

дию, что разумелось само собой, но прежде всего в том, чтобы

противопоставить заслуживающему недоверия и забвения старо-

му буржуазному китаеведению китаеведение принципиально но-

вое, марксистское. Разумеется, кое-что из старого при этом

годилось в дело, но в главном, т.е. в принципах и методах

исследования, в понимании исторического процесса и трактовке

его деталей, характеристике исторических деятелей и в

итоговых категориальных формулировках, никаких компромис-

сов быть не могло. Либо ты марксист, либо нет, а немарк-

систам в советском китаеведении (как и вообще у нас) места

не было.

Я напоминаю об этих нормах и максимах не ради разоблаче-

ния уже поверженной историей доктрины и не только потому,

что молодые читатели обо всем этом, тем более в тонкостях,

уже могут и не знать. Напоминание в контексте изложения

истории изучения Китая в нашей стране важно для того, чтобы

лучше себе представить, чем было на протяжении свыше чем

полувека советское китаеведение, почему оно было именно та-

ким и что это означало для китаеведения как науки.

Прежде всего, были заново расставлены акценты. Для того

чтобы стать хорошим специалистом, в первые десятилетия со-

ветской власти, коща складывалась сама концепция и заклады-

вался фундамент советского китаеведения, хорошее знание Ки-

тая и тем более китайского языка, китайской иероглифической

письменности основным не считалось. Главным было хорошее

знание марксизма и готовность активно проводить политику со-

ветской власти и компартии в китаеведении. И само китаеведе-

ние соответственно резко изменило акценты: оно было поставле-

но на службу текущей политике, а если точнее — делу револю-

ции, прежде всего революции в Китае, которая до 1949 г. разви-

валась весьма активно и последовательно.

Применительно к тематике, имеющей отношение к древнему

Китаю — политически мало актуальной и потому откровенно

слабо разрабатывавшейся (да и некому ее было разрабатывать,

ибо старые специалисты перестали работать или работали вхоло-

стую, а новых перестали готовить), — это нашло свое отра-

жение преимущественно в русле споров, ведшихся в связи с дис-

куссией о характере и потенциях китайской революции. Дискус-

сия, ведшаяся в рамках марксистской теории и соответствующе-

го понятийно-терминологического аппарата, оставила в стороне

интересные социологические оценки М.Вебера, столь помогаю-

щие сегодня выяснить истину применительно к обществам с вос-

точнодеспотической структурой, каким всеща был Китай. Зато

они усилили внимание к идеям К.Маркса об «азиатском» спосо-

бе производства. Именно эти идеи и обусловили некоторый

интерес советского китаеведения к древнему Китаю. Результа-

том было появление нескольких статей и даже специальной мо-

нографии М.Кокина и Г.Папаяна о системе цзин-тянь [47],

написанной, впрочем, на основе не источников, но их переводов.

Однако акцент на идеи К.Маркса об «азиатском» способе произ-

водства, прозвучавший в монографии и ряде статей, не получил

одобрения властей. Выбор был сделан в пользу признания тради-

ционного Китая феодальным, а «азиатчики» были вскоре ре-

прессированы, что же касается древнего Китая, то его — в ист-

матовской схеме — было решено считать «рабовладельческим».

Это может показаться смешным новому поколению, но тако-

го рода директива имела обязательный характер. И те, кто еще

занимался древней историей либо начинал заново ею занимать-

ся, вынуждены были не только считаться с нею, но и трудом

своим, исследованиями своими неустанно ее подкреплять. Имен-

но так и сложилась в советском китаеведении практика — да и

привычка (особенно у тех, кто древним Китаем профессиональ-

но не занимался, а лишь апеллировал к нему время от време-

ни, — таких было подавляющее большинство) — считать, не ко-

леблясь и не сомневаясь, древний Китай олицетворением рабо-

владельческой формации. А если учесть, что та же директива

равно стала действовать и по отношению ко всем остальным

странам древности, то более на эту тему рассуждать не приходи-

лось. Достаточно напомнить об учебниках, начиная со школь-

ных, энциклопедиях, сводных трудах и многотомных историче-

ских обобщениях типа «Всемирной истории», чтобы убедиться,

что директива есть директива, и подивиться, до чего же умело

специалисты, не жалея себя и беззастенчиво насилуя фактиче-

ский материал, проводили ее в жизнь. Собственно, это и есть

марксизм как доктрина в действии в стране победившего марк-

систского социализма.

Послевоенное время во многом отличалось в нашей стране от

довоенного. Конечно, репрессии продолжались, и за отказ от чи-

стоты марксистской теории, за идеологические ошибки любой

мог им подвергнуться, что и случалось на практике, начиная с

1946 г. (знаменитый доклад А.А.Жданова о литературе с анафе-

мой в адрес А.Ахматовой и М.Зощенко). Но все же жесткость

репрессий была уже не той, как в 30-е годы. Да и объем их был

не тот. Соответственно и страха у людей стало меньше, особен-

но у нового поколения. Смерть Сталина и оттепель после нее в

еще большей степени способствовали росту самостоятельности

мышления, особенно в среде научной интеллигенции, деятелей

культуры. Оживились и представители гуманитарных профес-

сий, причем едва ли не в первую очередь востоковеды, и в част-

ности китаеведы. Послевоенный Восток был своего рода терра

инкогнита, многое в нем было неясным. Марксистам очень хоте-

лось, чтобы страны Востока избрали марксистско-социалистиче-

ский путь развития. Но для этого нужно было содействовать им,

для чего, как минимум, хорошо их знать.

Указанные обстоятельства сыграли свою роль в некотором

облегчении идеологического ярма, давившего на исследователей.

Снова стало возможным ставить проблему «азиатского» способа

производства, причем все оппозиционные догматическому марк-

сизму специалисты ориентировались на эту проблему как на

альтернативу примитивно-жесткой догме о рабовладельческой

формации. Напомню, что «азиатский» способ производства по

духу идей К.Маркса мог стать альтернативой не только рабовла-

дению в древности, но и столь же обязательному по теории

формаций для всех стран феодализму на Востоке в средние века.

Кроме того, ослабление идеологического давления позволило

специалистам нового поколения всерьез заняться изучением

конкретного исторического материала и публикацией древнеки-

тайских источников.

Советское китаеведение 50—60-х годов в результате описы-

ваемого процесса стало возрождать некоторые утраченные тра-

диции петербургской школы. Публиковались забытые труды ре-

прессированных ученых, а также тех, кто, наподобие В.М.Алек-

сеева, долгие годы складывал свои работы в стол. Наконец за-

явили о себе молодые ученые. И хотя в их трудах продолжала

наличествовать марксистская догма, а рассуждения о рабовладе-

нии были неотъемлемой частью многих монографий на тему

древнего Китая, были там и активные поиски, попытки серьез-

ного академического исследования на базе многочисленных ис-

точников (монографии Л.С.Переломова, ЮЛ.Кроля, М.В.Крю-

кова, К.В.Васильева, В.А.Рубина, Ф.С.Быкова и др. [6; 12; 51;

54; 72; 79; 84]).

Эти монографии, а также публикации китаеведов старшего

поколения (В.М.Штейна, Л.И.Думана) создали благоприятную

основу для развития китаеведения в стране. И хотя идеологиче-

ский климат время от времени изменялся — то в одну, то в дру-

гую сторону, — вырванная китаеведами (и востоковедами в це-

лом) относительная свобода действий давала свои плоды. Отече-

ственное востоковедение в 70—80-е годы быстро наверстывало

упущенное и обретало некоторый международный авторитет.

Разумеется, оно по-прежнему сильно хромало идеологически и

всеща существовало только на марксистских костылях. Но если

не обращать на это внимания — а что было делать: в мире к

марксизму и его идеологическим догмам уже привыкли, — то

работы, пусть не все, все чаще отвечали принятому в мировой

синологии стандарту. Это относится, в частности, и к выходив-

шим в свет один за другим томам «Шицзи» в переводе на рус-

ский Р.В.Вяткина [86], и к некоторым другим русским перево-

дам древнекитайских источников, появившимся в упомянутые

годы. Это же касается и монографических исследований, посвя-

щенных различным проблемам древней истории Китая и древне-

китайской мысли.

Обращает на себя внимание любопытная закономерность:

успеха и признания коллег быстрее и легче добивались те, кто в

своих работах ориентировался прежде всего, даже преимущест-

венно на западную синологию с ее мировым уровнем. Это важно

специально подчеркнуть, ибо в среде отечественных синологов

послевоенного времени, особенно после 1949 г., считалось пре-

стижным считаться лишь с китаеведением КНР, т.е. работать не

только на китайских источниках (часто пренебрегая европейски-

ми переводами), но и с преимущественным вниманием к исто-

риографии КНР. Нет слов, она заслуживает внимания. И мно-

гие работы ее представителей публиковались у нас в переводах

на русский, как, например, книги Го Мо-жо, Фань Вэнь-ланя,

Ян Юн-го, Юань Кэ [25—27; 89; 99; 101]. Но стоит повнима-

тельнее посмотреть хотя бы на те книги, что вышли в русских

переводах (что особенно касается работ по древнекитайской

мысли [39; 101]), чтобы не было сомнений в том стандарте,

которому они соответствуют. Увы, это, как правило, стандарт

стопроцентного марксизма в его наиболее примитивно-дог-

матическом истматовском варианте.

Соответственно и те из отечественных синологов, кто актив-

но предпочитал опираться едва ли не исключительно на китай-

скую историографию — что чаще всего проявляло себя в моно-

графиях, посвященных древнекитайской мысли, — как бы со-

знательно делали ставку на идеологический выигрыш, откровен-

но пренебрегая подлинным гамбургским счетом мировой синоло-

гии. Что ж, каждому свое.

70—80-е годы были ознаменованы появлением в стране не-

скольких новых центров китаеведения, причем одним из наибо-

лее весомых среди них стал новосибирский, ще преимуществен-

ное внимание уделялось и уделяется китайской археологии.

Изучение археологии Китая в нашей стране — занятие сравни-

тельно новое, как, впрочем, и во всей мировой синологии. Об-

щеизвестны работы В.ЕЛаричева [61], С.Кучеры [57], а также

группы новосибирских специалистов, активно работающих в

этом направлении [8; 36; 42а; 48; 93]. Сравнительно недавно

были изданы сводно-обобщающие книги «Древние китайцы» и

«Древние китайцы в эпоху централизованных империй», в кото-

рых археологический материал был интерпретирован вместе с

данными других древнекитайских источников в контексте исто-

рии народностей Китая, при этом, как то в большинстве случаев

принято сегодня в мировой синологии, с явным креном в сторо-

ну синоцентрической модели (имеется в виду проблема генезиса

китайской цивилизации, см. [55; 56]). Есть и ряд интересных

работ этнографического характера, описывающих историю и

образ жизни народов древнего Китая [40; 70].

Последнее, о чем следовало бы особо сказать в связи с дости-

жениями отечественной синологии, - рывок нового поколения

специалистов по древнему Китаю, сконцентрировавших свое

внимание на проблеме древнекитайского текста. Стоит напо-

мнить, что за последние десятилетия было уделено немало вни-

мания переводам. Не все они были удачны, зато их было доста-

точно много. Несколько сочинений издал в своем переводе

В.С.Таскин (см., в частности, [28]). Многое сделали в этом на-

правлении и другие синологи, подчас работая на стыке филоло-

гии и философии, как Л.Д.Позднеева [3]. О древнекитайской

мифологии писали БЛ.Рифтин [78], Э.М.Яншина [42; 102], о

литературе древнего Китая - И.С Лисевич [62], об историогра-

фическом изучении текста - Е.П.Синицын [81]. Но все это — в

классическом русле доброго старого китаеведения, отечественно-

го и мирового. Прорыв произошел в 1976 г., коща была опубли-

кована книга В.С.Спирина «Построение древнекитайских тек-

стов» [83].

Я не поклонник структурализма и, честно говоря, не все в

нем понимаю и приемлю. Но справедливость требует отметить,

что книга Спирина явилась для многих своего рода откровением,

показав возможность структурного анализа иероглифического

текста. А.И.Кобзев проверил этот метод на философских текстах

[45; 46], А.М.Карапетьянц — на канонических [41]. Затем по-

следовало большое число новых апробаций. В результате в

80—90-е годы в отечественном китаеведении усилиями в первую

очередь молодого поколения идеи Спирина, а затем и А.И.Коб-

зева были подхвачены и стали активно реализовываться, грозя

увести многих молодых специалистов от изучения конкретной

истории и вообще проблематики древнего (и не только древнего)

Китая в сторону формально-структуралистских поисков и

построений. Не хочу сказать, что они не нужны. Но необходимы

и работы иного, более привычного и важного для развития сино-

логии как науки характера. На этом фоне выгодно выделяются

книги В.В.Малявина [63; 64] и В.М.Крюкова [52], активно

работающих в стиле классического китаеведения.

Перечисленными специалистами, работами и направлениями

работ отечественное китаеведение, разумеется, не исчерпывает-

ся. Сказано о тех, кто мне представляется более всего этого за-

служивающим. Иные скажут о других — что будет вполне нор-

мально. Важно отметить, однако, что определенную роль в моем

выборе сыграло отношение китаеведов к господствовавшему в

нашей стране долгие десятилетия иссушающему науку идеологи-

ческому диктату. Его в некоторой мере можно считать и своего

рода лакмусовой бумажкой, определяющей истинную цену спе-

циалиста. Возможно, такой подход не всеща точен и порой не-

справедлив. Но отказаться от него никак нельзя. Во всяком слу-

чае тому, кто знает истинное положение вещей.

Изучение древнего Китая в КНР

На протяжении всей первой половины XX в. традиционная

китайская историография под воздействием со стороны Запада

мучительно преодолевала привычку некритически и догматиче-

ски следовать давным-давно апробированной догме. Это воздей-

ствие было многосторонним и весьма активным. Оно ощущалось

при непосредственных контактах с иностранцами и особенно —

с иностранными специалистами, работавшими в Китае. Оно да-

вало себя знать в новых формах и принципиально ином содер-

жании образования, которое стали тоща получать новые поколе-

ния китайцев. Словом, менялось многое, а полвека — достаточ-

но заметный для этого срок. Могло показаться, что традицион-

ный догматизм уходит в прошлое. Увы, все оказалось иначе,

совсем иначе.

Среди западных идей, проникавших в Китай, видное место

заняли радикальные доктрины, в первую очередь марксизм. Ес-

ли задаться вопросом, почему так произошло, то ответ может

быть разным, ибо сыграли свою роль многие факторы. На мой

взгляд, однако, едва ли не главным среди них было то, что в пе-

риоды радикальных катаклизмов, не столь редких в богатой вос-

станиями и иноземными нашествиями истории Китая, коща на

передний план выходит разрушительная стихия, или, выражаясь

классическими китайскими терминами, сила инь, деструктивный

импульс становится на короткое время ведущим. А питать его

могут самые разные доктрины, чему история Китая дает много-

численные примеры: в эпоху Хань это были идеи радикального

даосизма, в эпоху Мин — сектантского буддизма, в середине

XIX в. — китаизированного христианства (тайпины).

В свете сказанного не приходится удивляться тому, что в

XX в. роль деструктивного импульса сыграла доктрина марк-

систского социализма. Будучи радикальной и разрушительной

по своей сути, по внутреннему содержанию, она оказалась со-

звучной многим сторонам традиционного китайского менталите-

та. В Китае, ще с глубокой древности эгалитарные и антирыноч-

ные идеи пользовались уважением, а социальные утопии строи-

лись на основе принципа всеобщего блага, даруемого сверху

мудрыми правителями, концепция направленного против част-

ника-стяжателя марксистского социализма должна была при-

влечь многих, особенно в период мятежной нестабильности.

Марксистско-социалистические идеи с их глобальными пре-

тензиями и целями оказались не чужды жаждавшим лучшей

жизни массам и немалой части радикально настроенной интел-

лигенции. Отсюда и результат: в острой социально-политичес-

кой борьбе, расколовшей Китай середины XX в. на две противо-

стоявшие друг другу части, коммунисты оказались победителя-

ми. И вместе с ними победили не только коммунистические

идеи с их непримиримой нетерпимостью к любому инакомыс-

лию, но и все те же привычные для традиционного Китая нормы

и принципы догматизма, схоластических перепевов раз и на-

всегда высказанной кем-то давно уже мудрости, некритического

подхода к любому слову уважаемых идеологов и т.д. и т.п.

Вот эти-то привычные нормы и взяли вновь верх в КНР. А

так как упали они, будто бы новые, на хорошо подготовленную

веками почву, то не приходится удивляться тому, что марксист-

ская идеология приняла здесь классические формы традицион-

ной китайской ментальности. В чем это проявилось?

Прежде всего в том, что заимствованные из СССР вместе со

многими другими принципами жизни нормы идеологической не-

примиримости были с удвоенной энергией усвоены в КНР. Дог-

мат о непогрешимости марксистской доктрины был там много-

кратно усилен за счет привычной традиции. Не нужно было ни

жестоких репрессий, ни длительного перевоспитания для того,

чтобы каждый специалист в сфере гуманитарных наук (да и не

только в ней) хорошо понял главное: есть идеи и принципы, ко-

торыми всем и всеща обязательно следует руководствоваться. И

именно к этим идеям и принципам специалист обязан приспо-

сабливать имеющийся у него и тем более отбираемый им факти-

ческий материал.

Если учесть, что некоторая основа подобного рода действий

была уже заложена еще до образования КНР усилиями комму-

нистически ангажированных специалистов вроде Го Мо-жо или

Фань Вэнь-ланя, то для всех остальных главным стало опирать-

ся на уже готовый эталон. Для подкрепления и расширения сфе-

ры действия этого эталона в КНР с первых же лет ее су-

ществования стали активно переводиться с русского и публи-

коваться соответствующие советские марксистские труды, осо-

бенно многочисленные истматовские построения. Частично от-

корректированные самим Мао Цзэ-дуном (вопрос о том, коща

на смену рабовладельческой формации в Китае пришла фео-

дальная, оказался не вполне ясным именно поэтому), марксист-

ско-истматовские нормы стали в системе общественных наук

страны законом, которому были обязаны подчиняться все. Мож-

но было спорить до хрипоты по вопросу о том, когда именно

рабовладельческая формация завершила свое существование и

была заменена феодальной, чем и занимались весьма активно

многочисленные специалисты по древней истории Китая на про-

тяжении десятилетий, но нельзя было поставить сам вопрос ина-

че: а может быть, не было рабовладения как формации вообще?

В самом крайнем случае можно было развернуть дискуссию во-

круг проблемы «азиатского» способа производства, так как она

была выдвинута не кем-то, а самим Марксом. Но обсудив ее и

не придя к решению, специалисты в конечном счете возвраща-

лись на круги своя и снова обсуждали все те же вопросы: коща

кончилась рабовладельческая формация и коща началась фео-

дальная.

Я не случайно начал с проблемы «рабовладение — феода-

лизм». Любой, кто хоть сколько-нибудь знаком с историографи-

ей КНР, связанной с изучением древнего Китая, хорошо меня

поймет. Если учесть, сколько сил и энергии было потрачено,

сколько миллиардов рабочих дней было убито, сколько тысяч

тонн бумаги изведено ради схоластических упражнений на эту

тему, станет ясным и уровень китайской марксистской историо-

графии, и причины ее удручающего творческого бесплодия, и

впечатляющий драматизм личной трагедии тысяч трудолюбивых

и явно заслуживавших лучшей участи специалистов.

Но дело далеко не ограничивается тем, что марксистско-ист-

матовская догма требовала от ставших ее невольниками китай-

ских специалистов ежедневной полноценной жертвы на алтарь

теории формаций. Такое ведь было и у нас. Больше того, не-

смотря на наличие собственных апостолов этой догмы в Китае

(типа Го Мо-жо), именно от нас, во всяком случае через наше

посредство, она попала в КНР. Почему же там результат ока-

зался — даже по сравнению с отечественным востоковедени-

ем — столь удручающим?

Он был обусловлен несколькими факторами. Во-первых, чти-

мой традицией некритического отношения к прошлому, о чем

уже шла речь. Во-вторых, слабостью — даже по сравнению с

Россией, которая все-таки со времен Петра I два столетия дрей-

фовала в сторону Запада, — элементов демократической тра-

диции и христианской западного типа цивилизации в Китае.

В-третьих, жесткой социальной дисциплиной и привычкой к не-

рассуждающему повиновению со стороны основной части насе-

ления, если даже не всего его, особенно в годы стабилизации,

когда развитие в стране идет под знаком внутренней силы вла-

cm, под знаком ян. В-четвертых, идейной спецификой маоизма,

т.е. наложившегося на китайскую традицию марксизма, который

оказался догматически более весомым, чем сталинизм. При всем

функциональном и идейном сходстве со своим старшим братом,

сталинизмом, маоизм — в полном соответствии с классической

китайской традицией в сфере мировоззренческих принципов и

менталитета — отличается отчетливо заметной склонностью до-

водить все начинания до логически мыслимого предела, до аб-

сурда. Взятые вместе, эти* факторы и определили особенности

маоистской школы китайской историографии.

Конечно, и в советской историографии марксистская догма

считалась вполне успешно замещающей и даже выгодно оттеня-

ющей все ничтожество, всю контрреволюционность и непрогрес-

сивность историографии немарксистской, западной. Но при всем

том, активно или пассивно отдав дань этой норме, исследовате-

ли в нашей стране, как правило, охотно и энергично использо-

вали достижения западной науки. Нет ни одного серьезного ис-

следования в нашем востоковедении, — во всяком случае в по-

слевоенные годы, коща оно стало возрождаться, — ще использо-

вание западных публикаций на изучаемую тему не было бы в

центре внимания специалиста.

В Китае было иначе. И не потому, что китайские исследо-

ватели собственной истории (археологии, эпиграфики и т.п.) не

знали иностранных языков — хотя этот фактор тоже стоит при-

нять во внимание, ибо изучение иностранных языков в КНР

долгие годы не считалось обязательным и было поставлено, как,

впрочем, долгое время и в нашей стране, из рук вон плохо.

Главная причина состояла в том, что официальная позиция пре-

зрения и пренебрежения по отношению к немарксистской за-

падной историографии была в КНР вплоть до недавнего времени

(а в какой-то мере и сегодня) делом строго соблюдаемого прин-

ципа, того самого, что доводит при жестко последовательном его

развитии ситуацию до абсурда. Не считаясь с достижениями за-

падной немарксистской синологии, китайские синологи осознан-

но или неосознанно спускались на уровень, несоизмеримый с

уровнем современной научной синологии.

Дело не в том, что ни один из многих сотен, если даже не

тысяч китайских специалистов, занятых изучением археологии,

древней истории или культуры древнего Китая, его философской

мысли, языка и письменности, текстов, не достиг в своей работе

значимых результатов. Важно сказать другое: на результатах,

какими бы они ни были, неизменно сказывалось то, о чем идет

речь, т.е. сознательное пренебрежение современным уровнем на-

учной синологии на Западе. Редкие исключения (переиздание

работ ДжЛегга или Б.Карлгрена) лишь подтверждают общее

правило. Нельзя не учитывать к тому же, что это неписаное, но

твердо соблюдавшееся правило опиралось в немалой степени и

7-3

226