ности бергмановских монологов эти эпизоды выглядели бы только
скверным театром на пленке.
Иногда И. Бергман передает функции слова музыке, хотя она
лишена строгой детерминированности слова, поэтому идея может
и не получить должной ясности воплощения. Однако в фильме
«Осенняя соната» шведский режиссер отлично справляется с зада-
чей, музыка позволяет ему внести новые, сообщающие образам
многогранность, краски. Эта картина рассказывает историю не-
сложившейся жизни молодой женщины Евы, которая обвиняет во
всех своих ошибках и неудачах мать, пианистку, чей эгоизм лишил
героиню ласки, домашнего уюта и уверенности в себе. Зритель
смотрит на мать — Шарлотту через призму восприятия дочери.
Однако эпизод, по ходу которого одну и ту же балладу Шопена
исполняют обе женщины, ломает сложившейся стереотип оценки
персонажей.
Крупные планы Шарлотты, слушающей, как играет Ева, от-
крывают в ней и раскаяние, и нежность, и надежду, и заинтере-
сованность в судьбе дочери, и то глубинное понимание искусства и
красоты, которого лишена Ева. В исполнении Евы баллада звучит
стандартно, плоско — как технический экзерсис. Игра Шарлотты
отмечена внутренней силой, глубиной, теми неповторимыми
оттенками, которые рождают лишь подлинный талант и инди-
видуальность. Драма взаимоотношений матери и дочери получает
качественно новое измерение: не может быть во всем виновата
мать, в своем злом, мстительном одиночестве повинна и сама Ева.
Можно провести некую параллель между «театральностью» филь-
мов Ингмара Бергмана и Никиты Михалкова. У русского режис-
сера это полифония различных жанров (начиная от вестерна, кон-
чая мелодрамой и гротеском), и в то же время это фильмы-испо-
веди. Характерным примером может служить «Неоконченная пьеса
для механического пианино», где театральный характер носят ми-
зансцены и манера игры актеров. Платонов (в исполнении А. Ка-
лягина) — он и «шутник Миша» и «господин Чацкий», ироничен
и смешон одновременно. Словесное действие выявляет сущность
героев с их резонерством и мечтательностью, которая приобрета-
ет нелепые черты и уродливые формы. Так, в одном эпизоде ро-
мантические кадры зеленых кущ, фейерверков, туманов вдруг нео-
жиданно обрываются, и на экране появляется резкий, обнажен-
ный кадр — черно-белое изображение старого ствола дерева. Слова
Платонова, обращенные к Софье, начинают звучать с горькой
иронией: «Пощадите меня, не разрушайте моей жизни!.. Я верил
152
в долгую счастливую жизнь... Я верил в потом... потом — суп с
котом». Здесь «словесный поток», которым так грешат все персо-
нажи, прикрываясь им от настоящих дел, отгораживаясь от жиз-
ни, теряя свою значимость, и лишь междометия, отрывочные фра-
зы начинают «срывать одежды» с людей. Именно поэтому таким
диссонансом звучит следующий кадр, построенный полностью на
пластике: Платонов галопирует вниз по склону холма; он катит-
ся, скользит по мокрой траве, ернически напевая дискантом ита-
льянскую арию, которая является лейтмотивом фильма. Герой
срывается вниз и в то же время остается среди «своих» — неле-
пых, раздетых, бредущих (чем-то это шествие напоминает знаме-
нитые «хороводы» Феллини) в предрассветных сумерках под сло-
ва утешений недалекой, но доброй и доверчивой Саши: «... и мы
увидим жизнь новую, светлую, чистую... и новых прекрасных лю-
дей, которые поймут нас и простят»... Фильм оставляет ощуще-
ние грусти оттого, что человек одинок (это подчеркивается рит-
мом и монтажом: длинные статичные планы, неожиданно обо-
рванные, как и реплики, короткими врезками, моментальными
«фотографиями» персонажей, когда они остаются один на один с
собой), и оттого, что в мелодраме, почти гротеске, звучат умело
привнесенные режиссером горько-иронические нотки чеховской
прозы.
К сожалению, для телеэкрана «тонкая» игра звука и изображе-
ния пока недоступна. Так как изображение на телевидении лишено
множественности градаций изобразительных и светотональных
фактур, оно имеет оттенок камерности показа. А основная мысль
передается при помощи диалогов. Эмоциональные и смыс.ловые
паузы в этих диалогах воспринимаются как цезуры, ритмические
паузы. Слово-действие и действие сопрягаются, что дает постоян-
ное ощущение присутствия персонажа в поле зрения зрителя. По-
этому используется локальное построение мизансцены.
На телевизионном экране существуют привычные формы диа-
логов (в кадре двое, трое выступающих) или так называемый «мон-
тажный диалог», когда в монтажный строй включены высказыва-
ния нескольких людей, имеющих различную точку зрения об одной
и той же проблеме. При такой форме диалога чем острее
поставлена проблема и выявлены диаметрально противоположные
позиции, тем насыщеннее драматизм происходящего и динамичнее
идет монтажный спор. Для того чтобы у зрителя сложилось
ощущение реальности беседы и не было чувства, что люди, уча-
ствующие в ней, не соединены в едином пространстве, необходи-
153