76
тера, способного по созданным еще до него образцам создать некое произведение,
исполняющее строго дидактические, учительные функции [3]. В такой книжности нет
места вымыслу, стремлению к занимательности и тому, что мы называем сегодня
авторской индивидуальностью.
В «Повести об ослеплении» читаем: «И приехал [Василько] с малою дружиной
на княжеский двор, и вышел к нему Святополк, и пошли в избу, и пришел Давид, и
сели. И стал говорить Святополк: «Останься на праздник». И сказал Василько: «Не
могу остаться, брат: я уже и обозу велел идти вперед». Давид же сидел как немой. И
сказал Святополк: «Позавтракай хоть, брат». И обещал Василько позавтракать. И
сказал Святополк: «Посидите вы здесь, а я пойду распоряжусь». И вышел вон, а
Давид с Васильком сидели. И стал Василько говорить с Давидом, и не было у Давида
ни голоса, ни слуха, ибо был объят ужасом и обман имел в сердце. И, посидев
немного, спросил Давид: «Где брат?»... И, встав, вышел вон. И как скоро вышел
Давид, заперли Василька, — 5 ноября, — и оковали его двойными оковами, и
приставили к нему стражу на ночь» [9. — С. 262].
Монах Василий не был свидетелем этой сцены как участник событий: он появля
ется в повествовании незадолго до Великого поста, то есть ранней весной, когда за
ним посылает князь Давид, чтобы привлечь к участию в дипломатических перегово
рах. О том, как происходило пленение Василька, автор узнает со слов других участ
ников события. Однако он дает яркую, напряженную, не лишенную психологизма
картину. Красноречиво молчание Давида, того самого, который и подбил Святопол
ка на клятвопреступление. Точно воссоздана атмосфера, царившая в избе: неловкое
молчание, нескладный разговор — князьяклятвопреступники стыдятся, не могут на
ходиться со своей жертвой в одной комнате, выходят один за другим. И только после
этого отдают приказ схватить Василька. Автор реконструирует событие по рассказам
очевидцев, воссоздает картинку при помощи своего воображения на основе тех дан
ных, которые получены от свидетелей и участников события [5. — С. 178].
Не присутствовал автор «Повести» и в момент ослепления, однако эта сцена и до
сих пор потрясает своим драматизмом: «... и привезли его [Василька] в телеге зако
ванным, высадили из телеги и повели в избу малую. И, сидя там, увидел Василько
торчина, точившего нож... И вот вошли посланные Святополком и Давидом Сновид
Изечевич, конюх Святополков, и Дмитр, конюх Давидов, и начали расстилать ковер,
и, разослав, схватили Василька, и хотели его повалить; и боролись с ним крепко, и не
смогли его повалить. И вот, влезли другие, и повалили его, и связали его, и, сняв
доску с печи, положили на грудь ему. И сели по сторонам доски... и не могли удер
жать его. И подошли двое других, и сняли другую доску с печи, и сели, и придавили
так сильно, что грудь затрещала. И приступил торчин, по имени Берендий, овчарь
Святополков, держа нож, и хотел ударить ему в глаз, и, промахнувшись глаза, поре
зал ему лицо, и видна та рана у Василька и поныне. И затем ударил его в глаз, и
исторг глаз, и потом — в другой глаз, и вынул другой глаз. И был он в то время, как
мертвый» [9. — С. 262].
Обилие деталей, которые можно узнать только от очевидца события (расстелен
ный ковер, доски, снятые с печи, нож торчина), имена действующих лиц и указание
на их количество, шрам на лице Василька «видимый и поныне» — все это придает
реконструированной сцене отчаянной борьбы Василька и его ослепления сильней
шую достоверность. Ту самую, которая явилась причиной отнесения «Повести об
ослеплении Василька Требовльского» к произведениям, отличающимся «средневе
ковым реализмом».
О художественном вымысле применительно к «Повести об ослеплении» гово
рить не приходится. Древнерусская литература вымысла не знает, а монах Василий,
хоть и давал детальную картину события, которого сам не видел, пользовался заслу
живающим всяческого доверия источником — рассказами очевидцев и участников.
Он активно общался, как это видно из дальнейших записей «Повести временных