91
Всего Владимир Соловьев опубликовал в „Вестнике Европы» около 100 своих
произведений. Статьи последнего пятилетия ориентированы на проблемы этики; пуб
ликации последнего года — по преимуществу некрологи.
Общее умонастроение мыслителя 1890х передает последнее из стихотворений,
напечатанных в журнале при жизни В. Соловьева, — «Les revenants»:
Сладко мне приблизиться памятью унылою
К смертью занавешенным, тихим берегам.
Нитью непонятною сердце все привязано
К образам незначащим, к плачущим теням…
В шуме повседневности он различает «призыв родных теней», всюду видит «призра
ки отшедших друзей». Неясные предчувствия, «сладкая тоска» по утраченному, укоры
совести в том, что суетное отвлекало от «проблесков вечности» выразились в журнали
сткой практике Соловьева в своеобразную форму: он добровольно берет на себя обя
занность «поминания» всех уходящих умственных и нравственных лидеров эпохи.
Как и всегда, публицист понимает новое «служение» как жизненное дело и
нравственный долг. Среди двух десятков некрологов нет ни одного случайного,
точнее сказать, выдержанного в традиционноформальных выражениях. Большин
ство из них он пишет не по редакционному заданию, а следуя «потребности души».
И, как и все написанное Соловьевым, некрологи становятся одной из форм выраже
ния философии всеединства и Богочеловечества.
В положении «над схваткой» и с позиции нового жизненного опыта Соловьев
стремится исправить промахи былых отношений, дискуссий, ситуаций. Предощущая
наступление «нового времени», публицист торопится дать объективную характерис
тику самым ярким авторитетам эпохи. Как последний из уцелевших, он пытается —
пусть фрагментарно — подвести итоги собственных духовных исканий. Из последних
«штрихов» к портретам складывался сквозной образ человека эпохи, у которого
неприятие лжи и несправедливости времени, практическая направленность веры и
теоретических построений, универсализм мышления, личная нравственность — все
на пределе. В некоторых случаях даже одного из перечисленного качеств, но пред
ставленного в человеке в чистом, идеальном виде, достаточно, чтобы Соловьев пере
смотрел свое прежнее к нему отношение и представил «новому веку» как безуслов
ный нравственный авторитет.
Мыслитель как бы раскрывает источники своей веры, т. к. все, о ком он рассказы
вает, сумели избежать опаснейших заблуждений эпохи. Жизненный путь малоизве
стного в России Франциска Рачкого для Соловьева есть подтверждение того, что
«зоологическому патриотизму» можно противостоять, т. к. каноник мог сочетать
«пламенный хорватский и всеславянский патриотизм» с остро критическим отноше
нием к собственной истории. Ф.М. Дмитриев никогда не отказывался ни от «идеаль
ного взгляда на жизнь», ни от «беспощадного скепсиса», но при этом не становился
заложником ни первого, ни второго свойства, всегда сохранял внутреннюю свободу.
В.П. Преображенский всерьез увлекался идеями Ницше, но ему не свойственна ошибка
русских ницшеанцев: окончательным мерилом суждений этот «эстет» всетаки при
знал «этическое».
Грот, Троицкий, Юркевич — очень разные мыслители, но каждый, повторим
образ Соловьева: «живой ключ мысли» на фоне мертвого моря умствований. Про
щаясь с уходящим поколением, Соловьев без особых надежд смотрит на мир «без
божества и вдохновения». Последние слова прощания с Н.Я. Гротом: «До свидания,
добрый товарищ! Не так ли? До скорого свидания!»
2
только подтверждают, что Соло
вьев разочарован в «безыдейном» настоящем, мечте одухотворить здешний мир.
Пронзительна не только его тоска по умершим, но и по «иной реальности», которая
«оторвалась» от реального мира, превратив страну в духовную пустыню.
Очистившись перед ушедшими, публицист намеревается выступить с последней
исповедью перед современниками. Так, повидимому, он воспринимал свое после