Торвальд Юрген. 100 лет криминалистики
Подождите немного. Документ загружается.
глиняных сосудов и обратил внимание на некоторые отпечатки пальцев, которые
возникли, видимо, когда глина была еще мягкой. Сравнение этих отпечатков с вновь
сделанными побудило меня заняться этой проблемой. Рисунок линий кожи не
изменяется в течение всей жизни и может лучше фотографии служить средством
идентификации".
Не известно, так ли произошло знакомство Фулдса с отпечатками пальцев, как он писал
в своем письме. Позднее он упомянул, что китайцы знали особенности отпечатков
пальцев и что он слышал об этом. Никогда он не говорил о том, что и в Японии они были
известны. Древнейший оригинал японского отпечатка руки с отчетливыми
папиллярными линиями находится, как выяснилось позже, в храме Киото. Речь шла о
документе, на котором отчетливо видна рука императора Гошива. До 1860 года на
японских документах часто встречались отпечатки рук, сделанные черной или красной
краской. В постоялых дворах существовал обычай выдавать постояльцам, не имевшим
принятого в Японии именного штемпеля, почту под расписку с отпечатком большого
пальца. В те времена, когда Фулдс жил в Японии, там был обычай ставить на дверях
домов отпечатки рук, сделанные красной и белой краской. Фулдс писал в своем письме
в журнал "Природа", что отпечатки пальцев не изменяются в течение всей жизни. Это и
породило сомнение в правдивости его утверждений, так как было не ясно, как можно
за один год прийти к такому выводу, не опираясь на опыт японских и китайских
традиций.
Как бы там ни было, с 1879 по 1880 год Фулдс собрал многочисленную коллекцию
отпечатков пальцев и изучал их папиллярные линии. Сначала его интересовали только
этнографические проблемы — имеются ли различия в отпечатках папиллярных линий у
разных народов? Затем он изучал вопрос наследственности папиллярных линий. Вскоре
случай натолкнул его на мысль, которая с тех пор не покидала его. Вблизи дома Фулдса
через побеленный забор перелез вор. Фулдсу, интерес которого к отпечаткам пальцев
был известен, сказали, что на заборе остался хорошо видный след человеческих
пальцев, измазанных сажей. Пока Фулдс изучал отпечатки, стало известно, что вор
арестован. Он попросил у японской полиции разрешения снять отпечатки пальцев
арестованного. Сравнив их с отпечатками пальцев на заборе, Фулдс установил, что они
различны. Так как отпечаток на заборе мог принадлежать только вору (убегая, тот
споткнулся об остывшую жаровню), то Фулдс сделал вывод, что задержан другой
человек. И он оказался прав. Через несколько дней арестовали настоящего вора. Фулдс
и на этот раз взял отпечатки пальцев. Они точно соответствовали отпечатку на заборе.
Богатая фантазия Фулдса натолкнула его на мысль: не следует ли на месте каждого
преступления искать отпечатки пальцев преступника? Что, если таким образом можно
будет уличать воров и убийц?
Идея Фулдса получила свое подтверждение, когда произошла вторая кража. На этот
раз его опять позвали на помощь. На бокале он обнаружил отпечаток целой руки.
Теперь Фулдс узнал, что отпечаток можно оставить также и неокрашенной рукой, так
как потовые железы на кончиках пальцев имеют жировые выделения, которые делают
отпечаток таким же четким, как сажа или краска. Но все же сначала не это было
главным. Решающую роль сыграла невероятная случайность. Во время своих ранних
исследований Фулдс собирал отпечатки пальцев также у слуг в разных домах. Теперь
он сравнил отпечатки пальцев на бокале с имеющимися в его коллекции. И то, что он
обнаружил, показалось ему просто невероятным. Отпечаток на бокале полностью
совпадал с отпечатками пальцев одного слуги. Привлеченный к ответу слуга признался
в совершенной краже.
Теперь Фулдс не сомневался, что открыл метод разоблачения преступников, который
усовершенствует работу полиции во всем мире. Он обнаружил возможность
использования отпечатков, о которой Хершель даже не помышлял. Фулдс не был
полицейским. Но после того как случай столкнул его с полицией и преступлением, все
мысли его были заняты теми же проблемами, которые не давали покоя тяжелобольному
Хершелю. Все свои наблюдения и выводы он изложил в письме, направленном в
английский журнал "Природа".
Журнал опубликовал письмо Фулдса в октябре 1880 года.
Спустя несколько дней Вильям Хершель (уже вернувшийся в Англию и постепенно
выздоравливающий) читал его доклад.
стр. 11 из 292
Так скрестились пути двух людей, которым было суждено независимо друг от друга
прийти к идее использования отпечатков пальцев для идентификации. Как только
Хершель прочитал доклад Фулдса, он также послал письмо в "Природу", в котором
сообщал, что еще за 20 лет до Фулдса собирал отпечатки пальцев и использовал их в
различных случаях для идентификации. И лишь позиция его начальства и болезнь
помешали ему сообщить об этом. Хершель не касался оригинальной идеи Фулдса о роли
отпечатков пальцев, оставляемых на местах преступления.
Можно понять чувства Хершеля, когда он прочитал, что кто-то другой якобы за один
год сделал открытие, над которым он трудился два десятилетия. Понятно также, что,
настаивая на своем приоритете, он не обратил внимания на безусловно оригинальную
мысль Фулдса. Во всяком случае, Хершель сначала ограничился ссылкой на свою
собственную работу.
Для воинствующей натуры Фулдса письмо Хершеля стало вызовом, вызовом человека,
который хотел умалить его приоритет. Разве это его вина, что Хершель не обратился к
общественности и махнул на все рукой? Только он, Фулдс, обратил внимание всего
мира на отпечатки пальцев. Он один. Фулдс решил вернуться в Англию. Но прежде чем
отправиться в путь, он написал бесчисленное множество писем, чтобы познакомить со
своими идеями знаменитых людей того времени и гарантировать себе приоритет.
Фулдс написал также и во Францию префекту парижской полиции Луи Андрие. Фулдс
не мог знать, что Андрие меньше всего можно вдохновить такими революционными
идеями. Он не мог предвидеть также, что Андрие стоял на пороге отставки, что новый
политик, Жан Камекасс, уже был готов вступить на пост префекта парижской полиции
и что при этом откроются двери для другой идеи идентификации, для другого
человека, о существовании которого он и не подозревал, — для Альфонса Бертильона.
стр. 12 из 292
6. Париж 1881 года. Бертильонаж, или антропометрический метод
идентификации
Если позднее когда-нибудь утверждали, что Жан Камекасс был дальновидным
человеком, сразу уловившим идею Альфонса Бертильона, то это одна из легенд,
которыми вымощен путь истории.
Камекасс был таким же политиком, как и Андрие. Как префект полиции, он получил
некоторую известность тем, что основал первые полицейские школы. Идеи же
Бертильона он понимал не лучше, чем его предшественник. До 1881 года, до своего
вступления на пост префекта, он никогда не слышал о титулярном писаре Первого
бюро.
Доктор Луи Адольф Бертильон был тяжело болен артритом и не мог использовать в
интересах сына смену префектов, о которой так мечтал. Но он писал письма,
телеграммы и не раз посылал своих друзей в префектуру. Как врач, он понимал, что не
может рассчитывать на выздоровление, что у него осталось очень мало времени для
помощи сыну в карьере. И лишь в ноябре 1882 года одному из его друзей, парижскому
адвокату Эдгару Деманжу, удалось убедить Камекасса, чтобы он испытал Бертильона,
если не хочет упустить случай прослыть новатором в деле подавления преступности.
Спустя несколько недель Камекасс вызвал к себе Бертильона. Тот был уже подготовлен
отцом. И все же неловкость Бертильона омрачила первую встречу с префектом. Может
быть, и на этот раз ничего бы не вышло, но Камекасс дал слово Деманжу, что поможет
сыну Луи Адольфа Бертильона.
Поэтому Камекасс заявил: "Хорошо, вы получите возможность проверить свои идеи. Со
следующей недели мы для пробы введем ваш метод идентификации. Для этого вы
получите двух помощников. Я даю вам срок три месяца. Если за это время вы с
помощью своего метода распознаете преступника, имевшего судимость, то..." Если
говорить о предоставленном с таким условием шансе, то его трудно назвать шансом:
едва ли за три месяца могло случиться, чтобы один преступник был задержан,
осужден, отбыл наказание, выпущен и снова арестован. Бертильон, конечно, отлично
понимал, что только чрезвычайно счастливая случайность могла ему помочь выполнить
условие Камекасса. Но он безропотно согласился с этим. Наверное, он правильно
сделал, потому что Гюстав Масе пришел в ярость, услышав, что должен дать
Бертильону двух писарей. Система Бертильона может быть действенной, заявил он,
если измерения будут производиться самым надежным образом.
Но нельзя же забывать о рутине, о невнимательности, с которой работает большинство
служащих. В этом сказывалось глубокое недоверие практика к теоретику и ко всему,
что называлось наукой. Но в его протесте была доля истины, которая позднее дала себя
знать. На этот раз Масе не удалось настоять на своем. По всей видимости, и Камекасс
все же не ожидал успеха от опытов Бертильона.
В зале, в котором Бертильон до сих пор работал, стали официально проводить
измерения и регистрацию. Но в каких условиях! Его коллеги наблюдали за ним по-
прежнему с усмешкой. Обоим писарям нельзя было доверять, потому что они никак не
могли постичь смысла всего происходящего. Они пытались уклониться от мрачной и
упорной педантичности, с которой Бертильон контролировал их. Конечно, они знали об
отрицательном отношении Масе ко всему происходящему и шушукались за спиной
Бертильона с другими служащими, но слушались его, потому что боялись той ярости, с
которой он набрасывался на них, как только замечал их невнимательность.
Бертильон работал с каким-то остервенением. Он измерял, проверял, записывал.
Каждый вечер он спешил в маленькую квартирку, где с зимы 1881 года он стал частым
гостем. Квартирка принадлежала молодой австрийке Амелии Нотар, незаметной
близорукой женщине, которая еле-еле зарабатывала себе на жизнь, работая
учительницей. Из-за своей близорукости она однажды попросила Бертильона помочь ей
перейти дорогу, и стеснительный, необщительный Бертильон быстро нашел контакт с
такой же стеснительной и необщительной женщиной, которая с тех пор стала его
преданным помощником.
стр. 13 из 292
Он не настолько доверял писарям, чтобы допустить их к составлению регистрационных
карточек. Это делала Амелия Нотар. Она писала своим ровным почерком с утра до
ночи. В начале января 1883 года картотека Бертильона насчитывала уже 500, в
середине января — 1000, в начале февраля — около 1600 карточек. Система
регистрации функционировала. Но что это давало?
Процесс обмеривания был очень сложным, требовалось измерять
различные части тела с точностью до миллиметра, но он оказался
самым надежным из всех известных ранее способов
идентификации
С наступлением февраля пришел последний месяц испытательного срока. К 15 февраля
картотека насчитывала 1800 карточек. Но до сих пор еще не приводили ни одного
заключенного, которого бы Бертильон уже обмерял и мог узнать по своей картотеке.
Февраль был мрачным, небо темным, и не менее мрачным было настроение Бертильона.
Он стал еще более раздражительным и во время работы шептал что-то про себя. 20
февраля незадолго до конца рабочего дня Бертильон сам обмерял заключенного,
который назвался Дюпоном. Заключенный был последним и шестым Дюпоном за этот
день. С давних пор имя Дюпон служило любимым псевдонимом для не слишком богатых
фантазией уголовников. Бертильон измерял: длина головы 157 мм, ширина головы 156
мм, средний палец 114 мм, мизинец 89 мм... В предыдущие дни он не раз ловил себя на
том, что черты лица заключенного казались ему знакомыми. Дрожащими руками он
листал карточки в надежде найти наконец то, что ему было крайне необходимо.
Каждый раз его подводила ненадежность глаз, против которой его системе и
надлежало бороться. Когда закончился обмер, ему вновь показалось, что он имеет дело
со знакомым лицом, но Бертильон отогнал эти мысли прочь.
Размер длины головы заключенного Дюпона относился к категории "средний", что
привело в соответствующий отдел картотеки. Ширина головы уменьшила число
ящиков, где следовало искать, до девяти. Длина среднего пальца — до трех. Длина
мизинца — до одного. Здесь было 50 карточек. Через несколько минут одну из них
Бертильон держал в своих холодных руках. Она содержала те же цифры, которые он
сверял. Но фамилия человека, которому они принадлежали, была не Дюпон, а Мартин,
арестованный 15 декабря 1882 года за кражу пустых бутылок.
Бертильон повернулся к арестованному. "Я вас уже раньше видел, — заявил он, едва
сдерживая себя от волнения. — Вы были арестованы 15 декабря за кражу пустых
бутылок. Тогда вы назвали себя Мартин".
Несколько минут царило напряженное молчание. Полицейский, сопровождавший
арестованного, растерялся. Тут арестант раздраженно закричал: "Ну и прекрасно! Ну и
прекрасно, да, это был я".
стр. 14 из 292
Другие служащие, свидетели этой сцены, уставились на Бертильона. Некоторые
подумали, что ему помогла счастливая случайность. Другие чувствовали, что
осмеянный пережил в эту минуту мгновение триумфа. Бертильон взял себя в руки и
ответил надменным взглядом. Не сказав ни слова, он пошел к своему письменному
столу и составил доклад префекту. На улице Бертильон нанял извозчика и поехал к
Амелии Нотар. Он рассказал слушавшей его, как всегда преданно, Амелии о своем
успехе. Затем он поехал к отцу. Сообщение сына было последней радостью для
больного, который вскоре скончался.
21 февраля парижские газеты опубликовали первые статьи по делу Дюпона (Мартина)
и сообщения о новой системе идентификации Бертильона. А через 24 часа Камекасс
вызвал Бертильона к себе и продлил срок его опытов на неопределенное время.
Заманчивая мысль прослыть человеком, который ввел прогрессивное новшество,
захватила Камекасса. И он решил поддержать Бертильона.
В течение следующих трех месяцев Бертильон идентифицировал еще 6, в августе и
сентябре — 15 и до конца года — 26 заключенных, при идентификации которых старые
методы и "фотографическая память" отказали. К тому времени число карточек
регистратуры достигло 7336. Ни разу размеры регистрируемых не повторились.
Успех Бертильона все еще был внутренним делом префектуры полиции. Служащие
бюро изменили свое отношение к Бертильону. Насмешники умолкли и встречали его с
большой предупредительностью. Но за долго переносимые им насмешки он мстил
холодностью и сарказмом. Как и прежде, Бертильон вел себя оскорбительно резко. К
середине 1884 года писари были им так выдрессированы, что он мог доверить им
обмеривание и заполнение карточек. У него появилось время для занятий новыми
проблемами.
Снова, как и прежде, он часами сидел за своим столом и колдовал над фотографиями
тех же заключенных, которых обмерял. Эти фотографии изготовляло расположенное на
чердаке ателье полицейской префектуры. Бертильон сам приобрел себе
фотооборудование и стал по-своему фотографировать заключенных. Он разрезал
фотографии и наклеивал десятки ушей, носов и глаз. С усердием муравья искал он
способ описания различных форм носов и ушей. Списки описания различных форм были
бесконечны. Например, нос описывался так: спинка носа в виде буквы S, сплющенная
спинка носа, смятая спинка носа, кривая спинка носа, сжатая левая или правая ноздря,
толстая ноздря и т. д. У каждого заключенного он описывал цвет глаз, различая
внешнюю и внутреннюю зоны роговицы, их оттенки: желто-пигментированный,
оранжевый, карий, серо-голубой...
Что побуждало его делать все это? Все тот же иронический вопрос людей из Сюртэ:
"Как же нам при помощи карточек выследить разыскиваемого преступника и
арестовать его? Уж не с сантиметром ли в кармане?" Бертильона поглотили новые
идеи, преследовавшие его постоянно. Он хотел дополнить свои карточки хорошими
фотографиями и описаниями, чтобы каждый полицейский в короткое время мог
представить себе внешность преступника так, что на основании этого мог бы его
арестовать. А затем можно было бы проконтролировать правильность ареста путем
обмеривания. Бертильон разработал такой способ фотографирования, который
запечатлел бы неизменяемые или трудно изменяемые черты человеческого лица. Он
пришел к выводу, что это наилучшим образом достигается при фотографировании в
профиль.
За 1884 год он идентифицировал 300 лиц, имевших ранее судимость, большая часть
которых не была бы обнаружена старыми методами идентификации. И за весь год он не
встретил ни разу повторения всех размеров обмеривания. Нельзя было не признать, что
его система функционировала. Камекасс стал приводить к Бертильону политических
деятелей и зарубежных гостей и знакомить их с методом обмеривания. В конце 1884
года здесь появился англичанин Эдмунд Р. Спирмэн, который интересовался работой
полиции и имел связи в британском министерстве внутренних дел. Спирмэн, о котором
пойдет речь несколько позднее, проявил большой интерес к новому способу
идентификации, и Бертильон, вдохновившись, с большим энтузиазмом
продемонстрировал англичанину свою систему. Одновременно его посетил также
директор управления французскими тюрьмами Эбер, быстро смекнувший, какая
предоставляется возможность навести порядок в регистрации заключенных во
Франции, где, как и в архиве полиции, полно фальшивых имен и ошибок. Спустя
стр. 15 из 292
несколько дней он заявил французским журналистам, что намерен ввести метод
Альфонса Бертильона в практику французских тюрем. Это вызвало много вопросов о
том, кто же такой этот Бертильон. На следующий день имя Бертильона появилось во
всех больших парижских газетах: "Молодой французский ученый совершенствует
идентификацию преступников", "Французская полиция снова возглавляет прогресс во
всем мире", "Гениальный метод Бертильона".
В 1885 году Камекасс ушел в отставку и его место занял новый префект Граньон. В это
время во всех тюрьмах Франции вводилась антропометрия — так Бертильон назвал
свой метод.
Граньон добился для бюро полицейской службы идентификации нескольких помещений
на чердаке Дворца юстиции. 1 февраля Бертильон, произведенный в "директора
полицейской службы идентификации", въехал в это чердачное помещение.
В день открытия здесь
собрались представители
министерств, палаты
депутатов и сената,
журналисты Парижа и
провинции. Молча слушал
Бертильон поздравительные
речи. Сразу после последней
речи, не поблагодарив и не
попрощавшись, он скрылся в
своем кабинете — первом в
его жизни собственном
кабинете. Наконец-то у него
были свои владения. На
следующее утро парижские
журналисты придумали новое слово, которое быстро вошло во французский, а также во
многие иностранные языки, слово "бертильонаж".
"Бертильонаж, построенный на измерении определенных неизменных частей скелета,
— писал Пьер Брюллар, — самое великое и гениальное открытие XIX века в
полицейском деле. Благодаря французскому гению скоро не только во Франции, но и во
всем мире не будет больше ошибок идентификации, а следовательно, и ошибок
юстиции по вине идентификации. Да здравствует бертильонаж! Да здравствует
Альфонс Бертильон!"
Через несколько недель Бертильон потребовал
передать в его распоряжение фотоателье. Он
сконструировал кресло, на котором можно было
поворачивать заключенных для производства
двух снимков: один в фас, другой в профиль,
чтобы исключить возможные ошибки. Сразу же к
карточкам измерений прикрепляли фотографии,
изготовленные новым способом. Хотя картотека
приближалась к "невероятному числу" в
полмиллиона карточек, Бертильон сам пополнял
их "описанием преступника словами", формы
выражения которого он так долго вырабатывал.
Вместе с новыми фотографиями весь этот
"устный портрет" должен был создать точное
описание внешности правонарушителя, какого
ни один полицейский еще не получал в руки.
Любая видимая примета головы имела теперь
свое точное определение, каждое из которых
обозначалось своей буквой, а ряд таких букв
составлял формулу, то есть совокупность
характерных примет. Бертильон сразу же начал
обучать своих подчиненных. Он заставлял их
заучивать формулы определенных заключенных,
которых они лично не знали, и затем
отправляться в тюрьму Ла Сантэ на "парад
стр. 16 из 292
Бертильон создал все необходимое для точного
фотографирования преступников
Бертильоном также были предложены
способы фотографирования мест
происшествий
арестантов", где и следовало определить, чья это формула. Благодаря выучке, которую
организовал Бертильон, они действительно узнавали большую часть заключенных.
Устный портрет был незамедлительно введен во французской полиции. К началу 1889
года слава Бертильона достигла своего апогея. Не хватало лишь какого-либо особого
случая, чтобы его имя навсегда осталось в истории Франции.
стр. 17 из 292
7. 1892 год. На пороге мировой славы
11 марта 1892 года бульвар Сен-Жермен в Париже потряс взрыв. Облака дыма
вырывались из распахнутых окон дома № 136. Когда на место происшествия прибыли
полиция и пожарники, они подумали, что взорвался газ. Но в развалинах второго этажа
были обнаружены остатки бомбы.
В этом доме жил президент суда Бенуа, который в мае 1891 года возглавлял судебный
процесс над несколькими анархистами. Поэтому не могло быть никакого сомнения, что
именно они совершили это покушение и подложили бомбу.
С 1878 года анархизм (радикальное движение фанатиков, отрицающих какую бы то ни
было государственную власть и форму правления, рассматривающих их как главное
препятствие обществу социального равенства) стал привидением в Европе. 11 мая 1878
года лейпцигский жестянщик Макс Хедель стрелял в Берлине в кайзера Вильгельма I,
но не попал. 2 июня на улице Унтер-ден-Линден кайзер был ранен в голову и руки
двумя выстрелами из дробовика. Человек, совершивший это покушение, Карл Нобилинг,
изучавший экономику и сельское хозяйство и работавший в саксонском Статистическом
бюро в Дрездене, был анархистом. Затем последовали покушения на королей Испании и
Италии. Страх перед неожиданными покушениями анархистов был так велик, что когда
в Италии проходил процесс против 68 анархистов, то даже в зале суда их держали за
решеткой.
Центром анархизма стал Париж. Пауль Брусс и русский князь Кропоткин проповедовали
здесь чуждые миру анархистские идеи и готовили почву для активных фанатиков, для
которых теория была ничем, а действие — всем. В 1892 году анархистская агитация и
крупная кража динамита в каменоломне в Суари-су-Этуаль создали такую нервозную
обстановку в Париже, что взрыв на бульваре Сен-Жермен вызвал в полицейской
префектуре панику.
Попытки найти виновных вначале не увенчались успехом. Беспокойство
общественности росло. Наконец 16 марта женщина — осведомитель Сюртэ сообщила
некоторые интересные подробности. Она была знакома с супругой профессора
Шомартена, преподавателя технической школы парижского пригорода Сен-Дени.
Шомартена знали как сторонника анархизма. Он без устали мог читать лекции об эпохе
социальной справедливости, которая наступит с уничтожением всех правительств.
Шомартен считался неопасным, потому что совершенно не умел обращаться с бомбой.
Однако его жена заявила, что Шомартен подготовил покушение, чтобы отомстить
президенту суда Бенуа за осуждение нескольких его товарищей. Исполнителем же был
некий Леон Леже. В тот же день Шомартена арестовали. Он сразу сник и во всем
признался, но вину свалил на Леже, который, как утверждал Шомартен, был прислан к
нему из пригорода как человек, способный разделаться с враждебными анархистам
судьями, фанатически ненавидящий богатых и на все готовый. Его разыскивает
полиция, но Леже — это псевдоним, настоящее же его имя Равашоль. Он же украл и
динамит в Суари-су-Этуаль. Бомба для покушения на бульваре Сен-Жермен сделана на
Кэ-де-ла-Марин, где Равашоль снимает комнату.
Когда служащие Сюртэ прибыли на Кэ-де-ла-Марин, они нашли убежище Равашоля
покинутым. Был обнаружен лишь материал для изготовления бомб. Шомартена
допросили еще раз. Но вскоре стало ясно, что он не знает нового места пребывания
Равашоля. Шомартен смог лишь описать внешность виновника покушения. Описание
было нечетким: худощавый, рост приблизительно 1, 6 м, желтый цвет лица, темная
борода. Через несколько часов имя Равашоля появилось в заголовках всех газет. Сотни
полицейских разыскивали преступника. Улицы Парижа охранялись, все поезда
контролировались, мужчины с темной бородой и желтым цветом лица задерживались.
Известные анархисты были арестованы. Консьержам домов приказали сообщать о
каждом человеке, похожем по описанию на Равашоля. Все безрезультатно.
"Франция в руках беспомощных людей, — писала "Ле галуа", — которые не знают, что
предпринять с варварами внутри страны". Префект полиции (теперь это был Анри Лозе)
пригласил на помощь Бертильона. Опрос полицейских управлений за пределами
Парижа выявил, что в Сент-Этьене и Монбризоне известен человек, живший там под
именем Равашоль. Но его настоящее имя Франсуа Кёнигштайн. Дома боялись его
жестокости. Он избивал свою мать и угрожал ей убийством. В 1886 году Кёнигштайн
оставил работу и стал заниматься спекуляцией и воровством. Уже почти год его
стр. 18 из 292
разыскивали за совершение ряда тяжких преступлений. В ночь на 16 мая 1891 года
была ограблена могила баронессы Роше Файе под Сент-Этьеном. Грабитель открыл
гроб, похитил крест и медальон и безуспешно пытался содрать кольца с пальцев
умершей. Имелось достаточно данных предполагать, что это дело рук Равашоля. 19
июня того же года нелюдимый старик, одиноко проживавший в своей лачуге в Форе-
Гебирге, был найден задушенным. 35000 франков, которые скупой старик накопил за
всю свою жизнь, были украдены. Кёнигштайн-Равашоль, которого подозревали и в этом
преступлении, был арестован, но ему удалось вырваться из рук полицейских и
скрыться. Спустя шесть недель, вечером 27 июля 1891 года, молотком были убиты две
владелицы скобяной лавки на Рю-де-Роанн в Сент-Этьене. Убийца захватил лишь 48
франков. В этом преступлении также подозревали Кёнигштайна-Равашоля. Когда
Равашоль понял, что его игра проиграна, он сорвал свою маску, шумно и цинично
признал, что Кёнигштайн одна из его фамилий. Он рассказал об ограблении трупа
баронессы Роше-Файе и об убийстве одинокого Жака Брюкеля. То было признание
одержимого человека, для которого действия анархистов были лишь оправданием его
преступлений.
Вместе с сообщениями о разоблачении Равашоля, которые сразу же облетели весь мир,
за пределами Франции стала известна и история его идентификации, осуществленная
Бертильоном. Во всех столицах обратили внимание на бертильонаж. Казалось, что нет
больше преград для его победного марша по всему миру.
8. Лондон 1884 года. Фрэнсис Гальтон
Лондонская международная выставка 1884 года принесла с собой много сенсаций,
больших и малых, незабываемых и быстро забытых, печальных и потешных.
Развлекательным был и павильон, в котором каждый посетитель за три пенса мог
измерить и оценить свои физические возможности.
Уплатив за вход, посетитель попадал в длинное помещение, у стены которого стоял
стол с различными инструментами и аппаратами. Там молодой человек ожидал
посетителей, готовый подвергнуть их испытаниям. Он измерял размах рук посетителей,
рост, длину тела до пояса, вес, силу рук, быстроту реакции, объем легких, умение
различать цвета, проверял зрение и слух. При выходе испытуемый получал карточку,
содержавшую результаты обследования. Павильон пользовался большой
популярностью.
Иногда здесь можно было встретить важного господина лет шестидесяти,
обращавшего на себя внимание узким венком волос на совершенно голом черепе. Это
был сэр Фрэнсис Гальтон.
Будучи материально независимым человеком, он посетил
множество стран. В 1840 году Гальтон побывал в Гисене,
чтобы познакомиться там с немецким химиком Юстусом
Либигом. Затем он посетил Будапешт, Белград,
Константинополь, Афины, Венецию, Милан и Женеву.
Беспокойное путешествие закончилось физическим и
духовным переутомлением (в общем-то, не
единственным в жизни Гальтона, что, впрочем, не
помешало ему дожить почти до 90 лет).
Произведение его родственника Чарлза Дарвина "О
происхождении видов", в котором очень подробно
рассмотрены проблемы наследственности, побудило
Гальтона в 60-х годах прошлого столетия заняться
вопросами наследования физических и умственных
особенностей и способностей. Для решения этих проблем
ему нужны были статистические данные о мужчинах,
женщинах и детях многих поколений. Год за годом он
собирал эти данные. Для получения более обширного
материала и был создан этот развлекательный павильон
на международной выставке. Копии всех полученных там
данных поступали в архив Гальтона. Когда в 1885 году
выставка закрылась, Гальтон был в восторге от
результатов своей идеи и не успокоился до тех пор, пока
не открыл в знаменитом лондонском музее Саут-Кенсингтон постоянную лабораторию
стр. 19 из 292
Фрэнсис Гальтон (1822-1911)
для подобных измерений. Некоторое время даже считалось хорошим тоном
подвергнуться измерениям, которые проводил ассистент Гальтона, сержант Рэндл.
Вскоре Гальтон прослыл самым выдающимся английским специалистом в области
антропометрии.
Такова была ситуаций, когда в 1888 году в Лондоне стало известно о назначении
Альфонса Бертильона шефом полицейской службы идентификации Парижа. Научное
общество "Ройял инститьюшн" заинтересовалось методом Бертильона. Оно обратилось
к Фрэнсису Гальтону с просьбой выступить по этому вопросу на одной из знаменитых
пятниц общества и не предполагало, какие это будет иметь последствия.
Гальтон сразу же принял приглашение и незамедлительно отправился в Париж, чтобы
получить информацию лично от Бертильона. О своем визите он докладывал: "Я виделся
с мосье Бертильоном во время моего краткого пребывания в Париже и имел
возможность ознакомиться с его системой. Ничто не может превзойти ту тщательность,
с которой его ассистенты производят обмеривание преступников. Их приемы быстры и
точны. Все хорошо организовано..."
Но Гальтон не ограничился одним сообщением об открытии Бертильона. Раз уж он
занялся вопросом идентификации, то решил осветить эту тему основательно.
До доклада, который Гальтон сделал 25 мая 1888 года, у него не было достаточно
времени, чтобы вплотную заняться новой идеей. Но он использовал возможность и во
время своего выступления заметил, что, по всей видимости, кроме системы Бертильона,
существует еще один метод идентификации, а именно отпечатки пальцев, на который
пока не обращали внимания.
Сразу же после доклада Гальтон принялся за работу. Сначала его интересовал вопрос,
действительно ли отпечатки пальцев не изменяются в течение всей жизни человека.
Коллекция отпечатков пальцев Хершеля, содержащая материал тридцатилетнего
наблюдения, казалось, была тому веским доказательством. Несмотря на это, Гальтон
распорядился также брать отпечатки пальцев у посетителей лаборатории музея Саут-
Кенсингтона.
Хотя сержант Рэндл и продолжал производить измерения посетителей музея, Гальтона
же интересовали теперь только отпечатки пальцев. Он делал увеличенные фотокопии
всех отпечатков, чтобы удобнее было их сравнивать. Через три года у Гальтона была
такая большая коллекция пальцев, какой Хершель никогда не имел. Ни разу отпечатки
десяти пальцев одного человека не совпали с отпечатками другого. На основании
математического вычисления вероятности совпадения, которое сделал Гальтон,
получалось, что один палец одного человека может оказаться идентичным пальцу
другого человека в отношении 1:4. Если же брать отпечатки всех десяти пальцев, то
получалось невероятное число вариантов: 1: 64000000000. В сравнении с общей
численностью населения на земле совпадение отпечатков пальцев двух людей казалось
невозможным. Гальтона занимал еще и другой вопрос, о котором ни Фулдс, ни Хершель
даже не подумали.
Если вместо бертильонажа для идентификации использовать отпечатки пальцев, то
нужно создать систему их регистрации и каталогизации. И Гальтон вместе со своим
сотрудником Коллинзом принялся за работу. При изучении исторических работ он
неожиданно установил, что вопросами классификации многие занимались еще задолго
до него. В 1823 году, например, чешский профессор физиологии и патологии в Праге
Иоганн Пуркинье в своей работе "К вопросу об исследовании физиологии и кожного
покрова человека" предпринял попытку классифицировать бесчисленное множество
отпечатков пальцев, которыми он заинтересовался во время своих обследований.
Пуркинье обратил внимание на большое число основных типов рисунков, которые все
время повторялись: спирали, эллипсы, круги, двойные завихрения и кривые полосы.
После многочисленных опытов Гальтон убедился, что есть четыре основных типа, от
которых происходят все прочие рисунки. Он постоянно встречал треугольное
образование из папиллярных линий, находившееся на отпечатке либо слева, либо
справа. Другие отпечатки имели по два или по нескольку треугольников. Были
отпечатки, вообще не имевшие треугольников в своих рисунках.
стр. 20 из 292