Торкунов А.В. Внешняя политика и безопасность современной России. 1991-2002. Том 1

В.М. Кулагин

например, процессов демократизации, либерализации и открытия экономики,

унификации подходов к проблемам безопасности, вызревания общей моральной

ориентации.

Очевидно, что глобализация+— не завершенное состояние, а

эволюционирующий процесс; ее интенсивность географически и предметно

неоднородна. Речь не идет о простом прогрессирующем отмирании государства,

а скорее о существенном изменении его привычных функций. И, тем не менее,

мир все больше становится+— и воспринимается+— не как мозаика

геополитической карты с четко очерченными межгосударственными границами,

а как общий для всего человечества «космический корабль Земля»

. И

глобализация, конечно же, не может не оказывать влияния на содержание и

характер взаимодействия национальных составляющих формирующегося

единого организма мирового сообщества. «Трансцендентные» процессы

мировой политики в масштабе глобального сообщества не могут не изменять

принципы и закономерности традиционных международных отношений,

построенных на вестфальской системе взаимодействия суверенных государств.

Явления глобализации активно обсуждаются в зарубежной, а в последнее

время и в отечественной литературе. Поэтому чуть более пристальное внимание

хотелось бы теперь уделить другому новому феномену мировой политики,

который еще не нашел у нас должного освещения, а именно формированию

«критической массы» превосходства демократии над автократией.

«ТРЕТЬЯ ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ ВОЛНА»

В начале 1990-х годов произошло событие из разряда тех, к которым

применимо определение «впервые в истории человечества». Действительно,

впервые в истории человечества потенциал демократических государств

превысил потенциал государств авторитарных. Еще 225+лет назад в

политическом смысле мир состоял исключительно из авторитарных режимов. Со

времени образования Соединенных Штатов до конца XIX в. число

демократических государств достигло 13. За первую половину XX в. их число

удвоилось. В 1992+г., по данным «Фридом Хаус», из 183+государств мира

демократическими были уже 91+страна, а еще 35+находились в «серой зоне»

между демократией и авторитаризмом.

Дело, разумеется, не в цифровых «рекордах»; цифры сами по себе ничего

не решают; кроме того, за каждым подъемом демократической волны следует

частичный откат к авторитаризму. Но даже с учетом этого можно утверждать,

что впервые мировая демократия превзошла мировую автократию по

совокупному экономическому, технологическому, военному и духовному

потенциалу. Это накапливавшееся на протяжении последних десятилетий

изменение стало очевидным в связи с крушением крупнейшего компонента

международного авторитаризма+— СССР, «соцсодружества» и большей части их

попутчиков в третьем мире.

На этом основании, как известно, Ф.+Фукуяма сформулировал вывод о

«конце истории» в смысле окончательного завершения исторического

противоборства между социально-экономическими формациями в пользу

либеральной демократии

. Развернувшаяся вокруг этого дерзкого тезиса

дискуссия концентрировалась главным образом на вопросах о том, правомерно

151

В.М. Кулагин

ли в принципе рассматривать Историю как линейный процесс, имеющий

«предначертание», а следовательно, «начало», «середину» и «конец», и можно

ли согласиться с утверждением, что далее наступит уже бесконечная пастораль

пассивного потребительства

. Вердикт большинства был не в пользу тезиса

Фукуямы.

Но это не сняло более заземленных вопросов. Например: повлияет ли новое

глобальное соотношение демократии и авторитаризма на проблемы войны и

мира, на содержание феноменов силы, государственности, национализма, на

международный политико-правовой режим? И если повлияет, то каким образом?

ИЗ ВСЕГО множества такого рода важных и интересных проблем хотелось

бы специально остановиться на вопросе о соотношении между демократией и

войной, а в данной связи+— уделить внимание относительно недавно

сформировавшейся гипотезе «демократического мира», согласно которой

демократии никогда (или, как правило) не воюют друг с другом.

ИССЛЕДОВАНИЯ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ В XX ВЕКЕ:

ТРАДИЦИОННЫЕ ШКОЛЫ

Прежде чем перейти к анализу указанной гипотезы, уместно хотя бы

коротко (и, значит, схематично) рассмотреть три основных потока

теоретического осмысления международных отношений в XX в. Такой экскурс

оправдан, поскольку гипотеза «демократического мира» бросает

принципиальный вызов всем трем традиционным школам, ставя под сомнение

обоснованность их подходов: и «реализму», и «марксизму», и даже

«либерализму», несмотря на свое кровное родство с последним.

«Реализм», как известно, исходит из того, что логика международных

отношений определяется взаимодействием суверенных государств в

«анархичном» мире. Под анархией понимается не хаос, а лишь факт отсутствия

высшего арбитра над государствами. В этих условиях любое из них вынуждено

полагаться лишь само на себя для продвижения собственных интересов и

обеспечения безопасности. Единственным мерилом национальных интересов и

одновременно единственной гарантией безопасности является мощь

государства. Наращивание каким-то государством своей мощи неизбежно

ущемляет интересы и безопасность других государств, что питает бесконечное

соперничество между ними. Иногда в гонке соперничества наступают паузы

равновесия+— «баланса сил», но затем одно государство (или группа государств)

вырывается вперед, и тогда утраченный баланс может быть восстановлен либо

войной, либо созданием нового противовеса в виде более мощной коалиции. По

логике «реализма», чьи-то попытки добиться мирового господства или

сформировать «однополюсный мир» неизбежно вызывают объединение

широкой коалиции, призванной противодействовать реализации таких планов.

Видение международных отношений с позиций теории «реализма» иногда

иллюстрируют, указывая для сравнения на движение бильярдных шаров,

которые, сталкиваясь друг с другом, могут образовывать самые разнообразные

конфигурации. Это вечное движение, подчеркивают «реалисты», не зависит от

«цвета шаров», сиречь от качества+— в том числе и характера политической

системы+— того или иного государства. Однако имела бы существенное

значение «масса шаров»+— если бы они различались по массе: те, что полегче,

152

В.М. Кулагин

более энергично расталкиваются некоторыми из тех, что помассивнее,+— коим

первые, однако, могут противостоять, присоединяясь к коалициям каких-либо

других «тяжеловесов».

Спорят «реалисты» лишь о первопричине конкурентного поведения государств.

Основоположник послевоенного «реализма» Х.+Моргентау видел такую

первопричину в агрессивной сущности человека

, а лидер современного

«неореализма» К.+Уолтц+— в самой анархичности системы международных

отношений

«Марксизм», как хорошо известно старшему поколению, исходит из того,

что мировую историю, в т.ч. и международные отношения, можно понять только

в контексте классовой борьбы. Способ производства+— «базис»+— определяет

политическую «надстройку» и в смысле внешней политики. В этом «марксизм»

принципиально отличается от «реализма», ибо+— применительно к сравнению

международных отношений с движением бильярдных шаров+— как бы

утверждает, что именно «цвет шаров на бильярде истории», т.е. классовое

содержание политики государств, определяет логику их поведения в

международных делах. Адаптация «марксизма» к практическим задачам

внешней политики «социалистического содружества», а затем крушение

советской ветви «реального социализма» знаменовали соответственно взлет и

падение влиятельности этой школы в сфере анализа международных отношений.

Однако с 1960-х годов на фоне заката «официального марксизма»

наблюдается ренессанс «истинного» марксистского метода, воплощаемого в

теории «мир-системы», которая концентрирует внимание, прежде всего, на

исследовании отношений развитого Севера и развивающегося Юга в контексте

структуры мирового капитализма, но при этом претендует на универсальное

толкование всего комплекса мировой политики+— той самой «мир-системы».

Опуская, по необходимости, детали «мир-системного подхода», следует

заметить, что, как считает ведущий представитель этой школы И.+Валлерстайн,

нынешняя система «мир-экономики» (капитализм) переживает окончательный

кризис, который, по его мнению, должен материализоваться в ближайшее

десятилетие

. Таким образом, «мир-системщики», в отличие от «реалистов»,

считают, что XXI в. несет с собой новое качество глобальной системы, а,

следовательно, и новое качество мировой политики.

Но основным оппонентом «реализма» сегодня является школа

«либерализма». В принципе ее представители разделяют исходные положения

«реалистов», их трактовку «логики» традиционных международных

отношений+— положения об анархии системы международных отношений, об

изначальной первичности роли государства в мировых структурах, о гонке

соперничества между государствами в деле обеспечения своих национальных

интересов и безопасности. Принципиальное же отличие «либералов»

заключается в том, что они считают возможным исправить эти отмечаемые

«реалистами» закономерности, а сегодня подчеркивают уже и их фактическую

эволюцию под влиянием процессов глобализации мировой политики.

После первой мировой войны «либералы», объединившиеся вокруг

В.+Вильсона, задались целью компенсировать анархию международных

отношений учреждением международных институтов (в первую очередь Лиги

наций) и новой системы «коллективной безопасности» по принципу «один за

всех и все за одного». Крушение этого замысла, вторая мировая война и

153

В.М. Кулагин

последовавшая за ней война холодная надолго дискредитировали «либерализм»,

позволили занявшим в теоретическом осмыслении международных отношений

монопольное положение «реалистам» навесить ему обидный ярлык

«идеализма».

Возрождение «либерализма», уже в виде «неолиберализма», приходится

на 1970-е годы. Началом его подъема принято считать выход в свет в 1971+г.

работы Р.+Кеохейна и Дж. Ная «Транснациональные отношения и мировая

политика»

. Авторы книги обратили внимание на то, что государства

перестают играть былую роль почти монопольных субъектов международных

отношений. Их начинают активно теснить «транснациональные» участники

мировой политики+— транснациональные корпорации, финансовые группы,

неправительственные международные организации и+т.д. Одновременно

«неолибералы» выдвинули тезис о сокращении степени анархичности

системы международных отношений в результате формирования «режимов»

разрешения конфликтов и сотрудничества в различных областях

транснационального взаимодействия. С определенным допуском можно

утверждать, что эти принципиальные положения «неолиберализма»

послужили фундаментом «глобалистского» взгляда на нынешнюю эволюцию

мировых политических процессов

. Прежде чем нам здесь расстаться с

«традиционным либерализмом», весьма важно+— с точки зрения целей

дальнейшего анализа новой концепции «демократического мира»+— заметить,

что и вильсонианский «институционный либерализм», и современный

«глобалистский неолиберализм» признают, что поведению демократических и

авторитарных государств свойственны существенные различия и отдают,

естественно, свои симпатии первым. Но они не заостряют внимание на таких

различиях, сосредоточиваясь в основном на проблемах институтов или

режимов взаимодействия любых государств+— как демократических, так и

авторитарных.

Беглый взгляд на состояние современных российских теоретических

исследований международных отношений после почти моментального и

бесследного исчезновения прежнего «марксистского подхода» обнаруживает

довольно широкий разброс направлений+— от попыток возрождения

геополитики хаусхоферовского толка до принятия тезиса Фукуямы о «конце

истории». Что же касается «придворной» школы концептуального

обоснования новой российской внешней политики, то здесь наблюдается

колебание+— вместе с самою практической внешней политикой+— от

принятия логики традиционного «реализма» («многополюсность», сохранение

«великодержавности», построение различных «треугольников» и «осей» для

противодействия американской «гегемонии») до признания необходимости

интеграции+— это уже по канонам «неолиберализма»+— в глобальные и

региональные режимы взаимодействия («семерка», МВФ, ВТО, ЕС, АТЭС).

Возобладавшая с некоторых пор попытка соединения обоих подходов

охарактеризована в следующей довольно откровенной и ёмкой формулировке:

«На смену провозглашенной в 1991+г. задаче скорейшей интеграции в

сообщество цивилизованных стран мира» пришла более реалистическая

линия. С 1996+г. после отставки А.В.+Козырева и назначения на пост министра

иностранных дел Е.М.+Примакова российская стратегия основывается на

концепции многополярного мира, регулируемого системами многосторонней

154

В.М. Кулагин

безопасности, миротворчества и разоружения на глобальном и региональном

уровнях. Эта концепция исходит из неприемлемости как международного

хаоса или силового геополитического соперничества, так и диктата в

международных делах какой-либо одной державы или группы государств»

ФОРМИРОВАНИЕ КОНЦЕПЦИИ «ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО МИРА»

В отличие от концепций традиционных школ, концепция «демократического

мира» формировалась не дедуктивно и не предстала сразу в виде законченной

теории. Ее контуры проступали постепенно, возникая как результат частных

наблюдений, натолкнувших затем исследователей на обобщающие выводы. Во

второй половине 1960-х годов некоторые ученые, занимавшиеся прикладными

проблемами количественного анализа международных конфликтов, независимо

друг от друга стали обнаруживать и выявлять данные о том, что при определенных

условиях демократические государства ведут себя иначе, чем авторитарные. В

1965+г. М.+Хаас выдвинул предположение, что отношения между

демократическими странами менее конфликтны, чем между недемократическими

Позднее эту гипотезу, со своей стороны, подтвердил М.+Салливэн. Опираясь на

обширную базу, какую составили результаты обсчетов различных конфликтных

ситуаций, он пришел к выводу, что «в большинстве случаев открытые системы как

в долгосрочном, так и в краткосрочном плане в меньшей степени бывают

вовлечены в конфликты <…>, чем закрытые»

. Но эти выводы остались

незамеченными научным сообществом, поскольку исследования мирного

разрешения конфликтов находились в то время на дальней периферии

теоретического изучения проблем войны и мира, в котором центральное место все

еще твердо занимали поиски «реалистами» путей победы в холодной войне: по-

прежнему как аксиома воспринималось высказывание Дж. Кеннана о том, что

демократии долго раскачиваются, но если дело доходит до войны, то они

«сражаются ожесточенно, до самого конца»

Между тем еще в 1964+г. в одном из журналов, посвященных проблемам

социологических исследований, появилась статья под прямо-таки

«агитпроповским» заголовком «Выборные правительства+— фактор мира»

. Ее

автор+— Дин Бабст+— утверждал, что с 1789+по 1941+г. не было ни одной войны

между независимыми государствами, которые возглавлялись «выборными

правительствами». Он приводил соответствующую статистику войн за

указанный период, предлагал свое определение политических систем этих не

воюющих между собой государств, а главное, подчеркивал прямую причинно-

следственную связь между политическим устройством демократических

государств и пацифизмом в отношениях между ними. До сих пор о Бабсте по

существу ничего не известно. Известно лишь, что он занимался историческими

исследованиями в свободное от основной работы время (в комиссии по

наркотикам штата Нью-Йорк). Тем не менее, многие сегодняшние исследователи

«демократического мира» считают Бабста родоначальником этого направления

исследований. В 1972+г. его статья была повторно опубликована в далеком от

международной тематики журнале «Индастриал Ресерч».

Выводы Бабста, вероятно, так и остались бы неизвестными широкой научной

общественности, если бы его статью не обнаружили в 1976+г. ученые-

конфликтологи Смолл и Сингер, занимавшиеся в рамках масштабного проекта

155

В.М. Кулагин

«Корреляции войн» систематизацией данных о войнах. Правда, они подвергли ее

сокрушительной критике. Они приводили данные, говорившие, по их мнению, о

том, что войны с участием демократий в рамках указанного периода в

совокупности длились примерно такое же время и принесли такое же количество

жертв, что и войны, в которых участвовали исключительно недемократические

государства. Смолл и Сингер признавали, что «за небольшим исключением» в этот

период действительно не было войн между демократиями, но объясняли этот

феномен тем, что войны более вероятны между соседними странами, а граничащие

между собою буржуазные демократии были не очень-то многочисленны

. Позднее

оба эти утверждения были опровергнуты на основании более скрупулезных

подсчетов, но тогда, в середине 1970-х годов, тезис Бабста был отброшен и на

время забыт.

Тем не менее, тогда же ряд ученых начинает заниматься исследованием

взаимозависимости внутренней и внешней политики государств, в частности, их

поведения в критической области международных отношений, касающейся

вопросов войны и мира. Пожалуй, самым фундаментальным было пятитомное

исследование Р.+Руммеля «Понимание конфликта и войны». В последних двух

его томах речь идет конкретно о взаимосвязи между демократией и войной

На базе обширного круга эмпирических данных Руммель анализирует

внутриполитические источники поведения различных государств и приходит к

выводу о том, что «свобода противодействует насилию». Надо заметить, что он

оперирует при этом понятием «либертарные системы», а не «демократии».

Объяснение им причин феномена антагонизма между свободой и насилием

сводится к двум положениям. Во-первых, он объясняет данный феномен

«ответственностью избранных лидеров перед внутренними группами интересов

или общественным мнением, которые, как правило, выступают против насилия,

повышения налогов и воинской повинности»

. А во-вторых, заключает он,

«между либертарными системами существуют фундаментальные взаимные

симпатии их народов по отношению друг к другу, совместимость

основополагающих ценностей, взаимовлияние взаимодействующих групп и

организаций, а также диффузия силы и интересов»

. Вырванные из контекста

многотомного исследования, такие выводы могут представляться несколько

упрощенными. Но именно по этим двум направлениям+— структурно-

институциональному и культурно-нормативному+— ведется сегодня

исследование истоков понятия «демократического мира». И ведется, надо

сказать, часто независимо от Руммеля, поскольку публикация его многотомного

труда поначалу не привлекла к себе внимания научной общественности.

В 1983+г. упорный Руммель выступил со статьей «Либертаризм и

международное насилие»

, где кратко суммировал свои предыдущие выводы,

подкрепив их данными анализа степени конфликтности в отношениях всех пар

(диад) государств за каждый год на отрезке с 1976+по 1980+г. В результате

получилось 62040+таких «диадо-лет». (Степень политической свободы

государств определялась им по методике «Фридом Хаус».) На основании таких

вполне конкретных данных Руммель делает следующие выводы: либертарные

государства не осуществляют насилия по отношению друг к другу; и чем более

либертарно государство, тем ниже уровень генерируемого им насилия

независимо от того, с каким государством оно имеет дело.

156

В.М. Кулагин

Наконец, Руммель добился своего+— привлек внимание коллег,

большинство из которых, однако, подвергли его сокрушительной критике. При

этом бурная дискуссия развивалась по одному из сценариев, изложенных еще

Шопенгауэром в трактате об искусстве спора: Руммелю намеренно или невольно

приписали то, чего он никогда не утверждал, а затем такие утверждения

эффектно опровергли. Так, большинство оппонентов заявляли: хотя

демократические государства действительно, как правило, не воюют друг с

другом (кстати, загадочным образом это еще недавно квалифицировавшееся как

нонсенс положение вдруг стало чуть ли не аксиомой), но в целом демократии

столь же воинственны, что и авторитарные режимы. В качестве доказательства

приводились выкладки о количестве войн и конфликтов, в которые были о

вовлечены демократии и автократии,+— с учетом их удельного веса в мировом

сообществе на том или ином этапе истории. Руммель пытался напомнить, что он

говорил не о количестве войн и конфликтов, а о степени насилия. Но дискуссия

уже катилась по собственной колее, проложенной оппонентами Руммеля, и через

некоторое время сконцентрировалась на поиске я исключений из формулы,

согласно которой «демократии никогда не воюют друг с другом»,+— в расчете на

то, что такие исключения дискредитируют и « саму закономерность

«демократического мира».

МИР МЕЖДУ ДЕМОКРАТИЯМИ^—

ВСЕГДА ИЛИ ВСЕ ЖЕ ЗА РЕДКИМИ ИСКЛЮЧЕНИЯМИ?

Разногласия относительно формулы «демократии не воюют друг с другом»

проистекают в основном из различия подходов к определению понятий «война»

и «демократия». Легче обстоит дело с дефиницией «международной войны»,

каковою принято считать вооруженное столкновение, по крайней мере, двух

суверенных государств с общим количеством погибших свыше

1000+комбатантов без учета жертв среди мирного населения. Разумеется, порог

потерь, превышение которого переводит вооруженный конфликт в категорию

войны, весьма условен. (Особенно сегодня, с учетом избирательности

сверхточного оружия.) Тем не менее, это определение, сформулированное в

рамках международного исследовательского проекта «Корреляции войн»,

довольно широко принято в научном сообществе. Затруднительным нередко

оказывается и проведение различия между войнами международными и

гражданскими+— например, в случаях межплеменных столкновений,

захватывающих территории двух или более государств. Но для анализа гипотезы

«демократического мира» столкновение именно между суверенными

государствами как признак «международности» конфликта представляется

вполне допустимым. Сложнее обстоит дело с выбором релевантной дефиниции

из множества+— существующих определений «демократии». Например,

известной формулой Линкольна: «Правление народа, избранное народом и

осуществляемое в интересах народа»,+— при всей ее выразительной образности,

трудно оперировать в целях определения демократичности или авторитарности

того или иного режима. Столь же спорны определения, которые ограничиваются

такими категориями, как «представительное правительство» или «свободные

выборы» без их более четкой конкретизации. Весьма детальные и комплексные

системы оценочного рейтинга демократичности государств, известные как

157

В.М. Кулагин

проекты «Полити-1» и «Полити-2», или методология «Фридом Хаус» страдают,

однако, тем недостатком, что применяемые в них системы кодирования

отдельных показателей и их экспертные оценки весьма сложны и, в конечном

счете, субъективны. Их можно принимать или отвергать, но они недостаточно

наглядны, и ими сложно оперировать доказательно.

Оптимальным, по крайней мере для целей проверки тезиса о

«демократическом мире», представляется определение демократии,

предложенное Дж. Л.+Реем: «Условимся считать государство демократическим,

если личности лидеров ее исполнительной и законодательной властей

определяются соревновательными справедливыми выборами. К категории

соревновательных и справедливых будем относить избирательные системы, если

они предполагают участие в выборах по крайней мере двух формально

независимых друг от друга политических партий, предоставление права голоса

по крайней мере половине взрослого населения и если в результате их

функционирования имела место по крайней мере одна мирная конституционная

передача власти от одной политической партии, группы, фракции или коалиции

другой, находящейся к ней в оппозиции»

. Условие предоставления

избирательного права, по меньшей мере, половине взрослого населения для

сегодняшнего уровня развития демократии выглядит весьма заниженным. Но

более высокая мерка означала бы полное отрицание факта существования

демократических государств до конца XIX в., поскольку женщины, т.е.

примерно половина населения, до той поры были лишены права голоса. Разница

масштабов избирательной базы демократий в XIX и XX столетиях, несомненно,

оказывает определенное влияние на степень зрелости демократий, а,

следовательно, на их «внутреннее» и «внешнее» поведение, однако же, не

меняет последнее принципиально. Оправданной представляется и оговорка о

необходимости хотя бы одной мирной конституционной передачи власти,

поскольку это позволяет говорить о консолидации демократии.

Применяя описанные стандарты для определения «войны» и «демократии»,

сторонники гипотезы «демократического мира» и впрямь довольно успешно

доказывают, что демократии никогда не воевали друг с другом. Их оппоненты и

критики, однако же, не сдаются и ссылаются на ряд «исключений» из этого

правила. Первым контраргументом обычно служит упоминание ими войны

1812+г. между Соединенными Штатами и Великобританией. Действительно, на

тот период США в принципе можно признать демократическим государством,

хотя право голоса имело несколько меньше половины взрослого населения (с

учетом женщин и рабов). Что же касается Великобритании, то, несмотря на

наличие и развитие весомых демократических признаков, таких как

парламентская система, многопартийность, действие принципа habeas corpus, в

начале века право голоса имело лишь около 10% взрослого мужского населения.

Таким образом, война 1812+г. не опровергает формулу «демократического

мира».

Более основательным на первый взгляд кажется утверждение о том, что в

1898+г. Соединенные Штаты, тогда уже полностью отвечавшие эталону

демократии, воевали против демократической Испании. В 1876+г. в Испании

была принята новая демократическая по своему потенциалу конституция. С

1890+г. все мужское население страны имело право голоса. Выборы были

соревновательными, а партии «либералов» и «либеральных консерваторов»

158

В.М. Кулагин

поочередно формировали правительства. Однако в то же время Испания

оставалась централизованной монархией, король или регент имели значительные

полномочия, не контролируемые законодательными органами. Кроме того,

несмотря на внешнюю соревновательность выборов, в стране сложилась

процедура, в соответствии с которой, по договоренности между монархом и

лидерами двух ведущих партий, соблюдалась автоматическая очередность

формирования последними правительств. Поэтому многие историки

придерживаются мнения, что Испанию конца XIX в. трудно считать истинно

демократическим государством.

Обсуждение всех войн XIX в., которые хотя бы отдаленно могут быть

квалифицированы как «междемократические»+— сюда же, помимо упомянутых

выше, нередко относят войны между революционной Францией и

Великобританией (1792–1802+гг.), Бельгией и Голландией (1830+г.), англо-

бурскую войну (1899–1902+гг.),+— завершается не в пользу оппонентов гипотезы

«демократического мира», поскольку в них по крайней мере одна из воевавших

сторон не отвечает избранному определению демократии (имеются в виду,

разумеется, те случаи, когда это определение единообразно толкуется сторонами

в споре).

Частично признавая свое поражение, ряд критиков концепции

«демократического мира» выдвигают другой контраргумент: в XIX в., замечают

они, число демократий было столь небольшим, что войн между ними не

случалось по причине малой теоретической вероятности. Данный тезис можно

было бы попытаться опровергнуть, скажем, рассмотрев изменения характера

отношений между ранее традиционно конфликтовавшими Францией и

Великобританией после того, как обе страны перешли в демократическое

состояние. Но проще и доказательнее это можно сделать, проанализировав

войны XX в., когда существенно увеличилось число демократических

государств, а, следовательно, по логике критиков гипотезы, должна была

возрасти и вероятность войн между ними.

Если+— применительно к уходящему XX столетию+— говорить о самых

спорных случаях, то таковыми принято считать следующие: участие Германии в

первой, Финляндии+— во второй мировой войне, участие Ливана в первых

арабо-израильских войнах и вторжение Турции на Кипр.

Политическая система Германии накануне первой мировой войны почти по

всем показателям была не менее демократической, чем, скажем, системы

Франции или Великобритании. Многие историки ссылаются на самого

В.+Вильсона, который, как они отмечают, весьма хвалебно отзывался о

демократических преобразованиях в Германии в начале века и столь же горячо,

добавляют они не без сарказма, бичевал германский авторитаризм перед

вступлением Соединенных Штатов в войну на стороне Антанты. Но он был прав

в обоих случаях, утверждают защитники концепции «демократического мира»,

поскольку в действительно весьма демократической по тем временам

политической системе Германии имелись существенные изъяны, прежде всего

особое положение кайзера, его самостоятельность в решении вопросов внешней

политики, а также его роль главнокомандующего армией, которая фактически не

подчинялась гражданскому министерству обороны, значит, и парламенту. В

связи с данным конкретным спорным случаем сторонники и противники

концепции «демократического мира», как правило, остаются при своих мнениях.

159

В.М. Кулагин

После нападения Германии на Советский Союз и формирования

антигитлеровской коалиции Лондон объявил войну Финляндии+— стране, которая

отвечала в то время всем вышеозначенным критериям демократии. Казалось бы,

налицо очевидное противоречие с формулой «демократического мира». Но

сторонники этой концепции указывают на то, что Великобритания и Финляндия не

вели между собой никаких боевых действий. Последняя лишь «сепаратно» воевала

против Советского Союза+— государства, которое трудно отнести к

демократическим, несмотря на его участие в коалиции с таковыми. Участие

Ливана, единственного в соответствующий период демократического арабского

государства, в первых войнах против Израиля было, по существу, лишь

формальным. В начальные дни войны 1967+г. ливанская авиация совершила

несколько боевых вылетов в поддержку антиизраильских операций межарабских

сил, но этим участие Ливана в боевых действиях и ограничилось. В дальнейшем,

после начала гражданской войны и особенно после ввода в страну сирийских

войск, Ливан трудно рассматривать как демократического и независимого

участника ближневосточного конфликта.

Вторжение Турции на Кипр в 1974+г. также нельзя квалифицировать как

междемократический конфликт. Хотя Кипр на протяжении длительного времени

действительно был демократическим государством (а в Турции в октябре 1973+г.

после трехлетнего военного правления к власти вновь пришло гражданское

правительство), однако в июле 1974+г. на Кипре был совершен переворот против

демократически избранного главы государства архиепископа Макариоса. Поэтому

Турция, даже если ее отнести на тот момент к демократическим государствам,

воевала с мятежниками, свергнувшими при содействии афинского режима

«черных полковников» демократический режим на Кипре. Вооруженные

конфликты и даже крупномасштабные войны между новыми независимыми

государствами на территории бывших СССР и СФРЮ (вокруг Нагорного

Карабаха, между Сербией и Хорватией, в Боснии) нельзя отнести к войнам между

демократиями, поскольку их участники в лучшем случае находились на самом

начальном этапе перехода к демократическому состоянию. Кроме того, их трудно

классифицировать как войны межгосударственные, поскольку во многих из них

одна из сторон именно и ставила целью формирование государственности, тогда

как другая+— недопущение этого. Потенциально самой близкой к

междемократическим войнам после восстановления гражданского правления в

Пакистане являлась постоянная напряженность между Дели и Карачи. Но с

1971+г. (в т.ч. в ходе пограничных столкновений летом 1999+г.) конфликт все же

не эскалировал до масштаба войны. После недавнего военного переворота в

Пакистане возможность верификации в этом регионе теоремы о

«междемократическом мире» исчезает.

Оппоненты концепции «демократического мира» приводят в опровержение

ее еще и тот довод: как они подчеркивают, мирный характер взаимоотношений

между демократическими странами после второй мировой войны объясняется

стратегической необходимостью их солидарного противостояния коммунизму в

условиях холодной войны. Что и говорить, серьезный аргумент. Но он логически

предполагает обострение противоречий и нарастание потенциала столкновений

между демократиями после завершения холодной войны. На этом по существу

строятся все расчеты «реалистических» сторонников идеи «многополюсного

мира». Но за последние десять лет такая тенденция не прослеживается. Самые

160

Торкунов А.В. Внешняя политика и безопасность современной России. 1991-2002. Том 1

Подождите немного. Документ загружается.