А пока, в эпоху раннего Средневековья, наука о природе утратила то
значение, которое она имела в античности. Коль скоро природа утратила свой
статус безусловной реальности, то и наука о природе потеряла свое прежнее
значение и стала рассматриваться либо символически, либо в аспекте своей
практической полезности. Ибо безусловной реальностью для христианства
является только Бог, а изучение его творения имело смысл только с точки
зрения постижения его могущества и мудрости, но не имело прямой связи ни с
познанием Бога, ни с главным делом человека – спасением души. Это,
естественно, не благоприятствовало развитию науки.
Естественнонаучный интерес ослабевает еще и потому, что природа,
будучи с господствующей точки зрения несамостоятельной, не дает
возможности познать последние причины и основания своего собственного
существования: они не могут быть открыты человеку на земле. Только после
смерти Бог откроет святым основания своих творений, их роль в едином
божественном замысле.
Будучи сотворенной, всякая вещь – от пылинки до природы в целом –
лишалась своей независимости. Ее существование, определяемое неким
верховным планом, не могло не быть символичным: оно лишь воспроизводило,
воплощало, олицетворяло скрытую за ним фундаментальную сущность,
несовершенным прототипом и дубликатом которой оно являлось. Отсюда
формируется характерная черта средневекового сознания – моральный
символизм. Отсюда появляется интерес к естественным явлениям, который
ведет не к гипотезам и научным обобщениям, а делает их символами
моральных и религиозных ценностей. Так, Луна была образом Церкви,
отражающей божественный свет, ветер – образом Духа и т.д.
Корни морального символизма, то есть представлений о том, что все
исполнено высшим смыслом, уходят в известное новозаветное изречение: «В
начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Слово здесь –
орудие творения, онтологическая стихия, бытие в самом полном смысле этого
слова, обладающее безусловной реальностью. Но, переданное человеку Слово
стало и универсальным орудием постижения творения, средством приобщения
и реконструкции божественных творческих актов. Поэтому процесс познания
вещи заключался в исследовании понятия, ее выражающего, что определило
сугубо книжный, текстовой характер познавательной деятельности. Поскольку
же наиболее представительными текстами, к тому же освященными
непогрешимым божественным авторитетом, выступали тексты Священного
писания, идеалом и инструментом познания представлялась экзегетика –
искусство истолкования писания.