Здесь можно порассуждать о всевозможной подсознательной мотивации и о чем угодно. Но
я-то знаю, что в течение многих лет, после психического расстройства у Денизы, и потом, когда
это повторилось во второй и в третий раз, — все это время меня мучили ночные кошмары, что
Дениза вот-вот снова сорвется, что она недостаточно сильная. Понимаешь, я знал, что должен
быть очень осторожным, не делать ничего такого, что могло бы ее испугать. Я находился в
ловушке, из-за ее болезни. Знаешь, для меня это был бич. Я не решался потрахаться с другой
женщиной — а вдруг это чересчур испугает Де-низу и она спятит. Я не осмеливался быть слабым
и безответственным и сказать: «Пропади оно пропадом, не хочу работать, хочу быть лоботрясом»,
— потому что Дениза бы этого не пережила. Вполне возможно, что в душе я стремился выбраться
из этой ловушки. И что же, пока я пытался сделать это, Дениза оправилась, и для меня стало
совершенно очевидно, что я могу больше ничего такого не бояться.
Дениза: В ту ночь, когда я хотела пойти гулять и пошла, он знал, что со мной все в порядке.
Эрик: Все это было не так просто.
Дениза (перебивает): Я так поступала и раньше.
Эрик: Да, но тогда было другое дело. Я готов был уйти и поселиться с Маргарет, но,
понимаешь, твоя сила и твое очарование, когда ты настаивала на том, что ты хочешь, и явно
показывала, кто ты такая, — все это меня просто сразило. Вот что произошло. Но смотри, это ведь
еще один пример того, о чем я говорил, — всякое развитие в нашем браке совершалось благодаря
самым ужасным кризисам.
220
«Я могу выбрать для себя болезнь!»
Я: Как я понял, ты — еще до ситуации с Маргарет — ощущал себя скованным по рукам и
ногам из-за болезни Денизы. И я хотел бы спросить тебя, Дениза, была ли ты в самом деле
больна?
Дениза: Да, у меня тоже были свои сомнения, — не знаю, правда, уместно ли в данном
случае это слово, — серьезные сомнения. Я в общем-то затрудняюсь ответить на такой вопрос. Но
я хочу сказать тебе одну вещь, Карл. В последний раз — это было в конце эпизода с Маргарет, и
на меня вдруг накатило — мы весь вечер пили и усиленно пытались уладить нашу проблему. Это
уже после того, как он решил: «Хорошо, будь по-твоему. Я останусь, я откажусь от нее». Но, в
сущности, мы еще были по уши во всем этом. И тут у меня возникло чувство, что я словно бы
расползаюсь, теряю собственное «Я». Ощущения самые причудливые. И, помню, я, сидя в кресле-
качалке с бокалом в руке и раскачиваясь взад-вперед, сказала себе: «Эге, да у меня есть выбор. Я
могу взять и расклеиться, вызвать "болезнь" и заварить всю эту кашу. В этом вопросе у меня есть
выбор». Я тогда в первый раз, вспоминая свой первый срыв и два последующих, осознала, что
какая-то часть моего существа сама выбирала такую линию поведения.
А затем появилось ощущение силы, что я могу это допустить, если захочу, а могу и не
допустить, и осознание того, что я как раз не хочу. И за день-другой я пришла в норму. Я
перестала расползаться. Но для меня это было великим открытием — понять, что существует
вопрос выбора. И тогда мне пришлось по-другому оценить свои прошлые поступки, признать, что
я причинила окружающим много боли, но при этом и себе тоже навредила. Впрочем, я думаю, что
это больше связано со слабостью натуры — нехваткой сил для того, чтобы вынести все, что
только на нее наваливается. Я до такой степени была порождением своей
221
среды — я имею в виду, с такой легкостью поддавалась внушениям окружающих, что могла
чувствовать жалость к себе или к кому-то, с кем плохо обошлась, но лишь тогда я стала немного
лучше понимать почему.
Эрик и «болезнь» Денизы
Я (к Эрику): Я планировал не говорить об этом до заключительного этапа нашей беседы, но
мне очень хотелось бы услышать твои комментарии по этому поводу. Я помню, что впервые вас
увидел в пляжном домике у Пита. Там была вечеринка, и вы оба на ней присутствовали, но
говорил я только с тобой. Я высоко оценил тебя как личность и был весьма озадачен — а к тому
моменту, когда пошел домой, и просто поражен — тем, как ты говорил о Денизе. Узнав, что я
психолог, ты сообщил мне, какой у нее диагноз, и как часто ей приходится принимать лекарства, и
прочее в том же духе. Но дело не в том, что ы говорил, а в том, как ты это говорил, — словно речь
шла об очень хрупкой вещи и тебе приходилось постоянно об этом помнить и предельно
внимательно о ней заботиться. Не то чтобы это звучало совсем пренебрежительно, но это было
сказано убийственно отстраненно и совершенно не походило на какой бы то ни было брачный