быстрее расширяется, покуда, наконец, не открываются такие океанские просторы, от
которых перехватывает дух.
Роковым пунктом, в котором беседа окончательно утрачивает невинность,
становится вопрос о том, что хуже: чинить несправедливость или же терпеть ее. Здравый
смысл в лице Пола, возмущаясь самой постановкой вопроса, ссылаясь на
непосредственную очевидность и мнение всех присутствующих, провозглашает счастье
тирана и жалкую ничтожность его жертв. Однако логика устами того же Пола (при
известном содействии Сократа), ко всеобщему изумлению, с блеском доказывает
противоположное.
Даже и в наши дни многие проводят всю свою жизнь, резвясь на лужайке
видимости, не подозревая о том, что под ней таится пропасть сущности. На тех же, кто
впервые в нее проваливается, это производит неизгладимое впечатление.
Горгий и Пол настолько потрясены вскрывшимся непримиримым противоречием
между их профессиональной логикой и собственным же здравым смыслом, что способны
лишь вяло поддакивать.
Раз противоречие вскрыто - оно непременно должно быть уничтожено. Иного
обращения с ним в те времена (да зачастую и по сей день) никто себе не мыслил.
Неожиданно за это берется сохранивший присутствие духа Калликл. Калликл
начинает с того, что просвещенные потомки квалифицировали бы как "методологическое
введение". Он утверждает, что противоречие скрыто уже в самом понятии
"несправедливого", и противопоставляет справедливость "по природе" справедливости
"по обычаю".
Под естественной, природной справедливостью он понимает неограниченное
господство сильного над слабым, неограниченную свободу сильного. Справедливость же
по обычаю - это принцип социального равенства, который Калликл квалифицирует как
заговор слабых и никчемных против сильного и достойнейшего. В этом, по его мнению, и
заключается секрет диалектического фокуса, продемонстрированного Сократом:
"Большею частью они противоречат друг другу, природа и обычай, и потому, если кто
стыдится и не решается говорить, что думает, тот неизбежно впадает в противоречие. Ты
это заметил и используешь, коварно играя словами: если с тобою говорят, имея в виду
обычай, ты ставишь вопросы в согласии с природой, если собеседник рассуждает в
согласии с природой, ты спрашиваешь, исходя из обычая".
А поскольку Калликла можно обвинить в чем угодно, но не в излишней
стыдливости - он будет твердо отвечать, исходя только из природы, а не из обычая.
Поэтому сократовский номер с ним не пройдет.
Таким образом, понятие справедливости в лучших кантовских традициях
препарировано и разъято на две полярные половинки. Вместе с тем поляризуется и вся
дальнейшая беседа, превращаясь, по существу, в развертывание двух противоположных
идеалов образа жизни, их непримиримое столкновение, приводящее ко взаимному
уничтожению.
"Ты уверяешь, Сократ, что ищешь истину, - так вот тебе истина: роскошь,
своеволие, свобода - в них и добродетель, и счастье (разумеется, если обстоятельства
благоприятствуют), а все прочее, все ваши звонкие слова и противные природе
условности - вздор ничтожный и никчемный!..
Что такое прекрасное и справедливое по природе, я скажу тебе сейчас со всей
откровенностью: кто хочет прожить жизнь правильно, должен давать полнейшую волю
своим желаниям, а не подавлять их, и как бы ни были они необузданны, должен найти в
себе способность им служить (вот на что ему мужество и разум!), должен исполнять
любое свое желание".
Какая же сила заставляет подавлять, обуздывать эти желания? Презренная толпа,
сковывающая свободу человека цепями условностей! И разорвать эти цепи можно только
поднявшись над толпой, провозглашает наш Калликл в истинно арийском духе. "Обычай