Панченко А.М., Живов В.М., Николаев С.И., Плюханова М.Б. и др. Из истории русской культуры. Том III (XVII

Подождите немного. Документ загружается.

42 Глава первая

когда жил в одиночестве на реке Суне. «Добро в пустыне

<...> рукоделие и чтение», — писал он (Пустозерский сборник,

1975, с. 89). Рукомеслом он занимался и в Пустозерске — те-

перь с искалеченной правой рукою: ему отрубили четыре

пальца, чтобы неповадно было обличать власти пером (и вы-

резали язык, чтобы молчал). Но Бпифаний приспособился и

к письму, и к «рукоделию». Он изготовлял деревянные кре-

сты с тайниками, и крамольные «грамотки» распространя-

лись по всей Руси.

Поэтому мы вправе верить синодскому документу. Авва-

кум с его громадным у старообрядцев авторитетом был в

состоянии из Пустозерска руководить столичным бунтом.

Среди «воровских писем», которые летели в толпу с Ивана

Великого, могли быть и автографы Аввакума, в частности

рисованные на бересте карикатуры на царя и архипастырей

во главе с патриархом Иоакимом. Одна такая карикатура

(правда, исполненная на бумаге) до нас дошла. Здесь вне

круга «верных» схематически изображены физиономии

«вселенских» патриархов Паисия Александрийского и Ма-

кария Антиохийского и трех русских врагов старой веры —

Никона, Павла Сарского и Подонского, Илариона Рязанского

(Пустозерский сборник, с. 10; ср. л. 2 фототипического

воспроизведения рукописи). По ругательным подписям —

«окаянный», «льстец», «баболюб», «сребролюбец», «продал

Христа» — легко составить представление о стиле «воров-

ских писем». У пустозерцев оставалось единственное средство

борьбы — слово. Но они умели им пользоваться и имели

право уподоблять его разящему мечу

Это уподобление восходит к библейской топике: «Язык —

острый меч» (псалом 56, ст. 5; псалом 58, ст. 8); «Слово Божие жи-

во и действенно и острее всякого меча обоюдуострого» (Послание

апостола Павла к евреям, гл. IV, ст. 12). У восточных славян это

уподобление было устойчивой литературной формулой. В 1666 г. в

Киеве вышла книга Лазаря Барановича «Меч духовный» (название

заимствовано из Послания к ефесянам, гл. VI, ст. 17). Среди изоб-

ражений фронтисписа — два «писателя»: царь Давид и апостол Па-

вел (образцовый для Аввакума автор), — держащие каждый по мечу

с надписями «Ветхий завет» и «Новый завет». Когда трем из пус-

тозерских страдальцев вырезали языки, это было не просто мучение,

не просто жестокое наказание, но и символическое «лишение сло-

ва». Аввакум избежал его, ибо царь Алексей Михайлович питал к

нему некую личную слабость.

Раскол 43

Итак, на переломе от культуры средневековой к ренес-

сансной расстояние между учащим и учащимся постепенно

и необратимо увеличивалось. На первых шагах «ревнители

благочестия» еще сохраняли прямой контакт с аудиторией.

Хотя диалог наставника и наставляемого был уже невозмо-

жен, но последний слышал все-таки живое слово — то ли в

храме, то ли на улице и площади. Поэтому боголюбцы и не

записывали сначала своих проповедей. Поэтому даже в Пус-

тозерске Аввакум последовательно выдерживал установку на

«слышащего»: «Приклони-тко ухо то ко мне и услыши гла-

голы моя, право, не солгу» (Житие протопопа Аввакума,

1960, с. 226). Поэтому с середины XVII в. в Московском го-

сударстве развернулось состязание проповедников. Орации

произносят и пишут греки (так, в конце 1650 г. в Москву

прибыл назаретский митрополит Гавриил; он поселился в

Богоявленском монастыре и здесь стал проповедовать; сохра-

нилось четыре его записанных проповеди), их пишут и гре-

кофилы Епифаний Славинецкий и Евфимий Чудовский, не

говоря уже о латинствующих. Эти завели обыкновение дек-

ламировать в храмах силлабические стихи (см.: Панченко,

1973, с. 212-213).

Так культура добилась автономии и стала самодовлею-

щей силой, т.е. неким свободным феноменом, регулирую-

щим общение между людьми. Институт духовного отцовства

изжил себя и превратился в анахронизм. По вековой тра-

диции духовный отец и духовное чадо были связаны, как

сиамские близнецы. В деловых бумагах эта связь породила

следующий фразеологизм. Некий обыватель кричал «слово и

дело»; доставленный в воеводскую канцелярию, он заявлял,

что откроется только самому царю (в XVII в. это была лег-

кая, хотя чреватая неприятными последствиями возмож-

ность прославиться на всю державу — о «слове и деле» над-

лежало извещать столицу). Из Москвы получался стереотип-

ный ответ: «Государь указал разспросить, чтоб сказал или

своею рукою написал, а буде не умеет, чтоб его речи прислал

за рукою отца его духовнаго; а буде не скажет, и его пы-

тать» (Новомбергский, 1911, с. 146 и др.) (по опыту Москва

знала, что за «словом и делом» редко скрывается что-нибудь

действительно важное).

Учитывалось, правда, что обыватель обходится без духов-

ника: «А будет грамоте не умеет и отца духовнаго у себя не

скажет...» (Новомбергский, 1911, с. 203 и др.).

44 Глава первая

В Москве ходили слухи о боярине Б.И. Морозове, воспи-

тателе царя Алексея и человеке западнической ориентации:

«Борис де Иванович держит отца духовнаго для прилики

людской, а киевлян де (выучеников Киево-Могилянской

коллегии, —А.П.) начал жаловать, а то де знатно дело, что

туда уклонился к таковым же ересям» (Каптерев, 1909, с.77).

Здесь точно определена фигура, заменившая «изустного»

учителя. Это «трудник слова», автор, создатель текстов. К

нему переходит роль наставника, а живое слово вытесняется

профессиональной литературой и профессиональной светской

наукой. Как писал Карион Истомин:

Ибо человек сам не осмотрится,

аще в науках ум не изострится.

(Браиловский, 1902, с. 432)

Так старую обиходную культуру вытесняла новая, побеж-

давшая с лозунгом «Чим мы прежде хвалилися, того ныне

стыдимся» (Феофан Прокопович, 1961, с. 135). Коренная

перестройка обихода далась нелегко. Культура событийная

тоже стала «бунташной», распалась на несколько противо-

стоящих друг другу течений. Они выдвинули несколько эпо-

хальных типов.

Для традиционалистов больше всего характерен тип му-

ченика, страдальца. В исторической памяти он представлен

такими поистине символическими фигурами, как протопоп

Аввакум и боярыня Морозова, духовный отец и духовная

дочь, два борца и две жертвы. Его (по приказу царя Федора

Алексеевича) сожгли в Пустозерске. Ее (по приказу царя

Алексея Михайловича) заморили голодом в боровской земля-

ной тюрьме. Оба они ратоборствовали с высшей властью.

Боярыню Морозову обычно представляют себе по извест-

ному полотну В.И. Сурикова. То, что мы видим на картине,

произошло 17 или 18 ноября 1671 г. Боярыня уже три дня

сидела под стражей «в людских хоромах в подклете» своего

московского дома. Теперь ей возложили «чепь на выю», по-

садили на дровни и повезли в заточение. Когда сани порав-

нялись с Чудовым монастырем, она подняла правую руку и,

«ясно изъобразивши сложение перст (двуперстие,—А.П.),

высоце вознося, крестом ся часто ограждаше, чепию же та-

кожде часто звяцаше» (Повесть о боярыне Морозовой, 1979,

с. 137). На картине Морозова обращается к московской тол-

пе, к простолюдинам, и они не скрывают своего сочувствия

Раскол 45

вельможной узнице. Так и было: низы стояли за старую ве-

ру, потому что посягательство на освященный веками обряд

означало для них посягательство на весь уклад жизни,

означало насилие и гнет. Мы знаем, что в доме боярыни на-

ходили хлеб и кров нищие, странники, юродивые, что люди

ее сословия ставили Морозовой в вину как раз привержен-

ность к простецам. Но был еще один человек, к которому в

тот день простирала два перста Морозова, для которого она

бряцала цепями. Это царь Алексей.

Чудов монастырь находился в Кремле, и боярыню везли

около государева дворца. «Мняше бо святая, яко на перехо-

дех царь смотряет <...> сего ради являше себе не точию стыде-

тися ругания ради их, но и зело <...> радоватися о юзах», —

пишет автор «Повести о боярине Морозовой», и пишет ско-

рее всего со слов самой героини, к которой был очень близок

и с которой имел случай разговаривать и в тюрьме (Повесть

о боярыне Морозовой, 1979, с. 71—77). Неизвестно, глядел ли

царь на нее с дворцовых переходов, под которыми ехали са-

ни, или не глядел. Но в том, что боярыня была для Алексея

Михайловича прямо-таки камнем преткновения, нет ни ма-

лейших сомнений. Морозовы — древнейшая фамилия. Они

пошли от Миши Прушанина, который особо отличился в

битве со шведами в 1240 г. и был прославлен в Житии

Александра Невского. Морозовы добились исключительно

высокого положения (в промежуток от Ивана III до Смуты

из этой семьи вышло до тридцати думцов, бояр и окольни-

чих) и неслыханного богатства. У последнего в роде, юноши

Ивана Глебовича, а точнее у его матери, «матерой вдовы»

Федосьи Морозовой, было около 10 000 дворов. Богаче, быть

может, были только «именитые люди» Строгановы. Учиты-

вая все это, мы поймем, отчего современники смотрели на

борьбу царя с «верховой» боярыней его покойной первой же-

ны как на поединок почти равных соперников.

В тот день, который выбрал для своей композиции В.И.

Суриков, его героиню везли на Арбат, на бывшее подворье

Псково-Печерского монастыря. В тот же день в Алексеев-

ский монастырь на Чертолье везли ее сестру, княгиню Евдо-

кию Урусову. Не чета Федосье Морозовой (сам царь сказал

о княгине: «Тая смирен обычай имать») (Повесть о боярыне

Морозовой, 1979, с. 135), она все же последовала ее примеру

и умерла на ее руках в Боровске. Читая письма, которые

Е.П. Урусова писала из заключения детям, тотчас обращаешь

внимание на их стиль. Буквально каждая фраза начинается

Глава первая

междометием «oxl»: «Ох, мой любезной Басенка, не видишь

ты моего лица плачевного и не слышишь моего рыдания

слезного <...> Ох, мой любезной друк, не слышу твоего гласа

любезнаго. Ох, любезной мой, промолви ко мне хотя един

глагол, утеши печаль мою, абвесели серце мое сокрушенное

<...> Ох, кто таков сир на земли, что ты, мой возлюбленный»

(Высоцкий, 1916, с. 20).

Была в то время устойчивая стилистическая формула:

«Ox, oxl Увы, увы! Горе, ropel». Это восклицание можно

взять эпиграфом и к жизни традиционалистов, и к произве-

дениям, вышедшим из-под их пера. Их ментальность —

«оханье» и «гореванье».

Обозревая XVII век с его самоуморениями и самосожже-

ниями, легко впасть в соблазн: не поколебался ли у защит-

ников старины «инстинкт самосохранения» (Плюханова, 1982,

с. 199)? Не была ли их жертва жертвой добровольной, как

писал Семен Денисов в виршах для «Винограда российского»

(издание этих стихотворений см.: Салливан, Дрейдж, 1968,

с. 35), сборника кратких житий мучеников за старую веру:

Тако отец Варлаам огнем испечеся

и яко хлеб сладчайший богу принесеся.

Божий бо священник сый, прежде Христа жряше,

потом же и сам себе в жертву возношаше.

Конечно, «Виноград российский» состоит из мартириев

(это первый мартиролог в русской литературе), а персонажи

мартириев, согласно литературному этикету, всегда идут на

смерть радостно, «со светлым лицом». Но, быть может, че-

ловек «бунташного» времени «сакрализовался», и этикет

стал реальностью?

Такое мнение основывается на неточном толковании того

места из пятой челобитной царю Алексею, в котором описа-

но «видение» Аввакума в великом посту 1669 г. «Божиим

благоволением, — пишет Аввакум, — в нощи вторыя недели,

против пятка, распространился язык мой и бысть велик

зело, потом и зубы быша велики, и се и руки быша и ноги

велики, потом и весь широк и пространен под небесем по

всей земли распространился, а потом Бог вместил в меня

небо, и землю, и всю тварь» (Житие протопопа Аввакума,

1960, с. 200). В Прянишниковской редакции Жития нахо-

дим почти точную аналогию этому фрагменту (там же,

с. 339). Стало быть, автор придавал ему особое значение. Но

о чем говорит Аввакум?

Раскол 47

Американка П. Хант думает, что он «прямо указывает

<...> на свое отождествление с Христом» (Хант, 1977, с. 82).

Отсюда можно сделать вывод, будто Аввакум намеренно по-

вторял крестную муку. Но источник «видения» отыскивает-

ся в популярном в Древней Руси апокрифе о сотворении

Адама (Памятники литературы, 1980, с. 148—153); значит, о

«христологии» Аввакума в данном случае не может быть и

речи. Адам — это микрокосм. Тело его — от земли, кости —

от камня, кровь — от моря, дыхание — от ветра... «И поиде

Господь Бог очи имати от солнца, и остави Адама единаго

лежаща на земли <...> И бысть Адам царь всем землям и пти-

цам небесным и зверем земным и рыбам морским, и само-

власть дасть ему Бог. И рече господь Адаму, глаголя: "Тебе

работает солнце и луна и звезды, и птицы небесныя и рыбы

морския, и птицы и скоты и гади"». Ориентация Аввакума

на этот апокриф несомненная. Даже поза его — это поза Ада-

ма («лежащу ми на одре моем» — Житие протопопа Авваку-

ма, 1960, с. 200). «Пяток», о котором пишет Аввакум, при-

ходился в 1669 г. на 5 марта, а март традиционно считался

«первым в месяцах» (хотя уже два столетия Русь праздно-

вала новый год 1 сентября): в марте «сотворен бысть Адам,

первый человек, и вся тварь его ради». В церковной службе

тема Адама главенствует в канун великого поста и в первые

его «седмицы». Итак, Аввакум отождествлял себя не с Хрис-

том, а с Адамом, т.е. не с Богом, а с человеком вообще.

Тираноборческий бунт Аввакума — это бунт человека, ко-

торый не признает за царем права на исключительность.

«Видишь ли, самодержавие? Ты владеешь на свободе одною

русскою землею, а мне сын Божий покорил за темничное

сидение и небо и землю; ты, от здешняго своего царства в

вечный свой дом пошедше, только возьмешь гроб и саван, аз

же, присуждением вашим, не сподоблюся савана и гроба, но

наги кости мои псами и птицами небесными растерзаны бу-

дут и по земле влачимы; так добро и любезно мне на земле

лежати и светом одеянну и небом прикрыту быти; небо мое,

земля моя, свет мой и вся тварь» (Житие протопопа Авва-

кума, 1960, с. 200).

Непосредственным импульсом «видения» было решение

властей не хоронить старообрядцев в освященной земле, при-

равнять их к еретикам и самоубийцам. Это была не пустая

угроза. Тело боярыни Морозовой в рогоже и без отпевания

зарыли внутри стен Боровского острога. Морозову держали

Глава первая

под стражей, пока она была жива. Ее оставили под стражей

и после смерти, положившей конец ее страданиям в ночь с

1 на 2 ноября 1675 г. Она умирала не как житийная героиня,

не как добровольная мученица, а как человек. «Рабе

Христов! — взывала боярыня к сторожившему ее стрельцу. —

Есть ли у тебе отец и мати в живых или преставилися? И

убо аще живы, помолимся о них и о тебе; аще ж умроша —

помянем их. Умилосердися, раб Христов! Зело изнемогох от

глада и алчу ясти, помилуй мя, даждь ми колачика» (По-

весть о боярыне Морозовой, 1979, с. 152). И когда тот отка-

зал («Ни, госпоже, боюся»), она из ямы просила у него хотя

бы хлебца, хотя бы «мало сухариков», хотя бы яблоко или

огурчик — и все напрасно. Человеческая немощь не умаляет

подвига. Напротив, она подчеркивает его величие: чтобы со-

вершить подвиг, нужно быть прежде всего человеком.

Иной тип человека выдвинули новаторы. Создатели сил-

лабической поэзии, перспективной живописи и партесной

музыки ощущали себя обладателями истины и творцами

истории. Их трудами Россия преодолевала культурное оди-

ночество, приобщалась к европейской цивилизации, стано-

вилась великой державой. Из культуры барокко новаторы

заимствовали лишь оптимистические мотивы. Медитации,

рефлексия, барочный пессимизм были им совершенно чуж-

ды. Это естественно для молодой и победоносной культуры.

Поэтому ключевые слова сочинений новаторов — «радость»

и «веселье». Так начиналась «перваго действа 1-я сень» пер-

вого спектакля в Преображенской «комидийной храмине»:

Вси вопиют

Счастие, счастие царю нашему желаем!

Благоденьствие же и мир купно припеваем!

При радостех таких, выну б неотменно, да

будеши всегда, всегда непременно!

(Ранняя драматургия, 1972, с. 105-106)

Так спектакль и кончался:

Вси

глаголют

Ей, ей, ей, ей!

Великая Москва с нами ся весели!

(там же, с. 255)

ГЛАВА ВТОРАЯ

ИСТОРИЯ И ВЕЧНОСТЬ В СИСТЕМЕ

КУЛЬТУРНЫХ ЦЕННОСТЕЙ

Противостояние русской старины (веры)

и новой культуры (интеллекта)

Те люди «бунташного века», которые очевидный для

всех закат Древней Руси переживали как мучительную

утрату, как национальную и личную катастрофу, не могли

понять, чем плох освященный временем старинный уклад.

Им было невдомек, какая надобность в коренной ломке жиз-

ни огромной страны, с честью вышедшей из испытаний

Смуты и крепнувшей год от году. Их поистине апокалипси-

ческому отчаянию всегда сопутствовало недоумение: «Русь,

чего-то тебе захотелося немецких поступков и обычаев!»

(Житие протопопа Аввакума, 1960, с. 136). Это недоумение

сквозит, например, в соловецкой челобитной царю Алексею

Михайловичу, составленной в сентябре 1667 г. «Учат нас

ныне новой вере, якоже <...> мордву или черемису», — писа-

ли соловецкие монахи. Учат чему-то, о чем «не точию мы,

но и прадеды, и отцы наши <...> и слухом не слыхали». «Не-

ведомо для чего» — вот слова, которые выражают дух соло-

вецкой челобитной (Барсков, 1912, с. 12-27).

В том, что официальная Россия ударилась то ли в греко-

фильство, то ли в латинство, традиционалисты усматривали

прямое вероотступничество. «Выпросил у Бога светлую Росию

сатона, — восклицал протопоп Аввакум, — да же очервленит

ю кровию мученическою» (Житие протопопа Аввакума,

1960, с. 95). Соловецкие иноки отождествляли вероотступни-

чество с покушением на национальную историю. «Многий

иноземцы посмехаютца нам и говорят, бутто мы <...> веры

по се время не знали, а будет и знали, то ныне заблудили,

потому что де ваши книги переменены по новому и с преж-

ними вашими книгами, кои при прежних царех были, ны-

нешние книги ни в чем не сходятца, и нам, государь, про-

тиву их ругательства ответу дать нечево, потому что они нас

укоряют делом <...> Не вели, государь, тем новым учителем

50 Глава вторая

<...> истинную нашу православную веру <...> изменити <...>

чтобы нам <...> тою новою верою прародителей твоих госуда-

ревых и святых не посрамить, а иноземцам и наемником

<...> впредь дерзновения не подати». Так сочинители челобит-

ной высказали опасения за историческое достоинство Руси.

«Новые учители», адепты барочной культуры, смотрели на

вещи в сущности так же, как соловецкие монахи, —

только с оборотной стороны. Именно о насмешках иностран-

цев и с такой же обидой упомянул, например, Сильвестр

Медведев, убеждая в 80-х годах царевну Софью Алексеевну

завести в Москве Академию, регулярную высшую школу по

образцу киевской и виленской:

Да не тому нам страннии смеются,

яко без света сущим ругаются.

(Русская силлабическая поэзия, 1970, с. 195.)

Сильвестр Медведев, уроженец Курска и природный ру-

сак, мог бы в один голос с соловецкими старцами сказать:

«Они нас укоряют делом». Но для любимца и верного уче-

ника заезжего латиниста Симеона Полоцкого «понос России»

состоит отнюдь не в том, что «страннии» кощунственно ума-

ляют национальное величие. Вслед за ними Сильвестр Мед-

ведев сокрушенно признает, что Русь — земля без мудрецов,

познавших «семь свободных художеств», без правильного

образования, без света наук. Это земля, невежественные оби-

татели которой «шествуют во тме».

Заметим, что стиль размышлений у завзятых врагов

схож до чрезвычайности. Они равным образом пользуются

оппозицией свет — тьма. Но для Аввакума и людей его круга

свет — это онтологически-гносеологическая категория, ко-

торую они изучали прежде всего по Дионисию Ареопагиту.

Она объединяет свет видимый и свет духовный, благо, исти-

ну, нравственное совершенство и красоту (см.: Бычков, 1977,

с. 93 и ел.). Она самым прямым образом касается спасения

души, но внг .хпожна «внешней мудрости», т.е. секуляризо-

ванному знанию. Православную теорию света (с многочис-

ленными ссылками на Дионисия Ареопагита, но в упрощен-

ной форме) изложил во введении к «Житию» Аввакум. В

соответствии с тем разделом теории, который трактует о пе-

редаче информации с неба на землю через видимое сияние,

Аввакум аргументирует помрачение «светлой Руси» двумя

Противостояние русской старины и новой культуры... 51

солнечными затмениями, случившимися 2 августа 1654 г. и

22 июня 1666 г.

В цитированном стихотворении Сильвестра Медведева

(«Вручение <...> Софии Алексиевне Привилия на Академию»)

тема света — тоже одна из ключевых. Софья — «пресветлая

дщерь пресветлаго царя»; она хранит божественный свет «в со-

суде сердца»; она «светит» подданным, и т.д. Но тема сведена

к просветительству, к образованию, которому надлежит «в

Москве невежества темность прогоняти». Так выразило себя

европоцентристское пренебрежение к средневековой Руси.

Если за нею и признаются некоторые исторические за-

слуги, вроде побед на бранном поле, крещения языческих

племен и освоения необжитых пространств, то ее духовные

накопления объявляются как бы не имеющими ценности.

Отрицается почти все, что было создано за семь столетий,

протекших со времен Владимира Святого. Отрицаются кни-

ги и профессиональная музыка, иконы, фрески и зодчество

(вспомним хотя бы о запрещении строить шатровые храмы),

навыки общения между людьми, одежды, праздники, раз-

влечения. Отрицаются многие традиционные институты —

например, институт юродства, который на Руси выполнял

важнейшие функции общественной терапии. Анафеме пре-

даются и событийная культура, и культура обиходная, вся

национальная топика и аксиоматика, вся сумма идей, в со-

ответствии с которой живет страна, будучи уверенной в их

незыблемости и непреходящей ценности. Притом цель этого

отрицания — не эволюция, без которой, в конце концов, не-

мыслима нормальная работа общественного организма, но

забвение, всеобщая замена. В глазах «новых учителей» рус-

ская культура — это «плохая» культура, строить ее нужно

заново, как бы на пустом месте, а для этого «просветити рос-

сов» — конечно, по стандартам западноевропейского барокко.

Так обозначились очертания главного спора эпохи — спо-

ра об исторической правоте. Одна сторона настаивала на ни-

чтожестве, другая — на величии, на «правде» старины. Обе

стороны выставили различные доводы, но ограничили по-

лемику узкими рамками. Она свелась к одному вопросу:

древен ли русский церковный обряд — двуперстие, осьмико-

нечный крест, богослужение на семи просфорах, хождение

«посолонь» и т.д., или же искажен невежественными пере-

писчиками богослужебных книг?

Панченко А.М., Живов В.М., Николаев С.И., Плюханова М.Б. и др. Из истории русской культуры. Том III (XVII - начало XVIII века)

Подождите немного. Документ загружается.