Микешина Л.А. (Сост.) Философия науки. Хрестоматия
Подождите немного. Документ загружается.
<...> Ввиду того, однако, что историей занимаются люди, научное изображение единичного и особого
(Besonderes) и должно быть направлено главным образом на духовную жизнь человека. На этом именно
основании исторические науки и причислялись обыкновенно к «наукам о духе». <...> (С. 214)
<...> термин этот непригоден для того, чтобы вполне точно охарактеризовать материал этой науки. <...>
Материалом исторической науки отнюдь не является вся духовная жизнь, даже не вся духовная жизнь
человека, но лишь определенная, сравнительно незначительная часть духовной жизни принимается главным
образом во внимание историком. Поэтому для обозначения сущности истории понятие науки о духе
является одновременно и слишком узким и слишком широким.
Для того чтобы отграничить эту часть духовной жизни и тем самым еще точнее охарактеризовать материал
исторической науки, мы должны опять-таки исходить из уже найденного нами понятия исторического
метода, и притом имея в виду особенности тех ценностей, которые в индивидуализирующем образовании
понятий определяют выбор существенного. Это всегда всеобщие человеческие ценности, иными словами,
исторически существенными могут стать лишь те объекты, которые по отношению к общественным или
социальным интересам обладают значением. Поэтому, вследствие исторической связи частей с
историческим целым, т.е. с обществом, главным объектом исторического исследования является не
абстрагированный от него человек вообще, но человек, как социальное существо, и опять-таки лишь
постольку, поскольку он участвует в реализации социальных ценностей. При этом нужно, конечно, понятие
societas понимать в возможно более широком смысле, так, чтобы под него подпадали также и
321
формы общения людей науки и искусства. Если процесс реализации всеобщих социальных ценностей в
течение исторического развития мы назовем культурой, то тогда мы сможем сказать, что главным
предметом истории является изображение частей и целого культурной жизни человека и что всякий с
исторической точки зрения важный материал должен стоять в какой-нибудь связи с культурной жизнью
человека, ибо только в таком случае мы будем иметь возможность относить его к всеобщим ценностям,
исследуя его во всей его особности и индивидуальности. (С. 215)
Вследствие этого общеобязательного и необходимого отнесения к ценности, генерализирующая наука не в
состоянии дать вполне исчерпывающего изображения этих объектов, они требуют обработки их
посредством индивидуализирующего метода. Мы видим, таким образом, в каком смысле история
необходима для культурного человека. Культурный человек (Kulturmensch) всегда будет относить
действительность к всеобщим культурным ценностям, так что необходимо должен возникать вопрос, каким
образом реализовалась культура в ее единичном развитии, и ответ на этот вопрос может дать одна лишь
индивидуализирующая история, а никак не генерализирующая наука. (С. 217)
Примечания
1. «Особность» — индивидуальные личностные свойства, составляющие неповторимую специфику объекта
независимо от того, является он одушевленным или нет.
ИВАН ИВАНОВИЧ ЛАПШИН. (1870-1952)
И.И. Лапшин — русский философ, представитель неокантианства, психолог, музыкальный критик, один из
основателей Русского педагогического института им. Я.А. Коменского (1923) в Праге, где проживал до
конца жизни в период эмиграции.
Проблема творчества была одной из центральных в его философии и раскрывалась во многих его работах:
«Законы мышления и формы познания» (1906), «Художественное творчество» (1922), «Философия
изобретения и изобретение в философии» (1922), «Эстетика Достоевского» (1923). Лапшин выделяет
следующие типы творчества: религиозное, художественное, специально-научное и философское, считая
последний тип высшим итогом и основанием творчества вообще, своеобразной научной областью духовной
деятельности. Творческий процесс характеризуется как «смутно-сознательный», сочетающий в себе
преднамеренность и стихийность, подражание, «кризис сомнений» и новаторство, а научное творчество —
как «комбинирование мыслей» посредством образов, символов. Ученый должен обладать «внутренним
зрением» художника, способностью интеллектуального перевоплощения, творческой фантазией, научным
воображением.
Лапшин обосновывает концепцию целостного творчества, которая разрабатывалась еще любомудрами,
выявляя глубокую взаимосвязь процессов художественного и научного творчества, не смешивая их при
этом и указывая на общий корень — веру в «оправдание добра», в возможность воплощения идеала.
С.И. Скороходова
[О роли эмоций в процессе мышления]
Перед нами теперь возникает вопрос, каковы средства, при помощи которых можно было бы бороться
против этой «умственной порчи», проистекающей вследствие вторжения чувствований в область мысли.
Исследование этого вопроса побуждает нас коснуться той области, которой психологи до сих пор уделяли
слишком мало места, именно области интеллектуальных эмоций.
Фрагменты текста даны по книгам:
1. Лапшин И.И. Законы мышления и формы познания. СПб.;М, 1906.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
171 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
171
2. Лапшин И.И. Философия изобретения и изобретение в философии. М., 1999.
323
Большинство психологов (даже наиболее чуждые узкому интеллектуализму) до самого последнего времени
смотрело и еще продолжает смотреть на чувствования, как на нечто совершенно обособленное от процесса
философской научной мысли, как на психический фактор, вторгающийся в познавательные процессы
случайно и играющий при этом исключительно отрицательную роль. <...> В основание этих рассуждений
положены три, на мой взгляд, ошибочных положения: 1) Научная мысль заключает в себе незначительную
примесь эмоционального элемента. 2) Этот элемент должен быть устранен, как фактор, всегда вредно
влияющий на развитие научной мысли. 3) Он легко устраним: стоит нам захотеть быть добросовестными —
и мы сразу получим возможность бесстрастно созерцать формирование объективной истины в нашем
сознании из самопроизвольной борьбы идей. Несостоятельность этих положений станет нам вполне ясной,
если мы обратим внимание на факт, указанный уже Аристотелем или одним из его учеников; а именно, что
самый процесс познания независимо от внешних практических побуждений, с которыми он может быть и не
быть связан, самое исследование теоретической истины составляет источник очень сильных эмоций sui
generis (своего рода (лат.). — Ред.). <...> Из всех этих указаний на важное значение интеллектуальной
эмоции в философском творчестве ясно, что обособлять мысль от чувствований, кастрировать ее не только
не желательно, но и психологически невозможно. Следовательно, чтобы освободиться от вредного влияния
эмоций на процесс мысли, нужно не устранять их, а изменить их отношение к процессу идеации. А для этой
цели необходимо прежде всего дать себе ясный отчет в их существовании, что мы и попытались сделать.
<...> Подмечая, что эмоция вынуждает нас отождествлять без достаточного основания два понятия, мы тем
самым парализуем ее возмущающее действие на мысль, благодаря хорошо известному психологическому
закону, который прекрасно охарактеризован Геффдингом в следующих словах: «Ясное понимание причин
чувства действует на него, проясняя и очищая его. Поэтому стремление понять чувство, овладевшее мною,
дает мне возможность отнестись к нему свободнее. Чувство обыкновенно отличается неопределенностью,
которая составляет часть его силы и которая может исчезнуть перед ясным сознанием, как проказы нечистой
силы перед светом Божьего дня. Стремление чувства к тому, чтобы найти объяснение и оправдание ведет к
построению и развитию целых теорий и гипотез. Когда ясное познание может достигнуть такой силы, что
открывается ничтожество превратных теорий, то это оказывает обратное влияние на чувствование. Но
особенно важно понимание причин возникновения чувства». Таким образом, необходимо, чтобы шли рука
об руку: логическая критика теорий, связанных с известными чувствованиями, и психологический анализ
происхождения последних, ослабляющий их силу или заменяющий их другими чувствованиями (страшное
становится смешным). (1, с. 312-317)
Открытие и изобретение. Приспособляемость, находчивость и
изобретательность. Как понимать природу философского изобретения
Я озаглавил мою книгу «Философия изобретения». Можно по этому поводу задаться вопросом о различии
терминов открытия и изобретения.
324
<...> Источником открытия является гипотеза, которая находит себе подтверждение в данных опыта, так
сказать, раскрывает перед нами некоторую естественную законосообразную связь данных опыта.
Изобретение есть порождение фикции, искусственного понятия, вспомогательной конструкции мысли,
которая имеет чисто «инструментальное» значение, являясь лишь эвристической уловкой,
методологическим приемом. Так, закон тяготения есть открытие Ньютона, а дифференциальное
исчисление — изобретение Лейбница. <...> Я предпочитаю употреблять в расширенном смысле термин
изобретение, ибо в нем подчеркивается творческий активный момент человеческой мысли
(изобретательность ума). В открытии более подчеркивается эмпирическая данность новых областей
физического или духовного мира. Нельзя сказать, что Колумб изобрел Америку или Вебер изобрел
известный психофизический закон, как нельзя сказать, что Аристотель открыл силлогизм; поскольку речь
идет о результате творческой работы, мы сохраняем это разграничение, но поскольку речь идет о процессе
открытия, можно сказать, что в основе всякого открытия, если оно не есть случайная находка, лежит новое
изобретение мысли, конструкция нового научного понятия.
Если всякое научное и философское изобретение есть прежде всего конструкция нового понятия, то оно,
очевидно, глубоко отличается и от простой приспособляемости животного к новым условиям среды, и от
находчивости обывателя в непривычной и затруднительной обстановке. <...> (2, с. 31)
Ни нужда, ни борьба за существование, ни заманчивые перспективы практических выгод не могут
создавать новые изобретения, но они могут быть значительным побочным импульсом для интенсивной, но
свободной игры творческих сил в умах изобретателей данного времени. <...>
По мере восхождения к более высоким, тонким потребностям человека, каковы религия, искусство, наука и
философия, формы изобретения углубляются, по механизм изобретательности в основных чертах остается
тем же.
В частности, что касается занимающего нас вопроса об изобретении в философии, то нужно, во избежание
недоразумений, несколько остановится на том, что является исходным пунктом для философской
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
172 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
172
изобретательности. Если рассматривать этот вопрос с точки зрения современного человека, психогенезиса
его личности, тогда на него не трудно ответить. Если же брать вопрос с исторической точки зрения, то на
него можно ответить удовлетворительно лишь в самых гадательных и общих чертах. Что источником
философских изобретений является великая философская страсть удивления человека перед самым фактом
его бытия, перед загадками познания и деятельности, перед вопросом о сущности мира и цели бытия, — это
бесспорно, не нужно только в эту общую постановку вопроса субъективно привносить свою собственную
точку зрения, модернизировать неведомого нам первобытного человека. (2, с. 33)
Фантасмы научного воображения
<...> Я хочу обратить внимание на то, что во всех науках играют особую роль особые фантасмы, но не
фантастические образы, какие мы встречаем
325
в искусстве. Фантастические образы заведомо не имеют себе соответственных реальностей, но лишь
принимаются за якобы реальные в процессе эстетического эмоционального мышления. Научные фантасмы
таковы, что они в сознании ученого хотя и не соответствуют вполне по своему содержанию
действительности, но в гипотетической форме и в самых грубых и приблизительных чертах верно
схватывают известные объективные отношения между явлениями или косвенно наглядным образом дают
нам в воз-зрительной форме картину тех отношений, какие были бы между вещами, если бы основные
законы природы и мысли были бы иными.
При этом нужно иметь в виду, что в процессе образования научных фантасмов играет роль не только
фантазия изобретателя, но и объективные данные, нередко даже поддающиеся в известных пределах
количественному расчету. Только в первоначальном замысле играет роль фантазия — в его осуществление
уже привходит расчет.
В истории науки нередки случаи вольной, т.е. умышленной или неумышленной, подмены объективно
значимого научного фантасма субъективной фантазией ученого. <...> (2, с. 103)
Изобретение и индуктивные операции мысли
Ученый исследователь приступает к наблюдению или экспериментации не с tabula rasa в голове, его мозг
подготовлен к своеобразному восприятию внешних раздражений путем многолетней установки (Einstellung),
его дух обогащен множеством знаний в организованной форме; он обладает в высшей степени в сфере своей
специальности тем, что Max называет изощренностью внимания; воспринимаемым явлениям он придает
сложное истолкование, дополняя непрестанно наблюдения и эксперименты мысленными экспериментами —
комбинированием фактов и идей в воображении. Поэтому его проницательность и догадливость
проявляются в процессе индукции в троякой форме.
1. В виде чуткости к деталям внутри поля наблюдения, к подробностям, которые могут иметь решающее
значение в постановке наблюдений и экспериментов, но которые ускользают от внимания других
исследователей или вследствие недостаточной подготовленности, или вследствие недостаточного дара,
наблюдательности, или вследствие ослепления предвзятой теорией. <...>
2. В виде широты комбинационного поля творческого воображения, когда ученый сближает между собою
весьма диспаратные, обособленные друг от друга сферы явлений. <...>
3. В способности благодаря живости воображения и проницательности мысли выходить за пределы
непосредственного поля наблюдения и заглядывать в соседнюю запредельную область явлений, где может в
скрытой форме находиться остаточный искомый фактор, являющийся причиной Данного явления. Мир
опыта не есть шашечная доска, где причины и следствия расположены по соседству в соответствующих
квадратиках, но сплошной поток многообразных процессов, где наряду с известными нам факторами
имеются налицо и менее известные и совершенно неведомые (новые элементы, новые силы). Гершель
впервые обратил внимание на то, что
326
раскрытию этих запредельных факторов особенно содействует метод остатков. <...> (2, с. 149-150)
Формальные чувствования в интеллектуальной области в их отличии от
эстетических чувствований
<...> интеллектуальные чувствования в творческой фантазии ученого или техника отличаются от
эстетических следующими свойствами.
I. Стремление к свободе от противоречий для ученого обязательно безусловно, ибо внутреннее
противоречие разрушает самую постройку мыслей. <...>
П. Соответствие данным опыта является безусловно обязательным для натуралиста. В искусстве чувство
«реальности» изображаемого не всегда требует близости с изображаемой действительностью. <...>
III. Ясность и отчетливость в развитии научной и философской мысли всегда желательна, а неясность и
смутность всегда являются недостатком в ученом исследовании. В искусстве же ясность и отчетливость
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
173 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
173
образов вовсе не являются необходимым условием наивысшего эстетического эффекта — весьма часто
тонкие, трудно уловимые и неопределенные переживания могут быть сообщены поэтом, художником или
музыкантом именно при помощи пробуждения в нас неясных, отрывочных или неопределенных образов.
<...>
IV. Архитектоничность научного произведения, симметрия между его частями — не то же, что
архитектоничность симфонии или храма. Мысли всевременны и всепространственны, чувство
гармонических отношений между смыслами — не то же, что чувство гармоничности отношений между
словами, образами, звуками или математическими символами. Между тем очень часто чувство внешней
симметрии схем, формул, классификаций, которое есть элементарное эстетическое чувствование,
смешивают с чувством соответствия смыслов и правильности отношений между ними. <...> (2, с. 195-196)
Психологическая реконструкция творческого процесса. Творческая
интуиция ученых
<...> полагаю, что не существует никакой творческой интуиции как особого творческого акта, который не
разлагался бы без остатка на описанные мною переживания чуткости (т.е. памяти на чувства ценности или
значимости известных образов, мыслей или движений), проницательности (т.е. умения пользоваться теми
же чувствами ценности в комбинационной работе воображения, мышления и двигательных процессов) и
чувства целостной концепции (т.е. опять же способности учуять по эмоциональным подголоскам сродство
между собою образов, мыслей или движений, организуемых нами в направлении известной конечной цели).
<...> (2, с. 219)
ФИЛИПП ФРАНК. (1884-1966)
Ф. Франк (Frank) — австрийский физик и философ, один из известных представителей неопозитивизма. Его
взгляды сформировались под существенным влиянием идей Э.Маха, А.Пуанкаре и П.Дюгема. Участвуя в
20-30-е годы XX века в работе Венского кружка, Франк все более приближался к идеям логического
позитивизма. Если рассуждать более исторически достоверно, то следует отметить, что Франк главным
образом занимался анализом исходных понятий физики в их упрощенном философском аспекте. Такие
понятия, как «материя», «сознание», «причина и действие», он относит к уровню обыденного здравого
смысла и утверждает, что они «не имеют места в строго научном рассуждении». Именно благодаря
философским истолкованиям, по Франку, научные принципы непосредственно кооперируются с обыденным
здравым смыслом. Разделяя в целом позитивистское понимание противопоставления науки и метафизики,
Франк все же справедливо подчеркивал значимую роль философии в культуре. Согласно Франку,
философия всегда стремилась связать теоретическое содержание науки с обыденным здравым смыслом,
формируя тем самым единый и доступный повседневному сознанию взгляд на мир, способствующий
преодолению разрыва между гуманитарной и естественно-научной культурой.
Центральный вопрос, который обсуждает Франк, сводится к выявлению природы «философии науки».
Исходя из констатации наличия разрыва между наукой и философией, он провозглашает необходимость
преодоления этого разрыва между ними. Науку он понимает как систему принципов, основанных на
непосредственных эмпирических наблюдениях, в то время как философия выражает общие принципы,
познаваемые разумом. Отсюда философию науки он видит в качестве связующего звена, способного
обеспечить единое научное понимание мира и процесса его познания.
В.Н.Князев
Разрыв между наукой и философией
Когда мы обращаемся к наиболее творческим умам науки XX века, мы находим, что самые великие из них
усиленно подчеркивали, что тесная
Фрагменты текста даны по книге: Франк Ф. Философия науки. Связь между наукой и философией. М., 1960.
328
связь между наукой и философией неизбежна. Луи де Бройль, создавший волновую теорию материи (волны
де Бройля), пишет:
«В XIX веке произошло разобщение ученых и философов. Ученые смотрели с некоторой
подозрительностью на философские спекуляции, которым, казалось, слишком часто не хватает точных
формулировок и которые тщетно бьются над неразрешимыми проблемами. Философы в свою очередь
больше не интересовались специальными науками, потому что их результаты казались им имеющими
слишком ограниченный характер. Это разобщение, однако, принесло вред как философам, так и ученым».
Очень часто мы слышим от преподавателей той или иной науки, что студенты, посвятившие себя
серьезному исследованию в области науки, не интересуются не относящимися к их занятиям философскими
проблемами. Тем не менее один из самых творчески одаренных людей в физике XX века, Альберт
Эйнштейн, пишет:
«Я с уверенностью могу сказать, что самые способные студенты, которых я встречал как преподаватель,
глубоко интересовались теорией познания. Под «самыми способными» я имею в виду тех, которые
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
174 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
174
выделялись не только способностями, но и независимостью суждений. Они любили спорить об аксиомах и
методах науки и своим упорством в защите своих мнений доказывали, что эти вопросы были важны для
них».
Этот интерес к философскому аспекту науки, обнаруженный творческими и одаренными богатым
воображением умами, понятен, если мы вспомним, что коренные изменения в науке всегда сопровождались
более интенсивным углублением в ее философские основания. Изменения вроде перехода от системы
Птолемея к системе Коперника, от Евклидовой к неевклидовой геометрии, от ньютоновской механики к
механике теории относительности и к четырехмерному искривленному пространству привели к
радикальному изменению в объяснении мира с точки зрения обыденного здравого смысла. На основании
всех этих соображений следует, что всякий, кто хочет добиться удовлетворительного понимания науки XX
века, должен хорошо освоиться с философской мыслью. Но он скоро убедится, что это относится и к
всестороннему пониманию науки, существовавшей в любой период истории.
Утерянная связь между естественными и гуманитарными науками
Очень многие авторы, занимающие самое различное общественное положение, высказывали беспокойство
по поводу великой угрозы для нашей цивилизации — угрозы глубокого разрыва между нашими быстрыми
успехами в науке и нашим непониманием человеческих проблем, или, другими словами, разрыва между
естественными и гуманитарными науками, который в более ранние периоды был до некоторой степени
преодолен либеральным образованием.
Упадок либерального образования был в остро драматической форме выражен Робертом Хатчинсом в его
замечаниях о месте «философии» в наших университетах. Во все периоды до XIX века философия и
теология были главными предметами в каждом высшем учебном заведении. Все специ-
329
альные области познания координировались идеями, даваемыми в курсах философии. В XIX и XX веках
«философия» стала отдельной дисциплиной среди других дисциплин, таких, как минералогия, славянские
языки или экономика. Если бы можно было спросить ученых, то большинство из них ответило бы, что они
рассматривают «философию» как одну из наименее важных дисциплин. В традиционном образовании
утрачено звено той цепи, которая должна связывать науку с философией. Если допустить, что человек
происходит из животного мира, то для подтверждения этой теории мы должны найти «утраченное звено»
между обезьяной и человеком, между природой и сознанием. Хатчинс пишет:
«Целью высшего образования является мудрость. Мудрость же есть знание принципов и причин.
Следовательно, метафизика есть наивысшая мудрость... Если мы не можем обращаться к теологии, то мы
должны обратиться к метафизике. Без теологии или метафизики мир не может существовать».
Он прямо утверждает, что метафизика, существующая независимо от науки и имеющая вечную ценность,
является необходимой основой университетского образования, прививающего навыки самостоятельного
мышления. Вместо возведения философии в ранг специальной дисциплины Хатчинс предлагает следующее:
«В идеальном университете студент должен идти не от новейших наблюдений назад к первым принципам,
но от первых принципов к тому, что мы считаем значительным в новейших наблюдениях для понимания
этих принципов... Естественные науки выводят свои принципы из философии природы, которая в свою
очередь зависит от метафизики... Метафизика же, то есть изучение первых принципов, охватывает все в
целом... И общественные и естественные науки зависят от нее и подчиняются ей».
Эта программа, очевидно, основывается на вере в то, что существуют философские принципы, независимые
от успехов наук, и из которых могут быть выведены все положения как естественных, так и общественных
наук.
Трудной задачей такой программы является, конечно, проблема нахождения этих имеющих непреходящее
значение принципов. Само собой разумеется, что непреложность этих философских принципов может
сохраняться и гарантироваться только или духовными, или светскими властями, или и теми и другими
вместе. Никакое университетское образование не может быть основано на метафизике.
Наука как равновесие ума
Хотя выбор непреложной метафизики и кажется невыполнимым, все же основное положение Хатчинса
(необходимость в университетском образовании, основанном на принципах метафизики) находится в
согласии с требованиями такого обладающего широким умом философа и ученого, как Уайтхед. Он пишет:
«Дух обобщения должен господствовать в университете. Лекции должны читаться тем, кому уже знакомы
детали и метод. Это значит, знакомы по крайней мере в том смысле, что они так согласуются с
предшествующим обучением, что легко усваиваются. Во время школьного периода учащийся мысленно как
бы склонялся над партой; в университете же он должен paru-
330
рямиться и посмотреть вокруг... Задачей университета является помочь учащемуся ценою отказа от деталей
приобрести знание принципов».
Однако то, что Уайтхед называет «принципами», не является положениями «непреходящей метафизики»,
которую Хатчинс предлагает в качестве основы для всякого университета. Уайтхед говорит: «Идеалом
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
175 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
175
университета является не столько знание, сколько мощь ума. Его задача — превращение знания подростка в
зрелый ум мужчины». От нашего знания фактов мы переходим к знанию общих принципов с помощью
метода, который мы узнаем из науки. <...> (С. 41-45)
Мы нуждаемся в полном понимании принципов физики или биологии, понимании не только логического
доказательства, но также и психологических и социологических законов; короче говоря, мы нуждаемся в
дополнении науки о физической природе наукой о человеке. Занимаясь эмпирической наукой, мы будем
стремиться к той же цели, которой люди вроде Хатчинса хотели достичь с помощью неизменных
метафизических догм. Для того чтобы понять не только самое науку, но также и место науки в нашей
цивилизации, ее отношение к этике, политике и религии, нам нужна стройная система понятий и законов, в
которой и естественные науки, и философия, и гуманитарные науки занимали бы определенное место.
Такая система во всех случаях может быть названа «философией науки», она стала бы «недостающим
звеном» между естественными и гуманитарными науками без введения какой-либо непреходящей
философии.
Нужда в этом «недостающем звене» остро ощущалась за последние годы студентами нашего колледжа.
Гарвардский студенческий совет учредил комитет по учебному плану, составивший в 1942 году доклад, в
котором цитировалось письмо в Дартмутский колледж от одного юноши из Невады:
«Мы верим, что свободное образование дает картину взаимосвязанного целого природы, включающую
человека как наблюдателя.
Мы требуем, чтобы свободное образование давало основанную на фактах действительную философию
познания... Хороший преподаватель может показать связь между своим курсом и другими курсами».
Является ли ученый «ученым невеждой»?
Около столетия назад существующий в нашем современном мире разрыв между естественными и
гуманитарными науками приписывался Ральфом Уольдо Эмерсоном недостатку привлекательности в
занятиях наукой. Он писал:
«Это равнодушие к человеку получает возмездие. Какого человека создает наука? Юношу она не
привлекает. Он говорит: я не хочу быть человеком, подобным моему профессору».
Едва ли можно думать, что преподаватели философии, истории или английского языка имеют на
интеллектуальное и эмоциональное развитие среднего студента колледжа большее влияние, чем
преподаватели математики или химии.
Некоторые из наших авторов подчеркивали, что большая опасность для нашей западной культуры может
проистекать из нашей системы образования, которая готовит очень узких специалистов, пользующихся в
глазах об-
331
щественного мнения особым уважением. Может быть, ни один автор не охарактеризовал это положение
более удачно и ярко, чем испанский философ Ортега-и-Гассет. В своей книге «The Revolt of the masses»
(«Восстание масс»] он пишет об ученом нашего века, что «сама наука — основа нашей цивилизации —
автоматически превращает его в человека, не выделяющегося из общей массы людей, делает из него
первобытного человека, современного дикаря». С другой стороны, ученый выступает самым настоящим
представителем культуры XX века, он является «высшей точкой европейской человечности». Тем не менее,
согласно Гассету, ученый, который получил обычное образование, оказывается сегодня «невежественным в
отношении всего, что не входит в круг его специальности и его познаний. Мы должны сказать, что он
является ученым невеждой, что представляет серьезную опасность, так как предполагается, что он является
невеждой не в обычном понимании, а невеждой со всей амбицией образованного человека». (С. 46-48)
Отрывок, процитированный из труда Ортега-и-Гассета, конечно, не относится к характеристике методов
научной работы таких людей, как Ньютон или Дарвин, или как Эйнштейн и Бор, но он очень хорошо
характеризует то, как «научный метод» описывается в учебниках и освещается в школах, где делается
попытка «очистить науку философии» и где установился определенный рутинный тип преподавания. В
действительности же большие успехи в науках заключались в разрушении разделяющих философию и
науку перегородок, а невнимание к значению и обоснованию наук преобладает только в периоды застоя.
Для того чтобы ученые, которые в нашем современном мире играют огромную общественную роль, не
превращались в класс ученых невежд, их образование не должно строиться только на
узкопрофессиональном подходе к явлениям, а должно уделять подобающее внимание философским
вопросам и месту науки во всей области человеческой мысли.
Технический и философский интерес в науке
Волнующие впечатления от успеха в науке не всегда возникали под влиянием технических новшеств,
которые вводились для того, чтобы сделать человеческую жизнь более приятной или неприятной, вроде
телевидения или атомной энергии. Система Коперника, согласно которой наша Земля движется в
пространстве, вызвала к жизни такое описание мира, которое не могло быть выражено в понятиях
обыденного здравого смысла, созданных человеком для описания состояния покоя и движения,
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
176 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
176
встречающихся в повседневном опыте. Механика Ньютона ввела понятия «сила» и «масса», значения
которых не согласовывались со значениями этих слов, принятыми в языке обыденного здравого смысла. Эти
новые теории возбудили волнение в умонастроении, коснувшееся только маленькой группы ученых и
философов; интерес к ним превзошел интерес ко многим чисто техническим достижениям. (С. 48-49)
Тот интерес к науке, который создается не ее техническим применением, а ее влиянием на картину мира,
созданную нашим обыденным здравым смыслом, мы кратко можем назвать «философским» интересом. В
практи-
332
ке преподавания науки в наших высших школах по большей части игнорировался этот философский
интерес и даже считалось долгом преподносить науку в форме, при которой совершенно оставались в
стороне ее сложные философские проблемы. В результате такого обучения положение преподавателей
науки в обществе их сограждан стало до некоторой степени не соответствовать тому положению, которое
они должны занимать. На страницах журналов, посвященных проблемам культуры, и с кафедр церквей всех
вероисповеданий заявлялось, что наука XX века сделала большой вклад в дело разрешения самых насущных
человеческих проблем: примирения между наукой и религией, опровержения материализма, восстановления
веры в свободу воли и нравственную ответственность. С другой стороны, однако, заявлялось, что
современная наука укрепляет материализм или релятивизм и способствует разрушению веры в абсолютную
истину и нравственные ценности. Для доказательства этих положений привлекались современные
физические теории, вроде теории относительности и квантовой теории.
Если спросить только что окончившего высшее учебное заведение физика (не говоря уже о только что
получившем диплом инженере), каково его мнение по тому или иному философскому вопросу науки, то
можно немедленно убедиться, что его физическое образование не дало ему никаких знаний, которые давали
бы возможность высказываться по этому вопросу. Начинающий молодой научный работник окажется, по
сути дела, более беспомощным в этих вопросах, чем просто интеллигентный читатель популярных научных
журналов. Огромное количество обладателей научных степеней в области физики и инженерного дела
окажется в состоянии дать только самый поверхностный ответ, да и этот ответ будет не результатом их
специального образования, а мнением, возникшим благодаря чтению некоторых популярных статей в
газетах или каких-либо других периодических изданиях. Более того, многие из них не рискнут дать даже и
поверхностный ответ, а просто скажут:
«Это не моя область, и это все, что я могу об этом сказать». Если интеллектуальная любознательность не
удовлетворяется преподавателем науки, то жаждущий студент принимает свою духовную пищу там, где она
ему предлагается. В лучшем случае он черпает эту духовную пищу из какого-либо, пусть даже и хорошего,
популярного журнала, но может быть и хуже, и он станет жертвой людей, которые истолковывают науку в
интересах какой-либо идеологии, которая служит корыстным целям и во многих случаях оказывается
антинаучной. Они заявляют, что физические теории нашего века «отказались от рационального мышления»
в пользу... я точно не знаю, в пользу чего, так как не могу себе представить, какая существует альтернатива
рационального мышления в науке.
Это может показаться парадоксальным, но уклонение от изучения философских вопросов очень часто
делало выпускников высшей школы пленниками устаревших философских взглядов. Этот результат
«изоляционистской» позиции в преподавании науки часто осуждался теми учеными, которые глубоко
занимались философией. Каждый подросток приобретает во время своего обучения какую-то понятную для
обыденного здравого смыс-
333
ла картину мира, короче говоря, какую-то «философию». Он учится употреблять слова, вроде «покой и
движение», «время и пространство», «материя и сознание», «причина и следствие» и т.д.... Этот словарь
тесно связан со словарем, в котором находят выражение многочисленные «да» и «нет», управляющие
поведением ребенка. Эта философия, приобретенная в детстве и юности, слишком часто остается мнением
обыденного здравого смысла и взрослого ученого во всех областях, где он не «специалист». С другой
стороны, в пределах самой науки эта философия обыденного здравого смысла часто вытеснялась более
критической философией посредством устранения языка обыденного здравого смысла. Самым
бросающимся в глаза примером являются изменения в понятийной схеме в языке о «покое и движении»,
начавшиеся с Коперника и продолжающиеся в наше время благодаря трудам таких ученых, как Эйнштейн и
Бор.
Устаревшая философия в сочинениях ученых
Таким образом, у изучающих науку произошло некое «раздвоение личности», некий род шизофрении,
благодаря противоположности между их научной мыслью и философией детских лет. Вероятно, никто не
сформулировал это так ясно, как Уайтхед, равно выдающийся как в науке, так и в философии. Он начинает с
замечания, что в течение периода, когда наука подвергается небольшим изменениям, некоторые основные
принципы не подвергаются сомнению в течение долгого периода времени и могут быть приняты без особой
критики. Он пишет: «Допустимо (в качестве практического совета, которым следует руководствоваться в
течение нашей непродолжительной жизни) воздерживаться от критики научных формулировок, пока в науке
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
177 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
177
происходит изучение новых фактов. Но пренебрегать философией, когда происходит преобразование идей,
значит признавать законность случайных философских предрассудков, усвоенных от нянюшки или
школьного учителя или сложившихся под влиянием распространенных способов выражения».
Уайтхед говорит о «случайной философии», потому что от случайности нашего рождения зависит, какую
философию мы усваиваем во время нашего детства. Он точно указывает те факторы, которые определяют
эту «философию»: наше дошкольное образование, школа, включая воскресную школу, и даже словарный
запас и синтаксис того языка, на котором мы получаем образование. Поведение ученых, которые, не
сомневаясь, придерживаются случайной философии, усвоенной в детстве, имеет, согласно Уайтхеду,
аналогию в области религии: оно подобно поведению тех, «которые благодарят провидение за то, что они
избавлены от тяжелых религиозных сомнений благодаря тому счастливому обстоятельству, что они
родились в истинной вере».
Такая философия часто сохраняется у ученых со времени их детства вопреки изменениям в научном
мышлении, и нередко случается, что написанные ими научные труды содержат в себе остатки устаревших
философских учений. Это положение с большой силой было подчеркнуто Эрнстом Махом, который, как и
Уайтхед, был одинаково проницательным как в науке, так и в философии, хотя и защищал совершенно
другие взгляды. Оба,
334
однако, утверждали, что без критической философии сама наука превратится в орудие устаревших
философских учений. Max писал:
«Область трансцендентного мне недоступна... я к тому же откровенно сознаюсь, что ее обитатели ни
малейшим образом не возбуждают моей любознательности... Я вовсе не философ, а только
естествоиспытатель... Но я не желаю также, разумеется, быть таким естествоиспытателем, который слепо
доверяется руководительству одного какого-нибудь философа, как это требовал, например, от своего
пациента врач в комедии Мольера... Я поставил себе целью не ввести новую философию в естествознание, а
удалить из него старую, отслужившую службу... Среди многих философских систем... можно насчитать
немало таких, которые самими философами признаны ложными. В естествознании, где они встречали менее
внимательную критику, эти философские системы дольше сохранили свою живучесть: так, какая-нибудь
разновидность животных, неспособная защищаться от своих врагов, может сохраниться на каком-нибудь
заброшенном острове, не открытая своими врагами...»
Эти остатки устаревших философских учений в науке осуждались людьми, чьи убеждения и цели резко
отличались от убеждений и целей Маха и Уайтхеда. Мы можем процитировать одну из работ Фридриха
Энгельса, самого близкого соратника Карла Маркса в его научной, философской и политической
деятельности. Он писал: «Естествоиспытатели воображают, что они освобождаются от философии, когда
игнорируют или бранят ее. Но так как они без мышления не могут двинуться ни на шаг, для мышления же
необходимы логические категории, а эти категории они некритически заимствуют либо из обыденного
общего сознания так называемых образованных людей, над которыми господствуют остатки давно умерших
философских систем, либо из крох прослушанных в обязательном порядке университетских курсов по
философии (которые представляют собой не только отрывочные взгляды, но и мешанину из воззрений
людей, принадлежащих к самым различным и по большей части к самым скверным школам), либо из
некритического и несистематического чтения всякого рода философских произведений, — то в итоге они
все-таки оказываются в подчинении у философии, но, к сожалению, по большей части самой скверной, и те,
кто больше всех ругает философию, являются рабами как раз наихудших вульгаризированных остатков
наихудших философских систем». (С. 49-54)
МАЙКЛ ПОЛАНИ. (1891-1976)
М. Полани (Polanyi) — британский философ науки, автор эпистемологической концепции «неявного
знания». Основанием ее стало представление об укорененности всех форм познавательной деятельности,
включая научную, в обыденном практическом опыте и телесной организации человека. Концепция неявного
знания Полани — одна из плодотворных попыток осмысления целостности обыденно-практического знания,
включающего опыт зрительного восприятия, телесно-двигательных навыков и инструментальной
деятельности, естественно-научного, социогуманитарного и художественного познания.
Поскольку науку делают люди, то получаемые в процессе научной деятельности знания, как и сам этот
процесс, не могут быть деперсонифицированными. В личностном знании запечатлены и познаваемая
действительность, и сама познающая личность, ее заинтересованное, а не безразличное отношение к
знанию, личный подход к его трактовке и использованию. Личностное знание — это не только совокупность
каких-то утверждений, явных, выраженных в понятиях, суждениях и теориях, но и переживания индивида.
Это неявное знание, неартикулируемое в языке и воплощенное в телесных навыках, схемах восприятия,
практическом мастерстве. Оно не допускает полной экспликации и изложения в учебниках, а передается из
«рук в руки» в общении и в личных контактах исследователей.
М.М. Дорошенко, TI. Щедрина
<...> Знание — это активное постижение познаваемых вещей, действие, требующее особого искусства. Акт
познания осуществляется посредством упорядочения ряда предметов, которые используются как
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
178 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
178
инструменты или ориентиры, и оформления их в искусный результат, теоретический или практический.
Можно сказать, что в этом случае наше осознание этих предметов является «периферическим» по
отношению к главному «фокусу осознания» той целостности, которой мы достигаем в результате.
Ориентиры и инструменты — это только ориентиры и инструменты; они не имеют самостоятельного
значения. Они призваны служить искусственным про-
Фрагменты текстов приводятся по кн.: Полани М. Личностное знание на пути к посткритической философии.
М., 1985.
336
должснием нашего тела, а это предполагает определенное изменение индивидуальной деятельности. В этом
смысле акты постижения необратимы и некритичны.
Этим определяется личное участие познающего человека в актах понимания. Но это не делает наше
понимание субъективным. Постижение не является ни произвольным актом, ни пассивным опытом; оно —
ответственный акт, претендующий на всеобщность. Такого рода знание на самом деле объективно,
поскольку позволяет установить контакт со скрытой реальностью; контакт, определяемый как условие
предвидения неопределенной области неизвестных (и, возможно, до сей поры непредставимых) подлинных
сущностей. Мне думается, что термин «личностное знание» хорошо описывает этот своеобразный сплав
личного и объективного.
Личностное знание — это интеллектуальная самоотдача, поэтому в его претензии на истинность имеется
определенная доля риска. Объективное знание такого рода может содержать лишь утверждения, для
которых не исключена возможность оказаться ложными. <...> (С. 18-19)
На протяжении всей книги я старался сделать это очевидным. Я показал, что в каждом акте познания
присутствует страстный вклад познающей личности и что эта добавка — не свидетельство несовершенства,
но насущно необходимый элемент знания. <...> (С. 19)
<...> будучи человеческими существами, мы неизбежно вынуждены смотреть на Вселенную из того центра,
что находится внутри нас, и говорить о ней в терминах человеческого языка, сформированного насущными
потребностями человеческого общения. Всякая попытка полностью исключить человеческую перспективу
из нашей картины мира неминуемо ведет к бессмыслице.
Можно утверждать, что вообще всякая теория, которую мы провозглашаем безусловно рациональной, тем
самым наделяется пророческой силой. <...> Ряд величайших научных открытий нашего столетия был
совершенно справедливо представлен как удивительные подтверждения принятых научных теорий. В этом
неопределенном диапазоне истинных следствий научной теории и заключена в самом глубоком смысле ее
объективность. (С. 23)
<...> наиболее распространенная сейчас концепция науки, основанная на разделении субъективности и
объективности, стремится — и должна стремиться любой ценой — исключить из картины науки это явление
страстного, личностного, чисто человеческого создания теорий или в крайнем случае минимизировать его,
сводя к фону, который можно не принимать во внимание. Ибо современный человек избрал в качестве
идеала знания такое представление естественной науки, в котором она выглядит как набор утверждений,
«объективных» в том смысле, что содержание их целиком и полностью определяется наблюдением, а форма
может быть конвенциональной. Чтобы искоренить это представление, имеющее в нашей культуре глубокие
корни, следует признать интуицию, внутренне присущую самой природе рациональности, в качестве
законной и существенной части научной теории. Поэтому интерпретации, сводящие науку к экономичному
описанию фактов, или к конвенциональному языку для описания эмпиричес-
337
ких выводов, или к рабочей гипотезе, призванной обеспечить удобство человеческой деятельности, — все
они определенно игнорируют рациональную суть науки. (С. 37-38)
<...> абсолютная объективность, приписываемая обычно точным наукам, принадлежит к разряду
заблуждений и ориентирует на ложные идеалы. Отвергая эту иллюзию, я хочу предложить другое
представление, заслуживающее, на мой взгляд, большего интеллектуального доверия. Его я назвал
«личностное знание». <...> (С. 40)
<...> Мы всегда должны предполагать наличие каких-то личностных особенностей, которые могут вносить
систематические искажения в результаты считывания данных.
Эта неопределенность в считывании данных, которая не подчиняется никаким правилам, обычно выявляется
в ходе многократных испытаний. И тем не менее она способна породить сомнения в применимости любого
набора конкретных правил, а без этого невозможно никакое научное исследование, не может быть
достигнут никакой научный результат. Здесь мы сталкиваемся с тем обстоятельством, что личное участие
ученого присутствует даже в тех исследовательских процедурах, которые представляются наиболее
точными.
Существует и еще более широкая область, в которой личное участие ученого несомненно: это —
деятельность, связанная с верификацией любой научной теории. <...> в научном исследовании всегда
имеются какие-то детали, которые ученый не удостаивает особым вниманием в процессе верификации
точной теории. Такого рода личностная избирательность является неотъемлемой чертой науки. (С. 42-43)
Точные науки представляют собой совокупность формул, опирающихся на опыт. Как мы видели, эта опора
на опыт всегда в той или иной мере определяется возможностями личностного знания. Наука создается
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
179 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
179
искусством ученого; осуществляя свои умения, ученый формирует научное знание. Поэтому, чтобы
проникнуть в сущность того личного вклада, который совершает ученый, необходимо исследовать
структуру умений. (С. 82)
Искусство, процедуры которого остаются скрытыми, нельзя передать с помощью предписаний, ибо таковых
не существует. Оно может передаваться только посредством личного примера, от учи геля к ученику. Это
сужает ареал распространения искусства до сферы личных контактов г, приводит обычно к тому, что то или
иное мастерство существует в рамках определенной местной традиции. <...> Хотя содержание науки,
заключенное в ясные формулировки, преподается сегодня во всем мире в десятках новых университетов,
неявное искусство научного исследования для многих их них остается неведомым. <...> (С. 86-87)
Учиться на примере — значит подчиняться авторитету. Вы следуете за учителем, потому что верите в то,
что он делает, даже если не можете детально проанализировать эффективность его действий. Наблюдая
учителя и стремясь превзойти его, ученик бессознательно осваивает нормы искусства, включая и тс,
которые неизвестны самому учителю. Этими скрытыми нормами может овладеть только тот, кто в порыве
самоотречения отказывается от критики и всецело отдается имитации действий другого. Общест-
338
во должно придерживаться традиций, если хочет сохранить запас личностного знания. (С. 87)
<...> В самом сердце науки существуют области практического знания, которые через формулировки
передать невозможно. (С. 89)
<...> Мы можем обсуждать интеллектуальные инструменты, рассматривать любые системы понятий, в
особенности формальные построения точных наук. Я имею в виду не те утверждения, которыми наполнены
учебники, но те предпосылки, которые составляют основу метода, позволяющего прийти к этим
утверждениям. Большинство этих предпосылок мы усваиваем, когда учимся говорить на определенном
языке, содержащем названия разного рода объектов, которые позволяют классифицировать эти объекты, а
также различать прошлое и будущее, мертвое и живое, здоровое и больное и тысячи других вещей. В наш
язык входят и числа и начала геометрии; это позволяет говорить о законах природы, а затем переходить к
более глубокому их изучению на основе научных наблюдений и экспериментов.
Удивительно, что мы не обладаем ясным знанием этих предпосылок, а если пытаемся их сформулировать,
формулировки оказываются неубедительными. <...> Все попытки зафиксировать предпосылки науки
оказались тщетными, потому что реальные основания научных убеждений выявить вообще невозможно.
Принимая определенный набор предпосылок и используя их как интерпретативную систему, мы как бы
начинаем жить в этих предпосылках, подобно тому как живем в собственном теле. Некритическое их
усвоение представляет собой процесс ассимиляции, в результате которого мы отождествляем себя с ними.
Эти предпосылки не провозглашаются и не могут быть провозглашены, поскольку это возможно лишь в
рамках той системы, с которой мы отождествили себя в данный момент. А так как сами эти предпосылки и
образуют эту систему, они в принципе не могут быть сформулированы.
Этот механизм ассимиляции научных понятий дает возможность ученому осмысливать опыт. Осмысление
опыта — это умение, предполагающее личный вклад ученого в то знание, которое он получает. Оно
включает в себя искусство измерения, искусство наблюдения, позволяющие создавать научные
классификации. <...> (С. 94-95)
<...> В любой практической деятельности: осваиваем ли мы молоток, теннисную ракетку или автомашину,
действия, с помощью которых мы управляемся с ними, в результате оказываются бессознательными. Этот
переход в бессознательное сопровождается появлением в сознании нового умения, новой способности в
операциональном плане. Поэтому нет смысла описывать приобретение новой способности как результат
повторений; это — структурное изменение, возникающее вследствие повторения чисто умственных усилий,
направленных на инструментализацию каких-то вещей и действий во имя достижения определенной цели.
(С. 98)
Опыт, конечно, может подсказать что-то, что укрепит или поставит под сомнение утверждения, касающиеся
вероятности или упорядоченности, а это важный фактор, но не более важный, чем, скажем, тема романа для
решения вопроса о его приемлемости. Тем не менее личностное знание в науке является результатом не
выдумки, но открытия и как таковое призва-
339
но установить контакт с действительностью, несмотря на любые элементы, которые служат его опорой. Оно
заставляет нас отдаться видению реальности с той страстью, о которой мы можем и не подозревать.
Ответственность, которую мы при этом на себя принимаем, нельзя переложить ни на какие критерии
верифицируемости или фальсифицируемости или чего угодно еще. Потому что мы живем в этом знании, как
в одеянии из собственной кожи. Таково подлинное чувство объективности <...> Я назвал это обнаружением
рациональности в природе, постаравшись выразить в этой формуле тот факт, что порядок, который ученый
обнаруживает в природе, выходит за границы его понимания; его триумф состоит в предвидении множества
следствий своего открытия, которые станут ясными в иные времена, иным поколениям.
Уже на этом этапе мое рассуждение вышло далеко за пределы области точных наук. <...> я проследил корни
личностного знания вплоть до его наиболее примитивных форм, лежащих по ту сторону научного
формализма. Отбросив бумажные ширмы графиков, уравнений и вычислений, я постарался проникнуть в
область обнаженных проявлений неизреченного интеллекта, благодаря которым существует наше глубоко
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || slavaaa@yandex.ru || http://yanko.lib.ru
180 of 513
Философия науки = Хрестоматия = отв. ред.-сост. Л.А Микешина. = Прогресс-Традиция = 2005. - 992 с.
180