Мешкова Н.Н., Федорович Е.Ю. (сост.) Хрестоматия по зоопсихологии и сравнительной психологии

Подождите немного. Документ загружается.

От рефлексов до инстинктов

181

Таким образом колебания инстинктов в одну сторону, медленно накопляясь,

в конце концов могут привести к образованию нового инстинкта.

Типическим гнездом городских ласточек в настоящее время продолжает быть

гнездо, составленное из комочков земли, скрепляемых между собою с помощью

слюны; но рядом с такими гнездами встречаются другие, у которых имеется обо-

собленная часть (фундамент); частички земли скрепляются здесь не одной слю-

ной, но и более или менее многочисленными включениями растительного и жи-

вотного происхождения.

Инстинкт этот развивается и прокладывает себе дорогу на наших глазах путем

медленного накопления признаков. На наших глазах совершается отбор произво-

дителей, обладающих этим инстинктом, который может быть до некоторой сте-

пени выражен определенными цифрами, так как в числе гнезд, которые свалива-

ются в течение лета, таких, у которых такой фундамент налицо, несравненно

меньше, чем у не имеющих этого признака.

Колебания этих инстинктов, очевидно, могут быть расположены в таком же

ряду постепенно накопляющихся признаков, какой мы видим для возникающих

инстинктов тарантулов; процесс этот, однако, нельзя себе представить иначе,

как совершающимся толчками, хотя бы и чрезвычайно малыми.

Рядом с этими явлениями существуют другие, свидетельствующие о возмож-

ности возникновения таких мутаций, которые ведут за собою образование слож-

ных законченных инстинктов.

Я нашел однажды нору тарантула, над входным отверстием которой был возве-

ден купол из паутины, сполна покрывавшей не только входное отверстие, но и

часть земли, раз в шесть превышающую площадь входного отверстия.

О том, что особь, у который прокинулся такой новый инстинкт, проявляет

его в течение всей своей жизни, я заключаю по следующему факту.

Закончив в течение нескольких дней наблюдения над тарантулом с куполооб-

разной надстройкой на месте, я принес самку с коконом к себе домой и поло-

жил ее в ящик с землей, который покрыл стеклом.

В этом ящике тарантул скоро сделал себе нору. Сначала она оставалась откры-

той, а потом, за несколько дней до выхода молоди, паук устроил над отверстием

норы паутинную надстройку, совершенно такую же по устройству, как и та,

которая была у него сделана на свободе.

Другой пример, из жизни позвоночных, сообщает Дарвин. У одной собаки

внезапно появился инстинкт злобности и ненависти в мясникам, которого не

было у ее родителей и который оказался наследственным.

Сказанное о возникновении инстинктов путем медленного накопления при-

знаков и внезапного их возникновения можно формулировать таким образом.

Между медленным накоплением признаков, или, как этот процесс обозна-

чается — между флюктуацией и внезапным их образованием — мутацией, рез-

кой грани нет. И тот и другой процесс в конце концов совершается толчками, в

первом случае — незаметно-малыми, во втором — резкими и определенно вы-

держанными; первые из этих процессов можно сравнить с обычным движением

минутной стрелки часов, второй — с тем движением этой стрелки, которое

совершается сразу от одного деления к другому. Подтверждает это и сам де-

Фриз, свидетельствующий, что периоды образования мутаций сменяются пе-

риодами внутренних изменений, подготовляющих новый период усиленного об-

разования новых форм. Этот подготовительный период, по существу своему,

представляет явление, совершенно аналогичное медленному накоплению призна-

ков, с той разницею, что процесс флюктуации может быть прослежен во внеш-

182

В.А. Вагнер

них проявлениях, а подготовительный процесс мутаций во внешних действиях

не проявляется.

Из сказанного легко понять, каким путем разумные способности, оказывая

влияние на инстинктивные действия, могут обусловливать перемены последних:

они ничего нового в инстинктивной деятельности не создают, они только под-

держивают готовые инстинкты, сложившиеся без их влияния и воздействия, при-

чем, сколько бы времени поддержка эта ими ни производилась, она не вызовет

перемены инстинкта до тех пор, пока в инстинкте этом, путем обычных уклоне-

ний, не произойдет такого, которое совпадает по своему назначению с требова-

нием разумных способностей. Как только произойдет новообразованный инстинкт

(уклонение прежнего), он получает преимущество в борьбе с прежде бывшим и

приводит к его деградации, а иногда и к полному исчезновению.

Процесс этот таким образом вполне аналогичен тому, который производится

человеком при искусственном отборе случайных уклонений растительных и

животных признаков. Как здесь человек, так там разумные способности сами по

себе ничего нового создать не могут, но, как только требуемая перемена про-

изошла, человек — в процессе искусственного отбора, а естественный отбор — в

процессе новообразования инстинктов в сторону, совпадающую с требованием

разумных способностей, — поддерживают уклонение; и получается в первом слу-

чае «творчество новых форм» человеком или «творчество новых инстинктов дея-

тельностью разумных способностей».

Таким образом на вопрос: могут ли разумные способности своим влиянием на

инстинкты не только изменять их за период индивидуальной жизни без надежд

на наследственность новообразующихся признаков, но и создавать наследственно

передаваемые перемены, я отвечаю утвердительно, на первый вопрос с оговор-

кой: в связи и зависимости от уровня развития разумных способностей данной

группы животных; на второй вопрос с оговоркой: разум может создавать новые

признаки инстинкта не в качестве фактора, способного вызвать эти признаки, а

в качестве фактора, способного оказать поддержку независимо от него возникаю-

щим признакам, если последние совпадают с его линией поведения.

ОБЩИЕ ВОПРОСЫ, ВЫДВИГАЕМЫЕ ИЗУЧЕНИЕМ ИНСТИНКТОВ

Вопросов этих много; я остановлюсв на двух следующих:

а) Надлежит ли человеку вести борьбу с инстинктами, и если надлежит, то по

всему ли фронту или только с некоторой их частью?

б) Прочны ли завоевания разума в борьбе с инстинктами? Начнем с первого

из них.

Надлежит ли вести борьбу с инстинктами? Вопрос этот и в целом и в его частях

решается не только различно, но у многих авторов в направлениях, совершенно

исключающих друг друга. В то время, как одни полагают, что борьба с инстинктами

нужна по всему фронту, другие полагают, что ее вести вовсе не нужно; наконец,

третьи занимают среднее положение: борьба, по их мнению, нужна, но не со всеми

инстинктами, а лишь с некоторыми и в различной степени.

Всматриваясь в аргументацию этих различных мнений, нетрудно обнаружить, что

причина разноречия заключается в неясности представления о том, для чего нужна

или не нужна борьба с инстинктами. При решении вопроса исходят из соображений

общего характера, часто имеющих весьма отдаленные отношения к делу.

Сторонники борьбы с инстинктами по всему фронту рассуждают по следую-

щей аналогии. Известно, что на девять органов, представляющих у человека яв-

От рефлексов до инстинктов

183

ные следы прогрессивного развития (головной мозг, мускулы рук и лица, расши-

рение крестца и входа в таз, а также лопаток и др.), приходится двенадцать орга-

нов, идущих к упадку, хотя и способных еще совершать свои отправления (упро-

щение мускулов ноги и ступни, а также пирамидальной мышцы, 11-й и 12-й

пары ребер, обонятельные бугры и носовые раковины, слепая кишка, клыки и

пр.), и семьдесят восемь рудиментарных органов, или вовсе недеятельных, или

же способных к отправлению только в очень слабой степени. А если это так, если

не только поддерживать рудиментарные органы неразумно, но стремление осла-

бить, а если можно, то и ликвидировать их роль, как приносящую вред, является

вполне естественным, то не менее естественным будет и стремление ликвидиро-

вать роль инстинктов, как способностей рудиментарных.

Инстинкт — это низшая животная психологическая способность: он глубоко

заложен в человеческой природе, всегда готовый вырваться наружу и сказаться

так, как сказывается зверь, а не человек.

Нетрудно видеть слабость такой аргументации. Инстинкт — не рудимент и ничего

общего с рудиментарными органами не имеет. Он у позвоночных животных возник

одновременно с разумными способностями и удержался с этими последними до

наших дней. Далее: инстинкты имеют прямое или косвенное отношение к требова-

ниям жизни, и самое их существование является продуктом такого же приспособле-

ния организмов к окружающей их среде, как и приспособления морфологические.

Лозунг борьбы с инстинктами по всему фронту является, поэтому, равноценным

лозунгу борьбы со всеми морфологическими признаками, т.е. абсурдом.

Сторонники инстинктов и противники идеи борьбы с ними в защиту своего

учения кладут ряд следующих положений.

Для нормальной жизни организма необходимо гармоническое взаимоотноше-

ние функций составляющих его органов, а стало быть, и гармоническое взаимо-

отношение тех сфер нервной деятельности, из которых одну составляют инстинкты,

а другую — способности разумные; в случае же столкновения между этими пси-

хологическими способностями, целесообразнее поддерживать не последние против

первых, а первые против последних, ибо все, что инстинктивно дается человеку

легко, доставляет ему удовольствие и не ведет за собой ошибок и разочарований;

наоборот — следование указаниям разума дается с трудом, гораздо чаще доставляет

неудовольствие и даже страдания, чем удовольствие, и ведет за собой бесчислен-

ные ошибки.

Нетрудно убедиться, что и эта точка зрения в такой же мере неосновательна,

как и первая.

Нерационально требовать гармонического развития органов и функций у че-

ловека, когда он сам является несомненным продуктом развития дисгармоническо-

го и одностороннего. Головной мозг его при рождении представляет, по справед-

ливому замечанию некоторых антропологов, настоящее уродство (гипертрофию).

Что касается до ошибок и разочарований, к которым ведет человека его разум, и

безошибочности инстинктов, которые одни ведут его к неизменному благу и удо-

вольствию, то достаточно будет припомнить итоги эволюции психических способ-

ностей на всех ее путях, чтобы видеть, как мало правды в этом заключении. Да иначе

и быть не может: инстинкты человека сложились при условиях, существенно отлич-

ных от тех, в которых он живет в настоящее время. Одного этого несоответствия

достаточно для того, чтобы не строить себе иллюзии. Но это еще не все. Есть об-

стоятельство, которое делает неприемлемой точку зрения сторонников лозунга: «на-

зад к инстинктам» и по другим, не менее важным соображениям.

184

В.А. Вагнер

Среда и условия жизни, в которых живет человек, меняются. Приспособление к

новому является тем более необходимым, чем резче характер этого нового отличает-

ся от того, которому он пришел на смену. Приспособления могут совершаться в

области как инстинктивных, так и разумных способностей. Но приспособления пер-

вых так же длительны, как и приспособления морфологических признаков, ибо за-

коны перемен для тех и других одни и те же. Приспособления, достигаемые с по-

мощью разумных способностей — индивидуальные, а не видовые — могут совершаться

быстро. А так как смены условий жизни могут совершаться с большей быстротой,

чем смены органических признаков, то ясно, какое огромное значение в процессе

приспособления могут играть разумные способности. Для человека, которому при-

способляться приходится главным образом к переменам в его общественной жизни,

приспособительные перемены в инстинктах являются особенно важными, так как

перемены в общественной жизни людей совершаются с быстротою, во много раз

превышающей перемены в мертвой и живой природе.

Из сказанного вытекает, что столкновения и борьба между инстинктами и

разумными способностями являются неизбежными, а победа разума — необходи-

мой, так как разум первый обнаруживает совершающиеся перемены в обществен-

ной среде и на нем лежит огромная задача: изыскать пути к соответствующему

приспособлению.

Само собою разумеется, что эти изыскания не всегда могут быть удачными; более

того: они могут быть роковыми для определенного периода жизни. Но что же из

этого следует? Ведь и перемены инстинктивные происходят отнюдь не всегда в на-

правлении целесообразности, а происходят в разные стороны, из которых целесооб-

разною оказывается только одна, все же остальные ведут к гибели тех, у кого они

произошли. Это — во-первых; а во-вторых, нецелесообразные уклонения инстинк-

тов непоправимы, ибо инстинкты неспособны оценивать происшедшее; естествен-

ный отбор попросту «отсекает» их, тогда как неудачные попытки разумных способ-

ностей ими оцениваются и в нем же находят средство быть исправленными.

Третья точка зрения на вопрос о том: нужна или не нужна борьба с инстинк-

тами? — заключается в том, что борьба нужна, но не по всему фронту, а лишь с

некоторыми из них и в такой мере, в какой этого требует цивилизация.

С этим мнением в той его формулировке, в какой оно сделано, согласиться

тоже нельзя, ибо что такое требования цивилизации?

Пройдите по проспекту 25-го Октября; на пути вы встретите сотни магазинов,

содержание которых приблизительно таково: 50% — обслуживают флирт, 40% —

инстинкты питания, 9% — инстинкты самосохранения и лишь 1 % — запросы про-

свещения. И все это как раз то, что требуется цивилизацией. В этом ли направлении

нужно поддерживать инстинкты, в случае расхождения их с требованием разумных

способностей? Не в обратном ли направлении должна идти эта борьба, — не в том

ли, чтобы 50% обслуживали просвещение и только 1% обслуживал флирт, если это

обслуживание вообще необходимо?

С точки зрения данных сравнительной психологии сказанную идею надо фор-

мулировать несколько иначе: борьба с инстинктами необходима во всех случаях,

когда инстинкты влекут за собой констатируемые разумом вредные последствия

для жизни в данных условиях времени и среды. Формулировать ответ на вопрос

таким образом должно потому, во-первых, что на прямом эволюционном пути

его направление шло в сторону разумных способностей, из чего уже само собою

следует, что естественный отбор призвал «разумные способности признаком, зас-

луживающим поддержки»; далее, во-вторых, потому, что количество инстинктов

на этом пути не увеличивалось, а уменьшалось, и наконец, в-третьих, потому,

От рефлексов до инстинктов

185

что борьба разумных способностей с инстинктами есть факт, смысл которого

выясняется всею совокупностью данных прогрессивной эволюции.

Указанными соображениями я и ограничу свой эскизный ответ на первый из

поставленных вопросов: нужно ли вести борьбу с инстинктами, — эскизный по-

тому, что в другом месте мне придется говорить о нем не попутно и не для того,

чтобы указать на их бытие, а по существу предмета.

Такой же эскизный ответ и по тем же причинам я постараюсь дать и на второй

из поставленных выше вопросов о том: в какой мере прочны завоевания разума в

его борьбе с инстинктами?

Вопрос этот не менее труден, чем первый, и так же, как и он, спорен. Чтобы

понять, почему это так — достаточно будет вспомнить, что в основе поставлен-

ного вопроса о прочности перемен инстинктов, под влиянием разумных способ-

ностей, лежит вековой и до сего времени не законченный спор о наследственно-

сти благоприобретенных признаков. Спор этот велся и до сего времени ведется

только на основе морфологических данных; психологи с ним считались мало, а

то и вовсе не считались.

Мне придется поэтому остановиться лишь на изложении своего мнения по

этому вопросу.

Я считаю точку зрения Вейсмана на ненаследуемость благоприобретенных при-

знаков доказанной; с тем вместе, однако, я полагаю, что принцип этот не ис-

ключает возможности благоприобретенным признакам прокладывать свой путь к

тому, чтобы занять место среди признаков, сначала равноценных наследствен-

ным, а затем сделаться таковыми и фактически. Здесь на первый взгляд как будто

бы есть противоречие. Мы увидим сейчас, что этого нет.

Начну издалека,— с явлений более простых,— с взаимоотношений перемен мор-

фологических к психологическим и наоборот, психологических к морфологическим.

В литературе предмета по этому вопросу, как я уже сказал это выше, высказы-

вались мнения трех категорий. Одни авторы полагали, что морфологические пе-

ремены предшествуют психологическим и их обусловливают; другие, как раз на-

оборот, что последние предшествуют первым и их обусловливают; наконец, третьи,

что те и другие сопутствуют друг другу и взаимно обусловливают друг друга.

В своей книге »Биологические основания сравнительной психологии»

я изложил

те соображения, на основании которых не считаю возможным присоединиться к

какой-либо из этих трех точек зрения на предмет. Я полагаю, что согласованность в

наследственных изменениях морфологических и психологических перемен устанав-

ливается без всякого влияния той или другой из них друг на друга. Перемены эти в

области как морфологии, так и психологии происходят независимо друг от друга,

двумя параллельными рядами, причем перемены в этих рядах могут совпадать

, но

Т. II. С. 231 и след.

Как далеко могут идти такие совпадения и в каких деталях могут они выражаться, это мож-

но видеть на следующем примере.

Один и тот же зоологический вид стерляди рыбаками подразделяется на несколько вариан-

тов, в которых, между прочим, имеются — остроносые и тупоносые стерляди. Сходные во всех

своих остальных признаках и различаемые между собой указанными особенностями, рыбы

эти оказываются различными и по своим повадкам, которые, по-видимому, никакого отноше-

ния к этим морфологическим особенностям не имеют: остроносая постоянно переходит с ме-

ста на место, вследствие чего в Твери ее, по свидетельству Сабанеева (Природа. 1875. №. 4),

называют ходовою; тупоносую же стерлядь называют стоялою, так как она придерживается

определенного места.

186

В.А. Вагнер

могут и не совпадать друг с другом; новые признаки могут возникать порознь, т.е.

морфологические оставаться неизменными, а психические изменяться, и обратно:

психические изменяться, а морфологические оставаться неизменными.

Случаи когда животные, обладая расходящимися психическими и морфологичес-

кими признаками, не устраняются естественным отбором, наблюдаются очень ред-

ко, так как такое расхождение большею частью невыгодно для тех форм, у которых

оно получило место. Как бы, однако, ни мало было число этих случаев, оно есть, и

оно-то именно и указывает нам на возможность независимого возникновения и раз-

вития психических и морфологических признаков в виде двух параллельных рядов,

то совпадающих, то не совпадающих друг с другом. Скажу более: я полагаю, что

такой способ возникновения и развития сказанных признаков является господству-

ющим, хотя и наблюдается чрезвычайно редко и кажется исключением из правила

С точки зрения этой возможности, картина эволюции психических признаков (в

их взаимоотношении) может быть представлена в форме следующей схемы (рис. 1).

Схема эта представляет два параллельных ряда эволюции морфологических и

психических признаков животного.

Совокупность его определенных морфологических признаков в тот момент,

когда начинается история его дальнейших изменений, вполне соответствует оп-

ределенным психическим признакам.

Затем по причинам, каковы бы они ни были — все равно, возникают измене-

ния, как морфологические, в разные стороны и без всякого плана (рис. 1 в М

, c

, d

), так и психические (рис. 1 в Р

, е

, f

, g

, h

,), совершенно независимо

друг от друга и без всякого друг к другу отношения.

Предположим, что изменения эти: а

, b

, с

, d

, с одной стороны, е

, f

, g

, h

—

с другой, так мало соответствуют друг другу, что особи, их получившие, не только

не становятся в условия более выгодные для борьбы за существование, чем те особи,

которые таких изменений не получили, а еще в условия гораздо менее выгодные.

Прямым последствием такого положения будет то, что все эти возникавшие переме-

ны (рис. 1, abed и efgh) не получат дальнейшего развития, и к концу эпохи, за

которую они имели место, вид останется с теми же морфологическими и психиче-

скими признаками (М

и Р

), с которыми он был в самом ее начале (т.е. М, и Р,).

Предположим далее, что в следующую эпоху произошли перемены иного рода.

Психические признаки остались неизменными и сохранились до конца эпохи

(Р

), а морфологические, разнообразно изменяясь (а

, b

, с

, d

), получили, меж-

ду прочим, направление М

, причем новое отношение морфологических при-

знаков к психологическим, оставшимся неизменными, оказалось более выгод-

ным в борьбе за существование, чем первоначальное. Ясно, что особи, получившие

такие морфологические уклонения, будут иметь преимущество в борьбе за суще-

ствование перед своими конкурентами.

Это заключение мое на основе одной категории фактов вполне совпадает с идеей Леба,

построенной на другой их категории.

Ученый утверждает, что существующие виды составляют только бесконечно малую часть

тех, которые могли бы родиться и, вероятно, рождаются каждый день и ускользают от нашего

внимания благодаря отсутствию жизнеспособности.

Только малое число видов обладает живучестью; это — те формы, дисгармония которых

не слишком велика. Разногласия и неудачные наброски являются правилом в природе, гармони-

чески составленные системы — только исключение. Но обыкновенно мы видим только после-

дние и получаем ложное представление, будто «прилаживание» частей к «общему плану» —

явление обычное в одушевленной природе, отличающее ее от неорганического мира.

От рефлексов до инстинктов

187

И обратно: если останутся без пере-

мен признаки морфологические (М

)

и перейдут такими к концу эпохи (М

а признаки психические среди много-

численных неблагоприятных перемен

(е

, f

, g

, h

), получат изменения в на-

правлении Р

— М

, причем новое от-

ношение психических признаков с мор-

фологическим окажется более

выгодным в борьбе за существование,

чем оно было в положении М

, то

преимущество в борьбе за существова-

ние будет, очевидно, на стороне форм

(Р

— М

). Такой случай нам пред-

ставляет, например, аляпка, о которой

речь шла выше. Морфологические осо-

бенности этой птицы, очевидно, оста-

лись неизменными от той эпохи, ког-

да у этих птиц отношение психических

признаков к морфологический было

иное, более близкое к остальным ее ро-

дичам; а психические признаки изме-

нились в сторону более благоприятную в борьбе за существование.

Может быть, наконец, и третий случай: получив определенные морфологические

и психические признаки к концу данной эпохи — М

и Р

, те и другие начинают

изменяться, как и прежде, во все стороны (а

, b

, с

, d

для морфологических при-

знаков и е

, f

, d

, h

для психических). Предположим, что среди них со стороны

морфологических изменений есть одно М

х, которое случайно совпало с переменой

психических Р

х, — причем совпадение это выгодно для животного и дает его обла-

дателю средство одержать победу над конкурентами; тогда, очевидно, естественный

отбор поддержит совпадение. Таким образом перед нами будет факт, указывая на

который, сторонники учения, предполагающего возможность возникновения новых

психических признаков лишь под влиянием изменений признаков морфологичес-

ких, получат основания утверждать, что данный случай как раз подтверждает их

точку зрения; а сторонники противоположного учения, ссылаясь на тот же случай,

могут утверждать как раз противоположное, а именно, что изменение признаков

психологических явилось причиной перемен морфологических.

На самом же деле мы имеем лишь редкий случай удачных совпадений в соот-

ветствующих изменениях морфологических и психологических перемен.

Указанные взаимоотношения в эволюции морфологических и психологичес-

ких перемен остаются таковыми же и для взаимоотношений разумных способно-

стей к инстинктам.

Наследственность благоприобретенных знаний, а стало быть, и перемен вслед-

ствие влияния разумных способностей на инстинкты у животных, ни путем опы-

та, ни путем наблюдений не доказана. Все, что мы знаем пока, это то, что пере-

мены в инстинктах под влиянием разумных способностей, как бы длительно ни

продолжалось это влияние (известны случаи, когда влияние это продолжалось сто-

летия на длинном ряде поколений) — наследственно не передаются.

Прирученные тетерева, например, в неволе, с каждым новым поколением,

все реже и слабее издают крики, предупреждающие об опасности при приближе-

188

В.А. Вагнер

нии человека. Образовавшиеся с первых же поколений традиции укрепляются в

ряде последующих; молодые особи, подражая старым, научаются вести себя по

отношению к людям доверчиво. Стоило, однако, вернуть этих птиц в условия

нормальной жизни, стоило прекратиться влиянию традиции, как отношение к

человеку изменялось с первого же поколения: молодые птицы относились к нему

так, как их учил инстинкт диких птиц своего рода.

Наряду с этим, однако, имеются данные, которые как будто бы говорят о

другом; они говорят о том, что если влияние разумных способностей на инстин-

кты будет очень длительным (тысячелетия, а может быть, и десятки тысяч лет),

то инстинкты изменятся в том направлении, в котором на них воздействовал

разум. Возникает опять мысль о противоречии и неясности: вопрос из принци-

пиального превращается в неопределенно-условный: просто длителен период —

приобретенные признаки не наследственны, очень длителен — они становятся

наследственными. Где же грань этой длительности, и может ли она — эта грань —

быть установлена вообще? Разумеется, не может, ибо таковой не существует. Су-

ществует то, что мною указано для случаев целесообразности совпадения пере-

мен морфологических и психологических; разница в том лишь, что здесь взаимо-

отношения устанавливаются не между морфологией и психикой, а между

различными категориями психических способностей, из которых каждая, разви-

ваясь своими путями и независимо друг от друга, могут иногда совпадать друг с

другом и, в случае целесообразности такого совпадения, удерживаться отбором.

Что дело шло именно таким образом, в этом нас убеждают многочисленные

факты сравнительной психологии. Вот один из них.

Эволюция инстинкта страха у животных прошла не длинный, но поучитель-

ный путь, важнейшими этапами которого являются: инстинкт страха — ничем не

осложненный и никакими другими психическими способностями не дополнен-

ный. Далее следует ряд модификаций этого первичного инстинкта под влиянием

разумных способностей: трусость, осторожность, подозрительность, недовер-

чивость и т.д. Все эти модификации оказываются наследственными: есть виды

животных наследственно осторожные, недоверчивые, как есть виды наследствен-

но неосторожные и доверчивые

Как же могло произойти, что перемены благоприобретенные превратились в

наследственные? Ответ прост.

Разумные способности оказывали соответствующее влияние на инстинкт страха и

видоизменяли его индивидуально. Такие перемены оставались, однако, не наслед-

ственными, как бы ни был длителен период этого влияния; но если наступал мо-

мент, когда среди многочисленных уклонений инстинкта страха получало место та-

кое, которое совпадало с требованиями разумных способностей, то естественный

отбор поддерживал его, как полезный признак для жизни вида.

По поводу этих терминов необходимо сделать следующую оговорку. Осторожность и нео-

сторожность, доверчивость и недоверчивость «общая психология» рассматривает, как осо-

бенные способности неизвестного происхождения, которые противопоставляются в качестве

антитезы такой же самобытной способности и также неизвестного происхождения. Это такая

же вульгарная точка зрения, как представление о тепле и холоде в качестве самостоятельных

и противоположных друг другу начал. Физики знают только одно реальное явление—теплоту;

холод — это не антитеза, а условное понятие о малом количестве теплоты. Доверчивость и

недоверчивость — это антитезы для людей, незнакомых с научной психологией; а с точки зре-

ния последней у животных имеется только страх, а то, что называется доверчивостью, есть

отсутствие страха, и ничего более.

От рефлексов до инстинктов

189

Если этот процесс имеет место у животных, то легко понять, какую роль он

играет у человека в процессе его культурной эволюции, принимая во внимание,

во-первых, огромное значение его чрезвычайно развитых разумных способнос-

тей, и во-вторых, превращение элементарных традиций у животных — в подлин-

ную социальную наследственность, длительную и очень мощную.

<...> К сказанному остается присоединить, во-первых, что при редукции указан-

ных достижений раньше всего исчезают позднейшие приобретения, позже всех —

первичные, которые, в качестве рудимента, остаются неизменными неопределенно

долгое время и после того, как перестали функционировать; а в связи с этим, во-

вторых, что ликвидация модификаций инстинкта страха, если бы представилась

необходимость это сделать, вследствие требования коллективной мысли, будет тем

более легко достижимой, чем она дальше отстоит от первичного инстинкта.

Отмеченные обстоятельства имеют огромное значение в вопросе о борьбе с

инстинктами, в том смысле и в том направлении, в котором это мною выше

сказано: они дают ключ к решению одной из важнейших задач воспитания. Вмес-

то беспорядочного метания от одной случайно проявленной модификации ин-

стинкта к другой, вследствие отсутствия всякого представления о преемственной

зависимости их друг от друга и неодинаковой трудности бороться с ними, —

руководители подрастающих поколений получат возможность к планомерной ра-

боте. Руководясь схемой модификаций инстинктов, с которыми приходится иметь

дело, и памятуя, что борьба с теми из них, которые явились позднее (страх перед

новшеством вообще и новыми идеями в частности), несравненно легче, чем с

теми, которые явились раньше (с недоверчивостью и осторожностью), не трудно

будет установить линию своего поведения и — что всего важнее, конечно — по-

лучить основы для предвидения и предсказания.

Н. Тинберген

ИЗУЧАЯ МИР ПТЕНЦА

ВЫПРАШИВАНИЕ КОРМА

Реакция выпрашивания корма у птенца, только что появившегося на свет,

открывает перед наблюдателем уникальную возможность изучить мир животного,

лишенного какого бы то ни было личного опыта. Разве не удивительно, что это

крохотное существо, не успев выбраться из скорлупы, «знает» не только, как

выпрашивать и проглатывать корм, но и откуда и когда его ожидать? Птенец

«знает», что корм поступает от родителей, и «знает», что получит его с кончика

клюва — именно поэтому свои настойчивые клевки он направляет почти исклю-

чительно на кончик родительского клюва. Говоря языком исследователей поведе-

ния, выпрашивание корма представляет собой реакцию на стимулы, поступаю-

щие от взрослой птицы. Реакция эта является врожденной и стимулируется,

несомненно, какими-то весьма специфическими раздражителями, которые при-

сущи только родителям и которые помогают птенцу отличить кончик родительс-

кого клюва от всего остального, что его окружает.

Нас, естественно, заинтересовала природа этих раздражителей. В литературе мы

нашли несколько наблюдений, которые, казалось, подтверждали, что тут мы снова

встречаемся с реакцией, зависящей от очень малого количества «сигнальных стиму-

лов». Известный немецкий орнитолог Хайнрот (Heinroth, 1928), выводивший в нево-

ле чуть ли не всех центральноевропейских птиц, чтобы изучить их развитие и по-

ведение, писал, что его птенцы серебристой чайки имели привычку клевать все

красные предметы, и особенно те, которые находились так низко, что их можно

было клевать сверху вниз. По его мнению, это стремление клевать красные предметы

указывало, что их естественным кормом было мясо, а направление клевков вниз

согласовывалось с тем, как птенцы склевывают с земли пищу, отрыгнутую взрослы-

ми. Однако на этот раз необычайно тонкая научная интуиция изменила Хайнроту.

Наблюдения за тем, как серебристые чайки кормят птенцов в естественных усло-

виях, показали, что родители, отрыгивая корм, обычно не допускают, чтобы птен-

цы склевывали его с земли (хотя иногда это и случается), но зажимают кусок в

кончике клюва и подают его птенцу. Кроме того, корм никогда не бывает красным.

Во всяком случае, сам я красного корма ни разу не видел.<...>

КРАСНОЕ ПЯТНЫШКО НА РОДИТЕЛЬСКОМ ПОДКЛЮВЬЕ

По-другому и, несомненно, правильнее истолковал поведение хайнротовских птен-

цов Гете (Goethe, 1937). По полевым наблюдениям он знал, как серебристые чайки

кормят птенцов, и, заметив, что птенцы довольно метко целятся в красное пятныш-

ко на подклювье взрослой птицы, пришел к выводу, что тенденция клевать красные

предметы в действительности представляет собой реакцию не на корм, а на красное

пятно у кончика клюва. Для проверки он придумал довольно простой опыт. Он под-

нес к птенцу голову взрослой серебристой чайки примерно в том же положении, в

Тинберген Н. Мир серебристой чайки. М.: Мир, 1974. С. 176—214 (с сокр.).